зодчие аккуратно содрали звёзды с ночного простора,
которые сверкали на своих местах тьму тем лет,
и инкрустировали их в огромные купола размером с море.
Под эти хрустальные шестиконечные ювелирные изделия
сделали подложку - с дозволения
Его Императорского Величества вырезали
лоскутки синего августовского дневного неба.
То был первый собор, который я посетил в первый же день по прибытии в Петербург.
Конец февраля, редкий день, выпадающий раз в ...летие.
В течение перелёта через всю страну я то и дело сомневался,
тревожился, надо ли оно? Да до такого, что - мигрень.
Он встретил меня в Пулково, в зале прилёта, с табличкой в руках, на которой надпись: то ли "потерянный Е.", то ли "долгожданный Е." - память уже подчищает прошедшее, освобождая занятое место для новоиспечённого.
Он сразу меня признал, махнул рукой.
И я его тоже. И я ему. Боже, как он постарел.
Взял мою лёгкую сумку, в которую уместились годы: стопка книг, флаконы любимых ароматов, какое-то одеяние, которое уже на сегодняшний день изъела моль времени, и его не стало. Только книги остались.
Он утешительно улыбнулся, зная издавна, что всё-таки приеду.
"Такси, говорит, золотое - дорого. Я ж на пенсии, но ещё есть силы подрабатывать.
Говорят, ноне кризис. Ай-да на 39-ый".
Так и сделали - "он без остановок до метро".
Белизна неба удивляет: физическая особенность Санкт-Петербурга,
когда день - это небольшой зазор меж тьмой утра и тьмой ночи.
Конечная, вышли на Московской, впали под землю.
Я, как всегда, следом за ним по пятам.
Даёт советы: "В городе смотри по сторонам. Город - странная сила.
На улице будет кто просить помощи, скорей всего - разводит.
Проходи, но прислушивайся. Купи себе что-нибудь из нового.
Как устроишься, приходи в "The Hat Bar" на Белинского,
там по вечерам часто играют наши.
Сейчас поедем до Сенной, там на Гороховой снял тебе комнатушку".
Меня конфузило, что он тащит мой груз, а он как-то многозначительно ляпнул, неизменно улыбаясь, подглядывая в будущее: "Ничего, сумка-то у тебя легка. Не переживай, мне не тягостно".
Ткнул пальцем мне в лоб и говорит: "Вот здесь, чувствую, тяжело".
Подземка изрыгнула нас в самом сердце великого града, и мы уперлись в дом "No41".
"Иди налегке, в Питере еще успеешь надорваться...".
Я только открыл рот, хотел было решительно спросить, что ему известно о моих предстоящих годах в этом городе, да так мигрень скукожила моё тело, что не поспевал за его юркими движениями.
"Смотри, погода какая", - и улыбается.
А там серое низкое небо, месиво под ногами из снега, песка и реагентов, что разводами едят кожу сапог.
Люд бежит, как тот человечек с лого на обложках книг "Лениздат" - скорый шаг, под зонтом, в плаще.
Заселились в отель. Скрипя, дверь оголила неприглядное пространство. Оглядели комнату - как каземат. "Ну, хоть с окном...", - улыбнулся. В квадрат окна любопытно подглядывали сумерки.
"А что ты хотел? На те средства, которые едва отяжеляют твой карман, и тому надлежит быть благодарным...".
Постояли так, не присевши, как в гостях, помолчали.
В комнате ровно семь объектов: полуторка кровати, шатающийся стул, куцый стол да четыре угла.
Мгновение, я уж начал было сливаться с серостью обоев, с темнотой подступающего вечера, но, рьяно отлипнув, схватил его за лёгкую,
но перво-наперво перебить бы жажду и найти пару таблеток от головы".
Он протянул стаканчик с горячим чёрным кофе из "Вольчека",
смотрим на тёмную воду Фонтанки, на которой редкие проплешины серого льда.
Отхлёбываем в полумолчании, чувствуется неловкость родных людей,
которые не виделись больше десятка лет.
Горсткин мост. "Любимое место. Самый непримечательный мост в городе. Часто видеться не выйдет, я ж каждосуточно тружусь. Сегодня-то еле отпустили на денёк - тебя встретить. Уважительная причина".
Улыбается.
"Я тогда вахтами по всей стране мотался, приглядывал за тобой до 18.
А дальше - не положено, вы сами по совершеннолетию.
У меня возраст как раз - пенсия, сослали в Питербурх.
Тут много наших в отставке.
Ты глянь, как дождь льёт. Вот дёрнул чёрт Петра город возвести на краю страны, где-то на задворках в серых водах Балтики!
Что за блестящая ошибка?
Лучше б у Чёрного моря, где сейчас Сочи.
Надо же, как время...
Тридцать раз уж повторился год, выпадая на лютый куцый месяц.
Я помню, то началось в девяностых. Была вьюга, зима.
На смуглых руках мужчина нёс домой
чудо в пелёнке.
За ним устало шла женщина
в белой пуховой шали.
Крайний север - чем ниже температура - ярче краски.
На небе высоко-высоко загорелась звезда.
Отец в тот день с радости говорил товарищам:
"Сегодня сын родился у меня!"
Той звездой был я.
Ты родился почти в полночь,
тогда я был свободен и Начальник счёл, что я способен
за тобой приглядеть.
Я был рад тебе и знал наперёд:
будешь резвым мальчишкой, бойким.
И сызмала будешь мне, невидимому, бормотать:
"Пойдем со мной на весь день-деньской..."
Помнишь, как вместе засиживались до утра, разглядывая белые ночи и слушая "Black Sabbath"?
А ту книжку Набокова, которую я подкинул тебе, ты её сохранил?"
"Ну, пойдем, таблетку искать".
Он говорил непрестанно. Ему есть, что сказать и вспомнить. Жадно впитываю любые его замечания: "Знаешь, я думаю, это не кризис. Это жизнь такая".
Вдруг как призрак - огромный собор.
"Вот и таблетка. Иди внутрь, согрейся".
Понимая, что увидимся вновь лишь в воспоминаниях, мнусь на месте.
Он: "Ну, иди. Мне работать надо, теперь за тобой слово".
Достал из-за пазухи пальто тяжелый бронзовый венок,
взобрался аккуратно по пушкам на постамент, который красуется у храма. Интересно, кто-то из местных заметил, что ангела на стеле не было целый день?
Поднял венок, замер.
Трижды перекрестившись, вхожу вовнутрь.
Город затихает, яркие сумерки сквозь окна просочились в пространство собора. Окутывает аромат свечей, которые всё ярче и ярче пригласительно полыхают.
Становится спокойней, про мигрень уж позабыто. Крепкий вечер.
Из полутемноты то появляются, то исчезают лики святых - движутся, не стоят на месте. У кого книги в руках, у кого меч, у кого колесо.
Каждого узнаёшь, шепчешь святое имя. Улыбаешься знакомым чертам лиц.
И они непременно улыбаются в ответ.
Монах сидит на стуле. Я порывался что-то спросить, да не успел:
громогласно раздаётся возглас и колеблет тишину -
"Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно, и во веки веков!"