Что там? веревочка? Давай и веревочку... Н.В.Гоголь. "Ревизор"

В предыдущих главах статьи, посвященной художественному смыслу функционирования анахронизмов в поэме А.А.Бестужева-Марлинского "Андрей, князь Переяславский" и повести В.К.Кюхельбекера "Адо", мы вкратце остановились на двух абстрактных схемах феномена, который можно было бы определить как "литературное сотрудничество" (статья с таким названием появилась в первых номерах начашего выходить в 1835 году журнала "Московский Наблюдатель").

Мы намеренно не стали приводить никаких иллюстраций для двух этих обобщенных, идеализированных схем. Мы остановились на них для того, чтобы посмотреть, что происходит, если яркие, живописные образы, оживотворяющие эти абстрактные схемы, - подобрать... в предметной реальности, обозначаемой такими зоологическими терминами, как "двуутробка" ("опоссум") и "уховертка".

Такое желание может показаться эксцентричным, но эти термины, так же как термин "литературное сотрудничество", встречались в литературном контексте эпохи, первой половины 1830-х годов. Но использовались они для обозначения... совершенно иных явлений: фигур полицейского сыска в литературе.

Причем функционировали они - в тесном сопряжении, художественном контакте друг с другом, что и было вскрыто нашим исследованием. Когда же мы, справившись с энциклопедическими словарями, познакомились с прямым значением этих терминов, как они используются в зоологии, то увидели, что значение это (собственно, лишь внутренняя форма самих этих слов) - лишь в ничтожной степени учитывалось при образования реально функционировавших метафор.

Тогда-то нам в голову и пришла идея, которая может показаться "безумной": посмотреть, что происходит, если употребление этих слов... ПЕ-РЕ-ВЕР-НУТЬ? "Перевернуть" - в ценностно-оценочном плане: вместо обозначения фигур полицейского надзора - сделать терминами метафорического плана для описания деятельности творцов литературы, использовав для этого остающийся ресурс значения терминов.

Иными словами: такую возможность, потенциал такого построения метафоры - мы обнаружили в самих описаниях соответствующих словарных статей. При этом нас заинтересовало, что при этом сохраняется - парность, сопряженность двух этих слов. Возник вопрос: случайность ли это, или такое головокружительное переворачивание - происходило, могло происходить в самой литературной реальности; в творческом воображении ее создателей?

Прямых свидетельств такого процесса мы не знаем, но происходящее в проделанном нами мысленном эксперименте шокирующее переосмысление - вызвало в нашей памяти картину такого же бурного, штормового метафорического процесса (и тоже при описании литературных явлений) - в другом произведении, появившемся на свет еще десятилетием позже.

Этот метод шокирующего, скандализирующего историко-литературного описания - в обоих случаях, гипотетическом и реальном, - показался нам единым, принадлежащим руке одного писателя, во всяком случае - выходящим из одной и той же мастерской... "литературного сотрудничества".

*      *      *

Обратившись в свое время к маленькому эссе "Напутствие", входящему в книгу "Выбранные места из переписки с друзьями", мы обнаружили, что оно наполнено - высказанными в неявном, тщательно закамуфлированном виде - воспоминаниями... о времени первых литературных шагов Гоголя.

Очерк этот в составе сборника 1847 года носит порядковый номер "ХХХ" - и именно к 1830 году относится появление произведения, которое Гоголь делает центром этих своих специфических "литературных мемуаров". Таким образом, само расположение текста в составе книги - служит для читателя подтверждением догадки о существовании у него "двойного дна", подкладки, оборотной стороны - на которой автор и расположил эту открывшуюся нам информацию.

Недавно мы вновь обратились к тому же позднему произведению с точки зрения того, какое отражение получала фигура будущего великого писателя в творчестве Пушкина... еще ДО того, как состоялось их личное знакомство: я имею в виду один рисунок в рукописи поэмы "Руслан и Людмила", который мы идентифицировали... как портрет Гоголя, каким он явится в Петербурге десятилетие спустя, в 1829 году.

Мы обнаружили, что в очерке "Напутствие" - в свою очередь, содержится отражение... этой ПРЕДЫСТОРИИ их литературного сотрудничества. Тот мотив, метафора, в которой мыслит себя здесь Гоголь, она же нашла себе преломление - еще в пушкинском портрете Гоголя 1819 года.

*      *      *

И вот, с точки зрения этой мемуарной насыщенности гоголевского очерка, нас сразу же, еще на первых порах, когда мы начинали его рассмотрение с этой "оборотной стороны", несказанно удивило открытие одного обстоятельства.

Мы обратили внимание на то, что нарисованная в этом тексте резко негативная, гневная картина злодеев, окружающих адресата письма, в форме которого этот текст написан, также может быть - переосмыслена. Истолкована - в прямо противоположном оценочном, а главное, ПРЕДМЕТНОМ плане: как изображение литературной деятельности самого Гоголя и других ближайших сотрудников Пушкина; как - тайный мемуар об этих событиях.

Эта картина вырисовывается, когда говорится о...

"взяточниках, подлецах всех сортов и бесстыднейших людях, для которых нет ничего святого, которые... в силах произвести то гнусное дело, о котором ты пишешь, ТО ЕСТЬ ПОДПИСАТЬСЯ ПОД ЧУЖУЮ РУКУ".

"Подписаться под чужую руку" - это и значит, написать литературное произведение так, как его МОГЛИ БЫ НАПИСАТЬ, скажем, Кюхельбекер или Бестужев-Марлинский.

Оказывается, что воспроизведена в этом экстраординарном "мемуаре" - картина того же самого "литературного сотрудничества", которая открывается за аллегорическим использованием двух терминов первой половины 1830-х годов, которые мы только что упоминали: "двуутробки" (как иронически был поименован журнал Булгарина и Греча "Сын Отечества и Северный Архив") и "уховертки", которая скрывается за фамилией одного из полицейских чинов в комедии Гоголя "Ревизор".

*      *      *

О тех обстоятельствах, в которых у меня возникла догадка о том, что за этими строками встает изображение... деятельности величайших творцов русской литературы, рождающих свои бессмертные шедевры не в затворничестве, не в уединении своих кабинетов - а в живом и плодотворном взаимообщении, я уже рассказал.

Объяснить появление этого мемуарного, историко-литературного мотива в столь кричаще неподобающем контексте (что, впрочем, весьма отвечает характеру именно ГОГОЛЕВСКОГО стиля) - можно, в первую очередь, именно тем, что мотивами того же мемуарного ряда, как мы говорим, наполнен и весь этот коротенький очерк в целом.

Только они, в отличие от него - неявны, скрыты. Он же - служит как бы скрепой, соединяющей оба плана этого гоголевского произведения, явный и тайный, в неразрывное целое.

Ведь в рамках возникающей, вслед за явной, очевидной, новой картины находится место одновременно... и этим безжалостно бичуемым Гоголем провинциальным "взяточникам и подлецам" (мы высказывали при том же случае нашу догадку о том: а не к Булгарину ли относится, не на его ли литературную деятельность, его место в... ПУШКИНСКОМ кругу литераторов аллегорически проецируется знаменитое восклицание в поэме "Мертвые души": "припряжем и подлеца"?!). Эти отвратительные фигуры - приобщаются к бурлению творческой жизни, озаряются сиянием гения; им даруется частица его человечности...

Мы показали в другом месте, что аллюзии на поэтическое творчество, саму фигуру Пушкина связаны у Гоголя в повести "Портрет" - и с таким уж вовсе демоническим персонажем, как ростовщик Петромихали!

*      *      *

Изучению поэтики имен полицейских чинов в гоголевском "Ревизоре" мы также посвятили последние главы указанной нашей работы о функионировании анахронизмов в повести Кюхельбекера и поэме Бестужева.

Появляющийся же, благодаря персонажу по фамилии Уховертов, в списке действующих лиц "Ревизора" образ... Булгарина (соиздателя журнала-"двуутробки") имеет отношение не только к деятельности органов безопасности Российской империи того времени, но и - к литературной деятельности... лично самого Гоголя.

Согласно воспоминаниям самого Булгарина, Гоголь пришел к нему с визитом "в первое свое пребывание в Петербурге", то есть после несостоявшегося (якобы) посещения Пушкина (к которому он приходил сразу по приезде в Петербург, но не ранее 18 января 1829 года); причем принес... похвальные стихи в его адрес и обратился с просьбой подыскать ему место (а место ему удалось достать, по уверениям Булгарина, не где-нибудь еще, а... в III Отделении Его Императорского Величества Собственной Канцелярии!). Позднейший исследователь (В.В.Гиппиус) назвал эти перлы гоголевских "воспоминаний" Булгарина "гнусной клеветой".

Однако эта "клевета", возможно, имела под собой основание. И я имею в виду не только шутки, которые Гоголь выкидывал в списке действующих лиц своей бессмертной комедии. Согласно сведениям одного из первых биографов Гоголя П.А.Кулиша, именно в журнале Булгарина и Греча "Сын Отечества и Северный Архив" появилось без подписи первое печатное произведение Гоголя - стихотворение "Италия" (Вересаев В.В. Гоголь в жизни: Систематический свод подлинных свидетельств современников. М., 1990. С. 110, 109, 596, 98).

Мы говорим о том, что появление Булгарина между строк списка действующих лиц гоголевской комедии - актуально именно в этом, автобиографическом относительно Гоголя, направлении, потому что он между строк этого списка - не единственный, кто имеет отношение к первым шагам Гоголя в русской литературе.

Второй, НАСТОЯЩИЙ литературный дебют Гоголя состоялся... как бы посередине, на "нейтральной территории": и не у Пушкина (к которому он приходил, конечно, в качестве начинающего автора), и не у Булгарина (у которого он, видимо, действительно напечатался). А - в "Отечественных Записках" П.П.Свиньина.

Здесь, в 1830 году, была напечатана первая редакция повести "Вечер накануне Ивана Купалы", вошедшей затем в первый сборник гоголевской прозы "Вечера на хуторе близ Диканьки".

И вот, благодаря этой новой литературной фигуре, тема первых шагов творческой жизни Гоголя - и задается в списке действующих лиц "Ревизора", в выделяющемся из него микросписке, микросистеме имен полицейских.

*      *      *

Свидетельствует об этом - еще одна тайная информация, "зашифрованная" в полном имени все того же частного пристава Степана Ильича Уховертова. Если мы сложим инициалы этого имени, то мы поймем, почему... у него единственного среди всех персонажей-полицейских оно дается в таком развернутом виде. Инициалы эти - образуют значимое слово: "С-И-У".

Сиу - как всем известно, название одного из племен североамериканских индейцев. Вопрос в том, почему это слово - появляется, виртуально присутствует в тексте гоголевского списка?! Причем следует обратить внимание, что присутствие это - подчеркивается, на нем настаивает - и столь же виртуальное присутствие названия двуутробки-опоссума: обитателя - той же самой Северной Америки.

Ответ на этот вопрос... нам известен: он дается - благодаря другому имени из того же списка; другой литературной реминисценции, им вводимой, с которой все у нас и началось: реминисценции имени "Держикрай" из повести 1824 года "Адо" В.К.Кюхельбекера.

При разборе повести "Адо", мы говорили уже о фенимор-куперовских проекциях актуализированного в этом произведении сюжета о штурме передовой крепости надвигающейся цивилизации аборигенами (в данном случае - мордвой).

Именно этот сюжет, по результатам наших наблюдений, - и зафиксирован в имени гоголевского персонажа, слагающегося частично из имени новгородского "гостя" Держикрая, частично - из этнического названия "мордва": полицейского Держиморды (в комедии Гоголя персонаж этот хранит воспоминание о своем литературном происхождении: выступает гонителем - купцов, преследует задачу не подпустить их к столичному... гостю, И.А.Хлестакову).

Ко времени появления гоголевской комедии, к 1836 году, роман Лажечникова "Последний новик", использующий мотивы другого романа Фенимора Купера из американской истории, был уже полностью написан и опубликован. Вышли и другие романы самого Купера из серии о Кожаном Чулке. Так что общемировой литературный потенциал повести Кюхельбекера двенадцатилетней давности был, для профессионала литературы, ясен.

И поэтому наряду с аллюзией на племя "мордвы" - у Гоголя закономерно появляется аллюзия на племя "сиу".

*      *      *

Но, кроме того, появление в инициалах персонажа названия индейского племени - мотивировалось и самой ближайшей, животрепещущей литературной современностью. И вот тогда-то в игру и вступала фигура Свиньина - и тянущиеся за этой фигурой, как и за фигурой Булгарина, воспоминания о поре литературных дебютов автора "Ревизора".

Как известно, именно в этот момент времени, в 1836 году, к документальной основе фенимор-куперовских романов - СУДЬБЕ СЕВЕРОАМЕРИКАНСКИХ ИНДЕЙЦЕВ обращается русская классическая литература. Пушкин пишет для "Современника" предисловную статью к публикации своего перевода (с французского издания) пространных отрывков из мемуаров американца, долгие годы проведшего среди индейских племен, детально изучившего их быт.

В этой пушкинской статье - и содержится рассуждение о современном положении североамериканских индейцев, о перспективах их выживания в условиях американской цивилизации. Но дело заключается в том, что двумя с половиной десятилетиями раньше путешествие по Северной Америке лично совершил - не кто иной, как состоявший в это время в этой стране на дипломатической службе будущий издатель "Отечественных Записок" П.П.Свиньин. В 1815 году он издал небольшую книгу очерков об этом своем путешествии.

В предисловии к основному очерку этой книги (правда, оно вошло только... в отдельное журнальное издание этого очерка в 1814 году в "Сыне Отечества") - также содержится рассуждение на будущую "пушкинскую" тему - о положении индейцев в Северной Америке и их судьбе.

Случилось так, что к статье Пушкина 1836 года "Джон Теннер" мы обратились первоначально исключительно в связи с исследуемой нами темой, пионером которой в русской литературе и был Свиньин: нас интересовала судьба в русских публикациях этого времени слова "пироскаф" (которым, согласно до сих пор широко бытующему, но совершенно неверному мнению, в русском языке ПЕРВОНАЧАЛЬНО назывались пароходы).

Именно Свиньин посвятил один из очерков своей книги американскому пароходу, изобретенному Р.Фултоном (а впервые упомянул об этом новшестве в письме из Америки, напечатанном в московском журнале "Вестник Европы", еще в... июле 1812 года, буквально накануне Бородинского сражения), и был инициатором их внедрения в России (он же предложил использовать для их именования кальку с английского слова "стимбот", долго не продержавшуюся и уже в 1815 году сменившуюся - вовсе не словом "пироскаф", а современным, знакомым нам их именованием).

*      *      *

Почему у русских литераторов - и именно ПУШКИНСКОГО круга: Вяземского, Баратынского - в середине 1820-х годов появляется слово "пироскаф" (оно было вовсе не нарицательным, а собственным названием первой модели парового судна, появившейся во Франции в конце прошлого века, наподобие будущего "Наутилуса" Жюля Верна) - другой вопрос. Именно это слово - причем в качестве обозначения даже не французских, а... американских пароходов! - появляется в статье Пушкина 1836 года.

Этот взгляд на одно из последних пушкинских произведений с точки зрения публикаций Свиньина двадцатилетней давности - и позволил нам обратить внимание на то, что САМ ТЕКСТ некоторых пушкинских рассуждений этой статьи - был ориентирован на соответствующий текст "американской" книги Свиньина. И в том числе - это касается именно рассуждения об американских индейцах.

Таким образом: закладывая в инициалах имени своего персонажа анаграмму названия племени "СИУ" - Гоголь тем самым создавал фон для появления пушкинской статьи на американскую тему 1836 года (она была напечатана в третьем томе "Современника", вышедшем в свет в октябре этого года). Статья эта должна была появиться как раз в тот момент, когда русской публике стал известен гоголевский "Ревизор" (первое представление которого состоялось 19 апреля 1836 года) со спрятанной в нем анаграммой.

А вот - ПОЧЕМУ Гоголю, в столь неподходящем, казалось бы, месте, понадобилось создавать этот фон - об этом нам и рассказывают мотивы его литературной биографии. Оказывается, эти экзотические мотивы американской истории имеют самое ближайшее отношение... лично к автору "Ревизора". Пионером их внедрения в русскую литературу - и был издатель журнала, в котором состоялся новый, после неудачи с поэмой "Ганс Кюхельгартен", дебют Гоголя - автора "Вечеров на хуторе близ Диканьки".

Одновременно появление спрятанного в списке действующих лиц гоголевской комедии названия этого индейского племени - служило неким намеком на генетическую зависимость пушкинской статьи от ранних публикаций Свиньина: намеком, который стал ясен для нас лишь теперь и который был дан Гоголем, несомненно, с полным знанием дела.

*      *      *

"Расшифровка" анаграммы названия индейского племени в "Ревизоре" имеет еще одно интересное следствие. Совместно с реминисценцией из повести 1824 года, она, как мы сказали, служит указанием на фенимор-куперовскую традицию в русской литературе, основным проявлением которой к тому времени служил "шпионский" роман И.И.Лажечникова "Последний новик".

В той микросистеме действующих лиц гоголевской комедии, где эта анаграмма появляется, - она связана со столь же неприметно зашифрованным намеком на остзейское дворянство А.Х.Бенкендорфа в имени полицейского Держиморды. Ничего связанного с намеками на деятельность политической полиции тех лет в первом романе Лажечникова, казалось бы, нет; в нем изображается - деятельность другого ведомства, военной разведки.

Однако впечатление это - обманчиво. Роман этот с повестью 1824 года "Адо" - в которой мы находим и служащее прообразом имени гоголевского персонажа имя Держикрай, и преломление мотивов другой серии фенимор-куперовских романов, о Кожаном Чулке - роман Лажечникова с этой "ливонской" повестью Кюхельбекера связывает еще и МЕСТО ДЕЙСТВИЯ. Он носит второе название: "Завоевание Лифляндии в царствование Петра Первого".

Таким образом, само место действия романа "Последний новик", Остзейский край - имеет самое прямое отношение и к образованию сатирического прозвища полицейского у Гоголя (мордва - родственники "чухонцев", прибалтов, и в повести 1824 года, по воле автора, они ведут партизанские действия... в окрестностях Чудского озера!), и к происхождению Бенкендорфа.

Роман "Последний новик" тесно переплетен с предысторией творчества Гоголя, и прежде всего - его будущей поэмой "Мертвые души". Но к моменту появления комедии Гоголя у Лажечникова уже успел выйти второй роман: знаменитый "Ледяной дом".

Здесь все обстоит прямо наоборот: обращения к романам Фенимора Купера, в каком бы то ни было виде, здесь нет. Но сам исторический материал романа представляет собой не что иное, как один из наиболее известных эксцессов в истории полицейского произвола в России: казнь Волынского во времена "бироновщины", правления императрицы Анны Иоанновны (история, послужившая в свое время предметом также и для одной из "дум" Рылеева - "Волынский", 1822).

Оба же этих исторических лица прямо связаны с тем же географическим регионом: Анна Иоанновна - бывшая герцогиня курляндская, ее фаворит Бирон - носит титул нынешнего правителя этого герцогства.

*      *      *

Таким образом, два первых романа Лажечникова - составляют своего рода дилогию: один рассказывает о завоевании Петром I Прибалтики, другой - о том, какое значение ее присоединение получило... для будущей истории самой России.

Причем выражается это значение в данном случае - в появлении одной из самых мрачных страниц истории отечественного деспотизма; так что тематика этой дилогии служит самой настоящей параллелью и сатирическому изображению современного полицейского аппарата России в лице пушкинского "чухонца будочника Юрко", и "мордовским" ("чухонским") коннотациям имени гоголевского полицейского Держиморды.

Таким образом черточка пушкинской поэтики, логики создания художественного образа, столь проницательно подмеченная В.Н.Турбиным в именовании персонажа повести "Гробовщик", таила за собой, оказывается, целую линию, струю в истории русской литературы 1830-х годов: до сих пор вообще не замеченную исследователями!

У Лажечникова его романная "дилогия", представляющая эту линию, не получила продолжения: следующим его произведением стал роман из эпохи Ивана III "Басурман".

Однако мы уже отмечали, что вскоре появляется еще одно романное произведение, которое с первым романом Лажечникова роднит... неожиданно обнаружившееся в нем присутствие фенимор-куперовской традиции: а обнаружилось оно - на фоне повести 1824 года "Адо", поскольку представляет собой такую же, как в ней, адаптацию к соответствующим историческим и национальным условиям топоса романов о Кожаном Чулке - штурм крепости, форпоста цивилизации, дикими племенами кочевников.

Это произведение 1836 года, как мы теперь знаем, - не что иное, как роман Пушкина "Капитанская дочка" (впервые напечатанный в четвертом томе "Современника", вышедшем в конце этого года).

Он-то - и представляет собой как бы ТРЕТЬЮ ЧАСТЬ романной "трилогии", начатой романами "Последний новик" (1831-1833) и "Ледяной дом" (1835); триптиха, создававшегося ими обоими: Пушкиным и Лажечниковым. Присоединяя при этом к двум эпохам русской истории XVIII века, изображенным в романах Лажечникова, - третью: эпоху другой императрицы, Екатерины Великой и другого национального бедствия - не "бироновщины", но... "пугачевщины".

Причем служит ПРОДОЛЖЕНИЕМ не только тематически, но и - логически, художественно-концептуально: представляет собой АНТИТЕЗИС историческому материалу, легшему в основу "Ледяного дома"; противопоставляет эксцессу государственного деспотизма - эксцесс народного бунта.

"Остзейская" же тема, которая связывает, в свою очередь, между собой два первых романа этой "трилогии", - проецирует это художественно-историческое построение... на животрепещущую современность; объясняет, почему этот остзейский "шифр" был избран Пушкиным и Гоголем для сатирических намеков на современный им полицейский режим.

Стрела времени здесь прочерчивается очень отчетливо, прямо как на школьной доске (предназначенной для... "доброго молодца" царя Николая): остзейские немцы - полицейский террор - пугачевщина.

*      *      *

Но "намеками", как мы теперь видим, дело не ограничивалось! В 30-е годы, оказывается, было создано широкомасштабное историческое полотно, в котором - во всеуслышание и свободно обсуждались вопросы текущей политики, затрагивание которых в печати, казалось бы, было недопустимо по современным цензурным условиям.

Список имен полицейских чинов в гоголевском "Ревизоре" - представлял собой - как бы "принципиальную схему", показывающую: как и какие нужно соединить между собой произведения новейшей русской литературы - и под каким углом их рассматривать, чтобы получить эту широкую картину.

Мы теперь можем догадаться, в чем же был действительный смысл знаменитой реплики императора Николая I, присутствовавшего на премьере гоголевского "Ревизора"; фразы, произнесенной им (по свидетельству актера П.А.Каратыгина) по окончании представления: "Ну, пьеска! Всем досталось, а МНЕ - более всех!".

Эти слова показывают, во-первых, каким было восприятие рядового (с художественной точки зрения) современника Гоголя; ЧТО именно он слышал, различал в тексте его пьесы, в отличие от читателя - нашего современника. Вся эта совокупность, система намеков, которую мы с таким трудом реконструируем теперь в перечне этих четырех имен, - была ясна ему с первого взгляда.

Но не менее важно, что император сразу же сумел понять и оценить "доложенное" ему в этой конструкции положение дел в современной русской литературе; о том, что обсуждение общественно-политических проблем в государственном масштабе - велось, несмотря ни на какие воздвигаемые его режимом правления "умственные плотины".

И - будет вестись, просто по той причине, что иначе - нужно было бы "отменить", уничтожить существование русской литературы ВОООБЩЕ: оставив из нее одни лишь правительственные законодательно-административные акты (да и те бы, наверняка, сразу же наполнились подобными "шифрами").

*      *      *

Возможно, в указании на тот разрыв непрерывности в творчестве Лажечникова, отделяющий два первых романа писателя от следующего, - и состоит смысл эпиграммы Баратынского "Увы! творец непервых сил!..." (датированной 1838 годом и впервые напечатанной в сборнике стихов Баратынского 1842 года "Сумерки").

В рукописном варианте ее продолжение звучит так:

...На двух РОМАНАХ утомил
Ты кой-какое дарованье!

На этом-то основании исследователь (Б.Я.Бухштаб) и предположил, что эпиграмма эта относится к творчеству именно Лажечникова: потому как концовка первой половины стихотворения -

...Лишенный творческой мечты,
Уже, в жару нездравом ты
Коверкать стал правописанье!

- вполне могла относиться - к тем орфографическим новшествам, которые появились именно в третьем романе Лажечникова "Басурман" (вышедшем в свет в том же 1838 году) и, по замыслу автора, должны были приблизить письменную речь - к устной.

Согласно новейшей интерпретации стихотворения Баратынского (Н.Н.Мазур) оно может относиться... к Белинскому, поскольку он ко времени его появления - также выступил со статьями, в которых обсуждались перспективы реформы русского правописания (Лажечников в 1837 году также опубликовал статью, в которой изложил свои взгляды на орфографию, реализованные в "Басурмане").

В печатном варианте стихотворения - стоит именно то обозначение жанра, которое может относиться к Белинскому: "...на двух СТАТЕЙКАХ утомил..."

*      *      *

Но, возможно, между двумя этими истолкованиями адресата эпиграммы, как станет видно из дальнейшего... и нет противоречия: она относится - к им обоим, и при этом соотношение рукописного и печатного варианта - то есть... ЛИЦЕВОЙ и ОБОРОТНОЙ стороны стихотворения! - имеет у Баратынского ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОЕ значение; оно наглядно представляет соотношение двух этих литераторов - согласно той информации о них, которую хотел здесь донести до читателей, потомков поэт.

Вероятно, смене представлений об адресате эпиграммы у современных исследователей способствовало содержание второй части стихотворения. Литературная биография "творца" из первой его части - сравнивается здесь (почему-то!) с перипетиями... народного восстания в Неаполе XVII века:

...Неаполь возмутил рыбарь,
И, власть прияв, как мудрый царь,
Двенадцать дней он градом правил;
Но что же? - непривычный ум,
Устав от венценосных дум,
Его в тринадцатый оставил.

Причем этот революционный мотив здесь даже удвоен, как нельзя более приближен к СОВРЕМЕННОСТИ, актуален: исторические события эти послужили в 1828 году сюжетом написанной Обером оперы "Немая из Портичи", исполнение которой в Брюсселе в августе 1830 года... способствовало началу Бельгийской революции за освобождение от Нидерландов.

Фигура Белинского, лидера народно-демократического крыла общественной мысли в России, должна представляться взгляду исследователя, задумавшегося о таком сопоставлении, более подходящей объекту своего сравнения, чем фигура Лажечникова!

Однако теперь, зная, КАКОЙ именно перелом в творчестве автора "Последнего новика" и "Ледяного дома" знаменует эпиграмма Баратынского, В ЧЕМ этот перелом состоит, участие в КАКОМ проекте этого писателя он подразумевает, - можно согласиться с тем, что и фигура Лажечникова - как это ни парадоксально звучит, тоже вполне подходит для этого контекста.

В таком освещении даже, наоборот, оценка деятельности адресата теряет часть того негативно-сатирического заряда, который заключен в первой части стихотворения; речь в ней начинает идти не только о потере качества, но - о смене идейно-художественной ориентации творчества писателя, которая для этой потери качества служит смягчающим обстоятельством.

*      *      *

Предполагаемое нами, реконструированное из хрестоматийной реплики императора Николая понимание им гоголевского намека, подразумевающего характер и масштаб этого проекта, - ставит ведь вопрос и об отношении его к этому предприятию. А отношение это раскрывается, если мы будем учитывать обе стороны эпиграммы Баратынского, ее двуадресность - не просто как слагающуюся из догадок разных исследователей, а как входящую - в самый ее АВТОРСКИЙ ЗАМЫСЕЛ.

Тогда и окажется, что Белинский был - в определенном смысле НАСЛЕДНИКОМ Лажечникова: что и было предопределено... его биографией. В 1823 году, совершая инспекционную поездку, в качестве... РЕ-ВИ-ЗО-РА, - Лажечников (будучи тогда директором училищ Пензенской губернии) побывал в городе Чембаре. В то время там, в уездном училище 12-летним мальчиком учился Белинский. Лажечников заметил его, выделил среди остальных учеников и сохранил об этой встрече воспоминание.

Возможно, эта встреча имела и еще одно последствие. Возможно, встреча "ревизора"-Лажечникова с будщим идеологом революционно-освободительного движения в России и породила предание о том, как, полутора-двумя десятилетиями позже, проездом через тот же самый город Чембар Пензенской губернии, в нем остановился не кто иной, как сам государь-император Николай I. И... во всеуслышание заявил, что, в лице встречающих его городских чиновников, УЗНАЛ полный список действующих лиц гоголевского "Ревизора"!

Император Николай Павлович, где-то в конце 1830-х - начале 1840-х годов, словно бы совершает поездку по памятным местам жизни и творчества великого русского критика! Известно, что III Отделение, возглавляемое Бенкендорфом, выражающее волю царя, - покровительствовало в 1840-е годы... именно "Отечественным запискам", арене деятельности Белинского (об этом хорошо написано в книге О.А.Проскурина "Литературные скандалы пушкинской эпохи". М., 2000).

Теперь на этот исторический факт можно взглянуть - с иной стороны. Он означает не только то, что царское правительство хотело держать под контролем либерально-демократическое движение в России (как сделал вывод из рассмотренной им картины Проскурин), но и - тем самым признавало, что оно НУЖДАЕТСЯ в нем, в этом движении; что до сознания правительственных кругов, лично царя - доведена, ими воспринята идея о том, что это движение - все равно, вне зависимости от степени его легализации, будет существовать; что игнорирование его прав на существование - может только привести к эксцессам куда похуже "пугачевщины".

А именно это - и было целью того литературного "проекта" 1830-х годов, который Николай I увидел в зеркале гоголевского "Ревизора". От власти трудно ожидать логичности ее поступков; трудно рассчитывать на то, что она способна прислушаться ко сколь угодно разумным и убедительным доводам, которые ей могут быть приведены. И указанные нами особенности контакта властей с левым крылом русского общества в следующем десятилетии - показывают, что в этом случае - такое "чудо" произошло!

А вот почему оно произошло - причиной того могло быть только то, что этим "проектом" руководил человек, обладавший безусловной авторитетностью - если не для правительственных кругов, то лично для царя Николая. Положительная сторона "самодержавия" заключается в том, что в определенных случаях - этого достаточно.

И об участии такого человека в этом литературном предприятии, о таком влиянии этого человека на царя - нам известно: это и был автор заключительной части "трилогии", романа "Капитанская дочка" А.С.Пушкин.