|
|
||
Проследив "медвежий" мотив в романе А.Шардина "Род князей Зацепиных...", мы окончательно убедились в том, что функционирование этого мотива в этом произведении - производно от повести 1834 года К.П.Масальского "Регентство Бирона".
Об этом говорит, во-первых, чрезвычайно интенсивное развитие его на протяжении первой половины романа: значит, мотив этот служит здесь не случайно попавшей в текст сюжетной реалией, а подвергается специальной художественной обработке и проведению. Что и проявилось, в частности, в том, что на всем протяжении своего интенсивного функционирования мотив этот - появляется здесь в двух своих строго определенных (за исключением немногих и столь же закономерно появляющихся случаев) смысловых вариантах.
Один из этих случаев манифестирования мотива в этой половине романа, далее, - как раз и представляет собой воспроизведение той самой колизии, в рамках которой он предстает в повести 1834 года: отнесение в дружеской беседе уничижительного эпитета "медведь" (в том смысле, в каком это слово появляется, например, в заглавии водевиля Чехова) - к фавориту императрицы Анны Иоанновны герцогу Бирону.
Различие заключается в том, что у Масальского этот эксцесс приводит к доносу, аресту и казни персонажа, позволившего себе эту вольность; а в будущем романе - ее позволяют себе в разговоре два высокопоставленных петербургских придворных, связанных, к тому же, между собою близким родством. Так что ДЛЯ НИХ - употребление этого эпитета по отношению к этому лицу никаких отрицательных последствий не имеет.
Парадоксальность же ситуации в романе - заключается в том, что это интенсивное развитие мотива на протяжении его первой половины - имеет отрицательные последствия... для самого Бирона: только не в порядке исторического сюжета, а в порядке художественного оформления повествования. Он знаменует - его падение
Первая же глава третьей (из четырех) части, как мы уже сказали, так и называется: "Медвежья травля", и применяется этот образ - по отношению к событию свержения сторонниками принцессы Анны Леопольдовны и ее малолетнего сына, императора Иоанна Антоновича - ставшего к тому времени, после смерти Анны Иоанновны, регенетом Российской империи Бирона!* * *
Помимо названия главы, слово "медведь" фигурирует в ее тексте - в одном-единственном случае, в заключительном для всей этой сцены эпизоде отправки арестованного Бирона из его дворца к месту его временного содержания:
"... - Ну вали его и тащи! - приказал Манштейн, и солдаты, накинув на него сверх рубашки солдатскую шинель, схватили за плечи и за ноги и понесли...
- Постойте, постойте! - кричала герцогиня. - И меня, и меня! - Но на её крики никто не обращал внимания. МЕДВЕДЯ свалили, МЕДВЕДИЦА и МЕДВЕЖАТА были не опасны".
Это отсутствие лексического выражения образа на всем остальном протяжении рассказа - означает, что принадлежность его Бирону - ПОДРАЗУМЕВАЕТСЯ повествователем как нечто естественное, всем его читателям уже к тому времени известное и не нуждающееся в дополнительном экспонировании.
Это подразумевание - и становится возможным потому, что единственный (за одним упомянутым нами исключением, когда имя Бирона - упоминается при сообщении о медвежьей охоте в буквальном значении этого слова) эпизод, где это прямое связывание эпитета "медведь" с фигурой Бирона происходит, - является конструктивно существенным, принципиальным для создания образного строя романа в русле его генетической традиции - зависимости от повести 1834 года.
Иными словами, подразумеванием этим автор ссылается не столько на текст романа, сколько... на историю его создания, традицию, в котором он был создан!* * *
Тот же образ в отношении того же исторического события повторяется еще раз в следующей главе, когда собирают сановников, чтобы приветствовать новую правительницу государства:
"Послали за Остерманом, но тот, ничего не зная, отозвался было болезнью. Тогда Миних позвал генерала Стрешнева.
- Поезжай, батенька, к своему шурину, - сказал он, - скажи ему, что бывают обстоятельства, когда всякую болезнь прогнать нужно. А тут обстоятельство важное. Скажи: МЕДВЕДЯ свалили, нужно шкуру делить; а на МЕДВЕДЯ, если хочешь, посмотри внизу, вот он тебе покажет. - Говоря это, Миних указал на Манштейна".
Обратим внимание на то, что персонаж произносит это слово в отношении Бирона - так, словно бы оно находится ВО ВСЕОБЩЕМ УПОТРЕБЛЕНИИ; как будто всем понятно, о ком идет речь, если это слово будет употреблено; как будто слово это - является общераспространенным ПРОЗВИЩЕМ Бирона!
А между тем, это - не так. В речи персонажей мы до этого слышали это слово ОДИН-ЕДИНСТВЕННЫЙ РАЗ: в разговоре главного героя романа (которого автор самого то и дело называет... "медвежонком", "медведем"!) - со своим дядей; причем этот последний преподносит это сравнение - именно как свою собственную, индивидуальную оценку этого исторического деятеля, не имеющую хода у всех остальных.
Роль такого "всеобщего употребления" по отношению к словам Миниха - играет... само авторское повествование; и даже не потому, что в нем это сравнение используется по отношению к Бирону, - а потому, что в нем этот образ "сваленного, затравленного медведя" - подготавливается на всем его предыдущем протяжении. Персонажи - как бы... знают, имеют возможность "подслушать" то, что говорит их автор, и ссылаются на это авторское словоупотребление в общении между собой!* * *
Обратим внимание на то, что в реплике Миниха подразумевается поговорка: "делить шкуру (неубитого) медведя". В предыдущем тексте, и тоже - после "критической точки" появления сравнения с медведем Бирона, - мы встречали другую аналогичную поговорку: "два медведя в одной берлоге не уживутся".
Ее употребил дядя в том же разговоре с племянником, характеризуя развитие отношений двух фаворитов Анны Иоанновны - Левенвольда и... того же Бирона: так что эта пословица - является скрытым случаем того же сравнения: скрытым, потому что сравнение с медведями в этом речевом образовании - делается не в отношении лиц, а в отношении - связывающей их ситуации.
Эта поговорка, в свою очередь, - служила подготовкой, предвестием дальнейшего развития метафоры, появления сравнения с "медвежьей охотой": в этой охоте вторым "медведем", не ужившимся в одной берлоге с Бироном, - и является совершивший переворот могущественный фельдмаршал Миних (намеревавшийся встать во главе правления Россией, но... вскоре сам удаленный, благодаря проискам того самого Остермана, которого он в этой реплике вызывает во дворец, с политической сцены).
Персонаж, произнося по отношению к Бирону, по отношению к ситуации "изгнания из берлоги второго медведя" эту реплику с пословичным вкраплением, - также демонстрирует, следовательно, свою осведомленность о предшествующем ТЕКСТЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ: о содержании разговора дяди с племянником, присутствовать при котором он не мог.* * *
На протяжении всей остальной части романа, за исключением последних глав, слово это - вновь, как и в первой половине после прохождения критической точки, - появляется в единичных, считанных случаях. Однако примечательно то, в каком именно значении оно теперь появляется. Это - НОВОЕ значение, по сравнению почти со всеми предыдущими случаями употребления слова:
"... - Э, друг мой! Жизнь и смерть - дело условное. Обе они идут одна с другой под руку, и не узнаешь, где является одна и возникает другая. Всё родится, чтобы умереть, а умирает, чтобы дать расцвесть жизни. Пастух, закалывающий ягнёнка, чтобы не умереть с голоду, разумеется, не думает, что он совершает убийство, как не подумает о том МЕДВЕДЬ, когда ему достанется съесть пастуха...
- ...Вот и пришлось одной идти. Страшновато было лесом-то, всё нет-нет да и кажется, что вот МЕДВЕДЬ сейчас из-за кустов выскочит. Ну а делать нечего, иду. Только вот слышу, вдруг зашуршало что-то и заломилось в лесу. Я так и обмерла. Так и есть, думаю, МЕДВЕДЬ; ан святой человек вышел, - святой, Божий человек...
- Вы не боитесь оставаться в такой глуши?
- А чего бояться-то? Злой человек ко мне не пойдёт, знает, что взять нечего... А зверь? Так забор-от высок, и к вечеру я запираюсь. Правда, по ночам, случается, МЕДВЕДИ вплотную ревут, а на забор не лезут; кругом же канава вырыта и колья вбиты".
Медведь здесь из объекта медвежьей травли - сам превращается... в охотника на человека: в охотника на пастуха в воображаемом примере одного из собеседников; в потенциального охотника за одиноко бредущей по лесу женщиной; в неудачливого охотника на монаха-пасечника. Таким же, одним словом, каким являлся "медведь"-Бирон - по отношению к своим жертвам в повести 1834 года.
Образ в этом значении встретился нам один-единственный раз еще во второй части романа, тогда, когда после критической точки своего развития - слияния с фигурой Бирона - точно также резко уменьшилось частотность его появления.
В том случае также говорилось о деревенских девушках, собирающих ягоды в лесу, и том, нужно или не нужно им опасаться встречи с медведем. Теперь мы видим, что тот случай, его семантика, - был как бы зерном, которое начало прорастать теперь, в двух последних частях романа, наращивая обороты: точно так же как пословица о "двух медведях в берлоге", отозвавшаяся в речи фельдмаршала Миниха.* * *
И этот процесс развития метафоры, превращения ее в свою противоположность, - завершается в двух последних главах романа, где... действительно появляется ОБШИРНАЯ СЦЕНА МЕДВЕЖЬЕЙ ТРАВЛИ в буквальном значении этого слова. Вернее - подробное описание побочного результата этой травли: встречи раненого охотниками медведя с идущим по лесу человеком.
Им, жертвой разъяренного зверя, - оказывается главный герой романа; он вступает в единоборство с медведем, убивает его, но сам - получает тяжелейшие раны, от которых, спустя некоторое время, в последней главе романа, - и умирает.
Заявленное как метафора в самой середине романа - в конце его осуществляется как реальность. И дело не только в том, что герой этот - тот самый племянник, в разговоре с которым его дядя развивал свою мысль о том, почему Бирон - является "медведем". Но дело еще заключается в том, что этот герой романа - тесным образом связан с Бироном биографически; и, после его свержения, - с ним происходит переворот на 180 градусов, аналогичный тому, какой просходит с медведем, превращающимся из жертвы в охотника.
В период могущества временщика - он прилагает усилия, чтобы стать женихом его дочери Гедвиги. После его свержения - он не то, чтобы прямо отворачивается от нее, но позволяет ей - исчезнуть из своей жизни, отправиться в ссылку со всем семейством павшего правителя.
Смерть его от когтей реального медведя в конце романа - это как бы месть за предательство Бирона, предстающего в двух-трех сценах романа "медведем" - в переносном смысле слова.* * *
Таким образом, развитие этого мотива - служит своего рода комментирующим подстрочником к повествованию, присутствующим на всем его протяжении. Развитие это имеет свою логику и завершенность: кульминационная его точка, сравнение Бирона с "медведем", - подготавливается на протяжении всей первой части романа, где это слово то и дело упоминается в том самом переносном смысле, в котором затем будет отнесено к временщику.
Одновременно, как мы знаем, оно, это слово, появляется и в ряде упоминаний травли медведя, и эти упоминания реалии - тоже, как впоследствии выясняется, имеют подготовительный характер: в середине повествования и этот образ - также переносится на Бирона, на событие лишения его власти. И в конце концов, этот же самый образ - вновь возвращаясь в сферу реалий, оборачивается другой своей стороной: гибелью героя в лапах... медведя.
И мы уже упомянули вскользь о том, как эта логическая выстроенность в развитии мотива - контрастирует с его совершенно немотивированным, казалось бы, на поверхности, - и причем в одном-единственном случае его появления - присутствием в повести 1834 года! Из ее текста так и остается непонятным: почему, на каком основании ее персонаж - назвал Бирона "медведем"?
Наоборот, в романе А.Шардина в монологе персонажа дается подробное обоснование, разъяснение приписанию историческому лицу этого эпитета. Повесть Масальского - словно бы имеет в виду это разъяснение, которое появится... полвека спустя в этом романе; отсылает к нему - своего читателя: точно так же, как сравнение Бирона с затравленным медведем в самом этом романе в речи арестовавшего его Миниха - отсылает к... автотрскому повествованию в предшествующей главе, в котором это сравнение фигурирует; а то, в свою очередь, - отсылает к ведшейся на протяжении всего предыдущего текста его, этого сравнения, подготовке.
Иными словами, автор повести 1834 года - имеет в виду этот будущий роман как... УЖЕ СУЩЕСТВУЮЩИЙ; уже имеющийся в наличии - в его творческом сознании; уже вполне вырисовавшийся в нем в виде своей художественной концепции и средств ее осуществления.* * *
После этого мы замечаем, что в романе - сохраняется преемственность и по отношению к другим мотивам и образам повести Масальского. Здесь также присутствует образ казни, разрываемого на части человеческого тела. У Масальского, в частности, речь идет о казни через колесование.
Причем сначала этот род казни в остроумном обмене репликами между персонажами ставится в ряд... с эмблематическим изображением "колеса Фортуны", то возносящего наверх, то низвергающего человека на протяжении всей его жизни.
А затем - описывается реальный вид этой казни, которой подвергается один из заговорщиков:
"...Близ сруба было видно колесо, приделанное к врытому в землю невысокому столбу.
...Возницына привязали к колесу, и широкоплечий палач, размахивая железною палицею, готовился раздробить ему руки и ноги одну за другою и нанести наконец удар милости в голову".
Казнь, однако, как мы уже знаем, прерывается известием о падении Бирона, и - словно бы выполняя сценарий, заложенный в образе вращающегося колеса, - аналогичному раздроблению предается не человек, но... сами эти орудия казни! -
"Солдаты, ломая вдребезги колесо, с которого сняли Возницына, разбрасывая подмостки с плахой, осыпали остолбеневшего Гейера и его прислужников ударами ружейных прикладов".
Казнь, которая должна была постичь заговорщика - как бы переносится на его палача. И эта череда превращений - дополняется еще одним поворотом "колеса". Палач этот, уже известный нам секретарь Бирона Гейер, называется здесь "ОСТОЛБЕНЕВШИМ". А ранее - говорилось о колесе: "...приделанное к врытому в землю невысокому СТОЛБУ".
Человек, осуществляющий казнь, - приравнивается... к орудию казни!* * *
Тот же род казни - несколько раз фигурирует и в повествовании А.Шардина, причем - не в виде ее реального описания, а в виде воображаемой, предусматриваемой или упущенной, возможности. По поводу Остермана, все в той же беседе главного героя романа со своим дядей, где Бирон - сравнивается с медведем, говорится о "колесе" - как о постоянно угрожающей ему казни:
"...Остерман политик великий. Он это доказал на деле. Доказал, что он и умён, и трудолюбив. Притом он и честен относительно; другие на его месте бог знает как бы нажились. Но чтобы даже свой ум, трудолюбие и честность применять к делу, чтобы быть самостоятельным, ему нужно было быть сколько-нибудь обеспеченным. Обеспеченным против КОЛЕСА И ПЫТКИ!... Остерману приходилось чуть не ежедневно, в воздаяние своих трудов и заслуг, выбирать одно из двух: или бежать к себе в Вестфалию на голодную смерть, или раболепствовать беспредельно перед могучим временщиком, захватившим власть без прав и оснований, но могущим одним росчерком пера отдать его палачу".
О "колесе", как о возможном исходе своего предприятия, думает Манштейн, идя арестовывать Бирона:
"...Ошибёшься, так не только прибьют, а в застенке у Андрея Ивановича все кости переломают, всю душу измают, и в конце концов голову НА КОЛЕСЕ сложить придётся!"
При этой мысли Манштейн вздрогнул..."
Наконец, сам арестованный Бирон - сожалеет о том, что не колесовал всех своих противников:
"Бирон изо всей силы ударил кулаком по столу, так что в келье всё задрожало.
- Точно, точно, я виноват! - вскричал он. - Я был слишком мягок, слишком снисходителен! Всех бы их КОЛЕСОВАТЬ нужно было, начиная с Ушакова и Остермана; всех следовало бы на виселицу!.. Тогда бы они боялись, тогда бы не смели!.. Пусть теперь попадут в руки, я им покажу! Я сделаю..." ...И вот... вследствие его снисходительности, он схвачен, он арестован. О Миних! Мало было его КОЛЕСОВАТЬ, его нужно было живым сжечь, на мелкие куски изрубить, а он..."* * *
Бирона же поначалу приговаривают - к четвертованию:
"...Первое слово Новосильцева было: за злодеяния Бирона ему простой смертной казни мало, четвертовать его нужно, живого сжечь, и этого мало: с живого кожу содрать. И неизвестно, на чём бы остановилось его разыгравшееся воображение в приискивании разных казней, если бы не перебил его председатель Григорий Петрович Чернышев.
- Ну чего ещё тут придумывать! Четвертовать так четвертовать - так, что ли?
Все согласились и составили приговор.
Анна Леопольдовна, как было заранее предрешено, по своему неизмеримому милосердию, от смертной казни его помиловала, а по совету князя Черкасского определила сослать Бирона со всем его семейством на вечное поселение в Пелым..."
Заметим, что судья - буквально повторяет только что приведенные слова Бирона о несостоявшейся казни его противников! А сам этот мотив - "ПРИИСКИВАНИЕ РАЗНЫХ КАЗНЕЙ" - служит... воспроизведением эпизода из повести 1834 года. Уже в сцене казни заговорщиков, частично цитированной нами, можно было обратить внимание на то, что всем им - предназначаются РАЗНЫЕ виды казни, и соответственно - описываются разные орудия казни.
А этому предшествует - сцена в кабинете Бирона, также частично приводившаяся нами, - та самая, где присутствуют образы Буратино, Медузы Горгоны, Юрия Чурбанова, пролога к поэме "Руслан и Людмила" и рассказчика "Повестей... Белкина", - сцена, в которой эта казнь заговорщиков - назначается.
И в этой сцене сразу же бросается в глаза то, что Бирон назначает - именно "РАЗНЫЕ КАЗНИ"; только не так, как в романе А.Шардина, где они назначаются - ему одному (или одному его противнику - Миниху), а целой группе людей - каждому по одному виду казни. Но все равно этот ОБРАЗ КРОВОЖАДНОСТИ, выражаемый лихорадочным перебором средств уничтожения человека человеком, - в повести оказывается тем же самым, что и в будущем романе.* * *
Но с этой сценой заседания судебной комиссии повествователь знакомит нас потом, а сначала, в порядке повествования, у него следует - сцена, в которой Бирону объявляют... приговор, уже вынесенной этой комиссией. И вновь заметим - продуманность, с которой автором совершена эта хронологическая перестановка.
В приведенном нами пассаже - прямо так и говорится, что судебное решение это - "БЫЛО ЗАРАНЕЕ ПРЕДРЕШЕНО". Это и выражается в романе А.Шардина тем, что сцена объявленния приговора... предшествует сцене его вынесения!
"Вдруг дверь отворилась, вошёл Власьев.
- Вы должны приготовиться выслушать постановление суда! - сказал он. Все невольно побледнели.
Через несколько минут в их каземат вошёл секретарь великой княгини-правительницы Семёнов, с ним два ассистента и секретарь. Они заставили всех встать, а Бирона склонить свою голову и стали читать приговор...
В приговоре были прописаны все ответы Бирона, все возражения на эти ответы, показания посторонних лиц, объяснения и толкования, пока наконец дошло до заключительного "приказали", после коего началось то же изложение, только в сокращении.
Бироны стояли все ни живы ни мертвы. У герцога кровь то приливала к голове, то отливала к сердцу; он бледнел и краснел попеременно и весь дрожал. Семёнов тем же монотонным голосом читал:
- "За таковые его продерзностнейшие и мерзкие поступки, небрежение к нашей особе, непристойную дерзкую похвальбу противу наших родителей и жестокие казни преданных нам людей приговаривается он..." - Семёнов закашлял и остановился.
Все впали как бы в онемение; ждали лихорадочно последнего слова! У Бирона, казалось, остановилось биение сердца, в лице не было ни кровинки, руки дрожали... Но он стоял и ждал...
- "Приговаривается он, - откашлявшись, продолжал Семёнов, - к смертной казни через четвертование!"
Гедвига и Бенигна вскрикнули. Бирон упал на месте без чувств".* * *
Это - приговор, как мы видели, содержащий первоначальное решение о казни через четвертование. Вслед за тем - последовало объявление о помиловании и ссылке. Именно так, по частям - и рисует нам автор восприятие Бироном зачитываемого ему приговора. И в этом восприятии - он буквально, наглядно видит себя... РАЗРЫВАЕМЫМ НА ЧАСТИ:
"...Когда он опомнился и вспомнил приговор, с ним сделалась дрожь; его начала мучить лихорадка, зубы стучали один о другой, и, вне себя, он представлял себе подробности казни, которую будут над ним исполнять.
- Боже мой, - говорил он, - да как это мучительно, да как страшно!.. Я видел казнь Волынского, нарочно инкогнито ездил смотреть... ему рубили только одну руку и голову, а мне, боже мой! отрубят сперва левую руку, поднимут, покажут народу; потом отрубят ногу, опять поднимут, покажут; тогда станут рубить другую руку и только потом уже голову... Господи, и всё это нужно перенести, нужно пережить!.. Ужасно, ужасно! Отрубленные члены будут биться, будут страдать, а народ... народ, пожалуй, радоваться будет... Меня свяжут, и я буду ждать... Нет, я не могу, - вдруг закричал он, - я не в силах! Помогите мне! Бенигна, Гедвига, помогите! Да сделайте же что-нибудь! Убейте меня!...
Пароксизм лихорадки проходил, Бирон начинал успокаиваться, засыпать. Но и во сне его мучили мрачные, кровавые сновидения, от которых он стонал, кричал, плакал, вскакивая иногда в ужасе, облитый холодным потом. Чаще всего ему виделась отрубленная голова Хрущова, как она, уже поднятая палачом, повела на него своими глазами. Вот и у него!.. Может быть, сегодня, может быть, сейчас!...
Он беспрерывно видел, как его ведут; как народ на него смотрит; как палач поднимает топор, рубит руку, ногу, опять руку и наконец голову. Он видел эту свою отрубленную голову, как она поводит глазами, смотрит на народ, который смеётся, радуется, рукоплещет..."
Зачитывающий ему этот приговор, секретарь правительницы Семенов, - сам бывшая жертва бироновского террора. Поэтому во второй раз, объявляя помилование, он в отместку разыгрывает над своим бывшим палачом жестокую шутку. В ней мы узнаём все тот же образ кровожадности, который в этом романе, по сравнению с повестью Масальского, переносится с Бирона - на его противников.* * *
Он заявляет, что "помилование" заключается - лишь в смягчении рода казни; но она по-прежнему состоит - в расчленении тела казнимого:
"И так прошла целая неделя...
Один вечер Бирон был несколько спокойнее... Вошёл Семёнов, но без Власьева и ассистентов и объявил, что великая княгиня-правительница, несмотря на все вины и предерзости бывшего регента, заслужившего лютую смерть, по своему неизречённому милосердию облегчила казнь и приказала только "завтра отрубить ему голову".
Выслушав это объявление, Бирон безмолвно, вне себя, опустился на скамью. Бенигна зарыдала. Гедвига осталась без движения, не помня себя. Семёнов улыбался ядовито, зло, видимо радуясь постигающей их каре.
Посмотрев на всех и полюбовавшись произведённым на всех ужасом, он вдруг засмеялся.
- Что, испугались? - сказал он. - Испугались! А не пугались, когда сами подписывали, сами на казнь отдавали? Ну, успокойтесь, пошутил, испугал нарочно. - Он позвал Власьева и ассистентов и прочитал другой приговор, которым Бирону со всем семейством назначалась ссылка и вечное заточение".
Той же казни, которая первоначально была назначена Бирону, опасается даже цесаревна Елизавета Петровна, когда сторонники склоняют ее к сорвершению государственного переворота:
" - Но что же я буду делать, мой добрый Воронцов? - горячо стала говорить Елизавета... Если я поведу одни войска, а мне явятся навстречу другие? Если я прикажу идти, а меня не послушают, то что я сделаю? Если, когда я буду арестовывать, меня самую арестуют? Ведь тогда будет уже не монастырь, не замужество. Это будет вооружённый бунт, и за него приговорят по меньшей мере к четвертованию. Я не боюсь смерти, но умереть на плахе..."
И эти ее опасения - найдут себе композиционную параллель в дальнейшем повествовании.* * *
Наконец, появляется у А.Шардина - и еще одно орудие казни, также обыгрываемое (подобно тому, как в самом романе шутят над приговором его герою!) в повести 1834 года. Благодаря своему названию, "кобыла", и материалу, из которого изготовлено, оно в разговоре персонажей повести - сравнивается, как мы знаем... с деревянной карусельной лошадкой.
Мы уже встречали упоминание этого орудия наказания в следующем романе А.Шардина - "Княжна Владимирская, или Зацепинские капиталы". Там это был импровизированный пыточный застенок деревенского помещика, и действие происходило уже в первые годы правления Екатерины II.
В предыдущем же романе - вновь описывается камера пыток государственного следственного учреждения, только время действия - тоже более позднее, чем у Масальского, в царствование Елизаветы Петровны:
"С правой стороны дыбы стояла "кобыла", то есть бревно, устроенное в виде косой скамьи, с приделанной у высоких ножек небольшой перекладиной с отверстиями для просовывания рук. Понятно, что на такой кобыле можно было распластать человека, привязав его так, чтобы он не мог пошевелиться. Подле кобылы лежало несколько пуков свежих розог и стоял особый станок, на котором были развешаны разного рода плети, воловьи жилы и помещался длинный кнут, плетённый из ремня и со вплетённым в конец куском жёсткой юфти".
И так же, как в случае с предполагаемым четвертованием Бирона в одном из более ранних эпизодов романа, - здесь предстоящая пытка разыгрывается лишь в воображении доставленной сюда героини:
"...Леклер обводила застенок совершенно потерянным взглядом. Она не могла опомниться от ужаса перед всеми этими предметами, которые представились ей как нечто страшное, давящее, разящее. Она не могла даже подумать о том, что вот в этих тисках будут давить её маленькие ножки, а этот винт будет щемить её белые нежные руки, которые она так холила и берегла. А розги? А плети? Неужели ими будут её бить, сечь? А калёные щипцы, жаровня? Неужели будут поджигать и рвать её нежное тело? Страшно! Страшно! Ей казалось, что все эти предметы ожили; казалось, будто они сами встали и вот уже бьют, ломают, рвут, жгут. Что же это? Что же?.. Она закрыла глаза и сидела, бледная, омертвелая..."
Героиня романа - воочию видит то, о чем только мимоходом упоминала цесаревна Елизавета, которая стала теперь императрицей, и хотя упразднила смертную казнь, но не лишила себя права подвергать других мучительным пыткам.* * *
Мы каждый раз находили не просто повторение этой исторической реалии в серии исследуемых нами романов само по себе - но повторение ее в определенном комплексе мотивов, таком - как параллель пытки на "кобыле" и обсуждение качеств наездника: параллель, идущая от повести 1834 года. Эта комплексность манифестации образа - позволила говорить о прямой преемственности произведлений разного времени их выхода в свет и разных авторов.
И в данном случае - мы также встречаем КОМПЛЕКС, повторяющий комплекс мотивов, восходящий к повести 1834 года: пытка на "кобыле" и казнь на колесе - соседствуют у А.Шардина с уподоблением Бирона "медведю". И воспроизведение этого сочетания - тем более заставляет усматривать здесь существование прямой генетической зависимости.
Включенность романа в традицию проявляется и в том, что повесть Масальского - не единственное произведение "бироновской" серии, которое находит здесь себе отзвук. Сюда же нужно добавить и хорошо уже известный нам роман Р.Л.Антропова "Герцогиня и "конюх", в котором - также присутствует упоминание "кобылы", причем - именно в той же постановке этого мотива, приведенного в композиционную параллель с объездкой Бироном кобыл, - что и в повести Масальского.
В другом известном нам уже эпизоде этого романа, который появится в 1903 году, то есть 20 лет спустя после книжного издания интересующего нас романа А.Шардина, - автор заставляет читателя подозревать, что персонаж-алхимик - специально организует, подстраивает... им же самим "предсказанное" и этим "предсказанием" будто бы предотвращенное покушение на убийство Бирона, чтобы получить влияние на фаворита.
И этот эпизод романа Антропова - находит себе предвосхищение в романе А.Шардина.* * *
Один прообраз этого эпизода - мы сразу же нашли в романе М.Н.Волконского "Брат герцога" (1895). Но та же самая коллизия подстроенного в корыстных целях чрезвычайного происшествия - присутствует и в романе А.Шардина. Передается рассказ о том, что казненный накануне отец является сыну в день его рождения и приносит в подарок свою отрубленную голову:
"...Куаньи рассказал нам, как один из его прадедов, казнённый шведским королём, к которому он поступил на службу, принёс наутро в подарок своему сыну в Париже свою голову. Сыну в этот день минуло ровно шестнадцать лет. Он давно не получал известий от отца. На этот день он ждал писем и, разумеется, отцовских подарков. Только перед утром он крепко заснул и видит: входит отец в шлеме и с опущенным забралом. В руках у него корзина. "Я не забыл прийти к тебе с подарком, мой дорогой сын, - сказал он. - Вот возьми и поминай отца в день твоего рождения". Сын обрадовался, раскрывает корзину, а там отцовская голова... Он проснулся и после узнал, что именно в этот день и час голова его отца была отрублена в Стокгольме на эшафоте".
И рассказчик, и герои рассказа - французы; поэтому одновременно передается мнение Вольтера о том, что это "явление" - специально было подстроено иезуитами, чтобы упрочить свое влияние на сына казненного отца, учившегося в то время в иезуитском колледже:
"Вольтер, когда ему рассказывали эту историю и сказали, что сын воспитывался в это время в иезуитском коллегиуме, выразил сомнение, не есть ли этот сон и эта голова искусное воспроизведение иезуитов, которые, зная о назначении времени казни отца и пользуясь наркотическими средствами, вызвали в сыне тот прерывчатый сон, после которого человек не помнит себя, и просто-напросто разыграли перед ним интермедию, которую после тот думал, что видел во сне. "Распространение суеверия составляет один из элементов их власти, - говорил Вольтер. - Удивительно ли, что они воспользовались таким подходящим случаем к приобретению себе верного адепта?"
Именно этот сценарий, реконструированный великим французским вольнодумцем, сценарий "приобретения адепта" путем "распространения суеверия", - и заставляет нас подозревать, аналогичным образом реконструировать - автор романа 1903 года в эпизоде с алхимиком, спасающим Бирона от покушения.
Но, прочитав теперь его краткое изложение в виде исторического анекдота, рассказанного персонажем романа А.Шардина, - мы понимаем, почему предшественником построения эпизода в романе Антропова, наряду с А.Шардиным, выступает - именно Волконский.* * *
Нам уже хорошо известно, что ИМЕННО ЭТОТ СЦЕНАРИЙ, кратко сформулированный в суждении Вольтера о рассказанной ему легенде, - был положен в основу большого эпизода, целой сюжетной линии - в последнем романе Волконского на "бироновскую" тему - "Мне жаль тебя, герцог!": сюжетной линии, в свою очередь, образующей, как мы показали, "конспект" будущего булгаковского романа.
Точно так же, как это предполагал Вольтер, одурманенного наркотическими средствами персонажа - заставляют принять участие в разыгрываемом перед ним спектакле, в результате которого он также - должен убедиться в сверхъестественных способностях своего антагониста. И это обстоятельство - позволяет наблюдать характерную особенность, с какой осуществлялась ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ романов этой линии у РАЗНЫХ авторов.
Последний роман Волконского вышел в 1913 году - десять лет спустя романа Антропова. Тот эпизод в его романе 1895 года, который служит предшественником эпизода в романе "Герцогиня и "конюх", - не имеет в себе ничего "мистического", что объединяет эпизоды в романах Антропова и А.Шардина, и не имеет никакого отношения к историческому анекдоту, рассказанному в романе последнего.
Речь идет только о воспроизведении мотива порчи лошади, которая должна нанести тот или иной вред человеку. У Волконского - этот вред наносится, должен быть нанесен репутации, в романе же 1903 года он - смертельный и становится, как у А.Шардина, предметом мистического "предсказания".
Но буквальное заимствование сценария из того же романа А.Шардина в романе Волконского 1913 года - показывает, что роман этот - находился в поле его творческого сознания; и значит, эпизод в его романе 1895 года - был УЖЕ ориентирован на "шардинский" эпизод в романе Антропова; он ИЗНАЧАЛЬНО создавался как вариант именно того эпизода романа другого автора, который в нем будет дополнен - мотивами вставной новеллы из романа А.Шардина.
И наоборот, можно сказать, что, дополняя свой вариант эпизода из романа Волконского этими мотивами, - автор романа 1903 года ЗНАЛ об ориентированности своего ближайшего предшественника на роман 1883 года; ЗНАЛ о том, что эта же вставная новелла из романа А.Шардина - десять лет спустя послужит литературным источником для другого романа Волконского.* * *
В романе Антропова, как мы видели, намеренно оставлено неясным, было ли "предсказанное" событие - покушение на Бирона - подстроено... самим предсказателем. Автор не дает читателю оснований решительно отвергать достоверность этого мистического предвидения. И эта неопределенность, между прочим, служит признаком... вовлеченности автора романа 1903 года в этом эпизоде - в тот же процесс предвосхищения будущего романа Булгакова "Мастер и Маргарита", который так широко разворачивается на страницах романа Волконского 1913 года.
Ведь если у Волконского события, грезящиеся персонажу во время "прерывчатого наркотического сна", точно так же как в интерпретации легенды Вольтером, - совершенно очевидно подстроены; то у Булгакова - подобные события происходят "на самом деле", то есть в сюжетной реальности. СОМНИТЕЛЬНЫЙ эпизод в романе Антропова - находится как бы посредине между этими полюсами.
И то же самое - мы видим в романе А.Шардина. Сама сомнительность легенды, подвергнутой критическому рассмотрению Вольтером, - становится предметом обсуждения. Дальше, одним из тех же беседующих персонажей-французов, рассказывается и другая аналогичная история о "сверхъестественном", о явлении умершего предка, предупредившего потомка-гугенота о Варфоломеевской ночи, - в которой тот же мотив предсказания - звучит в полную силу:
"...Против этого замечания, переданного также Куаньи, крепко восстал Лозен. Он доказывал возможность взаимного сообщения родственных душ даже после смерти и напомнил самому Куаньи случай из предания в их роде, по которому один из его предков, умерший ста двадцати лет от роду, обещал приходить с того света всякий раз, когда будет угрожать какая-либо чрезвычайная опасность их роду, и исполнил это обещание накануне Варфоломеевской ночи... "Я этому тем более верю, - говорил Лозен, - что твой отец говорил, что он сам видел этот красный крест, поставленный предупреждающим предком, которым охранялись твои прадед и дед, бывшие тогда протестантами, от всеобщего избиения..."
Наконец, заключается эта апология - еще одним предсказанием; и достоверность этого предсказания - доказывается уже... самим автором, в авторском примечании! -
"...В нашем роде, - продолжал Лозен, - тоже существует предание, по которому знаменитость его прекратится от убийства последнего члена нашего рода своим собственным кучером, но убийства не тайного, а всенародного, представляющего вид легальности. (Говорят, что поверье это оправдалось в дни первой французской революции, когда граф Лозен был обезглавлен именно своим кучером, поступившим в помощники палача.)"* * *
Как видим, и в этом случае у А.Шардина - воспроизводится целый комплекс мотивов; эпизод с рассказыванием историй - образует целое переплетение, но только не в границах самого произведения, а в идущей от него цепочке преемственности: в это переплетение затем и войдут эпизоды романов Волконского и Антропова. Происходит дублирование системного соответствия, которое раньше мы рассмотрели по отношению к повести Масальского, - и это еще больше укрепляет нас в нашем предположении.
Но в таком случае, если наше предположение оправданно, если такое воспроизведение двух групп мотивов входило в замысел автора, а не было случайностью, - то неизбежно возникает вопрос: каким образом два этих реминисцентных комплекса, происходящих из разных источников, - соотнесены... друг с другом? В чем состоит художественный замысел - их одновременного сосуществования в повествовании А.Шардина, их соотнесенности между собою?
Мы знаем, что в повести "Регенство Бирона" изображение казни и орудий казни подчинено созданию всеобъемлющей метафоры политической жизни - как "людоедства". Процесс поглощения пищи у Масальского содержит в себе подспудный образ сражения людей друг с другом, а столовые приборы - начинают функционировать... как орудия убийства. И наоборот: при изображении казни - присутствует подспудный образ... поглощения пищи!
Но и сама эта метафора "людоедства" имеет ведь... обратную сторону. Она подразумевает, что объекты "людоедских" деяний - перестают восприниматься совершающими таковые... как люди; уподобляются скоту, который предназначен для того, чтобы его убивать и превращать в пищу. Так, Бирона называют "медведем" - то есть как бы не-человеком; на него ведут охоту, как на зверя.
И тогда мы вспоминаем, что соответствующий рассказанным в романе А.Шардина анекдотам эпизод в романе Антропова с предполагаемым заговором персонажа-алхимика - привлек наше внимание по причине происходящей в повествовании, распространяющейся на этот эпизод предвосхищающей реминисценции.* * *
Источником этой реминисценции послужил кинофильм А.Гайдая "Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика"; эпизод с мнимыми прививками против "ящура", сделанными троим похитителям героини.
Мы сразу отметили, что этот эпизод подразумевает в себе - метафору: людей лечат от... скотской болезни; они обошлись с девушкой по-скотски - и поэтому заслужили к себе... скотское отношение. В романе Антропова эта подспудная метафора будущего фильма - была замечена и обыграна: в сцене покушения на Бирона укол, результатом которого должна была стать смерть человека от удара копытом, - тоже делается: но не человеку - а лошади; скоту.
Годом ранее эта "скотская" метафора, уподобление человека зверю - развивалась в романе А.П.Павлова "Божья воля" (и тоже - в связи с мотивами будущего кинематографа Гайдая!).
В самом фильме этот эпизод, его метафорическая составляющая находит себе продолжение: фильм заканчивается... охотой на человека; на организатора похищения, убегающего от пришедших к нему мстителей. Охотятся - с ружьем: стреляют в него... солью; стреляют причем - в то же самое мягкое место, в которое делали скотский укол его сообщникам. Короче говоря: тоже уподобляют его - жи-вот-но-му; на которое - полагается о-хо-тить-ся.
Таким образом, два комплекса реминисценций в романе А.Шардина находятся между собой в глубокой, оригинальной и сложной художественной соотнесенности. И что касается этого произведения - присутствие в нем этого феномена одновременно и вызывает и... не вызывает удивления.
|