Где-то в Карадоне.

Вонь смерти и влажной шерсти еще висела в воздухе над побоищем, но главным был запах крови. Он был везде: въевшийся в землю, размазанный по обугленным бревнам, острый и медный на языке.

Гатари устало прислонился к колесу опрокинутой телеги. В руке болтался заляпанный кровью меч. Темно-рыжие волосы мужчины, коротко, но опрятно остриженные, казались в этом сером угаре почти каштановыми, но когда редкий луч солнца пробивался сквозь дым, они вспыхивали тусклым медным отблеском чужеродная, слишком заметная деталь среди всеобщей грязи.

Он не стал вытирать клинок о свою одежду. Когда-то, в начале, он, наверное, так бы и сделал. Но не сейчас. Вместо этого он, как будто бы нехотя оторвавшись от телеги, подошел к одному из свежих трупов. Наклонился, резким движением оторвал клочок менее запачканного плаща с мертвого охранника и методично, с легким раздражением, провел по стали. Ткань плаща была дешевой, грубой, ворсинки тут же налипли на влажную кровь и размазали ее по стали, вместо того, чтобы впитать. Опять эта дерюга. Как же нужно не любить своих людей, чтобы выдавать им такое снаряжение,  мелькнула холодная, сугубо практическая мысль. Он бросил тряпку в лужу.

Перед ним, на коленях в грязи, хрипел последний выживший. Молодой парень, без доспехов, с глубокой, пульсирующей раной на плече. Он даже не был солдатом просто приказчик или писарь, судя по мозолистым пальцам и потертому камзолу, попавший под раздачу. Его глаза, полные животного ужаса, были прикованы не к наемнику, а к тому, что лежало рядом: к обезглавленному телу его нанимателя, торгового старшины Гелберта. Голова старшины, с заплетенной в две жалкие косы седой бородой, теперь беззвучно покачивалась, насмех привязанная за волосы к луке седла на вороной лошади.

П-пожалуйста просипел парень, и пузырь крови лопнул у него в углу рта. И вдруг его взгляд, скользнув по рыжим прядям, выбившимся у Гатари из-под шнурка, застыл. Ужас в его глазах смешался с внезапным, болезненным узнаванием.
Рыжий Ты ты же тот Ты ту тварь убил Вурдалака, что людей душил в Трехдубье

Гатари не изменился в лице. Тот заказ был полгода назад, легкая работа, платили провизией и серебром. Но слухи, видимо, разнеслись широко. Людям нравились простые истории со счастливым концом: появился рыжий громила, убил чудовище, ушел. Они не любили думать, что тот же самый наемник за другие деньги может прийти и к ним.

Он не ответил. Просто достал из потайного кармана на груди сложенный лист пергамента, развернул. Бегло сверил: печатка на мертвой руне (вырвана с мясом), характерная борода (опознана). Совпадает. Работа сделана. Он свернул пергамент квитанцию о смерти и убрал, наконец посмотрев на выжившего. В глазах парня уже не было надежды, только леденящее понимание. Герой одной истории оказался демоном в другой.

Наемник присел, ловко сдернул с пальца старшины массивное, пусть и безвкусное, серебряное кольцо с гранатом в счет оплаты. Оглядел дорогой, но испачканный плащ, ни чета по сравнению со стражническим. Громоздко. И слишком запоминается. Потом его взгляд упал на добротную, толстую кожаную сумку у пояса парня.

Тот, поняв без слов, попытался отползти назад, зажав рану. Дрожащими, окровавленными пальцами одной руки стал теребить пряжку.

Не утруждайся. 
Гатари наклонился к мальчишке, одним движением снял сумку и расстегнул ее. Заглянул внутрь: горсть медяков, восковая табличка с записями, судя по всему, списка дел этого самого пацана, кусок сыра в тряпице. Ничего. Высыпал содержимое в грязь, сунул пустую, но крепкую сумку за свой пояс пригодится для следующего заказа.

Скажешь им, произнес Гатари, уже отворачиваясь. кто приходил. Чтобы знали, за что платили Гелбертовы конкуренты. И чтобы платили вперед.

Он не стал ждать ответа. Повернулся и направился к своей лошади тяжеловесной вороной кобыле, которая мирно щипала уцелевшую траву у обочины, абсолютно равнодушная к резне. Гатари отвязал мокрую от крови веревку с головой и бросил трофей в специальный мешок из грубой, пропитанной воском кожи.

Потом вскинул ногу в стремя и сел в седло, не оглядываясь. Сзади доносились лишь прерывистые всхлипы и звук, похожий на рыдание, смешанное с кашлем. Дешевле и надежнее гонца,  констатировал про себя Гатари и слегка пришпорил лошадь. Он уже не помнил ни лица торгового старшины Гелберта, ни названия той деревни, где полгода назад убивал вурдалака.

После трех дней в седле, проведенных в компании пыли, запаха конского пота и призрачного запаха крови с той стычки, дворик Королевского павлина встретил Гатари тишиной. Тут его рыжие волосы не были ни для кого знаком ни геройства, ни ужаса. Здание не бросалось в глаза вычурностью просто добротный трехэтажный особняк из темного камня в хорошем районе. Ни вывески, ни шума из-за дверей. Только массивная дверь из красного дерева с единственным украшением бронзовой ручкой в виде распущенного павлиньего хвоста. Гатари толкнул дверь. Вместо гула голосов и запаха эля его встретил прохладный воздух, пахнущий ладаном и натертым воском пола. Не зал, а просторный холл. Несколько глубоких кресел из темной кожи стояли так далеко друг от друга, что их обитатели, будь они здесь, не услышали бы даже шепота соседа. На стенах нейтральные пейзажи в дорогих рамах. Ничего личного. Ничего, что могло бы запомниться или вызвать эмоции. Его встретила девушка. Она появилась из ниши у лестницы так бесшумно, что могла бы вырасти из тени. Ей на вид было лет двадцать пять, может, тридцать. Никакой кричащей красоты правильные, спокойные черты лица, светло-каштановые волосы, убранные в безупречно гладкий узел. Платье темно-синего цвета, простого кроя, но в дороговизне ткани усомниться не позволяло. Ее улыбка была профессиональной: теплой ровно настолько, чтобы не быть холодной, и отстраненной ровно настолько, чтобы не быть навязчивой. 

Местер Гатари, ее голос был тихим и ровным, будто она продолжала тишину зала. Добро пожаловать. Вы долго не гостили у нас. 

Он кивнул, скидывая дорожный плащ. Под ним оказался тот же темный, неброский кафтан, но без следов пыли и крови он сменил его на постоялом дворе за городом, перед въездом в столицу. Девушка приняла плащ скользящим движением, будто принимала пустоту. 

Неужели такая долгая кампания у Стальных Когтей? спросила она, вешая плащ на стойку, где он мгновенно стал частью интерьера, не выделяясь.Гатари достал из-за пояса небольшую, холодную на ощупь печатку из полированного черного камня без герба, только абстрактный, угловатый знак. Он протянул ее. Подтверждение статуса и платежеспособности. Здесь не требовали денег на вход. Здесь знали, что если человек вошел, значит, он уже все оплатил деньгами, связями или репутацией. 

Уже давно не работаю на Когтей, ответил он, и в слове давно прозвучал легкий, почти неуловимый оттенок окончательности. Что он делал все это время охранял караваны, убирал ненужных людей, убивал чудовищ за хорошие деньги не было темой для этого холла. Здесь это было бы дурным тоном слишком личным, слишком ненужным. Девушка приняла печатку, пальцы лишь на миг коснулись его ладони сухие и прохладные. Она не взглянула на знак, просто сжала его в кулаке, как подтверждение, что ритуал соблюден. 

Разумеется, прошу прощения, ее улыбка не дрогнула ни на миллиметр. Ни тени любопытства. Она повернулась к лестнице. Ваша комната свободна. Всё, как вы любите. Вода для омовения будет доставлена через четверть часа.

Он последовал за ней по широкой, устланной темно-бордовым ковром лестнице. Девушка двигалась бесшумно, держа спину идеально прямо. Наемник не знал ее имени. За все разы, что бывал здесь от силы десяток за последние годы он видел, может, трех разных девушек. Все похожие: безупречные, тихие, вежливые. Работали посменно? Вероятно. Но текучки не было. В таких местах ее не могло быть априори. Слишком много они видели и слишком хорошо знали цену своему молчанию. Она остановилась перед знакомой дверью на втором этаже, отперла ее бесшумным ключом и отступила в сторону, пропуская его. 

  Если потребуется что-то еще она не договорила, оставив фразу висеть в воздухе. Что-то еще могло означать еду, вино, чистую одежду или ее тихую, профессиональную компанию внутри этих четырех стен. Но только при определенных, нигде не озвученных условиях. Инициатива всегда должна была исходить от гостя. 

Пока не нужно, сказал Гатари, переступая порог. Его голос прозвучал в пустом коридоре чуть громче, чем нужно. Девушка лишь склонила голову, мягко прикрыла дверь, и ее шаги бесшумно растворились в коридоре. Гатари остался один в той самой комнате дорогой, функциональной и безличной. Резная кровать, письменный стол, кресло у камина, где уже потрескивал заранее разожженный огонь. Ничего лишнего. Он скинул кафтан на спинку кресла, почувствовав, как наконец отпускает напряжение последних дней. Здесь, в этой тихой, роскошной клетке, он был ни рыжим, ни палачом на дороге. Он снова был просто инструментом, ожидающим следующего заказа. Завтра его ждала встреча. А послезавтра дорога. Он даже не помнил лица той девушки в холле.

***

Дверь открылась бесшумно, впустив человека в строгом, темном камзоле. Тот бегло окинул взглядом зал, его взгляд скользнул по стражнику у входа, кивнувшему почти незаметно, и направился прямиком к Гатари. Подход был не вопросом удачи, а результатом точного указания.

Человек остановился на почтительном расстоянии.
Местер Гатари? Мне сказали, вы можете быть доступны для обсуждения контракта.

Гатари медленно поднял на него глаза. Взгляд был тяжелым, оценивающим, лишенным всякого любопытства. Он увидел дорогие, но неброские одежды, холеные руки с печаткой секретаря какого-нибудь знатного дома, умное, расчетливое лицо. Не заказчик. Посредник. Вестник.

Он молча кивнул на кресло напротив.

Посредник сел, не суетясь.
Мой патрон заинтересован в урегулировании одного вопроса в соседних землях. Вопрос требует деликатности и профессионализма.

Все вопросы требуют профессионализма, голос Гатари был низким, спокойным, без единой нотки угрозы. Именно это и пугало гостя больше всего, но он успешно это скрывал. Или денег. Чаще и того, и другого.

Деньги не являются препятствием, так же спокойно парировал посланник. Он положил на стол между ними небольшой, но явно тяжелый кошель из мягкой кожи. Это знак доброй воли. Остальное по завершении. Цель одна персона. В соседнем королевстве. Предпочтительный исход летальный.

Гатари не потянулся за кошельком. Он взял бокал, сделал небольшой глоток.
Имя, приметы, место. Усложняющие обстоятельства.

Всё здесь, посланник положил на стол рядом с кошельком сложенный вчетверо и опечатанный густым черным сургучом лист плотного пергамента. Никаких особых осложнений не предвидится. По крайней мере, я не осведомлен об этом.

Гатари наконец взял кошель, оценил его вес, не вскрывая. Затем взял пергамент, не глядя на печать. Его движения были экономны и точны.
Условия приняты. Я выезжаю на рассвете.

Он допил вино и поднялся. Его тень скользнула по стене, на мгновение показавшись огромной и бесформенной. Посланник инстинктивно откинулся в кресле, но Гатари уже повернулся к выходу, его дело здесь было закончено. Он не спросил имени патрона. Не спросил причин. Он был инструментом, и Королевский павлин снова остался без своего самого молчаливого и самого надежного постояльца. Его самоуверенность была не высокомерием, а холодной гарантией, подкрепленной годами безупречной работы. Завтра его ждала дорога. А послезавтра чья-то очередная смерть.

Наёмник вернулся в комнату, зажег масляную лампу на столе, ее свет выхватил из полумрака полированную столешницу. Он снял кафтан, повесил его на спинку кресла, и только тогда, наконец, опустился в кресло и взял в руки кошель и пергамент.

Сначала он опорожнил кошель. Золотые короны с профилем прошлого короля Карадона ровными стопками легли на дерево. Он бегло пересчитал их, кивнул про себя. Аванс был щедрым, даже для его репутации. Это уже было мелкой тревогой. Щедрость заказчиков часто обратно пропорциональна чистоте их поручений.

Его пальцы, шершавые от бесчисленных схваток, сломали печать. Пергамент развернулся с тихим шелестом.

Первое, что он увидел имя. Оно ничего ему не говорило. Какой-то придворный советник, мелкая сошка в большой или не очень политической игре. Гатари пробежался глазами по приметам: возраст, рост, цвет волос, особые приметы нет. Стандартно.

Затем его взгляд уперся в местонахождение цели.
Не Нумихас. Не Дейланд. Даже не Союз.

Гатари медленно откинулся на спинку кресла, и на его обычно непроницаемом лице на мгновение появилось выражение глубочайшего раздражения. Легкая складка прорезала лоб между бровей.

Махтирия.

Чёртова богохульная Махтирия. Не просто соседнее королевство, а целое путешествие через пол-страны, чтобы убрать, вероятно, какого-нибудь очередного неудобного культиста. Пара дней быстрой езды на восток только до границы Карадона, оттуда до первого более-менее крупного города Махтирии Фортрока еще четыре дня. А от Фортрока до столицы, Тиракополя, где и крутился этот советник, еще добрых дней пять-шесть по густым лесам и разбитым дорогам, кишащим не столько разбойниками, сколько голодными оборванцами и нечистью.

Он снова взглянул на стопку золота. Теперь щедрость заказчика обрела горький привкус. Это была не просто оплата за работу. Это была компенсация за дорожные тяготы, за потерянное время, за необходимость плестись в эту богом забытую дыру, где даже вино кислое, а люди угрюмые, как тучи над их проклятой землей.

Он с силой выдохнул, отбросив пергамент на стол. Его пальцы постучали по дереву, выбивая немую дробь размышлений.

Отказываться? Поздно. Аванс взят, условия приняты. Его репутация не позволяла ему отступить из-за неудобного маршрута. Да и сумма в итоге... она того стоила. Пусть и с поправкой на махтирийские риски.

Он поднялся, подошел к узкому окну, глядя на ночной город. Планы менялись. Вместо легкой дороги на север долгий и пыльный путь на восток. Нужно было иначе комплектовать снаряжение, брать больше припасов, другую лошадь выносливую, не быструю. Хотя в целом, его мощная Гончая тоже подходила. 

Утром он отправлялся не на простую охоту. Он отправлялся в долгую, утомительную командировку. И это раздражало его куда больше, чем перспектива чьей-то смерти. Смерть была простой. Дорога в Махтирию нет.

Он повернулся к столу, свернул пергамент и сунул его вместе с золотом в походный мешок. На его лице не осталось и следа от недавней досады только привычная холодная маска готовности. Но внутри уже зрело тихое, ледяное презрение к безымянному советнику, который имел наглость жить так чертовски далеко.

 ***

Первые несколько дней пути прошли с тоскливой, почти оскорбительной легкостью. Стражники на заставах, закормленные монетами и видом его бесстрастного лица, пропускали без лишних вопросов. Оборванцы, копошащиеся у обочин, предпочитали не встречаться с ним глазами, чувствуя исходящую от одинокого всадника ауру холода и опасности. Даже погода благоволила стояла сухая, прохладная, с серым, высоким небом.

Но всё это благополучие уперлось в сплошную, темную стену, перегораживающую путь к северо-востоку - лесу. Даже не так. Лесу.

Он не просто рос он вздымался из земли, древний и мрачный, словно частоколом из искривленных стволов и спутанных крон, поглощавших дневной свет. Воздух у его опушки уже был другим: влажным, густым, пахшим гниющим листом, сырой землей и чем-то еще, звериным и сладковатым. 

Деревушка у опушки леса, хоть и затерянная в карадонской глуши, дышала не убожеством, а добротным, ухоженным спокойствием. Аккуратные срубы под темной дранкой, дымок из труб, запах свежеиспеченного хлеба и звук кузнечного молота из-за дальнего поворота. Здесь жили не в страхе, а в ладу с собой и своим миром, пусть и на его самой дальней окраине.

Появление Гатари стало событием. Его конь, сильная породистая кобыла, его дорожный плащ из добротной ткани, а главное отполированные до слабого блеска стальные наплечники и наручи, в которые ударило выглянувшее из-за облаков солнце, всё это сверкало и звенело несвойственными этим местам металлом и чужой, могучей жизнью.

Сперва из дверей выглянули дети, замирая с широко раскрытыми глазами. Потом вышли женщины, вытирая руки о фартуки. Из кузницы вышел могучий бородач, заслонив рукой глаза от солнца. На улице собралась не испуганная толпа, а сборище заинтересованных, приветливых зевак. Улыбки, кивки, живой гул голосов.

Глянь-ка, рыцарь!
Доброго здоровья, ваша милость!
Давно таких у нас не было!

Гатари остановил коня. Его каменное лицо смягчилось едва заметно, лишь настолько, чтобы не выглядеть откровенно враждебным.
Есть прямой путь через лес в Махтирию? спросил он, и его низкий голос прозвучал не как угроза, а как деловой вопрос.

Толпа оживилась еще больше. Выступил вперед староста, седой, но крепкий мужчина с умными глазами.
Ох, местер, да, есть там тропа, старая, охотничья, он махнул рукой в сторону мрачной чащи. Только не советовал бы. Уж больно место то нехорошее. Не для таких, как вы. Туда и мы почти не ходим, в другом лесу охотимся, по северо-западной окраине.

К нему присоединилась круглолицая женщина, хозяйка постоялого двора:
Истинно так! Люди там пропадают, с тропы сбиваются. Месяц назад наши дровосеки так и не вернулись. Искали будто сквозь землю провалились.
Лес тот старый, тёмный, добавил кузнец, его бас звучал убедительно. Духи в нем нелюдимые. Не любят шума, тишину свою берегут ревностно. Всегда так было, сколь себя помню. Легко заблудиться, даже опытному.

Их слова были полны не суеверного ужаса, а искренней, горячей заботы. Они смотрели на него не со страхом, а с восхищением и тревогой. Так смотрят на дорогую, прекрасную вещь, которую вот-вот могут разбить.
Объезжайте, местер, почти упрашивал староста. Четыре дня лишних невелика цена за спокойную дорогу. А тропа та она вас к добру не приведет. Жаль нам будет, если с таким добрым молодцем что стрясется.

Гатари выслушал их, его взгляд скользнул по добрым, озабоченным лицам, по ухоженным домам. Их радушие было приятно, но чуждо. Их мир мир тишины и покоя был не его миром. Его мир был миром риска, скорости и холодного расчета. Их жаль было для него слабостью.

Он видел перед собой не мудрых советчиков, а простых деревенщин, которые боятся теней в своем же лесу. Его самоуверенность, его вера в свой меч и свою удачу были прочнее всех их легенд.

Он кивнул, на этот раз почти вежливо.
Благодарю за совет.

Но в его глазах они уже прочли решение. Прежде чем они успели сказать что-то еще, решительным, почти дерзким движением он развернул лошадь и направил ее к узкой, едва заметной тропе, уходившей вглубь чащи. Тень от крон сомкнулась над его головой, поглотив его целиком. Влажный холод обнял его, а запах Гнилого дерева и хвои стал гуще и явственнее.

За его спиной воцарилась тишина, полная разочарования и тревоги. Они не кричали ему вдогонку, не крестились. Они просто стояли и смотрели, как сверкающий на солнце рыцарь растворяется в зеленоватом мраке, как будто лес разомкнул пасть, чтобы принять его, и сомкнул ее снова. Какая-то женщина сложила пальцы в знаке мольбы матери-заступнице Доладриссе. 

И на лицах у всех читалась одна и та же мысль: Жаль. Такой славный был парень.

 *** 

Первые несколько часов пути сквозь этот махтирийский лес обманули его бдительность. Тропа, хоть и узкая, была проходимой. Воздух, хоть и спертый, был лишь воздухом леса. Тишина, хоть и гнетущая, нарушалась лишь скрипом седла и мерным топотом копыт Гончей. Изредка где-то в стороне дятел долбил дерево и пробегал заяц.

Но постепенно лес начал сжиматься. Света становилось меньше, ветви сплетались над головой в сплошной, непроницаемый полог. Земля под ногами превратилась в вязкую, напитанную влагой подстилку из перегнивших листьев и хвои.

Кобыла начала спотыкаться. Сначала изредка, потом все чаще. Она фыркала, мотала головой, ее уши нервно подрагивали, улавливая звуки, недоступные человеческому уху. Она шла нехотя, будто упираясь в невидимую стену.

Соберись, успокаивающе бросил Гатари, слегка похлопав лошадь по крупной шее, но его голос звучал приглушенно, поглощенный мхом и влагой.

Впереди тропу почти полностью перегородил огромный, полузасохший ствол дерева. Объехать его было нельзя. Нужно было перебираться через него.

Гатари с неохотой слез с седла. Земля под ногами неприятно просела, издав хлюпающий звук.

Внезапно Гончая вздрогнула всем телом, замерла, вытянув шею, и издала тихое, прерывистое ржание звук чистого, животного ужаса. Ее глаза закатились, обнажив белки. Она начала пятиться, упираясь, будто перед ней вставало нечто невидимое и невыразимо страшное.

Тихо! прикрикнул Гатари, хватая ее под уздцы. Но лошадь не слушалась, дрожа всем крупом.

Он не видел и не слышал ничего, что могло бы вызвать такую панику. Ни зверя, ни звука. Только давящую, неестественную тишину.

Повредила ногу? мелькнула у него мысль. Возможно, она наступила на острый сук или ее схватила судорога.

Он наклонился, чтобы провести рукой по ее передней ноге, проверить, нет ли раны или залома.

Это было его ошибкой.

Ослепленная страхом, почувствовав движение у своих ног, Гончая инстинктивно рванулась. Мощный удар копыта пришелся Гатари в плечо, отбрасывая его в сторону. Острая боль пронзила тело. Он едва удержался на ногах.

Этого было достаточно. Вырвавшись из его ослабевшей хватки, лошадь взвилась на дыбы с пронзительным, истеричным ржанием и ринулась прочь. Слепая паника гнала ее назад, по едва заметной тропе, а потом и куда-то вбок. Седло с перекинутыми через него мешками, котелок, запас провизии всё это, громыхая и цепляясь за ветки, скрылось в чаще вместе с бешено несущейся лошадью.

Через несколько минут оглушительный грохот и затихающий вдали топот сменились наступившей тишиной, еще более глубокой и зловещей, чем прежде.

Гатари остался стоять один посреди леса, потирая онемевшее плечо. Без лошади. Без припасов. Словно лес сделал свой первый, точный и безжалостный выпад, ударив не по нему напрямую, а отняв у него всё, что делало его сильным.

Наемник впервые за долгую неделю грязно, но коротко выругался. Слова повисли в спертом воздухе, показавшись жалкими и неуместными перед лицом абсолютной, всепоглощающей тишины, наступившей после бегства Гончей.

Он потер ушибленное плечо, с силой сжав челюсть. Боль была не столько физической, сколько унизительной. Его, Гатари, элитного наемника, которого боялись герцоги и уважали капитаны стражники, лягнула перепуганная кобыла и оставила с носом в середине проклятого леса.

Ничего. И не в таких ситуациях бывали. Где наша не пропадала?  этот внутренний голос, голос холодного профессионала, пытался взять верх. Но на сей раз ему вторил другой, более трезвый и неприятный: Но никогда не пропадал без всего снаряжения посреди махтирийского нехорошего леса.

Он обернулся, его взгляд метнулся по следам на влажной земле. Копыта Гончей отпечатались четко и глубоко она мчалась как одержимая. И эти следы уходили не вперед, по тропе, а назад и южнее. В сторону от нужной ему, узкой, едва заметной охотничьей тропы, которая, как он надеялся, должна была вывести его прямиком в Махтирию, уходя на северо-восток. Он стоял на развилке собственного провала. Мысль броситься вдогонку за лошадью была первым, яростным порывом. Но он тут же подавил его. Гончая неслась слепая от страха. Она могла бежать так километры, могла свернуть куда угодно, могла уже сломать ногу в буреломе. Искать ее значит потратить часы, а то и дни, заблудиться еще больше и окончательно потерять нить своего маршрута.

Его миссия была в Махтирии. Не здесь.

Сжав кулаки, он с ненавистью посмотрел в ту сторону, куда умчалась его провизия, его спальный мешок, его запасное оружие. Прощай, комфорт. Прощай, быстрый переход.

Он повернулся лицом к северо-востоку. К своей тропе. К своей цели. Теперь это был не просто путь через лес, это был очередной тест на выживание во всей его жизни, состоящей из вот таких вот проверок, перемежающихся с относительным спокойствием в гостиницах по типу Павлина. С ножом за поясом, мечом за спиной и пустым животом. Его самоуверенность дала первую трещину, и в нее просочился холодный, знакомый привкус опасности. Он сделал шаг вперед. Не по следам лошади. По своей дороге. Теперь гораздо более долгой и трудной, чем он предполагал.