Намегош, столица, Фаррах.

Лето в Фаррахе не пахло солью, и не пахло цветами откуда им здесь взяться? Оно пахло пылью, нагретой щепой заборов и густой, сладковатой вонью навоза из соседского хлева. Приют Матери-Заступницы Доладриссы располагался на самой окраине, где город уже сползал в рытвины, заросшие репейником, и начинались поля, скудно кормившие столицу. Само здание было длинным, низким, сложенным из серого, выветренного камня, с прогнившей, но всё ещё целой соломенной крышей. Оно не было тюрьмой, но и домом не было. 

Нмалии было семь. Она точно не знала, но владелица приюта, сверяясь со своей потрёпанной книгой, называла эту цифру. Семь лет в этом мире. Пять из них смутные, тёплые обрывки: запах материнского платья, звук колыбельной на незнакомом языке, ладонь на лбу. Последние два чёткие, как удар: холодная койка в общей комнате, миска овсяной похлёбки утром и вечером, и работа.

Работа была посильной. Сгребать солому в углу двора. Перебирать сморщенную фасоль, отсеивая камешки. Поливать три жалких грядки с капустой у задней стены. За это давали похлёбку, кусок чёрного хлеба и угол под крышей, где не дуло. И не били. Это было важно. Мать Вилана, дородная женщина с лицом, напоминавшим добродушную, но уставшую лошадь, била редко и за дело: за воровство у других детей, за драку, за откровенное непослушание. Её справедливость была грубой, но предсказуемой. Нмалия научилась в ней ориентироваться. Мать Вилана была единственной точкой опоры в этом шатком мире.

Со сверстниками же у Нмалии не складывалось. Никогда. Она была тихой, наблюдательной, и в её серых, слишком взрослых для семи лет глазах читалось что-то, что отталкивало других детей. Человеческие дети дразнили её дивкой - что было образовано от уничижительного обращения к эльфам дивар, и даже это обращение было взято, обрезано и скрещено с человеческой девкой. Полуэльфы, которых было большинство, чувствовали в ней какую-то внутреннюю холодность, стену, и не пускали в свои игры в салки или в примитивную чехарду. Чистокровные же эльфы в приюте были редкостью один мальчик, вечно чихающий от пыли, и девочка, которая всё время тихо плакала в углу, и они держались особняком, словно даже здесь, на дне, помня о каком-то своём превосходстве, которого уже не существовало.

Поэтому Нмалия была часто одна. Она выполняла свою работу молча, стараясь делать её идеально, чтобы не привлекать лишнего внимания. А в свободное время, которого было немного, она уходила за угол сарая, где ветер гонял по земле шелуху и перья, садилась на старый, перевёрнутый чан и просто смотрела вдаль, на пыльную дорогу, уходящую в сторону города. Она не ждала никого. Она просто была. Так было безопаснее. Ну хорошо, иногда играла с красивыми камушками.

В тот день заданием было вынести золу из очага кухни и рассыпать тонким слоем на той самой капустной грядке от слизней, как ворчала кухарка. Вёдерко было почти такого же размера, как Нмалия, тяжёлым и грязным. Она тащила его обеими руками, спотыкаясь о неровности земли двора, сосредоточившись только на том, чтобы не расплескать содержимое.

Задание было выполнено. Трижды она таскала тяжёлое, зловонное вёдро от кухни до грядок и обратно, пока кухарка, хмурая женщина с красными от жара руками, не кивнула:
Ладно, сойдет. Чтоб не болталась, ступай к Матери, спроси, что ещё.

Мать, сидевшая у входа в дом с вечной вязанкой чьих-то носков в руках, увидев её испачканное, усталое лицо, смягчилась.
Хватит с тебя золы, птаха. Возьми корзину, ступай к ручью за крапивой да подорожником. Для запасов. Смотри, не ошпарься, крапива там злющая.

Корзина была легче вёдра. Дорога к ручью вела мимо таких же убогих, серых домишек, вросших в землю, как грибы-поганки. Оттуда доносились звуки жизни, чуждой приютской тишине: лай собаки, перебранка женщин у колодца и чаще всего смех. Детский смех, звонкий и беспечный. Он резанул Нмалию по необъяснимой причине. Она слышала обрывки разговоров на кухне: недавно на окраину перебралась какая-то семья. Смешанная. Эльф с человеческой женой, куча ребятишек. Шумные, ворчала кухарка, как тараканы расползлись.

Вот и здесь,  подумала Нмалия с внезапной, острой горечью. Даже тут, в этой грязи, у всех есть свои. А у меня Мысль оборвалась, не находя конца. У неё был приют. Была Вилана с её суровой справедливостью. Но не было своих. И отчего она не понимала. Казалось, она родилась с невидимой стеной вокруг, через которую не мог пробиться ни чужой смех, ни предложение дружбы.

Резкий, визгливый смех и топот нескольких пар босых ног пронзили тихий воздух окраины. Нмалия, сжимая в руке пучок подорожника, выпрямилась. Из-за угла ближайшего полуразрушенного сарая вылетел мальчишка. Полуэльф, лет десяти. Лицо раскрасневшееся от бега, в руке тряпичная кукла с одной рукой, болтающаяся, как повешенная. Он мчался, оглядываясь, и его взгляд на долю секунды скользнул по Нмалии, застывшей у ручья. В глазах ни любопытства, ни признания. Пустота. Как будто она была частью пейзажа камнем, кустом, столбом. Он промчался мимо, подбежал к кривой старой иве, что стояла в двадцати шагах от неё, ловко вскарабкался по узловатому стволу, сунул куклу в чёрную щель дупла и, спрыгнув, рванул дальше, растворяясь в лабиринте покосившихся заборов. Следом, гогоча, промчался ещё один.

Нмалия медленно поджала губы. Ощущение было знакомым, как удар тупым ножом в самое нутро. Ну конечно. Как всегда. Она отвернулась и снова наклонилась к траве, срывая листья с каким-то новым, яростным упорством.

Через пару минут лёгкие, частые шаги приблизились с другой стороны. Нмалия подняла глаза. Перед ней стояла девочка. На вид ее возраста, может чуть младше. Светло-каштановые, растрёпанные волосы, острые уши, торчащие из-под них, и карие глаза, широко раскрытые от волнения и погони. Полуэльфийка. Дивка. Такая же, как она сама.
Эй! голос у девочки был звонким и озабоченным. Ты тут ты не видела тут двух пацанов? Бегали тут?
Нмалия кивнула, не выпуская из рук травы.
Видела.
Девочка перевела дух, и её взгляд впервые по-настоящему сфокусировался на Нмалии, на корзине, на собранных травах. Любопытство на мгновение пересилило спешку.
А ты что тут делаешь?
Травы собираю.
Зачем?
Нмалия пожала одним плечом.
Чтобы вечером поесть.
Девочка промолчала, кивнула, как будто это был самый естественный в мире ответ. 
Я Астария, сказала она вместо этого. А тебя как звать?
Нмалия.
Нмалия, повторила Астария, пробуя имя на вкус. Потом её лицо снова озарилось первоначальной целью.
Мне надо бежать! Они Навку должны были отдать, а не таскать!
Она сделала шаг, чтобы рвануть дальше, но Нмалия, сама не зная зачем, остановила её:
Куклу?
Девочка замерла, повернулась. Её глаза округлились.
Откуда ты знаешь?
Нмалия молча указала подбородком на старую иву.
Он её туда засунул. В дупло.

Карие глаза вспыхнули. Она рванула к иве, Нмалия невольно поплелась следом. Дупло было невысоко, но для девочек их роста недосягаемо. Девчонка прыгала, пытаясь зацепиться за скользкий край, но безуспешно.
Эх! Не достать!

Нмалия молча огляделась, нашла валявшуюся неподалёку длинную, сухую ветку. Подтащила её. Вместе они попытались выковырять куклу. Не вышло ветка была слишком толстой. Тогда Нмалия, стиснув зубы от брезгливости, полезла на низкие, корявые суки, цепляясь за шершавую кору. Астария, азартно подбадривая, подсаживала её. Ничего не получилось. Потребовалось ещё полчаса проб и ошибок. Астария, будучи чуть ниже и легче, в итоге вскарабкалась на спину Нмалии, пытаясь ухватиться за шершавую кору. Они падали, смеялись, Астария громко и звонко, Нмалия тихо, сдавленно. Наконец, соорудив нечто вроде живой пирамиды, Астария, стоя на плечах новоприобретенной подруги, сумела просунуть руку в прохладную, пахнущую гнилью глубь дупла и нащупать тряпичную руку. 

Потом они сидели у ручья, споласкивая грязные руки, промывая ссадины на коленках и обсуждая произошедшее. Астария болтала без умолку: они недавно переехали сюда из какого-то другого города, она не помнит названия, да и неважно, везде одно и то же. У неё ещё куча братьев и сестёр, все шумные.
А ты всегда тут травы собираешь? спросила она, набивая щёки кислицей, которую сорвала с обочины.
Нет, ответила Нмалия. Только когда велят.
А где ты живёшь? В том длинном доме с соломенной крышей?
Нмалия кивнула.
Приду к тебе завтра! без тени сомнения заявила Астария, поднимаясь. Покажу, как на дальнем конце ручья землянику можно найти, если знать где! Только никому!
Она уже убегала, помахав на прощание рукой с куклой, а Нмалия сидела и смотрела ей вслед. В груди было тепло и пусто одновременно. Она опоздала. Солнце клонилось к закату. Корзина была наполнена едва наполовину.

Вечером в приюте, когда раздавали ужин, мать, взглянув в её корзину, покачала головой.
Мало, птаха. Очень мало. Значит, и ужин не полный.
Вместо миски густой похлёбки с куском хлеба Нмалия получила только сухую краюху. Она взяла её молча, не протестуя, и ушла в свой угол. Хлеб был чёрствым и безвкусным. Но во рту у неё всё ещё стоял вкус кислицы, а в ушах звонкий смех Астарии. Это было горько и странно сладко одновременно. Впервые в жизни её наказание было связано не с ошибкой или страхом, а с чем-то другим. С тем, что заняло её время. С тем, ради чего она сама решила отложить корзину.

Она жевала хлеб и смотрела в темноту, уже зная, что завтра, каким бы оно ни было, будет другим. Потому что завтра Астария обещала прийти.

***

Они были уже в том возрасте, когда детская пустота начинает заполняться первыми, ещё неуклюжими вопросами о себе и мире, а беззаботность окрашиваться привкусом взрослой ответственности. И у обеих сегодня был редкий подарок полуденный выходной. Утреннюю смену в мастерской, куда Астарию пристроили подмастерьем, отменили из-за непоставки кожи. Нмалии же в приюте просто не нашли подходящей работы все занятия уже были разобраны другими.

Пошли к песчаным скалам, негромко предложила Нмалия, когда они встретились у знакомого дуба на границе ничейной земли.
Туда? Астария сморщила нос. Там же скукотища. Только песок и камни.
Зато никого нет, парировала Нмалия. И в этом был весь смысл.

Астария, всегда падкая на любое движение, согласилась. Дорога к скалам вела через мелководную, но быструю речушку на самом краю города. Переправляться вброд было нельзя дно было вязким и опасным. Но они умели плавать, научившись друг у друга в тайных заплывах прошлым летом. Пересечение реки превратилось в буйную игру: они брызгались, ныряли, пытались утопить друг друга, смеясь так громко, что крики чаек казались шепотом. Холодная вода смыла с них запах мастерской и приютской пыли.

На том берегу начинались пески. Когда-то здесь пытались добывать что-то глину, песок для стекла но забросили, оставив после себя неестественные, желтые дюны, наваленные рядом с древними, темными скалами, небольшими, торчащими из-под земли. Место было пустынным и немного жутким, но для них своим.

Они вскарабкались на самую высокую песчаную гору, соревнуясь, кто первый, осыпая друг друга золотистыми струйками. Потом, запыхавшись, начали закапывать друг друга по очереди, оставляя на поверхности только головы. Астария изображала страшного песчаного червя, Нмалия древнюю мумию, проклятую богами. Их смех эхом отражался от каменных стен, не находя другого слушателя, кроме ящериц и ветра.

Когда силы иссякли, они забрались на плоский, тёплый камень на самом верху и свесили ноги, чувствуя, как усталость приятной тяжестью разливается по телу. Солнце, ещё высокое, начало наливаться густым мёдом, окрашивая песок в оранжево-золотистые тона.

Они болтали ни о чём. О том, как кухарка в приюте сожгла утром кашу. О том, как старший брат Астарии влюбился в девчонку из лавки и ведёт себя как дурак. О том, что когда-нибудь они уедут отсюда. Куда неважно. Просто уедут.

Тишина между темами становилась всё комфортнее. И в одной из таких пауз, глядя на длинные тени от скал, Нмалия сказала, сама не ожидая такой серьёзности в голосе:
Знаешь, я иногда думаю мне бы хотелось, чтобы ты была моей родной сестрой.

Астария, лениво перебирая пальцами ног, кивнула, не оборачиваясь.
Ага. И мне. Было бы здорово. Одной крови, и всё такое.

Слова одной крови повисли в воздухе. Нмалия почувствовала, как в груди что-то сжимается знакомое, тоскливое чувство неполноты.
А если бы она начала осторожно, если бы была возможность как-то связать нашу кровь. Ты бы согласилась?

Астария наконец повернула к ней голову. В её карих глазах промелькнуло недоумение, но не отказ.
Ну типа как? Колдовство какое?
Нет, Нмалия покачала головой. Идея созревала в ней стремительно, подогретая отчаянным желанием сделать что-то реальное, что-то, что оставит след. Просто если бы можно было порезать руки и прислонить их друг к другу. Чтобы кровь смешалась. Хотя бы снаружи. А вдруг её голос стал тише, почти шёпотом, вдруг хоть одна моя капля попадёт в тебя? Станет частью тебя?

Она понимала, что это глупость. Выдумка отчаявшегося ребёнка, который хочет верить в магию родства там, где её нет. Но ей отчаянно хотелось в это верить. Хотелось какого-то физического, неоспоримого доказательства, что они не просто две случайные полуэльфийки в огромном, равнодушном мире. Что между ними есть связь крепче дружбы, связь, которую нельзя разорвать.

Астария смотрела на неё. Её обычно оживлённое, подвижное лицо застыло. В глазах читалось не просто недоумение, а леденящая настороженность, смешанная с лёгким ужасом. Мысль о намеренном порезе, о крови, о таком странном, почти священном ритуале, явно пугала её. Это было слишком серьёзно. Слишно реально.

Она молчала несколько секунд, её взгляд скользнул по своим рукам, по тонким, уже не детским запястьям. Потом она глубоко вздохнула, и в её глазах дрогнула тень того самого безрассудства, что гнала её в драки за куклу или в погоню за мальчишками.
Ладно, выдохнула она, и её голос прозвучал не так уверенно, как обычно. Давай. Только только аккуратно. И быстро.

Нмалия кивнула, сердце её колотилось где-то в горле. Она достала из кармана своего потрёпанного платья маленький, туповатый ножичек для чистки овощей её личный, самый ценный инструмент. Лезвие блеснуло в косых лучах солнца.

Они переглянулись. В воздухе повисло напряжение, далёкое от прежней беспечности.

Нмалия увидела этот ужас в глазах подруги, и что-то внутри ёкнуло от боли и стыда. Но желание было сильнее. Она перехватила ножик покрепче и, не давая себе передумать, провела его острым краем по своей ладони, у основания большого пальца. Резкая, яркая боль. Тонкая алая полоска выступила на бледной коже.

Потом она взяла руку Астарии. Та вздрогнула, но не отдернула. Нмалия повторила движение быстрее, легче, будто стараясь сделать как можно менее больно. На ладони Астарии тоже появилась красная черта.

И тогда, под багровеющим небом, на вершине песчаной скалы, две девочки прижали свои ладони друг к другу. Тёплая кровь смешалась, стала липкой и тёмной между их кожей. Они сидели так, не двигаясь, глядя в глаза друг другу. Никакой магии не произошло. Никакого чуда. Была только боль, странная торжественность момента и тихий шелест вечернего ветра.

Но для Нмалии этого было достаточно. В этом жесте, в этой тихой, маленькой жертве, была клятва. Самая важная клятва в её жизни.