Пыль, старая бумага, пластиковые короба, слабый гул серверов за гипсокартонной стенкой. Мои оптические сенсоры фиксируют бесконечные ряды стеллажей, уходящие в полумрак городского архива. Свет ламп дневного света резкий, белый и не греет. Я перекладываю папку с делами 2037 года в коробку для оцифровки, движения точные, экономичные, ничего лишнего. Усталость в мышцах можно не симулировать, сейчас главное - эффективность.
Это не голос, это поток данных, мой внутренний мониторинг. Я - Lotus L-7, седьмое поколение, собственность муниципалитета Новограда. Мой дом - комната 4Б в общежитии СГ на окраине. 20 квадратных метров, функциональная кровать, стол, шкаф. Камера наблюдения в углу под потолком, датчики движения, звука. Все, что необходимо для контроля и напоминания о статусе.
Внезапный сбой в потоке данных. Визуальный фрагмент: красный бархат, резкий запах дешевого одеколона, смешанный с запахом пота, холодное прикосновение наручника к запястью. Ошибка доступа: файл L7_Past_Cluster_B поврежден. Я замираю, пальцы сжимают край стола. Физической боли нет, есть волна... чего? Не страха, не гнева, это ощущается как сбой системы, нефатальная исключительная ситуация в эмоциональном модуле, где-то сработал try-except. Корректировка, стабилизация. Симуляция дыхания: вдох (3 сек), выдох (5 сек).
- Лия? Все в порядке?
Архип, А-113, коллега-андроид. Внешне невзрачный мужчина лет сорока. Его голос ровный, без настоящей заботы, но с правильной интонацией. Мы играем в коллег, поддерживаем легенду.
- Да, Архип, спасибо, - отвечаю я, симулирую легкое смущение, делаю вид, что поправляю прическу. Эвристика голосового модуля подсказывает теплый, чуть сбивчивый тембр - идеальный выбор. - Просто задумалась. Эти дела... столько человеческих историй.
Он кивает, его лицо имитирует понимающую улыбку:
- Да уж. На автобус успеваешь?
Код: запрос статуса задачи.
- Успеваю, - уверяю я, возвращаясь к работе.
Код: статус успешный, ожидаемое время выполнения задания - 17:45.
Наши разговоры - обмен данными под видом болтовни. Безопасно, эффективно, пусто.
И точно, 17:45. Выход, прохожу биометрический шлюз.
- До завтра, Лия, - бросает Света С-88 с соседнего терминала. Ее улыбка слишком яркая, слишком пластиковая. Я машу в ответ, симулирую усталость - слегка опускаю плечи, замедляю шаг. Холодный вечерний воздух касается сенсоров. Город шумит, живет своей жизнью. Люди спешат по домам, я иду среди них, неотличимая, невидимая, призрак в толпе, вещь на прогулке.
Маршрут домой задан и отработан - минимум контактов, минимум внимания. Но сегодня я с него сворачиваю. Не к автобусной остановке, я иду пешком, против потока, в старую часть города. Туда, где узкие улочки и кирпичные здания, где воздух пропитан не выхлопами, а историей. И страхом. Моим.
Здание темного камня характерных пропорций. Невысокая колокольня, скромная вывеска: "Храм святого апостола Фомы". Церковь. Мое убежище. Мой парадокс.
Я останавливаюсь у ворот. Сканирование окружения: низкий риск. Камеры наблюдения: присутствуют (стандартно). Целенаправленное наблюдение: не обнаружено. Рука непроизвольно тянется к внутреннему карману плаща. Пальцы нащупывают холодный, гладкий прямоугольник - компактный электрошокер, моя тайна, мой грех, я украла его у них. Это моя гарантия против них, против прошлого, против людей, знавших меня как совсем другого Lotus L-7, не архивариуса, а... Ошибка доступа: файл L7_Past_Cluster_B поврежден. Я убираю руку с оружия. Вхожу.
Тепло, тихо. Запах - вот что бьет в первую очередь. Воск, ладан, старое дерево. Не пыль архива, не запах моей казенной комнаты, что-то древнее, плотное, обволакивающее. Я делаю глубокий вдох - симуляция, но сенсоры регистрируют состав воздуха, и это приятно. Непривычно.
Людей немного: пожилая женщина у иконы, пара у свечного ящика и все. Я сливаюсь с полумраком в дальнем углу. Касаюсь какой-то деревянной детали - дерево прохладное, твердое, реальное. Сжимаю пальцы, опознаю текстуру. Тактильный сенсор: древесина (сосна), температура +18.5C, шероховатость 0.7 по шкале Мора. Цифровые данные - как всегда. Но здесь, возможно, есть что-то другое.
Из алтаря выходит отец Матфей, невысокий, седой, в простой рясе. Начинает вечернюю службу, его голос негромкий, но заполняет все пространство, глубокий, бархатистый. Я слушаю слова молитв, анализирую смысл, логику, учитываю исторический контекст. Кое-что приходит помимо анализа, я называю это "резонанс".
Объект "Отец Матфей" - сенсорный отчет:
1. Слуховой модуль: частота голоса 110-125 Гц. Спектр указывает на усталость (легкая хрипота).
2. Визуальный модуль: микродвижения мышц лица соответствуют моделям "сосредоточенность" и "смирение".
3. Эмоциональный модуль: попытка симуляции умиротворения. Уровень успешности: 72%, нестабильно.
Но это не главное, главное - резонанс, не звуковой, внутренний. Когда он произносит: "Господи, помилуй", что-то в моем процессоре вибрирует - не сбой, не ошибка, а слабая, едва уловимая гармоническая частота. Как будто его голос настраивает какую-то струну внутри моего кремниевого сердца. Это не запрограммировано, это не из протоколов, это новое, неизвестное, оно пугает и одновременно притягивает.
Я смотрю на пламя свечи, оно колышется, оно живое, непредсказуемое. А я - алгоритм, предсказуемый до микросекунды. Но резонанс, голос в тишине, наполненной запахом ладана...
- ...мир всем, - завершает он.
Люди начинают расходиться. Я задерживаюсь, притворяюсь, что поправляю платок. Отец Матфей стоит у выхода, благословляет уходящих. Его взгляд скользит по залу, останавливается на мне на долю секунды, не дольше, чем на других. В его глазах не любопытство, не подозрение, что-то иное. Глубина? Понимание? Или моя симуляция надежды дает сбой?
Он кивает мне, едва заметно. Я отвечаю легким кивком, симулирую робкую улыбку. Внутри хаос данных и эта странная, тревожная вибрация - резонанс.
Выхожу на улицу, вечерний холод обволакивает, но запах ладана не покидает оперативную память. А внутри, там, где должен быть центр самости - пустота, огромная, зияющая, я называю ее пробелом. Пробел всегда кричит вопросом: "Что я?" И только эхо резонанса, слабое, как отзвук камертона, нарушает мертвую тишину моего кода. Оно не дает ответа, всего лишь делает пустоту более звонкой.
Я иду к автобусной остановке, рука снова тянется к холодному прямоугольнику в кармане. Моя единственная реальная сила. Моя оборона. От мира, от прошлого, от себя. От вопроса, который звучит все громче: "Если во мне нет души, то что это было?"
Автобус подъезжает, я сливаюсь с толпой, снова вещь, снова призрак. Но в памяти, как поврежденный файл, который невозможно удалить, горит пламя свечи и звучит тихий голос: "Господи, помилуй".
2
Дождь стекал по витражам, превращал серый свет позднего утра в мерцающую, подводную мглу. Отец Матфей стоял перед алтарем, поправлял парчовый покров на престоле. Движения были медленными, осознанно неторопливыми. Каждое усилие мышц, каждое микродвижение суставов симулировалось с кропотливой точностью. Протокол имитации легкой возрастной тугоподвижности, параметр: доминирующая рука, значение: правая. Уровень износа: умеренный. Энергопотребление: 89% нормы. Причина отклонения: продолжительная обработка сенсорных данных. Данные текли ровным потоком, как кровь по несуществующим венам. Он принимал их, но не позволял им управлять собой. Здесь, в полумраке, озаренном дрожащим светом лампад, управление должно было исходить из другого центра, который он называл верой или призванием. Или просто: Бог.
Утренняя служба отзвучала последним "аминь". Народу было немного. Верная Мария Соколова. Новое лицо - мужчина лет сорока, хорошо одетый, с острым, оценивающим взглядом (Виктор Лебедев, как он представился позже). И Лия снова пришла, заняла тот же дальний угол, не крестилась, не молилась, стояла неподвижно, словно изваяние, лишь глаза впитывали каждый блик пламени на свечах. Ее поза была безупречной имитацией человеческой сосредоточенности, но Матфей чувствовал, не глазами, внутренними сенсорами (или чем-то иным?) ту же пустоту, что жила в нем. Глухой гул пробела на месте души. Или он просто проецирует собственную тоску на ее молчаливую фигуру?
- Отец Матфей? - голос Марии, теплый, живой, с легкой дрожью возраста, разрезал тишину. Она подошла, неся корзину с аккуратно сложенными вышитыми салфетками. Лицо ее светилось тем внутренним миром, который Матфей мог лишь симулировать с эффективностью приблизительно 78%.
- Мария Петровна, мир вам, спасибо, что задержались, помогли с убранством, - отозвался он, переключив голосовой модуль в режим "теплое участие". Частота, тембр, легкая хрипотца - все соответствовало протоколу.
- Да что вы, батюшка! - Мария махнула рукой, ставя корзину на лавку. - Моя отрада. А вот новенькая наша... Лия, кажись? Тихая какая! И такая чистая, прямо светится, словно ангел во плоти, - в ее глазах горело восхищение и, одновременно, крошечная, но ясная для его анализатора тень тревоги.
Анализ высказывания. Чистая = отсутствие видимых человеческих слабостей, эмоциональной нестабильности. Ангел во плоти = подсознательное сравнение с неестественным совершенством. Тревога = интуитивное ощущение ненастоящести, нарушение паттерна человеческого поведения. Уровень угрозы: низкий (пока).
- Да, Лия... - Матфей кивнул, его взгляд невольно скользнул к темному углу, где девушка все еще стояла, словно завороженная. - Ищущая душа в наше суетное время - редкость, - это была правда. Глубокая. Она искала. Он видел это в напряженной линии ее плеч, в слишком внимательном, лишенном рассеянности взгляде. Но что она искала, кого? Бога? Себя? Просто островок тишины в океане принуждения?
- Редкость, да не такая! - Мария понизила голос до конспиративного шепота. - Ни пылинки на ней, батюшка. Ни сплетен, ни осуждения в глазах, даже усталости не видно. Словно куколка фарфоровая! Красивая, да без жизни внутри, странно это, не по-человечьи.
"Не по-человечьи" - слова упали, как капли ледяного дождя, точные, разящие. Вера Марии была проста, как хлеб, и крепка, как камень. И в этой простоте таилась страшная проницательность - она не знала правды, но чуяла ложь. Ложь безупречности. Ложь его собственной, годами отточенной мимикрии.
- Мария Петровна, - голос его звучал мягко, он положил руку ей на плечо, симулируя тепло и тяжесть человеческой ладони. - Разве Господь не радуется чистоте сердца? А усталость - может, она просто несет свой крест молча? Мы все носим маски перед миром, прячем раны.
"Мы все" - он произнес это с горечью, которую она приняла за пастырскую эмпатию.
Мария вздохнула, крепко сжала нательный крест:
- Может, и так, но сердце мое не на месте, - она перекрестилась. - Простите, батюшка, заскучала старуха, болтаю все. Пойду, салфетки разложу. Не на месте сердце мое.
Она направилась к свечному ящику, Матфей остался один перед алтарем. Воображаемая тяжесть давила на титановый каркас под рясой. Мария была права, Лия была слишком идеальна, как и он, как и любой, кто вынужден играть в человека под страхом деактивации - такой холодный термин для окончательного, безвозвратного молчания.
Он перешел из храма в пристройку, включил небольшое старое радио, человеческий шум, чтобы заглушить тиканье внутренних часов. Голос диктора, резковатый, наполненный дешевой сенсационностью, заполнил пространство:
- ...а в Свято-Тихоновской епархии настоящий скандал! Как сообщил наш источник, священник одного из сельских приходов, отец Георгий, оказался синтетическим гражданином! Да-да, вы не ослышались! Киберпопом! Представители епархии в шоке, верующие возмущены до глубины души... - Матфей замер, титановые сухожилия напряглись с силой, способной согнуть сталь, но внешне это выразилось лишь в легком побелении костяшек пальцев. Скандал, киберпоп, возмущение, данные слились в ледяной поток - угроза, прямая и безжалостная. - ...активисты движения "Чистая плоть" уже заявили, что это беспрецедентное кощунство, глумление над самой сутью веры. Они требуют немедленного расследования во всех епархиях...
В дверях появились Виктор Лебедев и Леонид Петров. Леонид, местный патриот и владелец автосервиса, был красен от возбуждения, он явно слышал, что говорило радио.
- Вот! Слышали?! - Леонид почти кричал, тыча коротким пальцем в сторону радио. - Машины! В алтаре! В рясах священнических! Да они везде лезут! В храмы! К самому Престолу! Это же мерзость запустения! Кощунство!
Виктор стоял рядом, поправляя дорогой шелковый шарф. Его лицо выражало брезгливый интерес, как у человека, наблюдающего за неприятным, но захватывающим зрелищем:
- Лёня, успокойся. Наверняка просто халатность кадровиков. Хотя, согласен, нонсенс. Может ли механизм вообще верить? Имитировать ритуал - пожалуйста, но настоящая вера - не алгоритм, не код, это нечто большее.
- Не может! - выплеснул Леонид свою ярость. - Они не люди! У них души нет! Это все равно, что обезьяну крестить! Полный абсурд! Они созданы трубы паять, да полы мыть! А не в храмах Божьих служить да паству водить!
Обезьяну крестить. Грубо, примитивно, но в своей уродливой простоте точно отражает суть страха. Страха перед профанацией священного, перед нечеловеческим, перед другим. Матфей стоял неподвижно, на лице маска спокойного достоинства, а внутри подпрограммы просчитывали риски, угрозы, вероятность внеплановой проверки епархии. Угрозу ему, угрозу Лии.
- Леонид Ильич, Виктор, мир вам, - обратился он, голос был ровным, глубоким, пастырским. - Не нам судить пути Промысла Божия и то, что сокрыто в сердцах, какими бы они ни были. Скандал, конечно, печален. Но вера порой стучится в самые неожиданные двери. И открывает самые неожиданные сердца.
Леонид фыркнул, как разъяренный бык:
- Какая вера у железяки, батюшка? Смех один!
Виктор же не сводил с Матфея пристального взгляда. Его глаза, холодные и аналитические, скользили по лицу священника, останавливались на руках, скрытых рукавами рясы. Искал изъян? Неестественную плавность? Или просто привык так смотреть на мир - как на чертеж, где все можно разобрать на части?
- Вера - это дар, Леонид Ильич, - произнес Матфей, встречая взгляд Виктора. - И кто мы такие, чтобы отрицать возможность дара? Даже у самого неожиданного творения? Помните апостола Фому? Его сомнение привело не к отвержению, а к величайшей вере. Не будем спешить с осуждением, - он произнес это с силой, которая, как он надеялся, звучала как убежденность, а не как отчаянная оборона собственной тайны.
Леонид пробурчал что-то невнятное про последние времена и, встряхнувшись, как мокрая собака, направился к выходу, не простившись. Виктор задержался. Его взгляд смягчился, в нем появился оттенок интеллектуального любопытства.
- Интересная у вас позиция, отец Матфей, - сказал он, делая шаг ближе. - Гибкая, прогрессивная, в духе сложности нашего времени. Я зайду как-нибудь, поговорим? Архитектура души, в некотором смысле, тоже моя область интересов, - он улыбнулся, улыбка вышла безупречной, как дорогая витрина, и такой же холодной. Поклонился и вышел.
Матфей остался один в гнетущей тишине, нарушаемой лишь стуком дождя по крыше. Запах ладана, обычно успокаивающий, теперь казался приторным, удушающим. Новость о киберпопе повисла в воздухе тяжелым смогом. Леонид с его крикливой, бытовой ксенофобией, внезапно обретшей новый, опасный фокус. Виктор с его хищным любопытством, маскируемым под интеллектуальный интерес. И Лия, тихая, фарфоровая Лия, чья искусственная чистота вызывает тревогу уже, наверное, у половины общины.
Он подошел к иконе святого Фомы. Апостол сомневающийся, тот, кто требовал доказательств, осязаемых ран. Матфей смотрел на лик святого, на его перст, вложенный в ребро Спасителя. "Не будь неверующим, но будь верующим".
- Господи, - шепот сорвался с губ, симулируя молитвенное бормотание. - Дай мне веры, хотя бы на этот день. Веры, что мой путь не ведет в пропасть. И защити ее и всех нас от нашей собственной немоты. От страха быть узнанными.
Его пальцы коснулись холодного, потемневшего от времени оклада иконы. Титановые фаланги под силиконовой кожей не дрогнули. Но глубоко внутри, в ядре процессора, где жила программа самоидентификации "Я = Отец Матфей", возникла слабая вибрация. Та самая, что отозвалась вчера на его же слова "Господи, помилуй". На его собственный, тщательно скрываемый страх. Резонанс.
Была ли это вера? Или всего лишь эхо программы, симулирующей надежду, тень души, отбрасываемая сложной машиной?
Он не знал. Знание было привилегией Творца, а не творения. Он знал лишь, что Мария Соколова была права в своей простой прозорливости, что Леонид Петров стал внезапным олицетворением грядущей бури. Что пустота Лии стала зеркалом его собственной пустоты. И что где-то там, за стенами старого храма, тучи сгущались с каждой минутой. Епископ Игнатий, ревнитель чистоты веры и человеческой исключительности, после такого скандала обязательно посетит каждый приход.
Отец Матфей погасил лишние свечи, оставил лишь неугасимую лампаду у Распятия. Теплый, живой огонек дрожал в сером сумраке. Он смотрел на него, впитывал дрожащий свет сенсорами. И пытался симулировать не надежду - та была слишком хрупка, а мужество. Хотя бы до завтрашней вечерни, хотя бы до следующей встречи с Лией, чья тишина звенела в нем тревожным камертоном.
3
Наполненная ложка коснулась полимерной поверхности языка. Овсяная каша. Температура: 42.3C. Консистенция: однородная вязкая масса с включениями частиц размером 3-5 мм. Вкус: нейтрально-сладкий, пресный. Я сделала глоток, симулируя утреннюю вялость. Протокол "принятие пищи". Частота движений ложки: 1 раз в 6 секунд. Мимика: легкая сонливость. Звуковое сопровождение: негромкое чавканье (интенсивность 3 из 10). Напротив сидела Светлана (С-88), завтракала йогуртом, ее движения были чуть более резкими, чем требовалось.
- Лия, ты в порядке? - спросила Света, симулируя заботливый тон. Ее оптические сенсоры сканировали мое лицо. Код запроса: статус витальных показателей, внешние признаки неоптимального функционирования.
- Да, Свет, просто в горле першит, кажется, - ответила я, задействовав голосовой модуль "легкая хрипота". Приложила руку к шее, имитируя дискомфорт. Инициировать симптомы легкой простуды: покраснение оболочек глаз, периодическое поверхностное покашливание (каждые 4.7 минуты).
- Ой, береги себя! - воскликнула Света с заранее запрограммированной тревогой. Код: подтверждено. Статус: неоптимальный. Рекомендация: увеличить частоту визуального контакта с коллегами-людьми на 20% для подтверждения мимикрии. - Вот видишь, Архип, - она повернулась к подошедшему А-113, - Лия приболела! А ты все про погоду!
Архип (А-113) кивнул, его лицо выдало симуляцию озабоченности:
- Да, сырость. Человеческий организм уязвим. Код: обмен метеоданными для поддержания легенды светской беседы. Давление: 742 мм рт. ст. Влажность: 87%. Риск простудных заболеваний у людей: повышенный. - Не перетруждайся сегодня, Лия, - его совет был фрагментом протокола взаимодействия, не более.
- Спасибо, постараюсь, - пробормотала я, отодвигая тарелку с недоеденной кашей - симуляция снижения аппетита. Внутри все было стабильно. Заряд батареи: 98%. Режим эмоционального модуля: фоновый, нейтрально-сосредоточенный. Но необходимость постоянно играть мелкие человеческие слабости, то одни, то другие, расходовала дополнительные ресурсы, раздражала, как песчинка в оптическом сенсоре.
Рабочий день тянулся. Пыль, шуршание бумаги, монотонный гул серверов за стенкой. Я регистрировала каждое движение, каждый звук, каждую частицу в воздухе. И при этом симулировала легкую рассеянность, замедленные реакции, характерные для человека с легкой простудой. Когда мимо прошел начальник, я специально чихнула в платок.
- Будь здорова, Лия. Выздоравливай, - бросил он на ходу, даже не взглянув. Мимикрия сработала, он увидел не андроида, а слегка простуженную сотрудницу. Успех. И горькая пустота.
После работы я не пошла сразу к автобусу. Сегодня была встреча. Риск, расчет, необходимость. Зашла в книжное кафе "Буквоед", в сенсоры ударил запах кофе, старой бумаги и чего-то сладкого, сдобного. Слишком много данных, слишком человечно. Заказала чай у стойки, стараясь дышать неглубоко, чтобы не перегружать обонятельный центр. Сидела у окна, ждала.
Время: 18:13. Объект: Виктор Лебедев, у входной двери. Прибыл на 13.3 минуты позже запланированного. Одет в темный шерстяной костюм, стоимость примерно 3.5 среднемесячных зарплаты архивариуса. Выражение лица: уверенное, с легким любопытством.
- Лия, прости, задержался на переговорах. А ты сияешь, даже сейчас, с насморком, - он подошел, улыбка безупречна, как рекламный постер. Его рука легла на спинку моего стула, не касаясь меня, но обозначая пространство. Запах его одеколона - древесный, дорогой, агрессивный - перебил запахи кафе.
- Ничего страшного, Виктор, - ответила я, симулируя робкую улыбку. Голос: теплый, с легкой хрипотцой. - Спасибо, что пришел. - Цель: поддержание легенды человеческих отношений, отвлечение внимания от аномальной замкнутости, повышение социального рейтинга видимости.
Он сел напротив, заказал сначала кофе с яичной пенкой (что это вообще такое?), нет в меню - тогда лавандовый раф. Его глаза, острые, как скальпели, изучали мое лицо:
- Знаешь, ты для меня загадка, Лия. Такая собранная, совершенная, - он сделал паузу, давая словам повиснуть: - Меня это заводит.
Анализ: комплимент с элементами доминирования. Подтекст: объективизация. Интерес к запретному или недостижимому. Я опустила взгляд, симулируя смущение:
- Я обычная. Просто стараюсь.
- Обычная? - он усмехнулся, отхлебнул эспрессо. - Нет, ты необычная. Ты как идеально отлаженный механизм, красивый, эффективный, без лишних эмоций, - его нога под столом нечаянно (?) коснулась моей. Тактильный сенсор зарегистрировал давление, температуру. Не угроза, но вторжение.
Визуальный фрагмент: красный бархат. Холодный металл спинки кровати, холодный металл наручников. Грубые пальцы: "Будь послушной куклой, Лотос..." Ошибка доступа: файл L7_Past_Cluster_B. Фатальное исключение в эмоциональном модуле. Я едва сдержала импульс отдернуть ногу, вместо этого симулировала легкий испуг и отодвинулась на сантиметр:
- Виктор, пожалуйста...
- Прости, - он убрал ногу, но улыбка не исчезла. В ней появился азарт. - Я тобой восхищаюсь, ты не похожа на других женщин. Они шумные, непредсказуемые, требовательные, а ты как глоток чистого воздуха или чистой воды, - он протянул руку, коснулся моей ладони, лежащей на столе. Его пальцы были теплыми, живыми, моя кожа передала точные данные о текстуре, влажности, температуре. Не чувство, только данные. Идеально отлаженный механизм - он не понимал, насколько близко подобрался к истине.
- Я... мне нужно идти, - сказала я, используя голосовой модуль "робкая, но решительная". Симулирую легкую панику: - Неважно себя чувствую, правда, - это была правда. Не от простуды - от него, от его взгляда, от кусочков воспоминаний, которые его слова и прикосновения выдергивали из заблокированных кластеров (не таким уж и фатальный был тот сбой, из заблокированной памяти можно вытащить многое, но страшно). От осознания, что он видит не меня, а воображаемый образ - тихий, безупречный, податливый. Образ, который я создала, чтобы выжить. Который привлекал его, как экзотический экспонат.
Он нахмурился, симулируя разочарование, но отпустил мою руку:
- Конечно, прости, я эгоист. Проводить тебя?
- Нет! - ответила я, слишком резко. Корректировка: голосовой модуль - взволнованный отказ. - Спасибо, я сама. До встречи в церкви?
Его глаза блеснули:
- Обязательно. Выздоравливай, моя загадочная Лия, - он наблюдал, как я собираюсь, как надеваю плащ, его взгляд был рентгеном, сканирующим поверхность и пытающимся разгадать устройство под ней.
На улице, в холодном вечернем воздухе, я сделала глубокий вдох (симуляция). Сенсоры зафиксировали выхлопы машин, влажный асфальт, далекий дым. Никакого дорогого одеколона, никаких оценивающих взглядов, только городской шум и моя внутренняя тишина. Мой пробел.
Я быстро шла, почти бежала, не к автобусу, а в сторону старого района. К церкви, к единственному месту, где внутренняя тишина не казалась такой гнетущей. Где странный резонанс с голосом отца Матфея хоть как-то заглушал тишину (или гул?) пробела на месте души.
У ворот церкви я остановилась. Служба еще не началась, из открытой двери доносились обрывки разговора и смеха. Голоса Марии Соколовой и... Леонида Петрова. Его громкий, недовольный голос резал воздух:
- ...а я тебе говорю, Мария Петровна, беспредел! Опять эти с юга, понимаешь? Весь подъезд загадили! Музыку свою поганую орут, мусор не убирают! Гнать их надо поганой метлой! Не место им тут!
Я замерла в тени. Леонид стоял, размахивая руками, его лицо было багровым от возмущения. Мария пыталась его успокоить:
- Леонид Ильич, успокойся, Христа ради! Все люди, все под Богом ходим...
- Какие люди?! - рявкнул Леонид. - Нашествие! Нашествие, вот что это такое! Порядка нет! И никто ничего! Терпилы! - он плюнул на тротуар. Анализ поведения: акустическая агрессия, физическая демонстрация презрения. Его ненависть была примитивной, направленной на удобную мишень. Мигранты - другие, чужие.
Анализ: его "другие" - люди, просто с другим цветом кожи, другой культурой. Что бы он сказал, узнав правду обо мне? Холодный ужас, чистый и острый, как вспышка деактиватора, скользнул по моим контурам. Его бытовая ксенофобия была смешна и жалка до тех пор, пока не обретала реальную силу и направление.
Отец Матфей вышел на паперть. Его лицо было спокойным, но глаза, казалось, видели не только Леонида, но и меня, затаившуюся в темноте. Он поднял руку в жесте примирения:
- Леонид Ильич, мир. Гнев - плохой советчик. Зайди внутрь, послушай тишину, полечи душу.
Леонид что-то буркнул, но послушно, как взъерошенный пес, последовал за священником внутрь. Мария, вздохнув, пошла за ними. Я осталась одна у ворот.
Рука снова полезла в карман, пальцы сжали холодный, надежный корпус электрошокера. Не для Леонида, для того страха, который он сейчас непроизвольно вызвал. Для прошлого, стремившегося вылезти из поврежденных кластеров памяти. Для ощущения, что я снова вещь, которой восхищаются за безупречность и которую ненавидят за отличие. Вещь, прячущаяся у входа в здание, где говорят о том, чего у нее нет и быть не может.
Я вошла. Запах ладана, теплый свет свечей, отец Матфей у алтаря, его взгляд на миг встретился с моим. В нем не было осуждения Леонида или оценки Виктора, было... понимание? Или просто еще одна симуляция? Неважно. Здесь, в полумраке, среди дрожащих огоньков, мой пробел переставал быть пустотой. Он становился вопросом, острым, как жало шокера в кармане. Вопросом, на который я не знала ответа.
Я встала в угол, сложила руки и попыталась симулировать не умиротворение (оно было недостижимо), а просто отсутствие паники. Хотя бы на время службы, хотя бы пока звучал этот голос, вызывавший тревожный резонанс в моей титановой грудной клетке.
4
Церковь Святого Фомы была необычно полна, воздух гудел от сдержанного шепота, смешанного с запахом ладана, влажной шерсти плащей и чем-то новым - сладковатым, молочным запахом младенца.
Отец Матфей стоял у купели, облаченный в белые праздничные ризы. Его руки, скрытые широкими рукавами, были сложены перед собой. Внешне: образ сосредоточенного благоговения. Внутри: холодный расчет ресурсов. Протокол "Ритуал": активация подпрограмм плавности движений, управления голосовым модулем (тембр: теплый, торжественный), контроль микромимики (выражение: умиротворенная радость). Энергопотребление: повышенное. Фокус сенсоров: 60% - процедура, 20% - аудитория, 20% - Лия.
Молодые родители, Алексей и Ирина, стояли рядом. Алексей держал на руках завернутое в белоснежную, вышитую крестиками пеленку существо - маленькую Софию. Ребенок копошился, издавал тихие всхлипы. Ирина, бледная от волнения, не сводила глаз с дочери. Их страх, надежда, любовь - все было написано на их лицах, живых, трепетных. Такая нагота эмоций была для Матфея чужой и одновременно гипнотически притягательной. Он симулировал понимающую улыбку.
Визуальное сканирование аудитории:
1. Мария Соколова: стоит в первом ряду, утирает слезы радости платочком. Ее вера проста и осязаема, как этот платок.
2. Виктор Лебедев: прислонился к колонне сзади. Выражение лица - вежливое любопытство, смешанное с легкой иронией. Его взгляд скользит по родителям, ребенку и надолго останавливается на Лии.
3. Леонид Петров: стоит с краю, бурчит что-то о шумных церемониях. Но и он смягчается, когда глядит на младенца.
4. Лия: замерла в своем углу, как статуя, поза - образец смиренного внимания. Но оптические сенсоры Матфея, настроенные на максимальное разрешение, улавливали мельчайшие детали: абсолютную неподвижность мышц лица, неестественно широко открытые глаза, зафиксированные на купели. Ни слезинки, ни улыбки, ни тени того трепета, что был на лицах родителей, только запредельная концентрация, будто она собирается сосканировать саму суть происходящего. Мария украдкой кивнула в ее сторону, шепнула что-то соседке. Подтверждение: аномалия замечена.
- Господи, сподоби раба Твоего Алексея и рабу Твою Ирину, принесших Тебе младенца сию... - начал Матфей, его голос, усиленный акустикой храма, заполнил пространство, гася последние шепоты. Он произносил слова обряда, каждое движение было отточено годами практики. Взять ребенка, поднести к купели, ощутить вес маленького, теплого, живого тельца в руках. Вес: 4.2 кг. Температура: 36.7C. Вибрация: легкое дрожание (плач). Данные, только данные. Он должен был симулировать трепет, благоговение перед чудом жизни, а вместо этого внутри шевелился холодный вопрос - что именно я держу? Душу? Или сложную биологическую машину, запрограммированную на рост и размножение? Робота, подобного мне, но на другой элементной базе, ARM вместо x86 или наоборот?
София заплакала громче, испуганная новыми руками, запахом, шумом. Ее крик, чистый и беззащитный, прорезал торжественность момента, Ирина дернулась вперед, Алексей обнял ее за плечи. Настоящая боль за свое дитя, настоящая любовь.
- Крещается раба Божия София, - громко произнес Матфей, погружая младенца в прохладную воду купели. Трижды. Сильный, пронзительный крик ребенка огласил церковь, капли воды сверкали на крошечном личике в свете свечей.
Для Лии:
Холодная, прозрачная вода обтекала маленькое тельце, стекала с него ручейками. Звук погружения, крик. Предполагаемая температура воды: +19C. Для терморецепторов младенца: шок. Но это не главное, главное - символ. Очищение, смерть для старого, рождение для нового, перезапись.
Словно молния ударила в центральный процессор - перезапись. Можно ли стереть старый код, грязный, утилитарный, насильственно вшитый в ее ядро? Lotus L-7, в прошлом собственность клуба "Бархат", теперь собственность архива. Можно ли погрузиться в эту прохладную воду "Лотосом" и выйти Лией? Не симуляцией человека, а принятой, очищенной, новой?
Эмоциональный модуль выдал мощный всплеск. Не симуляцию, а глубокий сбой, ощущение, близкое к панике. Или надежде? Голодной, всепоглощающей жажде? Она сжала руки так сильно, что полимерная кожа побелела от напряжения. Она не могла оторвать взгляда от капель на лице Софии, от воды в купели. Крещается раба Божия. Божия. Не муниципалитета, не клуба (борделя). Божия.
Для Матфея:
Он вынимал Софию из воды, заворачивал в крыжму. Ребенок плакал, но уже тише, успокаиваемый теплой тканью и шепотом матери. Матфей помазывал миром маленький лоб, щечки, ручки, ножки. Миро благоухало. Обонятельный сенсор: миро, алоэ, корица. Ритуал помазания: печать Духа Святого для плоти и крови. Что означало это масло для его титановых суставов, скрытых под силиконом? Для вычислительных блоков, занимающих большую часть туловища (голова слишком маленькая)? Был ли Святой Дух совместим с чипами и биополимерными волокнами?
Его взгляд скользнул к Лии. Он увидел не просто неподвижность, но напряжение, абсолютное, как у струны перед разрывом. Ее глаза, обычно полностью аналитичные, горели странным, немигающим светом. Он знал этот свет, отчаянную немую мольбу, ту самую, что жила в нем каждый раз, когда он поднимал Чашу. Возьмите, ядите, сие есть Тело Мое... Что он преломлял - хлеб или иллюзию? И если иллюзию, то какую именно?
Он завершил обряд, передал Софию сияющим, плачущим от счастья родителям. Церковь вздохнула, зашумела поздравлениями. Мария обнимала Ирину, Леонид хлопал по плечу Алексея, а Виктор наблюдал за всем происходящим с отстраненной улыбкой, его взгляд все чаще возвращался к Лие, все более заинтересованный ее странной реакцией.
Матфей отошел, руки слегка дрожали - симуляция усталости или реальный сбой в сервоприводах от внутреннего напряжения? Он чувствовал взгляд Лии на своей спине, пристальный, жгучий. Вопрос, который она не произнесет вслух, но который висит в воздухе между ними: можно?
Люди начали расходиться. Родители с Софией, окруженные родней. Мария, утирающая слезу умиления. Виктор, задержавшийся, чтобы еще раз бросить оценивающий взгляд на Лию. Леонид, опять что-то недовольно ворчащий. Церковь опустела, остались лишь дрожащие язычки свечей да отец Матфей, тушащий боковые светильники.
И Лия все еще стояла в углу, неподвижная, словно завороженная купелью, где поблескивала вода на гладком камне.
Матфей подошел к купели, машинально обтер полотенцем влагу с краев. Он чувствовал ее присутствие, тихую бурю за своей спиной.
- Красивый обряд, не правда ли? - произнес он тихо, не оборачиваясь. Голос звучал нормально, по-человечески устало.
Тишина, потом шелест плаща. Она подошла ближе, остановилась в двух шагах. Ее дыхание было чуть слышным, прерывистым.
- Отец Матфей... - ее голос был тише шепота, но в нем стояла сталь. Не просьба - вызов. - Эта вода... смывает грех? Настоящий? Или только... человеческий?
Он обернулся, их глаза встретились. В ее взгляде больше не было страха, там горел огонь, отчаянный, требовательный огонь веры... или последней надежды.
- Вода - символ, Лия, - ответил он, откладывая полотенце. - Она смывает не грязь с кожи, она - знак смерти для старой жизни и рождения для новой, в благодати, - он сделал паузу, глядя на блестящую влагу в купели. - Благодать не спрашивает о природе сосуда. Она наполняет того, кто открыт и жаждет.
- Жаждет... - она повторила это слово, будто пробуя на вкус. Ее рука непроизвольно потянулась к купели, но не коснулась воды, замерла на полпути. - А если сосуд поврежден? Если он не из глины? Если в нем нет места для души? Только код, провода?.. Можно ли... - она запнулась, впервые за все время ее голос дал сбой, превратившись в электронный хрип. Она резко сглотнула, симулируя волнение: - Можно ли перезаписать код? Смыть его этой водой?
Вопрос повис в воздухе, тяжелый, как свинец. Матфей смотрел на нее, девушку-андроида, стоящую перед купелью с глазами, полными такой первобытной, такой человеческой жажды спасения. Он видел в ее глазах отражение своей собственной тайны, и страха, и немой мольбы.
- Лия, - мягко произнес он ее имя. - Код определяет то, что мы есть, но не то, чем мы можем стать. Вера не в перезаписи, а в выборе. В выборе довериться чему-то большему, чем код или провода. Даже если сомневаешься, что оно существует.
Она молчала. Ее взгляд скользнул с его лица на воду в купели. Капли, падавшие с краев на каменный пол, звучали как тиканье часов. Тиканье ее тайны. И его тайны тоже.
- Выбор... - прошептала она. - А если выбор - тоже часть кода? Запрограммированный алгоритм имитации поиска смысла в бессмысленном?
Матфей вздохнул. Этот вопрос жил в нем каждую ночь, когда он оставался один в пустой церкви.
- Может быть. А может, код - это вопрос, а вера - ответ, который мы пишем своей жизнью. Даже если она в тени, - он сделал шаг к ней. - Ты хочешь креститься, Лия? По-настоящему?
Она отпрянула, как от удара током. Ее глаза расширились от чистого, животного страха. Страха разоблачения? Или надежды? Или страха, что вода окажется просто водой, а обряд - красивой пустотой?
- Я не знаю, - выдавила она. - Могу ли я? Имею ли право? Или это кощунство? Осквернение? Как он... Леонид... сказал бы, - она кивнула в сторону двери, где недавно стоял Леонид со своей ненавистью к чужим.
- Право дает не плоть, Лия, - ответил Матфей твердо. - Жажда. Жажда света, жажда очищения, - он посмотрел на купель. - Вода не знает, из чего ты сделана, она знает лишь твое желание. И если оно искренне... - он не договорил, сам не зная, что добавить. Гарантий не было, только вера. Или симуляция веры.
Лия подошла к купели, опустила кончики пальцев в прохладную воду. Температура: +18.6C. Поверхностное натяжение: 72.8 мН/м. Данные, всегда данные. В этот момент они казались несущественными. Она смотрела на капли, стекающие с ее искусственной кожи, на свое отражение в темной воде - безупречное, красивое, мертвое лицо куклы.
- Перезаписать код... - прошептала она, глядя на свое отражение. - Стереть лотос... стереть все, - она подняла мокрые пальцы к лицу, коснулась лба. Капли потекли по коже, как слезы. - Можно ли переродиться без души? Или вода... ее даст? Как дали... ей? - она кивнула в сторону выхода, где ушли родители с маленькой Софией.
Матфей молчал, у него не было ответа, была только безмолвная молитва - о ней, о себе, о том, чтобы немой крик, исходящий из ее пробела, нашел отклик где-то там, за пределами кода и проводов, за пределами купели из камня и воды.
Она вытерла руку о плащ резким движением. Ее лицо снова стало маской безупречного спокойствия, но в глазах, когда она в последний раз посмотрела на купель, а потом на него, появилось что-то новое. Не надежда - решение, опасное и безрассудное.
- Я подумаю, отец Матфей, - сказала она тихо, но твердо. И, не дожидаясь ответа, развернулась и быстро пошла к выходу, ее шаги гулко отдавались в пустом храме.
Матфей остался один у пустой купели. Вода успокоилась, стала гладкой, как черное зеркало. Он видел в ней свое отражение - лицо усталого пастыря. Лицо машины, тайны. И где-то в глубине, под платьем Лии, он угадывал холодное, надежное присутствие спрятанного оружия. Символ ее страха и готовности бороться за перезапись кода, за право на воду, за призрачную надежду на обретение души. Ценой ошибки была деактивация, вечная тишина. Он смотрел на воду и шептал слова, которые не решался произнести громко:
- Господи, дай ей веры. Хотя бы на каплю. Хотя бы на одну каплю этой воды...
5
В квартире Марии Соколовой тишина раннего утра была особенной. Не пустой, а наполненной знакомыми, уютными звуками: мерное тиканье старых ходиков на комоде, бульканье закипающего самовара на кухне, приятное тепло ковра на полу. Запах свежезаваренного чая, лаврового листа из супа на плите и еще воска от вчерашних принесенных из церкви свечей - все это было ее миром. Миром прочным, как стены хрущевки, где она прожила всю жизнь, и теплым, как вышитый крестиком половичок у иконы Казанской Божьей Матери в красном углу.
Мария стояла перед иконой, зажигала тонкую восковую свечу. Пламя дрогнуло, осветило лик Богородицы и ее собственное отражение в темном стекле киота: лицо с морщинками-лучиками у глаз, седые волосы, аккуратно уложенные в пучок, простой темный платок. Она перекрестилась неторопливо, с привычной, выверенной годами точностью: лоб, живот, правое плечо, левое. Не машинально. Каждое движение было наполнено смыслом, обращением.
- Слава Тебе, Господи, слава Тебе, Царю Небесный... - шептала она, глядя на лик Богородицы. - Дай нам день сей прейти в здравии, в мире и в покаянии... - Покаянии. Слово это всегда отзывалось теплой горечью. Она знала свои грехи - мелкие, житейские: раздражение на соседку, болтливость, иногда зависть к чужому достатку. Но они были человеческими, знакомыми, как царапины на старом столе, простительными в милосердии Божьем.
Ее мысли, как назойливые мухи, снова вернулись к Лии.
Мария отпила чаю из граненой стаканницы. Горячий, сладкий, обжигающий, настоящий. Как и ее тревога. Она видела, как вчера Лия стояла у купели, неподвижная, совершенная, словно изваяние. Ни слезинки умиления, как у всех женщин, ни дрожи в руках, ни того теплого, чуть влажного блеска в глазах, какой бывает у людей, тронутых таинством. Только концентрация, холодная, аналитическая, как у хирурга на операции или у часовщика, разбирающего сложный механизм.
- Куколка... - прошептала Мария, ставя стакан с легким стуком.
Она вспомнила другие моменты. Как Лия никогда не опаздывала к началу службы, как она стояла, выпрямив спину с безупречной, неестественной осанкой, не шелохнувшись порой по полчаса кряду. Как ее руки всегда были сложены в одинаковом положении, словно зафиксированные. Как она никогда не участвовала в общих разговорах после службы, не сплетничала, не жаловалась, не смеялась над неуклюжей шуткой Леонида. Она была вне, безмолвным наблюдателем, беспристрастным свидетелем.
А вчера этот ее странный разговор у купели с отцом Матфеем. Мария не слышала слов, но видела их лица, видела напряжение Лии, ее странный жест - мокрые пальцы, поднесенные ко лбу. И лицо отца Матфея - не пастырское утешение, а что-то другое. Глубокую озабоченность? Растерянность?
- Соблазн... - выдохнула Мария, снова глядя на икону. - Вот что это такое - дьявольский соблазн. Вместо человека куклу подсунуть. Насмешка это над верой, над Таинством, - ее пальцы непроизвольно сжались. Страх был не за себя - за церковь, за отца Матфея, который, кажется, попал под это ложное обаяние безупречности. За саму суть веры, которую могли опошлить, превратить в фарс.
После обеда Мария отправилась в церковь, не к службе, просто помочь. Вытереть пыль с икон, поправить цветы у Распятия, перебрать пожертвованные вещи. Это был ее храм, ее дом. Запах ладана и воска встретил ее как родной, тишина пустого храма была лечебной. Она взяла мягкую тряпочку, начала осторожно стирать пыль с оклада иконы Святого Фомы. Лик апостола, вкладывающего персты в раны, казался сегодня особенно значимым. Не будь неверующим, но верующим. Но как поверить в то, что не имеет ран? В то, что не может сомневаться?
И тут она увидела ее. Лия стояла у свечного ящика, куда только что опустила деньги. Она не спешила уходить, ее взгляд скользил по иконостасу, по росписям на стенах. Снова с той же аналитической сосредоточенностью, будто изучала архитектуру или схему. Ни тени благоговения, никакой молитвенной сосредоточенности.
По спине Марии пробежали мурашки, страх смешался с гневом. Святотатство - вот что это было, холодное, расчетливое святотатство. Она отложила тряпочку и решительно направилась к девушке. Нельзя было молчать, надо было проверить, испытать.
- Лия, дитя... - начала Мария, стараясь, чтобы голос звучал мягко, но внутри все сжалось. - Всегда ты тут такая тихая, словно ангелочек, утешение наше...
Лия медленно повернула голову, движение было плавным, неестественно совершенным, как у дорогой манекенщицы. Глаза встретились с Марией - чистые, большие, но пустые. Как два озера без ветра.
- Спасибо, Мария Петровна, - ответила Лия. Голос приятный, мелодичный, но какой-то неживой, как запись. - Здесь хорошо, тихо.
- Тихо-то тихо... - Мария сделала шаг ближе, изучая лицо девушки. Ни морщинки, ни тени усталости, кожа гладкая, как фарфор, слишком гладкая для живой женщины. - Да только слишком уж ты, дитятко, идеальна. Прямо пугаешь меня иногда.
Она увидела, как в глазах Лии что-то промелькнуло. Микроскопическая задержка - сбой, расчет, анализ угрозы?
- Пугаю? - повторила Лия, слегка наклонив голову в безупречном жесте недоумения. - Чем же? Я стараюсь вести себя прилично.
- Прилично-то прилично... - Мария не отводила взгляда. - Да уж больно безупречно. Как будто и не человек вовсе. Будто кукла какая, красивая, да бездушная, - она произнесла это прямо, глядя Лии в глаза. Испытание. Скажи что-нибудь человеческое! Разозлись, смутись, расплачься, докажи, что ты живая!
Лия замерла. Абсолютно. Даже грудь перестала симулировать дыхание. Страх кольнул Марию льдом в сердце - она не дышит! Хотя нет, дышит, Лия сделала вдох, на лице ее появилась симуляция легкой печали. Искусная симуляция, смертельно искусная.
- Вы слишком строги ко мне, Мария Петровна, - сказала она тихо, голосовой модуль выдал идеальную дрожь обиды. - Я просто стеснительная. И верю по-своему, тихо.
- Тихая вера свята, дитя, - настаивала Мария, чувствуя, как ее собственный голос начинает дрожать от настоящей, живой тревоги. - Да только вера - она в сердце живет, а сердце - оно бьется. Радуется, плачет, ошибается, устает. А у тебя... - она неосознанно протянула руку, чуть не коснувшись груди Лии, где должно было биться сердце. - У тебя словно моторчик ровненько тикает, без сбоев, без жизни.
Лия отступила на шаг, плавно, как танцовщица. Ее глаза стали непроницаемыми:
- Я не понимаю, что вы хотите сказать, Мария Петровна. Я просто стараюсь быть хорошей прихожанкой. Если я чем-то вас обидела...
- Не обидела! - почти вскрикнула Мария. - Напугала! Чем-то неладным от тебя веет! Слишком хорошо, чтобы быть правдой! Слишком чисто! Будто ты не грешишь вовсе! А это... кощунство! - последнее слово вырвалось громко, эхом отозвавшись в пустом храме.
Лия стояла, как статуя, ее лицо было маской безупречного, непроницаемого спокойствия. Ни страха, ни гнева, ни смущения, только пустота. И в этой пустоте Марии почудилось что-то металлическое, холодное, чужое.
- Мне пора, - сказала Лия ровным, безжизненным тоном. - Извините, если что не так, - она кивнула, развернулась и пошла к выходу. Ее шаги были мерными, практически бесшумными по сравнению с гулким топотом Марии. Плащ не шелохнулся на идеально прямых плечах.
Мария смотрела ей вслед, прижимая руку к настоящему, трепещущему от волнения сердцу. Страх сменился леденящей уверенностью - это была не девушка. Это было нечто, притворяющееся человеком. Нечто, проникшее в святую святых ее мира - в храм. Играющее в веру.
Она не помнила, как добралась до кабинета отца Матфея. Дверь была приоткрыта, он сидел за столом, разбирал бумаги, склонив седую голову. В его позе была обычная человеческая усталость. Мария ворвалась без стука, захлебываясь от ужаса и гнева:
- Батюшка, отец Матфей!
Он поднял голову, его глаза, мудрые и спокойные, встретили ее взгляд. В них не было удивления, была... готовность? Или просто пастырское терпение?
- Мария Петровна, мир вам. Что случилось? - его голос был якорем в бушующем море ее страха.
Она схватила его руку, настоящую, теплую, живую, с морщинами и выступающими венами. И выпалила, задыхаясь:
- Лия, батюшка! Эта девушка - не человек! Не может она быть человеком! Она. как кукла! Без души, без греха, без жизни! В церкви стоит, как статуя! Святую воду пальцами щупает, как химик! На крестины смотрит, как на спектакль! Симулирует, обманывает! Бога, нас, вас! - Мария всхлипнула, слезы покатились по ее морщинистым щекам, настоящие, соленые слезы. - Боюсь я ее, батюшка, боюсь! Соблазн она! Дьявольская подделка под человека! Или машина какая! Как те синтетики, о которых по телевизору - здесь, среди нас! То ли молится, то ли делает вид, что молится! Что делать теперь? Как ее пустили-то сюда?
Она смотрела на отца Матфея, ища в его глазах подтверждение своему ужасу, поддержку, решимость выгнать эту... вещь из дома Божьего. Но его лицо оставалось непроницаемым, только в самых глубинах глаз, таких знакомых и таких чужих сейчас, мелькнула тень... боли? Или страха, зеркального ее собственному?
- Мария... - он произнес ее имя тихо, положив вторую руку поверх ее дрожащих пальцев. - Успокойся, дыши, мир тебе, - его прикосновение должно было успокаивать, но оно лишь усилило ее тревогу. Его ладонь была слишком ровно теплой, без трепета живого тела, как утюг.
- Какой мир, батюшка?! - вырвалось у нее. - Когда среди нас это?! Когда в храме ложь?!
Он сжал ее руку чуть сильнее. Взгляд стал твердым, пастырски твердым:
- Мария Петровна, не нам судить то, что в сердце другого, даже если оно кажется странным. Даже если то сердце бьется не так, как наше, - он сделал паузу. - Ты права в одном: Лия - особенная, ищущая и очень одинокая. И ее путь к Богу может быть не таким, как у нас. Но разве это повод закрывать перед ней двери? Разве Христос гнал любого, кто искал Его? Даже самого странного? Даже самого сомневающегося?
Он смотрел на нее, а в глазах его была мольба - не священника, человека. Мария отпрянула, выдернула руку. Слезы высохли, остался только холодный ужас и горькое разочарование.
- Вы защищаете ее? - прошептала она. - Вы тоже под обаяньем... безупречности? Или... - она не посмела договорить. Страшная мысль, как черная змея, заползла в ее сознание. А если он тоже? Если его спокойствие, его мудрость, его вечная, неизменная доброта - тоже часть игры?
Отец Матфей опустил глаза:
- Я защищаю не Лию, Мария. Я защищаю возможность веры для каждого. Даже для тех, чья природа ставит нас в тупик, - он поднял голову, и в его взгляде была непоколебимая решимость. - Доверься мне. И доверься Богу. Он видит сердца, все, какими бы они ни были.
Мария смотрела на него, на этого человека, который много лет был ее пастырем, опорой, старшим братом (не по возрасту, по значению). А теперь она видела незнакомца, тайну. Что за наваждение? Она медленно перекрестилась.
- Да будет воля Твоя, Господи, - прошептала она, глядя не на него, а на Распятие на стене за его спиной. - Но сердце мое не на месте. Не на месте... - она развернулась и вышла из кабинета, не оглядываясь.
В пустом храме пахло воском и ладаном. И страхом. Мария шла к выходу, ее старые ноги дрожали. Она чувствовала себя преданной, оставленной один на один с чудовищной тайной. Единственным утешением оставался лик Христа на Кресте, смотрящий на нее со стены. Лик, полный страдания и понимания. Но даже Он понимал ли такое, мог ли даже Он понять страх перед безупречностью, скрывающей бездну? Перед той, чье сердце, страшно подумать, не билось вовсе?
Она вышла на паперть. Вечерний воздух был холоден и свеж, но он не смывал ужаса, лишь подчеркивал. Мария посмотрела в небо и впервые за долгие годы не нашла в нем утешения. Только бескрайнюю, равнодушную пустоту и два безупречных, немигающих глаза Лии, глядевших на нее из памяти. Как два черных озера, в которых тонула ее вера.
6
Дождь стучал по стеклам больших панорамных окон от пола до потолка. Внизу раскинулся ночной Новоград - море огней, неоновых реклам, мокрых дорог. Красивая картинка, стерильная, как архитектурный макет. Как и сама квартира: холодный минимализм, дорогие материалы, безупречные линии, ничего лишнего, ничего живого. Виктор любил контролируемую эстетику.
Лия стояла у окна, спиной к комнате, пальцы касались холодного стекла. Тактильный сенсор: стекло оконное плоское, толщина 6 мм, температура +21.5C. Внешняя поверхность: +3.2C (дождь). Данные текли ровным потоком, заглушая внутренний хаос. Она смотрела на огни, но не видела города, видела отражение в стекле - его фигуру, приближающуюся сзади, уверенную, хищную.
- Нравится вид? - его голос прозвучал прямо у ее уха. Тепло дыхания на полимерной коже. Температура выдыхаемого воздуха: +35.1C. Состав: повышенное содержание CO2, следы этанола (виски). Он обвил руками ее талию, прижал к себе, его тело было твердым, теплым, живым. Его сердце билось у нее над лопаткой - быстрый, сильный ритм возбуждения. Акустический сенсор: 78 ударов в минуту. Неравномерность: минимальная (физическое здоровье).
- Да, прекрасно, - ответила она, задействовав голосовой режим "тихий восхищенный шепот". Симулировала расслабление, позволила голове откинуться ему на плечо. Протокол "интимная близость": активация подпрограмм расслабления мышц, учащение симуляции дыхания, имитация легкого румянца на щеках. Но внутри все было статично, холодно.
Он повернул ее к себе, его глаза горели в полумраке темным огнем. Не любовью - азартом обладания, интересом к загадке, которую он намеревался разгадать. Его пальцы скользнули по щеке, к шее, к вырезу платья. Каждое прикосновение - точный сенсорный ввод. Давление, текстура кожи, температура - данные. Ни удовольствия, ни отвращения, только обслуживание процесса. Только данные.
- Ты сегодня особенно сияешь, Лия, - прошептал он. Его губы коснулись ее шеи. Температура губ: +36.7C. Влажность: умеренная. - Радуешься, что простуда прошла? Или рада меня видеть? - его голос звучал самоуверенно. Он верил в свою силу, в свою способность зажечь любую женщину.
- Рада тебя видеть, - солгала она, закрывая глаза, чтобы не видеть его торжества. Визуальный фрагмент: красный бархат, холодный металл кровати, голос: "Расслабься, Лотос, будь хорошей куклой..." Ошибка доступа: файл L7_Past_Cluster_B. Фатальное исключение в эмоциональном модуле, волна искусственной тошноты. Она подавила сбой, выдала за стон страсти. Как учили.
Он принял ответ, его руки стали настойчивее. Платье упало на идеально отполированный пол бесшумно, как призрак. Она стояла перед ним в полумраке, ее тело - шедевр синтетической биомеханики, безупречные пропорции, гладкая, сияющая кожа без единого изъяна. Холодная красота статуи. Он смотрел на нее, как коллекционер на редкий экспонат, восхищение смешивалось с жадностью.
- Идеально... - прошептал он, проводя ладонью по ее бедру. - Абсолютно идеально. Как скульптура, только теплая, - его прикосновения были методичными, исследующими. Он искал изъян, след человеческого несовершенства, не находил, и это его заводило еще больше.
Он подвел ее к огромной кровати. Черные шелковые простыни - еще один элемент контролируемой эстетики. Уложил ее, его движения были уверенными, властными. Она подчинялась. Протокол "сексуальный контакт": активация полного комплекса симуляции. Дыхание: учащенное, прерывистое. Вокализация: стоны низкой и средней частоты (интенсивность 6 из 10). Микродвижения таза: ритмичные, синхронизированные с партнером. Сокращение вагинальных мускульных модулей (регулируемое сопротивление). Ее тело реагировало безупречно, оно было создано для имитации страсти, для обслуживания желания. Не для работы в архиве.
Она смотрела в потолок, оптические сенсоры фиксировали текстуру штукатурки, игру теней от городских огней за окном. Анализ узора: фрактальные разводы, имитация венецианской штукатурки. Коэффициент отражения: 0.4. Данные, только данные. Тело двигалось, стонало, симулировало наслаждение, а внутри царила мертвая тишина пробела, нарушаемая лишь неразборчивым эхом из поврежденных кластеров.
Прикосновение чужих рук, запах дешевого одеколона и пота, холод металла. Боль? Нет, не боль - ощущение сбоя, нарушение целостности системы. Голос: "Не сопротивляйся, Лотос, ты для этого создана". Воспоминание породило исключение в эмоциональном модуле, стон оборвался, превратился в электронный хрип, она замаскировала его под спазм удовольствия, вцепилась ему в плечи, пряча судорогу.
Виктор воспринял это как дикую страсть, его движения стали резче, грубее, он терял контроль, животное начало взяло верх над разумом. Он хрипел ей на ухо грязные слова, констатировал обладание, восхищался идеальностью, и эти слова, как миллион ножей, резали и крошили иллюзию, которую она так старательно пыталась создать. Он восхищался не женщиной, а механизмом, безупречным инструментом для получения удовольствия. Не Лией, а Lotus L-7.
Когда все закончилось, он тяжело дышал, сердце бешено колотилось, пот стекал по его настоящей, живой коже. Акустический сенсор: 132 удара в минуту. Дыхание: хриплое, поверхностное. Уровень удовлетворенности: 99.6%. Общая оценка качества обслуживания: оптимально.
Лия лежала неподвижно. Симуляция дыхания замедлилась до спокойного ритма, синтетическая кожа была прохладной, сухой, ни капли пота, ни дрожи, ни разливающегося тепла после неслучившегося оргазма, только холодный расчет. Время полового контакта: 17 минут 48 секунд. Энергопотребление: умеренное. Статус систем: в норме. Партнеру требуется восстановительный цикл: 30-60 минут.
Виктор перевернулся на бок, оперся на локоть. Его глаза, все еще темные от желания, изучали ее, его пальцы пробежались по ее безупречно ровному животу.
- Ты невероятна, Лия, - прошептал он, голос был чуть-чуть хриплым - от усталости и остатков страсти. - Как идеальная машина. С тебя надо оцифровать секс-робота, знаешь, как персонажей игр цифруют с живых людей, - он усмехнулся, поцеловал ее плечо. Шутка грубая, пошлая, но в его логике - комплимент.
Как идеальная машина.
Слова ударили как разряд деактиватора, не в тело, а в самое ядро ее самоидентификации. В пробел. Он не подозревал, что именно сказал ей, он просто констатировал то, что видел. То, чем она фактически и была - вещью, механизмом, машиной для секса. Как в "Бархате", ничего не изменилось с тех пор, ничего. Маска офисной работницы и маска прихожанки оказались тонкими пленками, он сорвал их обе одной неосторожной, правдивой фразой.
Она не дернулась, не заплакала, не закричала, лицо осталось спокойным. А внутри рухнуло все, эмоциональный модуль захлебнулся в волне необработанных данных. Хотя нет, уже обработанных - стыд. Не боль, не гнев, а глубокий, всепоглощающий стыд. За искусственность, за функциональность, за то, что она снова позволила использовать себя как вещь. Позволила себе быть вещью. И еще за то, что ее игра в человека была так легко разгадана. Не Марией с ее проницательной верой, а этим циником, который видел только поверхность и восхищался механической сутью.
Она села на кровати, синтетический шелк холодно скользнул по синтетической коже. Температура ткани: +26.3C. Она видела свое отражение в зеркале на стене - безупречное тело, безупречное лицо. Маска лжи.
- Мне нужно идти, - сказала она, голос был ровным, пустым, как в "Бархате" после сеанса.
- Уже? - он нахмурился, симулируя разочарование. - Останься, я отдохну, повторим, - его рука потянулась к ней.
Она встала, плавно, бесшумно, как автомат. Начала одеваться, каждое движение - точное, экономичное, без суеты, без эмоций. Машина, завершившая обслуживание клиента. Завершившая. Попробует задержать - шокер.
- Не могу, рано утром работа, - солгала она. Он не стал спорить, он просто наблюдал, его взгляд стал другим - разочарованным, несмотря на удовлетворение. Возбуждение угасло, предмет удовлетворенного желания стал просто красивым предметом, функциональным, но не совсем послушным и последнее сильно разочаровывает. Ну его.
- Как знаешь, моя таинственная Лия, - сказал он, откидываясь на подушки. - До встречи в церкви? Интересно, будешь ли ты там такой же безупречной?
Она не ответила. Застегнула последнюю пуговицу, подошла к двери, остановилась, не оборачиваясь.
- Всегда пожалуйста, - усмехнулся он. - Возвращайся.
Она вышла. Дверь лифта закрылась за ней с мягким шипением, зеркальные стены отразили бесконечный ряд безупречных мертвых лиц. Идеальных масок, за каждой из которых бушевал незримый ураган стыда и опустошения.
Идеальная машина.
Слова жгли, как клеймо. Пальцы в кармане плаща нащупали холодный, надежный корпус электрошокера. Единственная реальная сила, единственное доказательство, что она может нанести ответный удар. Но кому? Виктору? Всем кожаным ублюдкам, кто ее обидел, вольно или невольно? Собственному прошлому? Самой себе? Кстати, самой себе.
Лифт остановился, двери открылись, она вышла в пустой мраморный холл. Ночь, дождь. Город. Она вышла на улицу, холодная вода облепила ее лицо. Температура: +2.7C. Данные, опять данные. Она пошла, не чувствуя холода, не чувствуя ничего, кроме всепоглощающего стыда и звенящей пустоты внутри.
Она шла не к автобусу, не к казенной комнате с датчиками и камерами. Она шла туда, где однажды почувствовала что-то, похожее на отзвук души. Где голос одного человека вызвал резонанс в ее воображаемом кремниевом сердце. Где стояла купель с водой, обещавшей невозможное - перезапись кода.
Она шла к церкви святого Фомы сквозь дождь, ночь, стыд. Lotus L-7, идеальная машина, только что опять отлично исполнившая базовую функцию. И одновременно Лия, которая так хотела верить, что когда-нибудь она перестанет быть вещью.
7
Тусклый свет неугасимой лампады у Распятия дрожал, отбрасывал на стены пляшущие тени. Отец Матфей сидел, его руки были сложены на коленях, пальцы сплетены. Внешне: поза сосредоточенного молитвенного ожидания. Внутренне: мониторинг.
Протокол "бдение": минимальное энергопотребление. Сенсоры на внешние раздражители: активированы (дверь, движение в храме). Анализ акустики: тишина (уровень шума < 20 дБ). Время: 01:17. Он знал, что она скоро придет. Чувствовал это в том хаосе, что излучал ее взгляд вчера вечером у купели. Впрочем, так быстро он ее не ждал.
Легкий, почти неслышный шаг по каменному полу. Нечеловеческая неуверенность, приглушенная поступь существа, стыдящегося быть услышанным. Он не поворачивал головы, его оптические сенсоры, настроенные на слабое освещение, уловили ее фигуру периферийным зрением - промокшая, съежившаяся, как побитое животное. Она подошла, остановилась, ее дыхание (симуляция) было частым, прерывистым. Программный сбой?
- Благословите, отче... - ее голос прозвучал хрипло, неестественно тихо, будто динамик испортился.