— Встать, суд идёт!
Тени зашевелились в зале, привстали на цыпочки и устремили свои призрачные взгляды на маленькую дверь, расположенную в сумрачном углу. Судья вошёл неторопливо. Он был самый тёмный, почти чёрный, и в некотором роде даже непрозрачный — настоящий судья, не знающий ни пощады, ни сострадания. Дарья искоса посмотрела на вошедшего. Её некогда насыщенно-красное, как протест, платьице нынче выглядело почти бесцветным, но всё равно выделялось на фоне собравшихся вокруг теней. Их серая масса была и в коридоре, и на лестнице, и в вестибюле и ещё огромная толпа заполонила всю площадь перед зданием.
Судья уселся на своё место за суконным столом. Тени вокруг выдохнули то ли с облегчением, то ли в предвкушении грядущего приговора. И только Дарья стояла и не решалась сесть на скамейку для подсудимых.
— Вы тоже можете садиться, — проговорил судья, даже не глядя на Дарью. Девушка помедлила пару мгновений, но тень стоящего рядом надсмотрщика жестом полупрозрачной руки указала на доску — и Дарья села. То была неудобная, жёсткая доска: хуже нар в одиночной камере.
Судья бегло пролистнул подсунутую адвокатом шестую статью — аж пыль вылетела со страниц Конституции, — поморщился, нахмурился и заговорил своим громким баритоном:
— Дамы и господа, очередное заседание столичного межрайонного суда по делу номер сто тридцать два объявляю открытым! Сегодня мы предоставим слово обвиняемой, как того требует закон, а затем я оглашу своё решение.
Тени снова зашевелились. Особенно воодушевились пронырливые журналисты, вооружённые блокнотами и карандашами. Странным образом улыбнулась тень городского палача. И только хмурый судебный художник продолжал своё дело, не обращая внимания на окружающих, — с листа его широкого альбома уже смотрело почти законченное лицо Дарьи: грустные линии сходились к полоске закрытого рта, чёрточки глаз словно прятались за широкими мазками ресниц, а сверху прикрывались изогнутыми бровями.
— Дарья Локот Ника, согласно параграфу двести девяносто три, вы имеете право на последнее слово. Но вы также можете от него отказаться, если вам нечего сказать. И потому я спрашиваю вас: не желаете ли вы отказаться от своего выступления?
Дарья привстала и произнесла:
— Я буду говорить!
Тени в зале зашептали, передавая сказанное в коридор и далее на улицу:
— Она будет говорить... говорить...
И уже через миг весь город знал, что она желает говорить. И даже серые тучи, слетевшиеся со всех небесных окрестностей и сгустившиеся почти над самыми крышами домов, приготовились слушать.
Дарья встала и сделала несколько шагов вперёд, но стражник дал ей понять, что нужно остановиться — и она остановилась. Красная нитка петельки вдруг развязалась — и платье чуть съехало, оголив спину, на которой, словно три пары угрюмых глаз, отпечатались незаживающие следы от шестихвостой плётки. Девушка поёжилась, но ничего сделать со своим позором не смогла.
— Вам дано не более трёх минут! — произнёс судья и поставил на стол песочные часы.
Девушка посмотрела на струйку песчинок, ссыпающихся через талию стеклянного хронометра, посмотрела на толпу теней, на сумрак силуэтов, заполнивших входной проём, и далее взгляд её ушёл за стены — подальше от здания суда, от людной площади, от тараканьей суеты — через петляющие переулки и закоулки в недалёкое и недостижимое прошлое.
— Я... — произнесла Дарья. — Я хотела бы сказать...
Странное дело: в тот день, когда всё и случилось, Дарья твёрдо знала, зачем, почему и ради чего она отправилась в путь. Её не пугали ни тенистые улочки, ни зловещий гул вольного ветра, раздвигающего тучи, ни жадно каркающие вороны. Она без страха прошла через арку в широкий сад, что окружал главный столичный храм. Сад выглядел по-весеннему сурово: множество молодых деревец, всаженных в сырую почву, ещё не распустили свои пушистые листья и оттого больше походили на кладбищенские кресты.
Дарья, не здороваясь с Богом — зачем, если ты не веришь в него? — переступила через порог и оказалась в тёмном помещении, пропахшем благовониями и слезами молящихся, чьи молитвы, как эхо, ещё ходили в четырёх стенах, не находя выхода.
Дядя Варг говорил Дарье накануне: «Ты сделаешь это, ты покажешь им это — и они всё увидят и услышат. И, конечно же, увидит и услышит он — самый главный, самый тёмный, самый недоступный — услышит и поймёт, что он не вечен. Ты, Дарюшка, сделаешь это! Ведь ты у нас — шестая». И в ответ она кивнула. А дядя Варг протянул ей маску.
И теперь она надела эту маску с узенькими прорезями, через которые и без того мрачные утробы храма стали выглядеть ещё мрачнее.
Гитара, оказавшаяся в руках девушки, издала первый печальный звук. Пальцы сами собой заплясали на струнах, вытанцовывая заученную наизусть мелодию. И пришёл черёд петь. У Дарьи был громкий и звонкий голос — наверное, именно поэтому дядя Варг выбрал её.
Целых три раза смогла Дарья пропеть ключевые слова. Целых три раза прозвучала фраза, выплеснутая на едином дыхании. Целых три раза было сказано Богу: паукастого прогони... прогони... прогони...
А потом плётка разъярённой хранительницы больно ударила по спине, сшибла на пол, в бока вцепились руки теней — и Дарью потащили прочь. Вместе с клочьями юных волос содрали с головы маску. И всё перед глазами потекло и исказилось.
И лишь затем — в тёмной одиночной камере на твёрдой, словно камень, скамейке — девушка начала потихоньку приходить в себя. Дарья почти не помнила, как её два или три раза посещал прокурор, задавал много разных вопросов, недовольно ворчал и уходил бесшумно. Девушке даже казалось, что он проплывал сквозь металлическую дверь — а всё вокруг воспринималось сном, из которого так хотелось проснуться.
Уже с большей ясностью Дарья наблюдала визит двух врачей. Худощавые тени в белых халатах и с невидимыми лицами уселись на противоположной скамье и принялись задавать одни и те же вопросы по кругу. Почему-то их интересовали исключительно голоса в голове.
И всякий раз Дарья отвечала:
— Нет, не слышу.
А когда они ушли, мотнув своими белыми халатами, Дарья вдруг обнаружила, что никакой противоположной скамьи в этой камере не было, а сама келья стала совсем крошечной и убогой.
Следующим к Дарье явился адвокат. Это был тощий, молодой тень с торчащей на затылке лохмой. Он говорил тихо, теребил в руках листы бумаги, тасуя их, как игральные карты, и смотрел то в пол, то на стены — но только не на Дарью.
— Меня назначили к вам адвокатом, — говорил он. — Я ознакомился с вашим делом, которому присвоен номер сто тридцать два. Вас обвиняют по пяти статьям, две из которых классифицируются как особо тяжкие. Вот если б вы не обозвали его превосходительство этим неуклюжим восьмилапым словом, тогда бы, может быть, я и смог бы...
— Что сделано — того не воротишь, — громко сказала Дарья.
— Вот, — адвокат протянул девушке шелестящий лист бумаги, — это ваше чистосердечное раскаяние в содеянном. Надо подписать в самом низу, где стоит галочка.
Дарья посмотрела на лист, но буквы в словах злорадно плясали и корчили рожи.
— А ещё надо указать фамилии и имена всех соучастников, — продолжил адвокат. — Потому что нет другого способа избежать высшей меры наказания.
Дарья пристально взглянула на адвоката — его очертания перестали расплываться и сложились в чёткий портрет; и словно почувствовав это, адвокат повернулся к Дарье боком — и его практически не стало видно, до того плоским он был.
— Ну уж нет, — грозно сказала Дарья, — я этого не сделаю!
— Жаль, — отозвался адвокат.
— Это всё, что вы можете мне сказать?
— Пожалуй, что да, — проговорила плоская тень.
— Тогда вали отсюда! — крикнула Дарья.
Адвокат извился и пронырнул в щель под дверью.
— Ух, — выдохнула Дарья ему вслед.
Прошло немного времени, и через узкое, чумазое окно в камеру заглянуло солнышко, нарисовав на сером полу яркую полоску.
Дарья наклонилась и протянула руку — лучик света попал на кожу и словно обжог её. Девушка подвигала пальцами, ощущая тепло уходящего дня. И это было удивительное тепло: оно через протянутую руку наполняло измождённое тело девушки чем-то живительным и приятным. И вдруг Дарья вспомнила, что в тот момент, когда с её лица содрали маску и цепкие, вонзившиеся когти понесли её по сырому, мартовскому саду подальше от храма, она увидела, как из-за свинцовых туч выскочил луч света и больно ударил ей в глаза — она зажмурилась, но даже сквозь закрытые веки алели и жгли частички лучезарного солнца. И поверх гула толпы в один миг так отчаянно взвыл ветер, что Дарья не смогла не подумать о Боге. А ежели он есть на самом деле и всё видел и обо всём знает — и теперь дал понять ей об этом?
Лучик света, что на несколько минут оживил куцее пространство тёмной камеры, медленно угас и окончательно исчез аккурат перед самым приходом нового гостя. Им оказался жрец. Дарья с интересом разглядела парадный узор и величие складок его золотистой мантии.
Жрец с трудом пролез через дверной проём, который был слишком узок для столь широкого существа.
— Вы такой круглый и забавный, — произнесла Дарья.
— А вы — такая глупышка, — отозвался жрец.
И почему-то после этих реплик стало так неуютно, что Дарья даже помрачнела и прекратила смотреть на вошедшего.
— Я принёс вам подарок, — вновь заговорил жрец. — И это книга, которая будет вам сейчас необходима, как никакая другая. Возьмите же её.
Он протянул бумажный кирпич, обёрнутый в чёрную, глянцевую суперобложку.
— Мне это не нужно, — сказала Дарья.
— Не упрямьтесь. Возьмите. Ведь вы раньше никогда Святое писание не читали?
Девушка ответила:
— Я и так знаю, что Бог сотворил Землю за семь дней... Мне это не интересно.
— Всё равно возьмите и почитайте.
Дарья замахала руками:
— Нет, нет! Мне это не нужно.
Жрец не обиделся.
— Глупышка. Но я всё равно оставлю вам книгу. Потому что это мой долг как служителя.
Он положил фолиант на край скамейки. Дарья в испуге отпрянула и забилась в дальний угол.
— Выкрутасничаете! — проговорил жрец. — Жаль, что у нас не получается разговора. И потому мне остаётся только попрощаться и покинуть вас.
Дарья ничего не сказала. И он ушёл.
Книга лежала на краю скамьи и непостижимым образом притягивала к себе взор, но девушка, как заколдованная, сидела в своём углу и не шевелилась.
И снова в келью проник лучик света. Теперь он был по-закатному алый и красной полосой указывал как раз на оставленный жрецом подарок. «Это всего лишь заходящее солнце, а вовсе не знак!» — пыталась убедить себя Дарья.
Песочные часы бездушно отмеряли время. Судья и все прочие тени ждали. Дарья тоже чего-то ждала. Она предчувствовала, что сейчас вот-вот с ней что-то должно случиться — и в предвкушении этого она не могла ни пошевелиться, ни перевести взгляд со стекающих струйкой песчинок.
И вдруг со всей ясностью перед глазами Дарьи предстал образ дяди Варга. Это был бойкий, жизнерадостный старичок, мечтавший, что обязательно наступит день, когда он сможет обо всём, что его волновало, говорить вслух и не бояться ни за себя, ни за кого-либо другого.
Дядя Варг виделся чутким и добрым, но затем он плутовато подмигнул — и Дарья начала замечать во всплывших воспоминаниях различные несуразности. Череда скользких видений, обрывочных фраз, лживых перетолков промелькнула перед ней. «Хитрый и пронырливый старикашка!» — раздался из глубин памяти писклявый голос тёти Нины — знаменитой на весь район сплетницы. «Что это?» — спросила Дарья, словно стоявшая на пороге открытия.
Девушка всегда чувствовала, что у дяди Варга была и другая сторона, которую он всячески избегал показывать. И действительно, дядя Варг иногда удивлял тем, что откуда-то доставал дефицитные и дорогие вещицы, мог устроить то или иное дело — и ему с поразительной лёгкостью всё удавалось. «Везение и расчёт», — говорил дядя Варг. И почему-то именно сейчас ударение на слове «расчёт» звучало особенно зловеще.
Постепенно образ старика начал бледнеть, выцветать и расплываться — и вскоре его лицо превратилось в полупрозрачную тень, ехидно улыбающуюся. «Дядя Варг тоже тень?» — спросила себя Дарья и тотчас испугалась ответа. «Этого не может быть! Я не верю!» — закричала она и тут же, отмахнувшись от тягучего киселя наваждений, проснулась в четырёх стенах своей камеры. Было темно, но из узкого окна уже пробивались первые пятнышки далёкой утренней зари.
И когда посветлело снаружи и стало не так мрачно в тюремной келье, металлическая дверь отворилась.
— Это снова я, — сказал жрец, просовываясь в тесное помещение.
— Ну, заходите, раз пришли, — произнесла Дарья.
Жрец посмотрел на книгу, всё так же лежавшую на краю скамьи.
— Значит, не соизволили даже открыть? — с грустью сказал он.
— Так ведь темно было ночью, — ответила Дарья.
— Зато нынче утро и в перспективе будет светлый день. Обещайте мне, что непременно почитаете книгу — хотя бы чуть-чуть. И я верю, что вы при первом же касании откроите её сразу на нужной странице — ведь в вашем положении открыть на других страницах едва ли возможно.
— Вы так уверены в этом?
— Конечно. Ведь вера — это то главное, что даровано нам Богом. Обязательно нужно верить. А вот вы верите во что-нибудь?
Дарья ничего не ответила.
— А я знаю, что в глубине души вы верите, просто не решаетесь сказать.
— Может, не надо так говорить? Вы же не знаете, что у меня на уме, — отозвалась Дарья. — Вы, наверное, меня считаете какой-нибудь мразью. После всего того, что случилось-то...
— Вовсе нет. По совести скажу: дурочкой — считаю, но тем гнилым словом, которым вы себя пытались обозвать, — нет.
Дарья посмотрела на жреца. Его золотистая, богато отделанная мантия была ей неприятна. Сколько раз в точно таких же надменно сверкающих позолотой одеждах она видела иерархов церкви, которые с упоением бормотали молитвы, призванные помочь простым людям — но почему-то именно простым людям и не помогали.
— Вы хороший, — произнесла Дарья. — Но когда вас много — это ужасно. Наверное, паукастый — тоже человек не плохой, пусть и со своими тараканами и придавленными совестями, но когда вокруг него плотным кольцом стоят все эти чиновники в чёрных костюмах...
— Вот видите, — воскликнул жрец, — вы уже худо-бедно что-то такое думаете и говорите — и это меня очень радует. Да только новости...
— А что новости? — встрепенулась Дарья.
— Говорят, что суд будет особый. И судью нашли такого — всем судьям судья. Вы ведь понимаете, что это значит для вас?..
Дарья кивнула.
— Эх, — вздохнул жрец. — Чувствую, что меня к вам больше не пустят.
— Это почему? — спросила Дарья.
— Да всё потому...
В коридоре тем временем зашебуршали тени, послышался звон ключей.
— Вот и всё! — сказал жрец. — Обещайте, что сегодня же откроете и почитаете книгу.
— Хорошо, — ответила Дарья, — я вам обещаю.
— И будьте здоровы! — тихо сказал жрец и пошёл протискиваться назад сквозь узкий проём. Дверь за ним захлопнулась с оглушительным шлепком. И закрывали её уже длинные и хваткие руки каких-то теней.
А книга по-прежнему лежала на самом краю скамьи.
В верхней полости часов песок уже почти кончился. Осталось совсем чуть-чуть.
Дарья вновь вспомнила тот злополучный день, снова явился к ней образ дяди Варга, — но теперь всё прошедшее виделось иначе: что-то затуманилось, другое же созерцалось с небывалой ясностью, и ещё была целая череда тюремных дум и впечатлений.
— Я... — захлебнулась Дарья. — Я... Я...
Судья и все тени в зале внимательно смотрели на неё. Они ждали, что она скажет откровенную ересь — и тогда её тут же лишат слова и апелляции — и в сей же день смачно казнят на площади.
— Я виновата, — произнесла наконец Дарья, постепенно превращаясь в тень. И на периферии её сознания раздался недовольный голос дяди Варга:
— Дура, зачем сдалась?
А между тем последняя песчинка упала, отсчитав отведённые три минуты.