Где-то между Карадоном и Махтирией.

Время потеряло смысл. Сутки, недели, месяцы всё это было для кого-то другого. Для того, что рыскало в глубине проклятого леса, существовали только два состояния: голод и ярость. И они были одним и тем же.

Тварь двигалась сквозь чащу не как зверь, а как медленный смерч разрушения. Ветви ломались о плечи, молодые деревца вырывались с корнем, если стояли на пути. Тварь не охотилось. Она искала. Ноздри, всегда влажные, втягивали мириады запахов: гнилой лист, плесень, страх мелкой живности, далёкий дух болота. Но сквозь этот фон постоянно, как набат, бил один-единственный, сводящий с ума сигнал: запах человека. Чистой, горячей, живой плоти. Еды. 

Проклятие работало безупречно, не просто приковав человеческий разум к шкуре, а переплетя их, сделав единственной целью существования голод. Воспоминания о том, кто он был, тонули в кровавом тумане, всплывали обрывками, как крики из-под толщи льда: вспышка лица, звон монеты, холод рукояти меча. Но тут же гасли, сожранные всепоглощающим ХОЧУ. Оно хотело есть. Оно должно было есть. И оно ело.

Наткнувшись на волчью стаю, тварь не просто разогнала её она поймала самого медленного волчонка и разгрызло его живьём, не почувствовав ничего, кроме мимолётного утоления мучительной пустоты в желудке. Плоть зверя была грубой, волокнистой, почти безвкусной и не гасила огонь, а лишь подбрасывала в него щепок. Нужно было другое. Зверь убил огромного кабана-секача, проткнув ему бок и выпустив кишки одним взмахом лапы. Он ел, заливаясь его кровью, но с каждым глотком ярость лишь росла. Не то. Снова не то.

Единственным проблеском в этом аду был холод. Когда желудок набивался звериным мясом, ярость отступала буквально на несколько секунд, и в образовавшуюся тихую щель прорывалось нечто иное. Чувство холода. Не от мороза, а изнутри. Чувство, что с ним что-то ужасно, непоправимо не так. Что он сидит в ловушке, заточён в клетке из собственной плоти, и ключ потерян навсегда. В эти редкие, короткие моменты тварь просто сидела под деревом, тяжело дыша, и тупо смотрела в никуда глазами, в которых бушевала бездна. А потом голод возвращался, и всё начиналось снова.

Именно в таком состоянии желудок, полный неудовлетворяющей добычи, а в голове нарастающий, безумный гул потребности его и вынесло на ту самую поляну. Запах дыма от деревяшек и человеческого пота ударил в ноздри, как удар тарана. Наконец-то еда. Настоящая. Единственная.

***

Лес сгустился вокруг поляны, будто стены склизкого, живого склепа. Воздух, плотный и сладковато-гнилостный, резал ноздри. Четверо разбойников, те самые, что еще недавно делили с Хатри добычу у костра, а теперь везли его на продажу на невольничий рынок, сидели у чадящего костра. Жарили на ржавых вертелах кролика, чудом добытого в негостеприимном лесу. Смех бандитов и разговоры звучали надрывно, будто они боялись обсуждать даже девок, но хорохорились, чтобы отогнать от себя гнетущую тишину леса. По кругу уже в который раз пошел бурдюк с кислой крепкой бодягой. В тридцати шагах от них, в кустах папоротника, валёжника и колючей ежевики, лежал тот, кого они считали своей добычей. Хатри в итоге оттащили еще дальше он смердел и портил аппетит. Запах шёл не только от грязной одежды с запёкшейся кровью и естественных выделений, но и от самой раны в боку: красно-багровые края уже начинали синеть, сочилась мутная, вязкая жидкость. Познания бандитов о медицине были практически нулевые, поэтому действия, предпринятые ими по минимальной помощи, были скорее вредящие, чем хоть что-то облегчающие. Несс, заточённая внутри этого умирающего сосуда, была без сознания. Глубокая лихорадка пожирала последние крохи её сознания, смешивая кошмар реальности с адскими видениями.

Тишину разорвал рёв.

Это был не звук этого мира. Он шёл из-под земли, из самой гнили, из трещины в мироздании. Он был соткан из ярости, голода и бесконечной боли.

Сопровождаемое треском ломающихся деревьев, из чащи на поляну ввалилось нечто. Огромное, больше лошади, сгорбленное. Мех, слипшийся от крови и старой грязи, топорщился клоками. Из мощных плечей будто бы прорастали горбы из спёкшейся плоти. Морда была искажена вечной голодной гримасой, с которой капала слюна, густая, как смола, перемешанная с алыми потеками чужой крови.

Разбойники вскочили, хватая ножи. Но их движения были жалки и замедлены ужасом. Чудовище не стало оценивать обстановку.

Яшка даже не успел вскрикнуть. Мощная лапа с когтями, длинной в палец, снесла ему голову вместе с частью ключицы. Тело рухнуло, ещё дёргаясь, фонтанируя кровью на примятую траву.

Хаос был коротким и кровавым. Крики рвались и обрывались. Меч одного из бандитов скользнул по шкуре монстра, оставив лишь тонкую багровую полосу и тут же был выбит с хрустом костей. Другого медведь просто придавил всей своей массой, и хруст рёбер прозвучал, как сухие прутья под колесом телеги.

Последний, самый молодой, с перекошенным от ужаса лицом, попятился к телеге, что-то беззвучно шепча. Чудовище медленно развернулось к нему. Капли кровавой слюны падали на пожухлую траву. Оно не рычало, только дышало хрипло, свистяще, как кузнечные мехи. Затем молниеносный бросок. Клыки вонзились в горло, заглушив предсмертный хрип.

Тишина вернулась на поляну. Но теперь это была тишина после бури, густая и липкая от запаха свежепролитой крови и содержимого распоротых кишок.

Демоническое отродье стояло среди разбросанных ошметков тел. Его бока тяжело ходили ходуном. Голод пылающей болью сверлил изнутри. Он начал свою трапезу. Звуки были ужасающими: хруст костей, чавканье, рвущаяся плоть. Чуть погодя его безумный, стеклянный взгляд скользнул по поляне, выискивая ещё куски плоти. Он уставился на кучку тряпья и плоти в кустах. На Хатри. На Несс.

Зверь сделал несколько шагов в ту сторону, его ноздри дрогнули. Он учуял запах. Запах крови. Больной, гниющей. Запах инфекции и скорой смерти. Запах падали.

Но что-то в этом аромате зацепило его звериное внимание. Не голод, а странное, смутное любопытство. Он низко опустил свою огромную голову, обнюхивая тело. Горячее, зловонное дыхание окутало Несс, хоть она этого и не почувствовала. Затем шершавый, как натёртая камнем кожа, язык провёл по её окровавленному боку, сдирая запёкшуюся кровь и грязь.

Слюна, густая и странно прохладная, обильно покрыла рану. Она не жгла, а наоборот, на мгновение притупила адское жжение воспаления, будто вытягивая огонь наружу. Это был инстинктивный жест существа, проверяющего свою добычу на вкус.

Вкус оказался отвратительным. Горьким, гнойным, мёртвым. Это была не еда. Это был мусор, испорченная плоть, недостойная его ярости. Медведь фыркнул, отвернув голову, и отошёл, оставляя нежеланную добычу лежать обслюнявленной.

И именно в этот момент, с первыми глотками утолённой плоти, ярость начала отступать. Она уходила, как отлив, обнажая дно его сознания. Гатари медленно приходил в себя. Он помнил всё. Каждый удар когтями, каждый хруст кости, каждый глоток крови. Это был не демон. Это был он, возможно обезумевший из-за влияния демона, но это был он.

Измождённый, покрытый чужой и своей кровью, с тяжёлой шкурой твари, как ему показалось, намертво приросшей к спине и плечам, он со стоном повалился на землю у края опушки, далеко от тел и от того, что он счёл падалью. Его человеческий разум кричал от ужаса, но тело, наконец накормленное, требовало одного сна. И он провалился в него, как в тёмную, бездонную яму, оставив поляну во власти тишины, смерти и единственного, забытого даже монстром, выжившего.

***

Она не умерла. Это была её первая связная мысль. Ад продолжался.

Она лежала на боку, уткнувшись лицом в влажную, холодную землю. Сквозь полуприкрытые веки она видела пожухлую траву и корни какого-то дерева. Воздух был тяжёлым и сладковато-прогорклым, пахнущим железом, медью и чем-то невыразимо гнилым.

Она попыталась пошевелиться, и тело ответило ей пронзительной болью в ране. Но что-то было не так. Боль была... иной. Не той, рвущей, воспалённой, что была раньше. Теперь она была глухой, будто запечатанной под слоем странной прохлады. Несс медленно, с трудом отвела руку к своему боку. Это движение тоже далось с трудом, и она застонала. Голова раскалывалась. В глазах стояла пелена, пришлось потратить некоторое время, чтобы обрести ясность во взгляде. Хотелось пить.

Несс сглотнула сухой ком в горле и рывком опустила взгляд на руки. Длинные жилистые пальцы, мозолистые ладони, те самые, которые держат каждый день оружие, убивающее людей... И которые держали ее, в тот самый момент, будто вчера. Несс бросило в дрожь от одного воспоминания сухих рук на своей талии. Как она теперь будет жить? Что это вообще за магия такая, разве люди могут меняться телами? И где искать способ вернуть все обратно?От мыслей она нахмурилась и хотела глубоко вдохнуть, но резкая боль пронзила левое ребро и разбойник замер на полувдохе, широко раскрыв глаза. Собрав все силы, Несс оперлась рукой на землю и наконец поднялась, шатаясь. 

О боги, погруженная в свои мысли, она не заметила, что не одна. Потому что с другого края поляны на нее смотрело... оно. Сердце Несс заколотилось и упало в пятки, первым и единственным желанием было скорее бежать и ещё раз бежать, то что она сейчас в теле мародера разбойника - ее волновало точно меньше. Ведь если сейчас не унести ноги, то дела до собственного тела ей уже не будет. Что это за зверь такой? И куда делись похитившие Хатри разбойники?

Её взгляд, скользнув по поляне в поисках ответа, наткнулся на тёмные, бесформенные кучи в траве. Сначала мозг отказывался складывать разрозненные детали в картину: обрывок синей ткани - плаща Яшки, неестественно вывернутая рука, торчащая из-под куста, что-то блестящее и липкое на стволе молодой сосны. Потом обрывки сложились. И она поняла. Это не пятна. Это то, что от них осталось. Тела. Вернее, то, что зверь или что-то другое сделало с людьми. Её собственный желудок, пустой и больной, судорожно сжался. Они были мертвы. Все.
Она медленно, преодолевая тошноту, перевела взгляд обратно на тварь. На её когти, размером с её ладонь, на тёмные подтёки на шерсти вокруг пасти, которые могли быть чем угодно, но она уже знала, чем. Это был не просто страшный зверь. Это было чудовище. И оно устроило эту бойню. И пусть Доладрисса спасет ее, если это не так.
И в этот момент ей показалось нет, она была почти уверена! что уголок той ужасной, разодранной пасти на миг дрогнул и пополз вверх в подобии оскала. Будто тварь видела её ужас, её оцепенение, и ей это нравилось.

Несс снова посмотрела на монстра, стараясь не встречаться с ним глазами, но не в силах оторваться. Оно было невероятных размеров высокое, как тяжеловоз, и широкое в плечах, как медведь, но не медведь. Телосложение было чудовищным гибридом силы и неестественной подвижности. Морда не круглая и пушистая, а более вытянутая и узкая, но не до волчьей остроты, нечто среднее, созданное лишь для того, чтобы вгрызаться в плоть. Шея, мускулистая и покрытая редкой щетиной, была чуть длиннее, чем положено лесному великану, что придавало ему зловещую, змеиную готовность к броску. Из приоткрытой пасти, усеянной рядами зубов, виднелись клыки, на которых темнели засохшие ошметки плоти. Лапы, опирающиеся о землю, были длинными, с неестественно крупными суставами и заканчивались дугами огромных, кривых когтей, вонзившихся в почву. И вся она от кончика влажного носа до клочковатого хвоста была черной. Не цветом шерсти, а чернотой угля, поглощающей свет. Лишь глаза два круглых, немигающих янтарных диска горели в этой тьме, и были прикованы прямо к ней. Казалось, стоит ей лишь вздрогнуть чуть сильнее, и этот кошмарный механизм из мышц и ярости сорвется с места.

***

С другой стороны поляны, из тени под старым дубом, две желтые точки, как горящие угли, неотрывно следили за единственным выжившим.

Зверь сидел, тяжело дыша, и пытался понять. Почему он не убил его вчера? Почему эта двуногая плоть, пахнувшая страхом и гнилой раной, всё ещё дышала? Голод, огненный и всепоглощающий, отступил, набив его желудок до отказа и оставив после себя тяжёлую, тошнотворную сытость. С ним отступила и слепая ярость, освободив клочок пространства в его разуме. Там теперь плавали простые, тягучие мысли.

Еда. Съел. Сыт.
Чужой. Жив. Почему?
Труп... нет. Не труп. Дрожит.

Он видел, как разбойник смотрит на него. Видел тот первобытный, чистый ужас в широко раскрытых глазах. И что-то в Гатари сжалось не желудок, а что-то глубже, под грудью, где раньше билось человеческое сердце. Жалость? Нет. Это было что-то иное. Узнавание. И тут же, словно из самой тьмы проклятия, в его сознание вполз другой, холодный и знакомый голос. Голос наёмника.

На тебя самого тысячу раз так смотрели те, кого ты убивал мечом. Бандиты в подворотне, стражники на мосту, этот старик-торговец в прошлом году. Ты видел этот ужас в их глазах. И ты делал шаг вперёд.Чем это отличается?

Мысли в его голове, тяжёлые и вязкие, пытались выстроиться в некое подобие плана. Этот человек... что с ним делать? Убить можно, но зачем? Он сыт. Выбросить, оставить одного в лесу он умрёт, и это будет пустой тратой ресурса. Ресурса. Да, вот оно.

Может... может, он может быть полезен,  медленно проползла идея, похожая на червяка. Руки. Две руки. Они могут... что они могут? Нести? Тащить? Принести воду?

Он попытался представить, как приказывает этому дрожащему существу что-то сделать. Как берёт его... в заложники? Нет, не то слово. Слишком сложно. В оборот? Тоже нет. Это пахло торговлей и контрактами, миром, который остался за пределами леса.

Просто... держать при себе. Как... как пленника? Как слугу? Как немого свидетеля? Чтобы не сойти с ума окончательно в одиночестве? Чтобы хоть кто-то видел, что монстр не совсем монстр? Чтобы, если проклятие когда-нибудь отпустит, был хоть один человек, который знал бы, что внутри этого ужаса всё ещё тлеет уголёк разума?

Это была безумная, шаткая надежда, построенная на догадках. Но другого у него не было. Пока его разум, медленный и отягощённый новой, странной целью, пытался заставить себя работать, ресурс уже начал действовать. Незаметно, крадучись, человек сделал шаг назад. Потом ещё один. Отрываясь от поляны смерти, он отступал в сторону леса, туда, где чаща казалась чуть менее густой.

Зверь заметил движение только после пятого шага. Глаз, приученный замечать малейшую угрозу, но заторможенный мыслительным процессом, уловил смещение тени позже чем мог бы. Его голова, огромная и тяжёлая, повернулась с глухим хрустом позвонков. Янтарные зрачки снова зафиксировались на своей цели.

Он не зарычал. Не бросился в погоню. Он просто медленно, с невероятной, давящей гравитацией, поднялся на все четыре лапы. Земля слегка подала под его весом. Он сделал один шаг вперёд не рывок, а размеренное, неумолимое движение, сокращающее дистанцию вдвое. Его взгляд говорил яснее любого рыка: Ты никуда не уйдёшь. Потому что я этого не хочу.

Он снова замер, изучая реакцию. Готовый в следующее мгновение превратиться из наблюдателя в неотвратимую силу.

Человек, встретив его взгляд, замер на мгновение, будто кролик в свете фонаря. Но страх, видимо, пересилил осторожность. Медленнее, чем прежде, скрываясь за стволом старой сосны, он отступил еще на шаг глубже в пелену деревьев.

В груди демона что-то вспыхнуло. Горячее, едкое. Раздражение. Неужели это двуногое существо настолько тупо и самоуверенно, что думает, будто у него есть шанс? Будто оно может просто уйти, раствориться в чаще, пока тварь сидит и смотрит?

Прямо как он сам когда-то. Мысль пронзила его, острая и горькая, как осколок стекла. Та самая глупая уверенность, что с ним-то уж точно ничего не случится. Что он сильнее, быстрее, умнее леса и его обитателей. Вот она ирония, вывернутая проклятием наизнанку. Теперь он по ту сторону силы, и наблюдал за тем же самым слепым высокомерием, но уже со стороны палача.

Раздражение требовало действия. Но не яростного, не кровавого. Точного.

Зверь не бросился напрямик. Вместо этого он развернулся и тронулся с места. Его движение было обманчиво неторопливым, но покрывало землю огромными, бесшумными для его размеров шагами. Он пошел по большому кругу, огибая поляну и пытающегося слинять разбойника широкой дугой. Мех скользил мимо мшистых стволов, когти лишь глубже впивались в мягкую почву. Он не скрывался, но двигался в тени, сохраняя дистанцию, словно тень, увеличивающаяся в размерах.

Человек, увлеченный своим осторожным отступлением, казалось, и не заметил маневра, пока огромная черная туша не вышла из-за завесы молодых елок прямо перед ним. Не вплотную. Не с угрозой. Гатари просто встал, перегородив то самое направление, в котором пытался двигаться его ресурс. Он не рычал, не бросался. Он просто был там, где его не должно было быть. Массивный, неподвижный, неумолимый барьер из плоти и кости. Его янтарные глаза, холодные и оценивающие, снова встретились с глазами человека, в которых теперь читалось не только прежний ужас, но и щемящее, полное краха понимание.

Путь закрыт.
Это был невысказанный приговор, который молча давал понять: игра в побег окончена. У тебя есть только два варианта: туда, куда я позволю. Или никуда.

Они простояли так, замершие в немой дуэли, несколько долгих мгновений. Воздух между ними казался густым и натянутым, как струна. Потом человек снова зашевелился. Не вперед, к зверю такое даже в панике было немыслимо. Он снова попятился. Но теперь, сзади была лишь поляна, усеянная страшными останками, туда, откуда он изначально хотел уйти и что теперь стало тупиком.

Монстр, видя это движение, тронулся с места. Не рывком, а с той же методичной, неотвратимой неспешностью. Он сделал один тяжёлый, упругий шаг вперёд.

Человек отшатнулся на шаг назад, к краю поляны. Зверь ещё шаг. Человек ещё шаг назад, уже почти на окровавленную траву.

Так они и двигались, в жутком, размеренном танце: тварь делала шаг вперёд жертва отходила на шаг назад. Дистанция между ними не сокращалась, но пространство для манёвра у человека таяло с каждым движением. Он двигался, словно пешка, которую медленно и неумолимо загоняют в угол гигантской, живой доски.

***

В голове Несс, стучавшей от боли и страха, метались обрывочные, лихорадочные мысли, цепляясь за детали, чтобы не сорваться в бездну паники.

Что это за тварь? Морда... не медвежья. И не волчья. Какая-то... другая. Слишком умные глаза. Слишком... целенаправленные движения.

Поведение было хуже любой звериной ярости. Ярость она проста, понятна, её можно предугадать. Это же было издевательство. Медленное, терпеливое, расчётливое.

Он мог уже сто раз разорвать меня. Сто!  её внутренний голос визжал от ужаса.  Почему не сделал этого? Почему просто... преследует? Гонит, как пастух какую-то овцу?

Мысль, леденящая и неотвратимая, вонзилась в сознание, как нож в рану: Это какая-то игра. Игра хищника, который наелся и теперь развлекается. Который испытывает свою добычу. Который получает удовольствие не от еды, а от этого процесса от страха, от бессилия, от попыток ускользнуть.

И этот хищник разумен. В этом уже не оставалось никаких сомнений. Ни один зверь, даже самый хитрый, не стал бы так выстраивать тактику, не стал бы блокировать пути отхода по широкой дуге, не стал бы вести её, как на невидимой привязи, обратно на поле бойни. В его янтарных глазах светился не просто голод, а понимание. Понимание её страха. Понимание её намерений. И, возможно, даже какой-то свой, чудовищный план.

Она отступила ещё на шаг. Пятка наткнулась на что-то мягкое и упругое. Она не стала оборачиваться. Не посмотрела вниз. Она и так знала, что это. Край. Она достигла края.

Перед ней, в трёх длинных шагах, замер чудовищный зверь, перекрывая собой всё. Его грудь тяжело вздымалась. Он смотрел. Ждал.

И что дальше?
Мысль висела в воздухе, тяжелая и безответная. Они снова на поляне. Ее глупый побег закончился, не успев даже начаться. Позади была поляна, вымощенная разорванными телами, обломками телеги, смертью. А в центре она и оно. Тварь, не дающая двинуться ни на шаг в сторону леса, как живая, дышащая стена.

Они снова замерли в тишине, нарушаемой лишь хриплым дыханием монстра и стуком ее собственного сердца в ушах. Время растягивалось, становясь пыткой ожидания. И тогда чудовище совершило нечто, отчего у Несс похолодела кровь.

Оно просто... легло. С глухим, усталым звуком, похожим на падение мешка с камнями, огромная черная туша опустилась на землю. Оно устроилось, подогнув под себя могучие лапы, и уставилось на нее тем же немигающим янтарным взглядом. Но теперь в этой позе была не готовность к прыжку, а что-то иное. Наблюдение. Беспрерывное, безразличное наблюдение тюремщика, у которого впереди вечность.

И именно в этой новой, чудовищной стабильности родился протест. Жажда, сухая и жгучая, скребла горло. Боль в боку тупо ныла. Страх начал отступать, уступая место отчаянию, а отчаяние той самой колючей, рациональной ярости, что уже спасала ее от полного распада. Если он не собирается ее убивать (по крайней мере пока), значит, в этой игре есть правила. Хоть какие-то. Игнорировать базовые потребности против любых правил. Даже в аду.

Она медленно подняла голову и, заставив себя, прямо посмотрела в эти горящие точки во тьме. Голос, низкий и хриплый, сорвался у нее с губ, тихий, но отчетливый в гробовой тишине поляны.

Я... она сглотнула комок пыли и страха. Воды. Я пойду воды поищу. В телеге.

Она не просила разрешения, она констатировала факт. И, не дожидаясь реакции (какой реакции можно ждать от зверя?), сделала осторожный, боковой шаг в сторону перевернутого остова повозки. Весь ее организм был напряжен, как струна, готовая сорваться в бегство при малейшем движении с той стороны.

Но движения не последовало. Зверь лишь слегка повел головой, провожая ее взглядом. Его огромная грудь мерно поднималась и опускалась. Казалось, он просто... принял к сведению. 

Несс доплелась до телеги, чувствуя на своей спине прилипший, неотрывный взгляд. Тёплая вода из найденной в телеге запасной фляги была горькой и затхлой, но для пересохшего горла стала благословением. Она пила, давясь, пока не отдышалась. Сухари в вощёном мешке оказались твёрдыми, как камень, но съедобными. Она сунула их за пояс, движением уже чуть более уверенным, привыкая к ширине этих бёдер, к поясу, сидящему не так, как на её платье.

И тут её пальцы наткнулись на другое кожаную оправу, притороченную к внутренней стенке повозки. Нож в кожухе. Не оружие воина, а инструмент тяжёлый, с широким лезвием, чтобы резать верёвки или свежевать добычу. Она вытащила его. Металл был холодным и успокаивающе твёрдым в её руке. На всякий случай,  пронеслось в голове, и она, несколько минут провозившись, криво пристегнула ножны к своему поясу, рядом с сухарями. Маленький, жалкий арсенал против того, что лежало на поляне, но это было что-то. Её собственное решение.

Именно в этот момент, оторвав взгляд от ножа и пытаясь оценить, что ещё можно унести, её осенило. Тишина. Не внешняя, не тишина леса. Тишина внутри. Та самая рвущая, огненная боль в левом боку, что сводила с ума ещё вчера, мутила сознание и пахла смертью... её не было.

Несс замерла. Медленно, почти не веря, она опустила ладонь на то самое место. Под грубой тканью рубахи она нащупала не горячую, пульсирующую рану, а затвердевшую корку. Не гнойную и липкую, а... шершавую, будто запечатанную. Боль была глухая, давящая, как от сильного ушиба, но не та адская агония.

Она приподняла край окровавленной рубахи, морщась от предвкушения ужасного зрелища. Но там, где должно было быть багровое, отёкшее месиво, зияла страшная, но... чистая рваная рана. Края её были стянуты, воспаление спало. И её покрывал странный, полупрозрачный, засохший слой... чего-то. Он блестел тускло на свету и пах... пах зверем. Лесом. И чем-то горьким, лекарственным.

Смутное воспоминание ударило её, как обухом: горячее, зловонное дыхание над лицом. Шершавый, как тёрка, язык, скользящий по её боку. Слюна. Его слюна. Её бросило в дрожь не только от отвращения, но и от осознания чудовищного, невозможного факта. Этот монстр... он не просто не убил её. Он, будто дикий зверь, зализывающий рану... помог ей. Или просто пометил? Или пробовал на вкус? Но результат был налицо. Лихорадка отступила. Смертельный запах гноя исчез. Она была слаба, измождена, но жива. И жива во многом благодаря этому... вмешательству.

Она медленно опустила рубаху и подняла взгляд. Чудовище по-прежнему лежало на краю поляны, неподвижное, как чёрная скала. Но теперь в его безразличном наблюдении она с ужасом и жгучим любопытством пыталась разглядеть что-то ещё. Не просто хищный интерес. Не игру. Что-то... осознанное. Пусть чудовищное, пусть непостижимое, но намерение.

И этот вопрос повис в воздухе уже между ними, тихий и оглушительный: Зачем?

Пока Несс пыталась разгадать страшную загадку его намерений, в голове монстра, в клубящемся тумане отступившей ярости и медленно возвращающегося рассудка, вызревал план. Гениальный в своей простоте и абсолютно отчаянный.

Он видел, как разбойник ощупывает свой бок тот самый бок, по которому зверь провёл языком, дегустируя падаль. Тогда это был чистый, отвратительный инстинкт проверить, не испорчена ли еда. Но сейчас, глядя на это осмысленное движение, на отсутствие прежнего смертного ужаса на лице, в его сознании щёлкнуло.

Факт: он лизнул его. И рана... затянулась. Не просто перестала гноиться она заживала. Не его заслуга, конечно. Видимо, что-то в слюне, в самой природе этой проклятой туши... Но факт оставался фактом. Он, сам того не желая, спас эту жалкую жизнь от заражения крови.

Надо привязать его к себе,  пронеслось в голове Гатари с холодной, прагматичной ясностью. Не веревкой. Страхом. Необходимостью. Эта двуногая тварь слаба, ранена и напугана до полусмерти. Она никуда не денется, если понять, что единственный шанс выжить это идти за тем, кто уже раз показал, что может не убить. Кто, пусть и случайно, уже помог.

А потом... потом, когда эта привязка станет крепче, когда страх сменится вынужденным привыканием... нужно будет как-то дать знать. Дать понять, что монстр не монстр. Что внутри этой шкуры проклятый человек, который хочет сбросить её. Но как?

В его мыслях встала нелепая, дурацкая картинка: он, эта гора меха и мышц, пытается своей огромной лапищей указывать то на человека, то на себя, издавая какие-то мычащие звуки. Смотри, я тоже! Я был как ты! От одной этой мысли его, уже и так подташнивающего, скрутил новый спазм почти человеческого стыда и бессилия. Нет. Не сейчас. Не таким идиотским способом. Он ещё недостаточно в себе, чтобы так унижаться. Да и не поверит этот идиот. Пусть пока боится. Пусть идёт следом, как побитая собака, думая, что это каприз сытого хищника. А потом... потом, в нужный момент, он потребует плату. Не серебро. Не услугу. Помощь. Или просто съест его, как тех четверых. 

Мысль оформилась, стала твёрдой и холодной, как клинок.

Ты жив только потому, что я этого пока хочу. Я (случайно) спас тебя от гниения. Теперь ты в долгу. И расплатишься ты тем, что поможешь мне снять это проклятие.

Да. Идеально. Не просьба. Не мольба из уст чудовища. Требование. Долг. Прагматичная сделка между тем, у кого есть сила, и тем, у кого есть... что? Руки? Возможность ходить туда, куда не пролезет медведь? Голова, которая может думать о сложных вещах, пока его собственная занята борьбой с яростью?

Этого было достаточно. Цель появилась. Путь к ней был туманен и полон неизвестности, но он был. И первый шаг на этом пути не дать своей инвестиции сбежать или умереть.

Демон тяжело вздохнул, выпуская из пары струю пара в прохладный воздух. Его янтарные глаза, уже не такие стеклянные, прищурились, оценивая расстояние до человека у телеги. Пора было двигаться. Не гнать его, а... задавать направление. Он медленно поднялся, отряхнулся, всем своим видом демонстрируя, что время пассивного наблюдения окончено. Он сделал шаг не к разбойнику, а вдоль опушки, в сторону, противоположную от той, куда он пыталась сбежать ранее. Затем остановился и обернул голову, бросив на неё один многозначительный, полный ожидания взгляд.

Ну что, идём? Или тебе тут ещё есть чем поживиться среди того, что я оставил?  казалось, говорил этот взгляд.

Он ждал. Впервые с момента пробуждения не как слепая стихия, а как существо с замыслом. Пусть ужасным, пусть отчаянным, но замыслом.

***

Они двигались по проклятому лесу, как две тени в зелёном аду: одна огромная, неуклюжая, плетущаяся впереди; другая поменьше, шатающаяся, с трудом удерживающая дистанцию в несколько десятков шагов. Это была не совместная прогулка, а медленное, мучительное раскачивание маятника между страхом и необходимостью.

Для Гатари каждый новый час приносил отрезвление, горькое и ясное. Съеденная человеческая плоть действовала как сильнейшее, самое грязное лекарство. Пламя проклятия, пожиравшее его разум, временно отступало, уступая место холодным, связным мыслям. Он снова был наёмником, попавшим в ловушку собственной шкуры. Он помнил имя, контракт, падение. Но это было не полное возвращение. Ясность была хрупкой, как лёд на весеннем ручье. Где-то в глубине, за этими мыслительными построениями, дремала звериная ярость. Он чувствовал её тёмный, горячий ком под грудиной, который мог вспыхнуть в любой момент. Он не знал, надолго ли хватит этого перемирия, этой ясности, купленной ценой четырех тел. День? Два? Пока он не учует снова запах человека? Но пока она была, и он должен был использовать её. 

Именно в этой новой, зыбкой ясности он начал замечать странности. Его спутник был не таким, каким должен был быть разбойник. Да даже если и не разбойник, в целом человек его внешности и его лет.
Он шел не с привычной для бродяги развязной походкой, а плелся, будто тело было ему неудобным. Не прочесывал местность глазами охотника, а смотрел под ноги, на деревья с каким-то отстранённым, почти научным любопытством, которое быстро сменялось паникой от простого шороха. Не рыскал в поисках добычи или ловушек, а с трудом различал съедобные коренья. И главное в его глазах не было ни капли той привычной любому наемнику или бандиту расчетливой жестокости или циничного страха. Был лишь сырой, неотёсанный ужас и какая-то детская растерянность, словно он попал сюда впервые в жизни и не знал правил выживания.

Они шли. Без карты в голове и без цели, подчиняясь лишь простому, животному инстинкту движения. Каждый новый день был похож на предыдущий: чёрная туша, пробивающая путь сквозь чащу, и неуклюжая тень, плетущаяся следом. Лес не кончался, а лишь менял оттенки зелени и узоры теней. Они не знали, ведёт ли их тропа к спасению или замыкает в бесконечный круг, но остановиться было страшнее. Пока ноги отрывались от земли и снова опускались в грязь, хвою, на корни, можно было думать, что ты всё ещё куда-то движешься. Что за следующим поворотом, за этой стеной вековых стволов, может быть что-то иное не обязательно лучшее, но просто другое. А потому они шли. Просто чтобы идти. Потому что в этом бесцельном блуждании была горькая иллюзия выбора, последняя привилегия ещё не окончательно потерянных душ.

Прим. Автора: 

Спасибо, что наблюдаете за этой историей! 

Автор уходит на зимние каникулы, за это время выйдет только 1-2 проды. Счастливого нового года!