Ув Александерас
Прощание с детством

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Трудно определить жанр. С одной стороны, это мистика, но, с другой, можно запросто объяснить все в терминах психологии. Просто рассказ про дружбу и верность.
    По мне, лучше пусть останется недоговоренным.
    Даже немного смазанный, без нажима и финальной фразы конец пусть будет таким, как есть, недосказанным.

  Они приехали в конце августа, новые соседи. Молчаливая дверь, скрывающая пустые комнаты, чужая своей таинственной неприступностью, вдруг оказалась распахнутой настежь. Ходили какие-то люди, сильные, кряжистые, одолевали узкие лестничные проемы, и пустые коридор и комнаты пополнялись чужими шкафами, диванами, коробками, сваленными в общую кучу. Ревел на улице большой грузовик, и суетливые женщины кричали в проем лестниц, пересчитывая багаж и свою старую жизнь.
  И в разгар беготни, кряхтенья, проверок, примет ли квартира в себя древний тяжеленный комод, появилась Она. С горшком, в котором изнывал от тесноты толстый ствол с листьями, и школьным портфелем. В клетчатой рубашке и джинсах, штанины которых были закатаны как манжеты у рукавов. У нее были короткие - до мочек ушей, ровно обстриженные темно-каштановые волосы. И смелая улыбка. А еще она готова была дать сдачи, и это читалось на ее лице.
  И звали ее Дина.
  Ее окликнули - ее отец, высокий и спокойный, огласил зычным уверенным голосом: 'Дина, передай маме, чтобы книги сразу проносили в комнаты!' и она ответила звонко и свободно: 'Хорошо!'
  А потом посмотрела на меня.
  'Значит, тебя зовут Дина', - сказал я, наверное, уже чувствуя в ней какие-то понятные и приятные мне свойства. Не просто еще одну девчонку, что живет по соседству, играет в куклы и, не замечая, проходит мимо. А необъяснимое родство, созвучность чего-то там, что скрывается за привычками, характером и волей.
  И она, скорее всего, поняла это в первое же мгновение, только не сразу признала, проявляя маленький твердый характер.
  Дина тряхнула короткими волосами прямо перед моим лицом и прошла в свою квартиру.
  На следующий вечер по случаю новоселья соседи устроили большой пир. Мои и Колькины родители, стесняясь, заходили другом за другом в тесный от вещей коридор, слушали объяснения, что все еще не распаковано, перепутано в спешке - радушные гостеприимные извинения за беспорядок, и сами смущались. Бабушка и мама Дины бегали из кухни в комнату, нося тарелки с едой, вилки, рюмки. Потом вместе с ними стали бегать наши мамы, и незаметно оказалось, что, пока мы сидели и косились друг на друга, а больше всех - отцы, они там все перезнакомились и занялись перечислением, кто какие оценки носит из школы, и всякими другими дурацкими разговорами.
  Нас посадили с краю, и мы оказались рядом: Дина, я и Колька. Взрослые звенели рюмками и охаживали большой рифленый графинчик, в котором булькала их любимая гадость, а нас задобрили компотом. Вишневым компотом из большой трехлитровой банки, в котором были ягоды, совсем без косточек, так что, их можно было набирать полный рот, не боясь за зубы.
  Тогда мы и познакомились по-настоящему.
  Дина тоже любила вишневый компот. Еще она каталась на велосипеде, на подлинном спортивном, с тормозами на руле и специальными накладками для ног на педалях; он стоял разобранный где-то в коридоре. Она не любила играть в куклы, и носила в портфеле, чтобы точить карандаши, настоящий столовый нож.
  Она была своей, девчонкой-кладом, девчонкой-товарищем и, не сговариваясь, мы приняли ее в свое братство. Ну, не совсем, приняли, просто стали считать ровней себе.
  
  Еще через день мы встретились случайно. Она, как и я, шла заправлять сифон для газированной воды. Такой пузатый, оплетенный ремнями баллон из толстенного стекла с ручкой и носиком на металлическом набалдашнике.
  Я не очень любил ходить туда, через пустырь, на задний двор дальнего магазина, где в маленькой будке священнодействовал толстый продавец в белом халате. Идти было далеко, и всегда перед небольшим окошком толпилась очередь.
  В этот раз все оказалось не так - совсем быстро и весело. Говорила, она, говорил я, мы примеряли сифоны друг к другу, восторгались сиропом в узкой колбе с краником, который, соединяясь с пресной водой, преображал ее в невозможное объедение - и оказалось, что дело сделано, пора возвращаться.
  Продлевая минуты, я повел ее дальней дорогой, показывая наши с Колькой потайные места: стройку, которая была огорожена худым забором и котлован, отвесные склоны которого уходили в бездну, а из нее вздымались острые пики железных прутьев и бетонных надолбов.
  Это была наша заповедная страна, куда еженедельно отправлялись экспедиции, и где в мире, полном опасностей и приключений, мы проводили лучшие часы.
  К своим дверям мы вернулись закадычными друзьями. И ее сифон и мой был наполнен только на половину: остальную воду мы выдули по дороге, и это было почти как братание. Только не кровью, а шипучей булькающей газированной водой.
  
  Через неделю или две она пришла домой к Кольке. Когда я застукал их, они возились с коллекцией марок Колькиного отца. С толстыми бархатными альбомами, фиолетовый цвет и нежная ворсистая поверхность которых всегда приводила меня в трепет.
  Каждый альбом имел черные плотные листы с множеством прозрачных полосок через весь лист. Полоски держали марки, бесконечное количество разных удивительных марок с ячеистыми краями. Там были целые коллекции кораблей, самолетов, видов городов, цветов и животных. Там были марки 'Почта СССР', красочные марки стран-соседей, сочные картинки с надписью 'Монгол Шуудан', и, чудо из чудес - кубинские и африканские.
  Их можно было рассматривать днями, приближая большое увеличительное стекло к самому рисунку, чтобы рассмотреть каждую подробность иного мира - и всякий раз находя и останавливаясь на новой...
  И поэтому, увидев Кольку и Дину вдвоем, склоненных над очередным чудом, я испытал нечто вроде ревности, маленькое недовольстве человека, лишенного своих коренных прав.
  Я восторжествовал через день, когда Дина пришла ко мне за спичками. Через десять минут бабушка позвонила в дверь, получила давно забытый маленький коробок и ушла без внучки, которая не могла, несмотря на все увещевания, оторваться от большой ГДР-овской железной дороги с электровозом и тремя вагонами.
  Конечно, электровоз мало походил на черный локомотив с большой паровой трубой и тендером, полным угля, но это не имело значения.
  Он медленно полз между ножками стола - по ущельям Скалистых гор, а его поджидали ловкие индейцы, прячась за камнями и кактусами.
  Индейцев было мало, и они очень скоро потребовали подмоги. Апачей, которые вырыли томагавк войны, привел Колька, а еще он принес их вигвамы и тотем - трех крылатых чудовищ, стоявших друг на друге.
  Мы просидели до самого вечера, до звука ключа в замочной скважине, возвещающем приход родителей и конец великой войны между бледнолицыми и индейцами.
  
  С того дня так и получилось, что свободное время мы проводили втроем, у меня или у Кольки. О том, чтобы устраивать у нее в квартире шалаши из одеял, прыгать по диванам и кидаться подушками не могло быть и речи - дома у Дины жила бабушка, и ее присутствие сразу делало Дину узником, заключенным в тюрьму.
  Иногда случались суровые дни, когда Дину отлучали от глотка свободы, не выпуская гулять. Тогда Дина стучала в мое окно мухобойкой, дотягиваясь со своего балкона, и я или Колька через минуту звонили ей в дверь, а потом долго рассказывали бдительной надсмотрщице, что Дина обещала помочь по русскому языку. Или физике.
  
  Как-то сразу Дина стала своей. Присоединившись к играм, маркам, затеям вроде телескопа, спасательных парашютов для кошек, она незаметно и свободно приняла участие в более жестких мальчишеских забавах, возне, кто сильнее, и битвах рыцарей. Она не стеснялась показывать силу, сжимать кулаки и отстаивать свое право быть независимой и сильной. Удивительная и боевая, не требующая послабления, она ввязывалась в борьбу на ковре, когда перепутывались руки и ноги, и жаркое свирепое дыхание противника опаляло щеки.
  Мы забывали о часах, оставаясь втроем...
  
  Потом пришел черед спортивному велосипеду.
  Он был чуть великоват - и ей, и нам, поэтому приходилось переваливаться с ноги на ногу, чтобы безостановочно давить на педали. Но зато у него имелось двенадцать скоростей и удивительный механизм на заднем колесе, который управлял натяжением цепи.
  Мы катались на нем по очереди. Дина пересаживалась на мой или Колькин - без всякого недовольства, а счастливчик восторженно сжимал кривой изогнутый руль с рукоятками тормозов.
  Для нас открылся новый мир. Мир, где мы катались до того, но озаренный теперь доверием тройной дружбы, почти родственной и неожиданно крепкой.
  
  Мы учились в двух разных школах, я с Колькой - в той, что неподалеку от нас, а Дина в другой, далекой, не нашего района, куда нужно было долго ехать троллейбусом и идти пешком.
  Когда начались уроки, беззаботное время кончилось, она уходила из дому раньше и возвращалась после обеда, к тому же три раза в неделю ее дополнительно мучили музыкой. Да еще и Кольку отдали в секцию дзю-до. Время истончилось, высосанное тетрадями, учебниками и заданиями на следующий день. Но, удушенные обязательным и неизбежным, наши встречи не прекратились, хоть и стали реже.
  
  Однажды осенью, полной серых дней и тоскливых мрачных обиженных туч, мы - я и Дина, гнали свои велосипеды по дальней незнакомой дороге. Задолго до дома начался ливень, злопамятный и противный. Редкие деревья вокруг трясли голыми ветвями, не давая спасения, оставалось лишь сильнее давить педали мокрыми ногами и чувствовать, как промокшая рубашка и майка прибиваются ветром к спине.
  Асфальт дороги покрыли лужи, колеса велосипедов плескались бесконечными холодными брызгами, а холодный дождь лил и лил, заливая глаза и щеки нескончаемыми струйками воды.
  Непогода не оставила ни одного сухого кусочка одежды, это мы поняли, когда вскочили в спасительную сушь родного подъезда.
  'Бабушка меня прибьет', - безнадежно сказал Дина.
  'Не прибьет, - ответил я, - обсушимся у меня. Она ничего не узнает'.
  Мы тихонько прокрались ко мне домой. Я нашел самые большие полотенца и принес в ванну.
  'Снимай все, - сказал я, помня уроки отца, - нужно переодеться в сухое. Джинсы и рубашку мы высушим на кухне, перед духовкой'.
  Сам я прошел в комнату и начал переодеваться.
  Я думал, она останется в ванной, но Дина открыла дверь, когда мои мокрые штаны, рубашка и трусы валялись на полу. Я даже не успел закрыться полотенцем.
  Несколько секунд мы стояли, неловкие, растерянные оттого, что вдруг оказались такими разными. Дружба пошатнулась от пришедшего и застывшего где-то рядом чувства стыда, мучительной необговоренной тревоги. Появилась неприятная мысль, что с Колькой такого не случилось бы никогда.
  В следующую секунду щеки Дины осветились нежным румянцем.
  'Правильно, - сказал она, - лучше снять все'.
  И она на моих глазах сняла с себя всю одежду.
  Поначалу было непривычно и неудобно ходить в ее присутствии вообще без ничего, но это длилось каких-то полчаса. Потом мы накинули на себя полотенца - набедренные повязки, повязали на головы тюрбаны и долго сидели возле открытой, источающей тепло духовки, дурачась и отпихивая друг друга от ее дыхания.
  Стыд ушел, так и не дождавшись приглашения, а мы стали еще ближе, еще роднее.
  Это особое тайное понимание, близость через какое-то время заметил Колька. Всю зиму и весну он что-то подозревал, ревновал, немного злился, а весной, жарким апрельским днем, когда втроем мы полезли загорать на крыше дома, все открылось. Мы посвятили его в нашу тайну. Тайну дружбы без условностей и взрослых предубеждений, без стыда, с полным доверием к друг другу.
  Мы стали загорать голыми.
  Да, иногда Дина смущалась, поскольку женственность, будущность девушки проявляла себя, заставляла ее тело расти и меняться, и в душе у Дины явно что-то менялось, я замечал особые, странные взгляды, обращенные на меня и Кольку, но... но... мы по-прежнему были братством, и закрыться, оттолкнуться от других означало предательство.
  Вслух мы никогда не говорили об этом, такое не требовало слов, они были лишни, мы просто расстилали большое одеяло, отданное нам за ненадобностью, ложились под жгучее слепящее солнце и впитывали в себя тихий прозрачный мир весны и лета, полный особой, немногословной тайны, прикосновений вечности и острой сладкой неги - как предвкушение близкой немыслимой радости...
  
  Это случилось в июле.
  Мы пробовали покорить наш мир, таинственный полузаброшенный котлован с отвесными стенами, покрытыми трещинами. Первопроходцы, мы поднимались по отвесному склону неведомой горы, закрывающей вход в Затерянный мир. Первым лез я, находя и пробуя места, за которые можно зацепиться, на которых можно утвердить ногу, затем Колька и замыкающей, с припасами - Дина.
  Мы поднялись намного выше половины высоты, когда Дина сказала: 'Я падаю'.
  Я осел вниз, чтобы перехватить ее, но Колька оказался проворнее, он соскользнул к Дине и подхватил ее.
  На глинистой, с отваливающимися пластами поверхности стены они не удержались и сверзились вниз, на самое дно.
  По мне, так ничего страшного не случилось, но каким-то образом родители узнали про падение.
  Мне перепало мало, а вот из квартиры Дины доносился громкий плач-вой ее матери и бабушки. Да и Колькина мать, похоже, ревела.
  Моя пустила только пару слез, зато долго говорила, как мы поступили плохо, а потом ушла к родителям Дины, и ее место занял отец.
  Я думал, будет ремень, но он долго молчал, сидя рядом, а потом попросил рассказать, как все произошло.
  Когда я закончил, оно снова долго молчал, а потом спросил: 'Ты, в самом деле, спустился вниз, чтобы ей помочь?'
  И когда я ответил: 'Да', - он кивнул и произнес 'Ты поступил как мужчина. Но Коля оказался раньше...'
  В общем, было много шума. Понятно, что меня держали взаперти, долго держали. А про Дину и Кольку и вообще было не слыхать, даже, когда я уже безнадзорно выгуливался по двору, они не показывались.
  Дина появилась только через месяц. Я вернулся из школы, встретил на лестнице ее мать в трауре, спускающуюся по лестнице, а через полчаса прозвенел звонок, и пришла Дина.
  'Привет, - сказал я, - Наконец-то! Я тебя заждался. Сильно перепало?'
  'А, ерунда, дело житейское. А тебе как?'
  'Пустяки, обошлось'.
  Она вошла в дом, по-прежнему задорная и непоседливая и, улыбаясь, протянула руку.
  Наверное, Кольку выпустили позже, и он объявился через сорок дней, несломленный, невозмутимый, словно ничего не случилось - мы снова были втроем, как и раньше!
  Правда, мне отчего-то казалось, что они стали чуть больше вместе, словно появилось нечто, что связало их крепче былых отношений, выделило из нашего союза равных. Возможно, гадал, я это оттого, что Он первый успел тогда протянуть Дине руку, а мне не хватило расстояния и двух секунд.
   Днем, во время наших игр, было хорошо, но по ночам, свернувшись под одеялом, я мучительно раздумывал, вспоминая оттенок отчужденности, которая готовилась наползти на прежнюю жизнь.
  Они чаще стали бывать друг с другом, и приходили по большей части одновременно, словно до этого прохаживались где-то вместе.
  Хотя, может, это так проявлялась ревность? Взрослое чувство, приходящее одновременно со все более взрослыми играми - как знак расставанья с детством и его радостями.
  Дина, которая стал другой гораздо раньше нас, поняла это задолго то того, как я облек свои смутные неудовольствия в мысли и слова.
  Однажды мы лежали на нашей крыше, вдали от всех, невидимые и свободные, под теплым июньским солнцем. Я и Дина, Коля в тот раз был чем-то занят.
  Дина стала совсем девушкой, и это каждый раз с тревогой приходило мне в голову, когда я оглядывался на ее тело.
  'Тебя что-то беспокоит?' - спросила она, по-прежнему не открывая глаз.
  'Немного'.
  'Скажешь, что именно, или мне догадаться с трех раз?'
  'Скажу... хочу сказать, но не знаю, как объяснить...'
  Она слушала.
  'Помнишь, как однажды мы катались на велосипеде и вымокли до нитки?'
  'И я сказала, что мне не поздоровится, если я в таком виде припрусь домой'.
  'Мы пошли сушиться ко мне...'
  'И ты надавал мне кучу полотенец...'
  'А потом ты пришла и увидела меня голым... Тогда мы были совсем дети... а теперь...'
  'Что теперь?'
  'Мы выросли... и я не знаю... мне кажется, что-то уходит. И даже то, что мы загораем, как раньше... это ведь не вернет то, прежнее, потому что-то... мы выросли, и я другой, и ты - другая...'
  Дина приподнялась и присела вплотную ко мне, положив руку мне на живот.
  'И это тебя пугает? Что мы меняемся?'
  'Я боюсь, что прежнее уйдет. И будет не нас трое, а будут двое, и кто-то окажется лишним... в последнее время ты гуляешь только с Колей'.
  'Вот ты о чем. Нет, Жека, ты неправ. Ты очень не прав. Может меняться все вокруг, главное не это, главное - не предавать себя, то, чему когда-то поклялся, что любил и чем жил. И вовсе дело не в том, что я взрослая. И я тебе это докажу...'
  Она наклонилась ко мне и поцеловала, по-настоящему, долгим жадным поцелуем.
  'Я хочу, чтобы ты был первым. Я всегда этого хотела. И пусть это будет моим ответом'.
  Она взяла мою руку и провела по своему телу. Так, что появилось и окрепло что-то новое, неизведанное до того, что никогда не существовало в детских прикосновениях. Стыдясь, робея, подавленный силой, что пересиливала все прежние чувства, я коснулся ее по-иному. В неумелых податливых и ненасытных объятиях открылась дверь в новый мир, сладкий, не знающий пощады и усталости, кружащий голову и мысли в нежной ласковой мгле страсти...
  Я подумал, что мы поступаем несправедливо по отношению к Коле, но она, прочитав вопрос в неуверенном моем взгляде, запечатала слова поцелуем-шептаньем: 'Нас по-прежнему трое...'
  
  Через год, сразу после окончания школы меня призвали в армию. Мы попрощались торопливо, сумбурно, словно расставались на день. На той самой крыше.
  Они остались сидеть рядышком, обнимая друг друга и глядя на густые хлопковые, полные веса облака и ряды крыш, сменяющих друг друга, а я, махнув рукой, бросился вниз, к чемоданам и сигналившему такси.
  
  Через два года я вернулся домой.
  Все изменилось. Длинная лестница, пролет которой я никогда не мог перепрыгнуть за один раз, оказалась вдруг маленькой и короткой. Обшарпанные маленькие двери, выходящие в один коридор. Мать Дины, надломленная женщина, шестой год не снимающая траура, с того самого июльского дня.
  'Здравствуйте, Женя, - тихо произнесла она, - Вы вернулись...'
  'Да, Марья Николаевна'.
  Она вздохнула.
  'Я знаю, Вы дружили с ней... Вы еще не ходили на кладбище?'
  Я был там сегодня утром. Сразу, как вернулся. Две фотографии, чуть осветленные временем. Мальчик и девочка. Такие, какими я их запомнил...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"