В тени, отбрасываемой каменной аркой, прятались трое. Город постепенно погружался во тьму. Даже сумерки уже покидали это место, уступая ночи, которая несла с собой не покой, а иное качество тишины настороженное, зыбкое, полное невысказанных угроз. Воздух, очищенный ночной прохладой, становился свежим и колким. Морозец, витающий над мокрыми булыжниками, почти нейтрализовал въевшуюся в камни вонь нечистот и кисловатый дух дешевого хлеба из дневных пекарен. Но вот только едкий, сладковатый дымок, нет-нет да и струившийся через щели подвалов в эльфийских кварталах, вонзался в эту свежесть, как шип. Поговаривали, что вонь стоит невыносимая, когда эти остроухие ублюдки варят свои зелья в подвалах. Впрочем, те же самые языки, понизив голос, добавляли: а вот высушенные их травы, из которых, собственно, всё это и делалось, были не так уж и плохи.

Четверо эльфов появились из переплетения узких улочек, словно выплыли из самой тьмы, но несли с собой нечто иное, чем просто ночная тишина. Шли они неспешно, старательно обходя лужи, не из брезгливости, а из привычной, въевшейся осторожности.
Впереди эльф с морщинами у глаз и рта, которые легли не от возраста, а от чего-то другого. От постоянного напряжения, от необходимости смотреть поверх голов, не встречаясь взглядом. Не старик, но в его осанке, в том, как он нёс свою худобу, чувствовалась тяжесть не лет, а опыта выживания на чужой, враждебной земле.
За ним двое. Мужчины? Юноши? С эльфами не угадаешь. Могло им быть и тридцать, и сто пятьдесят их лица, бледные и тонкие в сумраке, хранили отстранённую, вневозрастную гладкость. Это бесило. Как можно доверять тому, чьё лицо не несёт на себе следов времени, не кричит о прожитых годах мускулами и шрамами? Один из них нёс на спине тюк плотно увязанный свёрток, обёрнутый грубой холстиной. Нес бережно, словно в нём было что-то хрупкое, а не просто товар.
Между мужчинами шла четвёртая фигура. Чуть меньше, более щуплая. Девушка, должно быть. Её лицо было скрыто глубоким капюшоном, но по тому, как она двигалась не семенила, а словно скользила, стараясь занять как можно меньше места, угадывалась молодость. Или то, что эльфы называют молодостью.

Соседняя улица огласилась внезапной какофонией звон разбитой посуды, хриплый мужской мат на местном наречии, и следом, тонким, отчаянным лезвием несколько шипящих слов на эльфийском. Домашняя разборка. Или межрасовая. Или просто быт. Ни поджидающие в арке, ни те, кого поджидали, не повел и ухом. Здесь привыкли отфильтровывать шум, особенно тот, который не грозил непосредственными неприятностями.

Когда эльфы почти поравнялись с аркой, из тени сделали три шага вперёд. Внезапно. Бесшумно. Перегородили узкий проход. При свете унылой луны, на мгновение выплывшей из-за туч, стало видно, что это всего лишь мальчишки. Самому старшему из троих, тому что стоял чуть в стороне, нельзя было дать больше восемнадцати. 

Самый старший эльф замер, его рука инстинктивно отодвинула девушку за свою спину. Он медленно выдохнул, и в его взгляде не было страха, лишь глубокая усталость.
Проходите, сказал он на ломаном, но понятном языке, его голос был тихим и ровным. Места хватит всем.

Места-то хватит, парировал один из бандитов, А вот добра, может, не хватить. Поделитесь, эльфы добрые. По-хорошему.

Эльф с морщинами кивнул, почти вежливо. Он не сводил глаз с говорившего, но обратился к одному из своих, тому, что нёс тюк, на том же грубом человеческом наречии:
Поставь на землю.
Тот, не спуская глаз с бандитов, медленно, как в ритуале, опустил сверток на мокрые камни. Старый добавил два коротких, отрывистых слова на своём языке. 

Ухмылки на лицах бандитов стали шире, жадные взгляды прилипли к поклаже. И в этот миг оба эльфа и тот, что только что освободился от ноши, и второй, что шёл сзади, разом рванули вперёд. Из-под их поношенных плащей мелькнуло железо. Не оружие воинов, а такие же убогие ножи, какие были в руках у людей. Девушка вжалась в спину старшего. Один из бандитов, тощий, с нервным тиком щеки, успел презрительно сплюнуть под ноги.

Это была не драка, а короткая, грязная потасовка в тесноте переулка. Людей было трое, эльфов двое, но последние дрались с холодной, отчаянной точностью загнанных зверей. Они не кричали, не размахивали их движения были резкими, короткими, направленными в уязвимые места. Но грубая сила и численность взяли своё. Один эльф, парируя удар коренастого, открылся на долю секунды и клинок одного из нападавших вошёл ему под лопатку, нащупав что-то важное. Эльф рухнул без звука. Второй, увидев падение собрата, с рваным, животным криком бросился на коренастого, и их клинки встретились, соскользнули, и чужое лезвие глубоко, по самую рукоять, вошло бандиту под ребро. Раздался хриплый, удивлённый выдох. Эльф, дернув нож, отпрыгнул, но было поздно третий бандит, тот, что стоял чуть поодаль, двинулся для добивания. Его удар был тяжёлым и тупым, но точным. Второй эльф осел на камни.

Коренастый бандит, бледный как мел, осел, прижимая ладонь к боку, откуда сочилась тёмная, обильная струйка.

Один из бандитов, самый тощий из них троих, бросился к нему, на ходу срывая с себя грязный шарф и трясущимися руками пытаясь зажать рану. А третий, тот, что стоял поодаль высокий, с пепельными волосами и лицом без единой эмоции, даже не взглянул на раненого. Он сразу подошёл к тюку, рассек верёвку своим ножом и заглянул внутрь.
И цыкнул. Звук разочарования, почти обиды.
Внутри лежали не шёлк, не специи, даже не дешевая эльфийская шмаль. Аккуратно сложенные рубахи из грубой, дешёвой ткани, окрашенной в тусклые, выцветшие цвета. Тряпьё для своих же.
Он всё же наклонился, схватил несколько менее потрёпанных рубах, смял их в бесформенный комок и сунул подмышку. Что-то же надо было унести.

Пепел, ты куда?! закричал тощий, видя, как его сообщник уже разворачивается, чтобы уйти.  Чё стоишь?! Помоги хоть! Держи, я пояс сниму, жгутить надо!

Тот, к кому обращались, обернулся.

Руки заняты, он кивнул на смятый тюк подмышкой. Да и некогда мне.

Ты же ты же обещал, что прикроешь нас! в голосе тощего зазвенела истерика. Из-за тебя его пырнули!

Обещанного три года ждут. А здесь через три минуты будет только патруль. Или кто похуже. Этот боров все равно уже сдох. Давай, удачи.

И он бесшумно растворился в темноте.

Тощий ахнул, глядя ему вслед. Кровь раненого уже переставала пульсировать, а просто сочилась, замедляясь. Отчаяние, слепое и яростное, метнуло взгляд парня к оставшимся в живых эльфам. 
Вы! взвыл бандит. Ну хоть вы! У вас же там зелья, травы ваши! Магия! Остановите кровь, я всё отдам, что у него в карманах!

Старый эльф молча посмотрел на него. Потом его взгляд упал на тело одного из павших собратьев, на клинок, зажатый в окоченевшей руке. Он медленно, с трудом, наклонился и поднял этот нож. Двинулся в сторону вопящего. 

Парень увидел это движение, цель старика была очевидна. Всё внутри него страх, боль, беспомощность сконцентрировалось в одну мгновенную, белую вспышку чистой ярости. Он вскочил, рванулся вперед, отшвырнув слабую руку противника и, не целясь, ткнул вперёд своим окровавленным ножом. Лезвие вошло в худую шею с мягким хрустом.
Старик захлебнулся кровавым пузырём и рухнул на камни, рядом со своими.

Где-то вдалеке залаяла собака.

Тощий стоял, тяжело дыша, нож всё ещё в руке. Его взгляд, затуманенный адреналином и ужасом, медленно поднялся на девушку.
Она не кричала. Не плакала, просто смотрела на него. Её огромные глаза в тени капюшона отражали бледный лунный свет и ничего больше. Ни страха, ни ненависти. Пустота.
Потом она развернулась и побежала. Бесшумно, стремительно, растворившись в лабиринте переулков, как будто её и не было.