В Леонид В
Вагон

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Настоящее нашего прошлого.

моему папе ...






[]
  Поезд неспешно катил среди полей, изредка перемежаемых чахлыми рощами. Сидящий напротив меня чиновник гражданской палаты отвлекся вдруг от "Правительственного вестника", который не отрываясь читал уже наверное с час, снял пенсне и с деланным раздражением произнёс:
  - Бог знает чем занимают место в печати: "Их высочество эрц-герцог Франц-Фердинанд намериваются посетить расквартированный в Сараево гарнизон" - ну кому, скажите на милость, у нас это может быть интересно !?

  Охотников обсуждать заурядную новость не нашлось, и реплика повисла в воздухе. Тогда он придвинулся к окну, с явным расчётом высмотреть хоть там повод к досужему разговору:
  - Кто это там в середине июня пашет да еще и в белой рубахе? Уж не восстал ли мятежный дух Льва Толстого?!
  С верхней полки тут же свесилась борода купца, севшего под Тулой:
   - Что вы, Их сиятельство только к курьерскому выходят!
  Все от души расхохотались.
  - Что же, в следующий раз непременно поеду курьерским! - довершил, посмеиваясь, мой визави.
   Бородач же, воодушевленный успехом, принялся рассказывать житейские курьёзы. С фантазией и огоньком поданные, они казались весьма занятными. Поезд тем временем подъехал к узловой станции, и вагон закачало на стрелках, гулко застучали на частых стыках колеса, и эти шум и тряска прервали рассказчика. Состав поравнялся с перроном, где ожидавший посадки в третий класс народец спешно вскидывал на плечи бесформенные узлы, забитые, надо полагать, незатейливыми, но полезными в хозяйстве вещами, гостинцами родне и ребятишкам и всем прочим, что селянин имеет обыкновение закупать в городских лавках на выручку от удачного базарного дня.
  Купец засуетился в поисках чайника.
  - Kипятку не желаете-с?
   Спрашивал он скорее из вежливости, потому как в луженую его посудинку, дай Бог, чтобы поместилось довольно кипятку на него одного. Мы отказались. Исполненный предвкушения чая, он споро удалился по узкому коридору, но в тамбуре произошла какая-то заминка, послышались сбивчивые извинения и ворчание кондуктора.
  - Не иначе на любимую мозоль вагонного начальства наступил, - предположил сосед, и по тону чувствовалось, что он не прочь продолжить общение, но я, увлеченный разглядыванием колоритной вокзальной толпы, ограничился рассеянной улыбкой, которая одновременно должна была послужить извинением, и опять отвернулся к окну. Из прохода меж тем донеслося шуршание юбок, и в дверях показалась миловидная особа с небольшим, изящной выделки, кожаным саквояжем в руке. За её спиной вился кондуктор:
  - Вот, извольте сюда! Вот, рядом с господином ротмистром местечко имеется!
  - Надеюсь, господа не будут возражать? - произнесла она с легкой улыбкой, скользнув взглядом по погонам и поняв с какой лихостью вагоновожатый осуществил моё досрочное производство в чинах.
  - Милости просим! - отозвался сосед и поспешно свернул газету, выразив этим готовность завязать новую беседу. Мы по очереди назвали себя. Девушка откинула вуалетку, привычным движением укротила выбившийся из под шляпки капризный локон и тоже представилась:
  - Анна Сергевна Л.
  - Позвольте, позвольте, - оживился наш чиновник, - я в Петербурге состою в знакомстве с Ириной Сергеевной Л..., вы ей не приходитесь родственницей?
  - Нет, - ответила она, - родственников моих в столице нет.
  Сосед искусно вовлек барышню в беседу и достаточно уже преуспел в развитии её, когда вернулся с кипятком купец. Смутившись, он боком, стараясь не задеть ногами разостлавшихся юбок, протиснулся в купе. Затем, слегка насупившись, стал пристраиваться к откидной столешнице с намерением выпить чаю, но, сообразив, что забыл назваться, повернулся к даме, вымолвил как бы нехотя: "Иван Ефремович, купец третьей гильдии" - помолчал, зачем-то добавил - "из крестьян," - и сел, наконец.
  Прерванный диалог тотчас возобновился. Иван Ефремович помалкивал, но с любопытством вслушивался, потягивая чай из стакана простецкого, но водруженного в увесистый мельхиоровый подстаканник, поверхность коего обнаруживала необузданность воображения у резчиков какой-нибудь нижнепятницкой мануфактуры. Я тоже предпочёл роль слушателя, уступив словоохотливому соседу все заботы по отвлечению дамы от дорожной скуки. В какой-то момент они затеялись обсуждать открытие в Москве женских медицинских курсов, и наша спутница неожиданно обратилась к купцу:
  - А вы, Иван Ефремович, что думаете об этом?
  Тот опешил и с трудом подбирал слова для ответа:
  - Заведение, надо думать, полезное, но мне ... мне неловко. Этак придешь к лекарю, а он ... а он вы вот, к примеру.... Что ж мне, прости Господи, заголяться пред вами? ... болезни оне ж разные бывают.
  - Но, так что же с того, Иван Ефремович?! Ведь мы, женщины, ходим к докторам со всеми болезнями. В том числе и с "разными".
  - Вот и ладно, вам, значит, не привыкать, а я неловкость ощущать буду.
  - А я бы пошла на подобные курсы! - воскликнула наша собеседница, - Святое же дело! Утолять боль, исцелять страждущего, видеть, как выздоравливает он, поднимается, наконец, с постели. Я бы пошла! - повторила она решительно.
  - Знамо дело, раз хотение имеется отчего ж не пойти - идите! А вот больные-то пойдут к вам?
  - Вы, Иван Ефремович, просто закоренелый противник эмансипации. И зря!
  - А вот и не зря! Что ж я емансипе не видал? Папироски через мундштук курят вот и всё емансипе. Наружно пригожи, а к делу не гожи! А коли хотите по медицинской части идти, так не грех и сестрой милосердия записаться. И почётно, и при больных, и, как вы изволили пожелать, - с постели поднимать по многу раз на дню будете!
  Они рассуждали об эмансипации, переходили на иные животрепещущие темы, которые бойкий чиновник, словно фокусник, извлекал из своего номера "Вестника", а я всё чаще поглядывал украдкой на живое восторженное лицо юной спорщицы. И мне всё больше нравилась мысль о том, что мой брат, военный хирург, имеет самое непосредственное касательство к устройству московских курсов. И что это вполне достойный повод, чтобы вручить ей при прощании мою визитную карточку ...
  Незаметно пролетел остаток пути, незаметно же исчезли по прибытии наши попутчики, а мы распрощались только около извозчиков в Москве, и визитка моя, с подобающим смущением была принята, и мне дозволено было "напомнить о себе визитом" ...
  
  Разумеется, я никогда не забуду нашу с Анной первую встречу. И никогда не пойму зачем русский бунт, беспощадно разлучивший нас навсегда, свел меня с Иваном Ефремовичем, бывшим купцом третьей гильдии, "из крестьян".

-

  Случилось это в N-ске, накануне отступления. Вместе с несколькими офицерами мы выехали к обедне, но по застарелой дурной привычке опоздали и попали в собор только к каждению. Богомольцев сошлось много, всё больше из армейских чинов, и потому уже немыслимо было пройти на правую половину. Да и слева пришлось разместиться у самой стены, где остаются обыкновенно только немощные старушки. Сбоку стоял высокий бородач с изможденным лицом. Молился он с закрытыми глазами и явственно задерживая пальцы у лба во время крестных знамений. По выходе, прямо на ступенях, он неожиданно обратился ко мне, конфузливо улыбаясь:
  - Что же, ваше благородие, не припоминаете меня?
  Однополчане вышли чуть раньше и нетерпеливо ждали у коновязи, так что появление рядового, претендущего на старое знакомство, только раздосадовало, и не столько возможной задержкой, сколько нуждой ворошить что-то в былой, довоенной жизни, вспоминать о которой старательно избегал, дабы не терзать себя понапрасну.
  - А что, мил-человек, мы знакомы разве? - отозвался я подчеркнуто холодно.
  - Эх, ваше благородие, забыли, как мужика простого приняли за графа Толстого?
  - Ааа..., - я натянуто улыбнулся, - так то не я, то наш спутник-весельчак, эээ...
  - Виктор Алексеевич, - подсказал бородач, - Царствие ему Небесное!
  Я промолчал. Подробности кончины малознакомого человека никоим образом меня не интересовали. Слишком много ближних полегло в последние годы на фронтах, замерзло в голодных столицах или просто пропало без вести в охваченных революционным угаром губерниях. Лишь привычным жестом снял я фуражку и приостановился на миг. Он тоже встал, явно надеясь на продолжение разговора. Увидав краем глаза, что друзья не отвязывают лошадей, а переговариваются о чем-то с подошедшими артиллеристами, я решился, ради приличия, обменяться парой слов с давним попутчиком.
  - Что у вас с ногой? Ранение?
  Он оживился и, довольно усмехнувшись, ответил:
  - Оно самое! Пулевое, еще от немца гостинчик. Теперь только к пулемету и гожусь, не больно-то с такой ногой побегаешь. К слову сказать, с Виктором Алексеевичем мы в аккурат в лазарете свиделись. Он с тяжелыми лежал, но не унывал. До самого конца всё "Вестник" просил подавать. А какие там свежие газеты, сами понимаете, не каждый день почта. Так в одно утро и не дождался ...
   Я кивнул и сделал попытку завершить тяготивший меня разговор:
  - Ну что же, всего вам доброго, а в каком полку воюете?
  Он назвал свой полк и фамилию командира.
  - Храни вас Господь! Иван ... Евгеньевич?
  - Ефремом отца моего звали, Ефремович я, - он усмехнулся. Неожиданно лицо его посерьезнело, и он указал рукой на храм.
  - Экая красотища! А ведь взорвут "товарищи" церкву, как есть взорвут!
  Я недоуменно оглянулся на собор, словно ища на стенах храма видимые лишь взору собеседника пророческие письмена или еще какое тайное основание столь нелепым словам. Снизив голос, тут же решительно обрезал:
  - Вы в действующей армии и подобные речи и настроения не поощряются! Извольте взять себя в руки! С чего вы взяли, что мы сдадим город?
  Я развернулся и, нарочито клацая о брусчатку подбитыми металлом каблуками, направился к лошадям, но расслышал, как он, уже в спину, тихо пожелал мне "Ангела-хранителя!". Вся обратная дорога в расположение корпуса прошла в мрачном настроении, и приятели в конце концов ускакали вперед, оставив тщетные попытки втянуть меня в обсуждение штабной бестолковщины.
  
  А вечером в понедельник войска оставили N-ск и вышли в степь. Настроение в частях царило скверное. Казаки и те приуныли, и на привалах уже не слышалось их колоритной ругани.
[]   На вторые сутки похода, в кромешном тумане в плавнях у реки, мы наткнулись на большевицкую конницу. Они первыми сообразили, что произошло, и, пока наша колонна пыталась развернуться в подобие оборонительного порядка, налетели с фланга. Справа от опередившего меня на три корпуса поручика вынырнул из тьмы огромный детина, на идущей намётом лошади, рубанул с хрустом шашкой, и поручик, словно куль, рухнул на землю.
  Готовый выстрелить в любую тень, я привставал на стременах, кружил над бьющимся в последних конвульсиях телом и озирался по сторонам в попытках что-либо разглядеть в этом мареве и сообразить в какой стороне река, и откуда может появиться неприятель. Истошные крики и звон сабель неслись со всех сторон, но вокруг меня - ни души! Впереди остервенело зашлись чьи-то пулеметы, раздалось жиденькое "ура!", и бой утих так же внезапно, как и начался. Замер, неуклюже разбросав ноги, поручик.
  С великим трудом я перевалил окровавленное тело через седло и побрел, держа обеих лошадей в поводу, на звуки голосов. Остатки колонны собрались вдоль мутного ручейка, и командовавший нами подполковник угрюмо созерцал, как солдаты рыли неглубокие могилы.
  - И похоронить-то толком не можем! - бросил он и повернул коня к спустившимся с песчаного косогора пехотинцам, - А! Вот и наши спасители!
   Дюжина бойцов под командой рослого фельдфебеля молниеносно построилась, выкатив перед собой два пулемета. Крайним в этой шеренге стоял Иван Ефремович! Выбрав надлежащий момент, я подъехал к нему на сей раз сам и поздоровался:
  - Что же, отбились от своих?
  - Как есть отбились. Но вам-то это как на руку пришлось!
  Он, несмотря на возбуждение от успешной схватки, смущенно переминался с ноги на ногу, то ли испытывая неудобство за давешние свои слова, то ли удрученный общим состоянием наших военных дел. Мне захотелось ободрить его, показав своё расположение:
  - Ну что же, Иван Ефремович, сообща воевать будем, в одном, с позволения сказать, вагоне.
  - Да уж ... хорошо бы еще кипяточек на станциях предлагали!
  - Даст Бог, и до этого доживём, - ответил я ему, пожелал успеха и направился к своему месту в арьергарде.
   Перед ночлегом я зашел к костру приставших к нам пулеметчиков, где обнаружился еще один давний знакомец: небольшой луженый чайник, с которым хозяин так и не расстался за все эти годы. Правда фигурный подстаканник уступил свое место жестяной кружке с изрядно помятыми боками. Иван Ефремович предложил "испить кипяточку", я же, чтобы не смущать чужих солдат своим присутствием, перекинулся с ним только парой фраз и возвратился к себе.
  С неделю тащились бурой, раскисшей от дождей степью, и умы вязли в меланхолии больше, чем ноги в чавкающей грязи, а ободряли лишь краткие стычки с неприятелем. Довелось видеть Ивана Ефремовича в деле. Строчил он отменно, будто пыль смахивал с полок в своей лавке: чисто и последовательно, и отчасти благодаря его меткости наша перемазанная до ушей чернозёмом "белая рать", дошла до Сиваша с мизерными потерями.
  В последнюю ночь, уже недалеко от Перекопа, ударил страшный мороз. Сколько мы ни обкладывались сеном и ни жались друг к другу, могильный холод пробирался сквозь изношенную летнюю шинель и не давал уснуть. Лошади же сгрудились в лощинке и стояли, низко склонив большие головы. Казалось, они лучше нас понимают, что происходит и, не в силах помочь, жалеют нас. Далеко на севере зловеще рокотали гаубицы, и небо над ними мерцало зарницами. Около двух часов пополуночи у часового на заставе сдали нервы, он бросился к пулемёту и открыл сполошный огонь в темноту. Безумца усмирили и отправили спать, но командиры не ложились еще около часа, готовые поднять измученных солдат "в ружьё" при первом же подозрительном шорохе. Затем, усилив сторожевое охранение по периметру стана, разошлись в роты к наспех затушенным кострам.
   Ближе к утру явился вестовой, чудом отыскавший нас впотьмах. Доставленный им приказ предписывал, не мешкая, отойти за Перекоп. Но не успели мы свернуть лагерь, как расположившийся на приземистом кургане наблюдатель дал серию энергичных отмашек флажками. Приказав начать движение, подполковник дал мне знак не отставать и умчался к поднявшему тревогу офицеру.
[]   Едва забрезжило, но света хватало, чтобы различить на горизонте идущую на нас пехоту. Её было много. Слишком много ...
  Из степи с отвратительным визгом одна за одной стали прилетать шрапнельные гранаты, и в воздухе, доселе пропитанном ароматом скошенного сена, почувствовался запах пороховой гари. Шрапнель ложилась с изрядным недолетом, но испытывать лишний раз судьбу никому не хотелось, и шагу прибавили, как могли.
   Взошло, наконец, солнце, и стало видно, что на флангах торопливо отходят остальные отряды. Атакующие стремительно приближались, их снаряды всё чаще поражали цель. Тогда наши стрелки разошлись жиденькой цепью и замедлили шаг, подпуская врага, и давая уйти подводам.
  В десятке саженей ухнул разрыв, и крупный осколок вонзился лошади в шею. Она взвилась с диким, булькающим ржанием и тут же повалилась на бок, придавив мне правую ногу. Слава Богу, откуда ни возмись, подоспел Иван Ефремович и помог высвободиться. "Второй нумер", которому в последние дни изрядно доставалось от Ефремыча за нерадивость в набивании лент, куда-то исчез, и хромой солдат, навесив на себя цинк с патронами, едва катил пулемёт. Затыльник искорёжен, кожух наполовину сорван: "максим" превратился в мёртвую обузу, и я приказал оставить его и нагнать удалявшуюся цепь.
   Красноармейцы шли молча: ни "Ура!", ни песен, они наваливаясь на нас с фатальностью штормовой волны. Обстрел усиливался, надсадные крики раненых тонули в беспорядочной ружейной пальбе и непрестанных взрывах. А за укреплениями, словно адский молот, задающий ритм в этой кузне смерти, долбили наши крупнокалиберные орудия. Дум-Дум-Дум! Казалось, что череп вот-вот взорвется изнутри от переполнивших его звуков канонады. Оглушающий грохот прибивал к земле, давил, вышибал остатки соображения.
  Сознание померкло, мысль остановилась. Только кисти рук ощупью находили подсумок, извлекали обоймы и втискивли их в магазин, только ноги, как чужие, отмеряли шаги, только глаз нервно щурился и, даже не поймав в щели прицела мушку, неведомо как приказывал пальцу нажать на спусковой крючок, и ствол плевал очередную пулю в клубящуюся мглу, где маячили багряные знамена.
   Пятясь, пятясь, пятясь, подходили мы всё ближе и ближе к валам. И тут карабин переклинило намертво. Я зашвырныл его в ров и обреченно побрёл по бровке к разверстым, словно гигантская пасть морского чудовища, воротам крепости. Ефремыч ковылял рядом, но я лишь чувствовал его присутствие, не будучи в состоянии ни обернуться, ни хотя бы повести глазами в его сторону.
  Уже у самого входа лежал на спине щуплый кадет, сжимая детскими ручонками новенькую, со следами смазки, не по росту огромную трёхлинейку, из которой он так ни разу и не выстрелил.
  Опустившись рядом, чтобы закрыть покойнику глаза, я машинально нашарил руками винтовку, с трудом выдрал её из скрюченных предсмертной судорогой пальцев мальчишки, и снова открыл огонь по наступавшим. Но тут же чья-то рука сдавила мне плечо и рывком подняла с колена. Сзади стоял, как мне тогда показалось, сказочный великан с покрытым пороховой копотью лицом, по которому катились огромные капли крови, пота и слёз. Это был Ефремыч:
   - Всё, ваше благородие, пошли! Всё!
   И он буквально потащил меня к воротам, многопудовые бронированные створки которых начали уже медленно сходиться.

   Читайте последующие записи дневников А.К. в повести ''Победа''

Цветохолмск 2002 г.
Автор признателен Иванцовой Л. П. за редактирование рукописи.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"