Я иногда думаю о том, что есть совершенно разные виды любви. Есть отеческая и материнская, они вечны и нерушимы. Есть братская и сестринская, они могут быть незаметны или тщательно упрятаны в глубине души. Есть платоническая любовь, чистая, истинная, искренняя. Есть еще одна, та, которая мне не нравится.
И все они оказывают своеобразное влияние на человека.
Как по мне, самый страшный эффект возникает в результате переживания самого распространенного вида любви.
Невзаимная любовь. Она бывает слишком велика и сильна, чтобы существовать в одном человеке. Она поистине разрушительна и опасна. И я никому не желаю ею заразиться, иначе даже самый сильный человек может лопнуть быстро и громко, прямо как воздушный шарик.
...
Кто я? Верно, один из самых непунктуальных людей на планете! Кто опоздал на первую репетицию? Конечно же я, ваша Ниночка!
И самое интересное, что опоздала я на самом деле не на первую, а на вторую репетицию. Это вовсе не значит, что на первую я явилась вовремя. Я на нее вообще не пришла, но там все сложно, у меня были причины. Ну конечно же, еще как были! Я бы просто так не прогуляла, ведь я все лето ждала, когда в новом учебном году пойду в театральную студию!
Вы мне можете не поверить и отнести следующее высказывание к ярким примерам оксюморона, но я опоздала из-за того, что очень спешила. Я ведь уже оделась, но потом поняла, что почему-то выбрала из кучи рубашек именно ту самую, которая пострадала от моей несчастной масляной живописи. Я такие пятна оттираю скипидаром, а пахнет он очень... очень! И таким образом треть моего гардероба легла на плаху искусства. Искусство, к слову, не получилось, а вот человеком выглядеть надо. И хорошо бы от меня не несло скипидаром, думала я, переодеваясь который раз.
Потом я начищала губкой с гуталином любимые туфли, потому что обувь - одно из лиц человека. В итоге я так долго приводила все свои человеческие лица в порядок, что здорово опоздала.
Отдышавшись после бега через весь район, я решилась постучать. Точнее, я просто поднесла руку - она так тряслась от волнения, что дергалась, напоминая стрелку сломанных ходиков, делающую резкий скачок каждую секунду. Никто не пригласил меня, и я приоткрыла деревянную дверь с болтающейся на одном винтике табличкой "ТЕАТР" и проскользнула в образовавшуюся щель как вор какой-то.
Я увидела несколько рядов стульев наподобие миниатюрного зрительного зала, перед ними - маленькая сцена. Я впервые видела сцену и была в восторге, хотя она была самой обыкновенной: пол из черных досок, разведенный занавес, темный фон.
- Здр... - начала я по привычке, оторвав от сцены прилипшие к ней глаза.
Я хотела извиниться за опоздание и попросить разрешение войти в... мини-зал. Но десяток человек вмиг повернулись ко мне, и в своем формальном заученном приветствии я даже до гласных не дотянула.
- Что? Кто-то еще пришел?
Это был директор. Я это сразу поняла: он, визуально громоздкий, сидел на стуле так, будто я помешала процессу чтения лекции студентам. Этими студентами были мы: я и десять моих ровесников.
Директор сказал лишь несколько слов, но в его глубоком голосе сразу угадывалась какая-то отцовская уверенность абсолютно в каждом из нас.
И даже во мне.
Я почувствовала, что сразу стала такой же, как и все здесь - неопытной, по началу застенчивой, стоящей на одном уровне с остальными.
Никогда не чувствовала подобного.
- Д-да, - мой голос прозвучал громче и уверенней, чем я ожидала. - прошу прощения за опоздание.
Директор хрипло рассмеялся. У него был приятный смех, похожий на глухой раскат летнего грома.
- Как тебя зовут?
- Нина. - я даже улыбнулась - настолько этот человек был мне приятен.
- Меня зовут Валерий Валентинович. Садись в первый ряд. И больше не опаздывай!
Я кивнула, хотя он на меня больше не смотрел. Прямоугольное рябое лицо с россыпью родимых пятнышек вновь было обращено к немногочисленным слушателям. Директор никого не видел ясно и четко - оказался слеповат - и в один миг мог своим нежным взглядом обнять всех и сразу.
Весь первый ряд был занят. Я села на стул, который был ближе всего, за девочкой с прямыми волосами, заплетенными в хвост. На ней была зеленая клетчатая рубашка... не знаю, почему я это подметила, но, слушая рассказы директора о том, как он вообще додумался податься в театр, я успела рассмотреть всех.
- В общем, когда я основал такой вот театр для юных актеров, ребята - такие же, как и вы - были совершенно незнакомы с этим видом искусства. Но ваша группа - совсем иное дело. Состав в этом году смешанный - есть и новенькие, и уже опытные, я бы даже сказал, профессиональные актеры. Например, с Алисой я боролся пять лет, с Наташей - восемь, а с Эриком...
"Девушка" передо мной вскинула голову.
- Года четыре или три, - сказал этот Эрик приятным серебряным голосом. - кстати, мне уже пора к Анне Юрьевне.
- А? Да, конечно. - огорченный Валерий Валентинович профессионально изобразил улыбку, глядя куда-то мимо юноши, а потом добавил: - Я поговорю с Анной Юрьевной насчет расписания. - директор закинул ногу на ногу. Теперь он был похож на всемогущего короля. - Конечно, голос у тебя поставлен прекрасно, Анна Юрьевна здорово постаралась над тобой. Но твое законное место - на сцене, помни об этом. Ты нужен нам здесь, Эрнест.
Юноша встал, взял свою синюю папку и обернулся.
Пока Валерий Валентинович вел демагогии, Эрнест успел распустить свои блестящие русые волосы. Они отливали бронзой в лучах раннего осеннего солнца.
Я никогда не видела у представителей мужского пола таких ухоженных красивых волос. Обычно в свои пятнадцать они плюют на внешность, а Эрнест умел ухаживать за собой. Ровные, немного пушистые волосы падали на воротник его клетчатой рубашки, обволакивая шею с совершенно незаметным кадыком. Цвет его лица я не смогла определить - то ли бледное, то ли смуглое. Но оно было идеально - кожа чистая, ни одного шрама, ни одной щедринки; ровное, в форме овала, с очень аккуратными нежными чертами; глаза самые подходящие, не большие и не маленькие, полузакрытые, с радужкой цвета кофейных зерен.
Я не поняла, когда успела рассмотреть каждую деталь его портрета. Наверное, он остановился на миг, взглянув на меня, а я, как истинный художник-самоучка, поставила это мгновение на паузу, чтобы запечатлеть черты этого неожиданно красивого человека для будущего эскиза.
Эрнест опустил взгляд, отбросив волосы со лба легким движением музыкальных пальцев, и ушел.
Именно так начался мой внутренний "метаморфоз". Или же кристаллизация чувств из мыслей.
Называйте как хотите.
...
Э. Эр. Эн. Е. Эс. Тэ.
Эрнест.
Я не верю, что это реальный человек. Он похож на книжного героя. Он любит читать, носит рубашки и классические брюки, играет на фортепиано, практически не матерится и даже пользуется туалетной водой! Как ОН может быть настоящим? Ему место в русской классике начала XIX века, а не в Москве 2024 года.
Конечно, в чем-то он схож с ровесниками. Например, он иногда коротает время в соцсетях или играх (но только в головоломках! плюс очко ко вкусу!), слушает разных современных исполнителей. Правда, не тех, которых я люблю, но все же...
Если честно, мы не начали общаться в первый же день знакомства. Прошел длинный месяц адаптации, я нашла общий язык абсолютно со всеми... но с ним я даже боялась заговорить. Как будто я скажу ему "Привет, как дела?", а он посмотрит искоса, и я от страха рассыплюсь в стеклянную крошку. Так и буду лежать на полу и корить себя за то, что "не так начала разговор".
И самое интересное, что я подобрала ключ ко всем. Мне удалось войти в доверие к Алисе, Наташе и Владе, я подружилась практически со всеми новенькими, и у нас даже есть небольшая компания.
Со всеми я нашла общий язык. Понимаете? Со всеми!
Но не с этим загадочным, замкнутым, молчаливым Эрнестом! Я думала, что общение с людьми - просто игра в дартс. Я бросаю дротики, попадаю в центр мишени - и еще один человек без раздумий назовет меня своим другом.
Но Эрнест представлял из себя совершенно иную мишень. Она даже не была повернута ко мне, и я метала дротики в пустоту.
До какого-то момента.
Дело в том, что в этом году мы решили (ну, как "мы"? Валерий Валентинович) восстановить спектакль "Дорогая Елена Сергеевна". Вы читали эту пьесу Людмилы Разумовской? О, вы многое потеряли! И тем более если вы не смотрели спектакль по ней.
А мы, новоиспеченные "актеры", смотрели, причем не раз и не два, а каждую репетицию. Наша же миссия была сыграть одноклассников главных героев в вводной сцене, которая в какой-то степени приоткрывает завесу над сюжетом.
В общем, мы валяем дурака и прекрасно справляемся с этой задачей.
А вот мастерам актерского искусства приходится не очень. И особенно Эрнесту.
- Горя, учи текст! - приказал Валерий Валентинович.
Горя - это Георгий, наш "профессионал", у которого никак голос не сломается. Его фальшивый писклявый тенор похож на взвинченный и напряженный до предела механизм, который никак не двинется из-за одной-единственной заевшей детальки.
В тот миг этот самый Горя, до сих пор не выучивший монолог про своего отца-профессора, на пару с Эрнестом уносил стол за кулисы, и мы не увидели вечно беззаботной ухмылки Георгия.
- Вы все! - продолжал Валерий Валентинович. - Все, кроме Влады и Наташи, учите текст! И ты, Эрик, и Алиса... - Алиса была возмущена. - и Горя! Горе ты наше! Спектакль ведь уже через полтора месяца!
Горя спрыгнул со сцены. Эрнест вышел из-за складок занавеса и хотел было последовать за коллегой, но остановился. Будто совершая в уме сложные математические расчеты, он замер, потупив глаза, а потом спросил:
Горя споткнулся о ножку стула и заскакал на одной ноге, шипя и ругаясь. Наташа замолчала, Алиса резко замотала головой, напоминая стрекозу.
Наша компания тоже обратила лица к единственному человеку на сцене.
Эрнест был как всегда невозмутим. И как ему всегда удается сохранять спокойствие и быть хладнокровным? Буквально секунду назад он сказал, что спустя три месяца репетиций не будет играть свою законную роль, а на лице - ноль эмоций!
- Эрнест. - прогремел голос Влады. - Что. Значит. Это. Твое. - каждым словом она ударяла его по лицу. Я увидела, как по лбу Эрнеста побежала маленькая трещинка. - "Не смогу"?
- Это значит, что я не смогу! - с вызовом ответил он и чуть подался вперед.
- Ты шутишь! - взвизгнула Алиса из противоположного угла.
- Нет, не шучу! - Эрнест резко повернул голову, тряхнув прядями, выбившимися их хвоста. - У меня конкурс!
- Он так важен? - продолжала железная Влада.
- Да, важен! - Эрнест начал ходить туда-сюда, эмоционально жестикулируя. - Мы готовились к нему почти полгода! Мы поедем выступать в Новгород!
- Прямо так важен? - язвила Алиса.
- Да, да, да! - Эрнест уже терял терпение.
- Важнее спектакля? - спросил кто-то.
- Я... - трещина разделила всего Эрнеста надвое. Он обнял себя за плечи ладонями, удерживая две половинки вместе, хотя они уже не были единым целым. - Я... я не хочу выбирать между хором и театром.
- Но ты должен! - давила Влада.
- Нет, не должен! Спектакль можно перенести! Вдруг актеры заболели, например... э...
- Ветрянкой! - выкрикнула я, и все вмиг отстали от Эрнеста и повернулись ко мне. - Да, именно. Я болела в этом году, до сих пор ямочки остались...
- Точно! - пока все смотрели на меня с нескрываемым осуждением, Эрнест показал мне два больших пальца вверх и улыбнулся так благодарно, что я буквально начала соскабливать с лица румянец. - Ветряная оспа! Значит, я сгоняю в Новгород...
- Нижний или Великий? - хихикнул Горя.
- Иди ты!... значит, я выступлю на конкурсе, вернусь, мы очень-очень хорошо отыграем "Дорогую Елену Сергеевну", и-и-и...
- И-и-и? - передразнила его Алиса.
- И-и-и я никого не подведу!
Он сказал это.
"Я никого не подведу"
Так... радостно, тепло, будто ничто иное не могло доставить ему истинное удовольствие, будто это было его девизом, его заповедью, и ничего более ему не нужно - лишь осознание, что из-за него никто не пострадал...
Что-то острое проткнуло насквозь мою грудь. Что-то вроде короткой иглы, что вонзилась в сердце и осталась в нем, полностью проглоченная плотью.
Я положила на место укола ладонь, чтобы смягчить боль, но она мне даже понравилась - такая слабая, ноющая...
Спустя несколько мгновений это ощущение растаяло, но сердце колотилось так же бешено. Оно билось. Причем о грудную клетку. О ребра. Изнутри. И очень уж хотело выскочить, но тогда я бы умерла.
А я - совсем неожиданно - наоборот почувствовала в себе расцветающую жизнь, будто ключ любви ко всему вокруг пробил себе путь через перламутр и роговой слой безразличия и скуки.
Но это почувствовала только я. Все остальные были бледные, безжизненные, выжатые и страшные. Кроме меня и Эрнеста. Он сиял надеждой.
- Перенести спектакль нельзя. - отрезала Влада.
- Тогда я не буду в нем играть! - беспечно отмахнулся от ее слов Эрнест. - Пусть играет Федя...
Валерий Валентинович, терпеливо слушавший спор из реквизиторской, наконец вышел. Он прочистил горло, обратив на себя всеобщее внимание, и медленно произнес:
- Федя знает текст...
Услышав это, Эрнест расцвел.
- ... но он не вошел в роль.
- Хорошо. - уступил Эрнест. В голосе просквозила досада и раздражение. - Тогда Костя! Он же вошел в роль!
- Да, - согласился Валерий Валентинович. - Костя умеет играть подонков. Но он в этом году поступил в театральный, и его сейчас профессионально ломают через колено. У него на нас нет ни времени, ни сил.
- Но...
- И тем более он не знает текст.
- Тогда... тогда...
- Тогда играть будешь ты. - подытожил Валерий Валентинович.
Две половинки отделились друг от друга и начали медленно отстраняться. Они были связаны лишь тонкими ниточками, но и те лопались одна за другой.
- Я не могу! - почти взмолились обе половины Эрнеста.
- Но ты подведешь нас! - твердила Влада. - Ты подведешь наш коллектив!
- А иначе я подведу свой коллектив! Двадцать человек!
- А так ты подведешь четверых. - холодно сказал Валерий Валентинович.
- Двадцать больше четырех! - продолжал отбиваться бедный Эрнест.
- Ничего, без тебя споют. Мы-то без тебя не сыграем.
Эрнест еще мог бы парировать, в нем еще были силы.
Эта нечестная словесная дуэль длилась уже пятнадцать минут, все смотрели так заинтересованно, будто это было продолжение спектакля, хотя сцена уже была пуста. Лишь Эрнест стоял на всеобщем обозрении, сжимая кулаки от злобы.
Он хотел что-то сказать, но Валерий Валентинович сказал:
- Сыграешь. Не переломишься.
Две части окончательно оторвались друг от друга.
- Что ж, репетиция окончена! - весело объявил директор и поаплодировал самому себе. - Всем спасибо, все свободны!
Ребята создавали шум, собирая вещи и болтая обо всем, что в какой-то степени их касалось. Все уже забыли об этой глупой перепалке.
Только я смотрела на Эрнеста. Он снова был склеен, но уже не цел. Медленно опустившись на край авансцены, Эрнест начал тереть лицо ладонями, сглаживая неровные швы. Я не сумела разглядеть выражение его разбитой физиономии. Очень красивой разбитой "физиономии".
Когда все ушли, он встал и убежал не оглядываясь, а его голубая папка осталась на подоконнике.
Я взяла ее осторожно, будто не имела права касаться вещей Эрнеста, и вышла следом, закрыв за собой дверь.
Я шла по длинному коридору мимо дверей музыкальных кружков. Из-за этих дверей вырывались звуки самых разных инструментов, игравших то стройно и гармонично, а то вовсе невпопад.
Я дошла до тяжелой железной двери на лестницу. Нам было запрещено туда ходить, и мы, конечно же, ходили. В чем смысл запрещать что-либо творческим подросткам? Чем вообще думали те, кто писал на табличке, что висит на двери под заклеенным пленкой окошком, такие слова: "ВХОД НА ЛЕСТНИЦУ УЧЕНИКАМ ЦЕНТРА ЗАПРЕЩЕН".
И как можно пройти мимо такого? Реклама и указатель в одной фразе!
Тем более для человека, который хочет найти укромное безлюдное место и побыть в одиночестве.
Я навалилась на дверь плечом, одновременно опуская ручку, и через несколько попыток сумела просочиться в образовавшийся проем.
- Эр! - снова позвала я. Эхом мне ответила абсолютная пустота. Мне даже показалось, что звуки отражаются от самого воздуха - прохладного, свежего, скользящего по горлу в легкие.
- Э-э-эр? - мне стало страшно. Нет, даже не от общего вида серых ступеней, обшарпанной зеленой краски на стенах и распахнутого настежь окна (хотя было уже второе декабря). В этом году зима опаздывает, и погода больше напоминает сухой, мрачный ноябрь, ветреный и холодный.
Солнца вовсе нет, вся лестница была в тени. Вся, кроме квадратной площадки, батареи, подоконника и окна, будто покрытых пеленой слабого света.
Нет, не от этого мне было страшно. По-настоящему страшной была эта тишина, абсолютное молчание. Даже на кладбище шумят сухой листвой деревья, вороны каркают... а здесь...
Я не занимаюсь музыкой, но могла бы - у меня есть слух и подходящие пальцы. И я слышу даже чьи-то шепотки в стороне, даже самые тихие незаметные звуки. Я всегда существую в шуме.
Я прислушалась.
Ветер слабо выл, раскачивая голые стволы деревьев. Пластиковая рама стеклянного прямоугольника глухо ударялась о бетонную стену. В примеси этих звуков я различила что-то вроде... дыхания.
Вдох - выдох - вдох - глоток - выдох.
- Эр. - обратилась к нему я.
И услышала тяжелый глубокий вздох, а затем - несколько неуверенных шагов наверху, будто кто-то спускался по ступенькам.
- Нина? - дрожащий голос Эрнеста, всегда мелодичный, такой плавный, такой чудный, заставил меня саму дрожать. - О, это ты... - облегченно выдохнул он. - только ты...
Я запрокинула голову и встретилась с ним взглядом. Волосы, казавшиеся очень темными во мраке, спадали на глаза Эрнеста вроде бы специально, чтобы я не могла рассмотреть их.
Эрнест будто услышал мои мысли - а может, сделал это по привычке - , но он убрал пряди со лба. И мне показалось, что у него под глазами "синички уснули", а сами глаза покраснели. Может быть, сосуды лопнули, а может, он плакал - здесь, в темноте, один, сидя на холодной ступеньке и пытаясь "не переломиться", как сказал ему наш диктатор.
Дело было не в этом. Просто я поняла, что Эр - такой же человек, как и Алиса, Наташа и Влада, и Горя... и все остальные.
Он больше не был похож на книжного героя, придуманного талантливым человеком.
Он сам был этим талантливым человеком. И то, каким я его увидела в тот миг, растопило эту ледяную статую бесстрастного идеального юноши.
Это был мальчик. Маленький мальчик - ему всего пятнадцать лет! Он любит петь в окружении своих друзей, играть на сцене и обращать на себя внимание. Он не любит, когда его ругают и заставляют делать то, что он не хочет. Он любит водолазки и ягодные дражже. Он ненавидит выбор. Он терпеть не может, когда его ставят перед выбором. И он не хочет принимать решения. Он не хочет делать что-то одно в ущерб другому. Он не хочет никого подводить. Чувство вины омерзительно, Эрнест боится его.
О Боже правый! Эрнест... Эр! Мой милый маленький Эр...
- Т-ты одна? - он спустился еще ниже, чтобы видеть квадрат, в котором я стояла.
- Да, конечно. - ответила я.
- Ты кого-то искала?
- Тебя, Эр!
- Меня? - удивился он. - Но... зачем?
- Во-первых, ты оставил свою папку. - все это время я держала ее за спиной, а теперь вытянула руку вперед, и Эр ее увидел.
- Черт, спасибо. - он выглядел смущенным, а когда Эр смущался, он всегда закрывал лицо рукой, его глаза блестели, а уши были красными. Но сейчас он повел себя иначе - потупил взгляд, заставляя себя не поднимать на меня глаз, и сглотнул.
Его кадык так дернулся, что мне показалось, будто Эр его проглотил.
- Вообще-то ты могла оставить ее в аудитории... или на регистрационном столе... - я нахмурилась, и Эр это заметил. - я имел в виду, ты могла не тратить на меня время.
- Сегодня суббота, так что времени у меня полно. И еще... - я положила папку на подоконник и села. - я же сказала "во-первых", значит, будет и "во-вторых".
- В смысле?
Я поежилась от холода и начала тереть ладони друг о друга и дуть на них.
- Во-п-первых, - я пыталась говорить легко и непринужденно, но зубы начали постукивать, и этот звук напоминал щелканье клешней. - Я хотела от-тдать тебе папку. Во-вт-торых, я...
- Давай я прикрою окно, здесь очень холодно. - сжалился Эр и простучал каблуками - он тоже носит классическую обувь! - до подоконника.
Он решил начать с той ставни, к которой я сидела очень близко, практически прислоняясь к ней плечом, и мне пришлось выскользнуть из-под рук Эр и пересесть на другой конец. Вторую створку я закрыла сама.
Воздух все еще был наполнен плохим началом календарной зимы, но мне почудилось, что стало теплее.
- Так что "во-вторых"? - Эр сел на противоположный край и прислонился спиной к бетонному выступу на стене.
- Во-вторых, я хотела проверить, в порядке ли ты. - ответила я. - Кстати, спасибо, что закрыл...
- Ты хотела... проверить? Меня? - не поверил Эр. - Но... почему?
- В смысле? - была моя очередь недоумевать.
- Ну... какое тебе дело? - он прикусил губу. - Я хотел сказать "до меня". Почему тебя вообще волнует?...
- Так, подожди-ка, Эр! - я взмахнула рукой, и он покорно замолчал. - Как мне отвечать на этот вопрос?
- Эм... честно.
- Хорошо. - в тот миг я пустила свою речь на самотек. - Меня правда испугала та ситуация, прям очень... напрягла. Я испугалась, что ты не сможешь постоять за себя, что тебе не дадут и слова сказать, а просто заставят плясать под дудку! Конечно, я больше чем уверена, что ты самодостаточный человек, ты сам в состоянии решить свои проблемы... но... но это не значит, что за тебя можно не переживать! А вдруг у тебя начнутся проблемы? Вдруг все отвернутся от тебя, устроят бойкот? Сам подумай - ты попал не в самую приятную ситуацию, а потом сразу сбежал, оставив папку! А вдруг в ней что-то важное: ключи, телефон, банковские карты, паспорт... наушники!
Эр почесал щеку, которая стала розовой от стеснения, и проговорил:
- Тетрадки по английскому...
- О Господи! - воскликнула я. - Ты что, не знаешь, сколько они стоят?!
Эр прыснул в кулак, захихикал, жмурясь как кот под солнышком. Я захотела стать этим солнышком, вызывать улыбку на его лице... Я хотела, чтобы мои шутки заставляли его смеяться до одышки, чтобы мои слова поражали его прямо в центр сердечно-сосудистой, чтобы...
- Знаешь что, в годы кризиса печатная продукция на вес золота. - я понятия не имела, о каком конкретно кризисе говорю, потому что знаю толком только о ценах в книжном, но Эр начал смеяться еще звонче.
Его переливистый смех прокатился по лестнице, наполнил собой все пространство. Эхо создавало эффект многолосия, мне понравилось, как моя голова закружилась в вихре нот голоса Эр...
Какой же я романтик! Закружилась! Голова! От нот голоса! Это просто вегето-сосудистая дистония, вот и все.
- В общем... вот. - подытожила я. - Просто... ты убежал на лестницу. О чем мне оставалось думать? А вдруг тебе нужно мое хрупкое дружеское плечо?
- Зачем? - Эр лучезарно улыбался.
- Ну, а вдруг ты пла...
- Я не плакал! - он так резко повысил голос, что я вздрогнула.
Лицо Эр вмиг преобразилось, стало грозным и сердитым.
- Люди плачут тогда, когда им грустно, а мне не было грустно! - закричал он.
Я недоверчиво подняла одну бровь, а Эр продолжил:
- Я был зол! Вэ-вэ, - это он о директоре. - считает, что театр превыше всего! Ладно, для него - да, но не для меня! Я пою в хоре уже одиннадцать лет...
Я ахнула от удивления - три года в театре и рядом с хором не стоят.
- ... у меня давно поставлен голос... и вообще я все силы отдаю, чтобы не подводить ребят! Да сдался мне этот чертов спектакль! - Эр спрыгнул с подоконника и начал, ожесточенно жестикулируя, проклинать все, что приходило на ум. - Чтоб его! К черту, все к черту! К черту Вэ-Вэ, к черту его принципы и интересы! К черту Владу, Наташу и Алису!...
- Они хорошие, они тебе ничего не...
- Молчи! - приказал Эр. - К черту и их, пусть катятся со своим Вэ-Вэ! К черту театр, к черту спектакли, к черту всю драматургию! Все, вся, всех к черту! И, наконец, к черту эти дурацкие прожекторы, под которыми мне придется играть конченого подонка! К черту занавес, который закроется перед моим носом! И к черту этот жуткий, - он топнул ногой, и стук каблука отскочил от стен. - черный, - снова стук. - дубовый, - стук. - паркет!
Эр тяжело дышал. Его глаза были закрыты, брови сведены на переносице, кулаки сжаты. На шее дергалась жилка.
- Ну что? - я решила напомнить о том, что все это время у него был слушатель.
- Что "что"? - переспросил Эр, бросив на меня полный злобы взгляд.
- Тебе стало легче от того, что ты проклял абсолютно все и всех в этом здании и обрек на вечные мучения в аду? - наверное, мой тон был язвительным и холодным, но я правда хотела, чтобы Эр стало легче.
- Черт... - прошептал он и закрыл лицо ладонями.
- Я больше не могу слышать это слово, Эр! Выражайся иначе!
- Хорошо, - кивнул он и, не открывая лица, сел на подоконник. - прости, я не хотел кричать.
- Успокойся, всем людям нужно иногда выпускать пар. - я протянула руку и несмело погладила плечо Эр ладонью. - это лучше, чем пытаться закупорить что бы то ни было в себе. Например, если насыпать в банку землю, посадить сорняк, а потом завинтить крышку...
- То сорняк не будет расти, потому что кислорода нет.
Эр убрал руки. Его лицо было очень усталым и измученным, оно напоминало изношенную маску.
- Да, верно! - я хлопнула его по плечу. - Тогда мы сделаем дырочки в крышке, и наш сорняк согнется в три погибели, но будет жив и безвреден.
- Ну... - Эр в чем-то сомневался.
- Что "ну"? Плохой пример привела?
- Да нет, пример как раз хороший. Я только не понимаю, почему нельзя оставить сорняк умирать? Это же... ну... сорняк.
- Ну же, Эр, подумай головой! - я позволила себе немного побыть задирой.
- Не знаю. - сдался он.
- Хорошо, но ты сам посуди, ведь этот сорняк - часть огромного организма, или системы, да чего хочешь! Ты представь, каково тебе жить, когда часть тебя мертва?
Эр, кажется, задумался. По крайней мере, он выглядел задумчивым.
- Плохо. - сказал он.
- Вот именно! И вообще, не стоит зацикливаться на этом. Я же хотела поддержать тебя, а не умничать и не читать лекции.
- Но у тебя получилось и то, и другое.
- Значит, я - Цезарь! Я могу одновременно командовать армией, подписывать важные бумаги, просто разглядывать облака и болтать с друзьями. Точнее, я могу оказать им первую психологическую помощь.
Эр улыбнулся, но сразу же потушил эту улыбку, отвернулся и обнял себя за плечи. Мне показалось, что сейчас он по-настоящему честен со мной, по сути, даже обнажен, его душа - жемчужина в раковине, створки которой мне удалось раздвинуть, ни чуточки не повредив. Это Вэ-Вэ и Влада повредили, а не я. И в какой-то степени я им даже...благодарна.
Эр шмыгнул носом.
- Я не хочу.
- Я знаю, но они не могут перенести спектакль, вы ведь играете под запись, да и сцена на следующие месяцы продана...
- Ага.
Я приобняла его за плечи и наклонила голову так, что едва касалась щекой его плеча. Я почувствовала запах его старого, но пока не поношенного свитера в вертикальную полоску, который, скорее всего, Эр недавно достал из шкафа. Еще сохранился резкий цветочный запах шариков от моли.
Эр дернул плечом, привыкая к контакту, но не прогнал меня.
Какое-то время мы так сидели молча, в каком-то странном спокойствии, будто все компоненты умиротворения - легкое касание, холод вокруг и тепло внутри.
- Все будет хорошо. - не помню, кто кому это сказал. Либо Эр успокаивал сам себя, либо я успокаивала его.
Но все будет хорошо.
Мы желали этого друг другу искренне. Мы были чрезмерно честны, открыты и откровенны, и это не казалось чем-то странным. Вроде бы все эти три месяца мы лишь привыкали друг к другу, а сейчас наше доверие укоренилось.
Дротик попал в центр.
Но не в ту мишень.
...
Знаете ли вы вообще, что такое первая любовь? Помните ли вы, взрослые, это чувство? А вы, молодые люди? Осознаете ли вы, чем на самом деле было то ощущение легкости, радости, смятения... жизни! Жизни в наших юношеских нежных сердцах из красного бархата. Ваши сердца - подушечки для иголок и булавок. Каждый может уколоть, распороть и выпотрошить... просто ранить.
Но кого из тех, кто чувствует это впервые, останавливал риск быть разбитым и превратиться в стеклянную крошку?