Заходит солнце красное за темные леса и синие горы. Печально поник к земле ковыль, будто навсегда хочет с ним проститься. Но пройдет ночь и снова окрасит степь алый рассвет. Заблестит роса, запестреют цветы, даже степной страж каменный истукан, навстречу первому лучу улыбнется.
Печальна и поздняя осень. Пожухли в степи травы. Облетела в рощах листва. Не поет в небе жаворонок. Не звенит пчела над цветком. Только мухи белые над мерзлой землей кружат, злые метели да морозы трескучие в гости зовут.
Но придет срок, и побегут веселые ручьи. Освободится от ледяного плена земля. Потянутся домой из теплых стран птицы. Снова наполнится весенний воздух их пением и веселым свистом.
В природе, оно испокон веков так. Лишь только человеку путь в один конец. Поседевшие волосы не обратятся вновь в черные кудри. Согнутая спина не распрямится. Был Финист богатырь и силой не обижен, и ростом высок, и косая сажень в плечах. А стал калекой убогим. Скакал когда-то по степи на горячих конях. А нынче с клюкой ходит, милостыню на пропитание собирает.
Товарищи его молодые, Митька "слепой" и Ванька "одноногий" половину той милостыни у старика отнимают. А, когда вечером на привале начнет про дела минувшие рассказывать, смеются дураки, не верят.
А порассказать Финист много чего мог! Как ходила дружина Владимира Красно Солнце под херсонеские стены. А при отце молодого князя, на север в дремучие леса, через степь на Итиль-реку, за море в ромейские земли.
Был тогда Финист у князя на особом счету. Только несколько таких богатырей на всю дружину осталось. Кто-то мог, обернувшись серым волком, все тропы и засады в лесу разведать. Кто-то мышью в стан неприятельский проползти, замыслы вражеские подслушать. А кто-то, обратившись в зайца, быстрее ветра бежал, приказы княжеские нес.
Финист же взлетал соколом в синее небо. Видел оттуда, все, что с земли не разглядишь. И дружины вражеские, и броды на реке, и тропы обходные. Святослав его службу высоко ценил. Поговаривали, что и сам старый князь мог обращаться. В полнолуние, рыскал он серым волком вокруг ратного стана. Высматривал, кто из дозорных заснул, чтобы наутро нерадивца казнить.
Так оно было, или нет? Кто его знает! Но боялись князя и враги, и свои, пуще лютого волка...
Прошла жизнь, словно степной пожар. Оставила лишь черное пепелище под старость. И не пройдет больше весенний дождь. Не пробьется молодая поросль сквозь пепел...
Сидел как-то Финист у затухающего костра, смотрел, как багровые тучи на закатной стороне, словно богатыри в конной схватке сошлись. Рядом Митька и Ванька, напившись сивушной браги, развалились прямо на земле и храпели. Смолоду парни ничего кроме нищенской сумы не видели. И ведь живут же, и в ус не дуют!
Другое дело, когда взлетел в этой жизни высоко. Ох, как больно, потом падать...
" Вот если бы, еще хоть разок, оторваться от земной тверди. Взлететь к облакам вместе с вольным ветром. Увидеть оттуда степь до дальнего горизонта..."
Вспоминал Финист, как тело становилось вдруг легким, словно птичий пух. Как подхватывала и влекла вверх неведомая сила.
Теперь даже по ночам такое давно не снилось. А там, где крылья когда-то были, горб вырос...
Митька и Ванька, тем временем, продолжали храпеть. Наверное, уже второй сон видели. Хотел Финист тоже укладываться. Помешал в последний раз угли. Положил котомку под голову. И вдруг горбом почувствовал:
" Стоит кто-то за спиною."
Обернулся и чуть не вскрикнул. Женщина, вся в белом. Стан стройный девичий. Лица не видать, накидкой укрыто.
Решил, что смерть это за ним пришла, и даже легче на душе стало:
"Хватит уже пыль земную глотать!"
И слышит вдруг ласковый голос:
- Здравствуй, Финист! Не узнал свою Яську?
Откинула незнакомка покрывало. И точно, она!
Было это много лет назад, еще в Итильском походе. Досталась тогда Финисту молодая наложница из военной добычи. Взял как игрушку. Думал, если надоест, продать сарацинским купцам на невольничьем базаре. Но приворожили богатыря черные девичьи очи. Присох он к Яське душою. Привез с собой в Киев. Поселил в своем тереме, как законную супругу.
Недолго они вместе прожили, но счастливо. Однако, настало время в новый поход идти. При прощании обещал Яське, что скоро вернется. А она, рыдала, словно чувствовала, что навсегда расстаются.
Затянулся тот поход. Изменила военная удача старому князю. Не раз доходили до Киева слухи, что враги всю дружину его перебили. Но выжил Финист, вернулся. Думал, встретит возлюбленная, а Яськи и след простыл. Стоит терем осиротелый. Только ветер в пустых окнах шумит, да мыши по углам бегают.
Так и не узнал Финист, куда Яська пропала. Погоревал, погоревал да и забыл. Но с той поры жизнь, словно под гору, покатилась. Не поднимала больше к облаками волшебная сила. Неудачи, болезни, беды друг за другом, будто тати ночные, шли, силу богатырскую и добытое в походах добро уносили.
И вот стал он калекой убогим, а Яська перед ним стоит, словно из памяти его пришла, и годы - черное воронье, даже краем крыла не коснулись...
Улыбнулась Яська:
- Постарел ты, Финист!
Хотел он спросить, где пропадала. Но не успел. Повернулась Яська, пошла. За собой поманила.
Поднимаясь, хотел взять клюку. Но чувствует, не нужна она ему больше. Ноги, словно молодые. Плечи распрямились. Горб куда-то исчез.
А Яська все быстрее идет, уже и земли касаться перестала.
- Погоди! - хотел крикнуть Финист, но чувствует, что и его налетевшим ветром вверх поднимает.
Престала земная твердь цепями держать. Захлопали за спиной крылья. Вслед за белой лебедью взмыл к облакам Финист Ясный Сокол. Снова, как в былые времена, степь до дальнего горизонта увидел. А солнце заходящее волной лучей золотых накрыло, да так, что сердце от радости захлебнулось...
Пробудившись от утреннего холодка, приподнялся над землей Митька. Потянулся, продрал глаза, осмотрелся по сторонам и тут, испугавшись, кинулся товарища будить:
- Вставай! Хватит храпеть. Фимка, кажись, помер!
Сняв шапки, постояли Митька с Ванькой над хладным телом:
" Надо бы похоронить. Да как ногтями яму в сухой земле вырыть?"
Почесали затылки, решили покойника у дороги оставить. Может, будут проезжать добрые люди, земле предадут.