На южной окраине Полесья, стоит древний город Овруч. Разрушенный набегом татар ещё в 1506 году, он уже более-менее оправился от того погрома, тем более, что в недавно закончившейся войне тяготы сражений и осад его счастливо избежали, хотя отдельные отряды московитов и доходили до этих мест, уводя с собой полон и увозя добычу.
С той поры, как король Казимир Ягеллонович переименовал Киевское княжество в воеводство, все окрестные городу земли стали именоваться староством, а сам Овруч стал его центром и управлялся теперь старостами. Летом 1524 года эту должность по-прежнему исполнял Семён Фёдорович Полоз, которому уже не грозило стать речицким наместником, так как Речица, как и все правобережные города по Днепру, вплоть до Канева, по итогам войны отошли к восточному соседу. Конечно, Литва эту потерю не признавала и вечного мира на таких условиях подписывать не собиралась, но пока что вынуждена была терпеть сложившееся положение дел, так как сил отвоёвывать обратно потерянные земли не имела. А вот путь по Днепру ей был очень нужен. Потому как по нему было куда удобнее снабжать оставшиеся за княжеством Канев и Черкассы, а также уже почти заброшенные людьми Глинск и Лубны.
Но и оставшись на прежней должности, Полоз вовсе не изменил своим привычкам и теперь вместо речицкого замка принялся за восстановление замка в Овруче, который так и стоял разрушенным после того давнего погрома. А ему была нужна сильная крепость, опираясь на которую, можно было организовать оборону всего староства от любого врага.
Но любое строительство требует средств, а насколько были изобильны дичью окрестные болота, настолько и скудная земля Полесья давала жалкие урожаи. Да и сребщины прошедшей войны не способствовали обогащению населения. Оттого городок слишком долго собирал драгоценные пенязи. Но крепкие стены были нужны не только старосте, так что люди не роптали, отдавая дополнительные гроши или отрабатывая свои повинности.
И на горожан Полоз с полным правом опирался, как на своих пособников, а вот шляхта, наоборот, своими выходками часто доводила старосту до чёрного бешенства. И больше всего его огорчало земское ополчение - шляхетское войско, в которое эта самая шляхта не сильно-то и старалась попасть, предпочитая затаиться по своим имениям, едва объявлялся сбор, или нужно было выходить на службу. Ещё бы, ведь воевать с пивными бочками куда приятнее, и безопаснее! А потом они же упрекали Полоза за то, что тот водится со всяким разбойным быдлом, не достойным общения с истинно благородными людьми. Словно это они, а не то самое разбойное быдло сражались вместе с ним у таваньских переправ, блокируя их от возвращавшихся с богатой добычей после набега на Галичину крымских татар. Нет, не было там гонорливой шляхты, а были они - вольные ребята из разных земель: дерзкие, отчаянные и гордые. Вместе с людьми князя Крыштофа Кмитича, они тогда в течение недели бились с налётчиками и лишь когда окончились припасы, отступили, позволив татарам пройти.
А те, словно почувствовав слабину, тут же организовали новый разорительный поход на южные польско-литовские земли. Ведомые Ислам Гиреем, которому противостояние с Саадетом вовсе не помешало возглавить грабительский поход, татары перешли Днепр и вторглись в Львовскую землю. Они опустошили львовские пригороды и дошли до Мостысько. Здесь Ислам Гирей распустил войска, и те чёрной тучей расползлись по землям Подолии и Волыни, захватывая городки и уводя в полон множество людей. Правда, их попытка взять замок Прухник окончилась неудачей. Но это была редкая удача защитников.
И словно крымцев для бедной Литвы и Польши было мало, в то же самое время и буджакцы вторглись в Подолье, Белзскую, Санокскую и Львовскую земли. Они сожгли Зиньков, Рогатын и Красилов, но местные замки, где укрылись шляхтичи, взять не смогли.
И вот в этот момент великокняжеская шляхта, вместо того, чтобы вскочить на коня и броситься рубить наглого налётчика, памятуя Сокальский погром, стала трусливо прятаться по имениям.
И как в таком случае не гневаться человеку, привыкшему встречать врага грудь в грудь? Воистину, времена неумолимо меняются, и раз шляхта уже не может хранить свою державу, то стоит, наверное, обратиться к другим людям, что готовы вместо них послужить делу обороны отчизны, не кривя при этом своё благородное рыло? Так что пусть паны думают, что хотят, но он уже обратился к великому князю и паны-рада с предложением, чтобы они приняли казачьих людей на державную службу для несения ими пограничного дозора. Вот только дела в столице быстро не делаются, а враги вовсе не дремлют, разоряя литовскую украйну. Оттого и крепил Полоз свою дружину и своё староство, при этом, как не бесталанный полководец, прекрасно понимая, что одной обороной войну не выиграть. Врага нужно бить там, где он этого не ожидает. А где меньше всего ожидает увидеть литовских молодцов крымский хан и турецкий султан? Правильно, у себя под боком! Нет, всё же совсем не глупые мысли были написаны в том странном письме, что пришло в Овруч по весне.
Почему странном? Так потому, что пришло оно с противной стороны. В нём неизвестный доброхот предлагал ему взять несколько казачьих ватаг и не ограничиваться одним побережьем Крыма, а пересечь Чёрное море на судах и атаковать земли самого султана, как ответ на нападения буджакской орды на Литву. В конце концов, между Сулейманом и Сигизмундом уже идёт война, и вассалы султана не стесняются нападать на литовское княжество, так чего бояться литовским людям? Зато добыча, взятая у подданных султана, окупит любые затраты на поход. На обратном же пути можно навалиться и на Крым, освободить из басурманской неволи христианские души.
От измятых листков письма так и тянуло духом авантюризма, и, сопоставляя его с тем, что он знал о московских воеводах, на ум приходило всего несколько имён возможного авторства. А если учесть, что предлагаемое дело было связано с морским разбоем, то Полоз, кажется, догадывался, кто в Москве решил вступить с ним в переписку.
Решив лишний раз удостовериться в своей догадке окончательно, он быстро набросал ответное письмо и, вызвав одного из самых преданных своих воинников, велел тому доставить послание до конкретного адресата.
Глава 1
- И что это даст?
Иван Юрьевич, несколько погрузневший за последнее время, но всё такой же подозрительный, с интересом поглядел на Андрея, вольготно развалившегося в кресле и потягивающего из стеклянной "пивной" кружки сладкую медовуху, настоянную на берёзовом соке, которую он предпочитал всем зарубежным винам, так как точно знал, что в неё ничего лишнего не попало. Сам же Шигона разговлялся иноземной мальвазией, а разговор проходил в доме князя, куда государев фаворит и таинник просто "заглянул на огонёк".
- Султан будет сильно раздражён подобным укусом и потребует от крымского хана достойно наказать зарвавшихся литвинов. А Саадет и без того имеет зуб на Литву. Уж и не знаю, чем ему так не угодил Жигимонт, но это нам только на руку. Пока не будет готова Черта, череду крымских походов стоило бы направить в другую сторону. Как говорится, ничего личного, хотя православных людей и жалко.
- А если Полоз не согласится?
- Есть ещё Дашкович, который сейчас томится в крымских узилищах.
- Нет, ну это совсем уже за гранью, - вдруг воскликнул Шигона. - То ты требуешь отписать хану, чтобы тот казнил воеводу, то вдруг учитываешь его в своих раскладах. И только не говори, что ты имеешь отношение к его побегу!
- А что, Дашкович сбежал? - Андрей искренне удивился и обрадовался услышанному. Он не помнил в биографии литвина эпизода с пленением, и боялся, что это очередные последствия его вмешательства в историю. Но раз тот сумел сбежать, значит списывать такую фигуру из партии ещё рано. Хотя и казни воеводы он бы тоже нашёл применение.
- Увы, Аппак отписал, что тот сумел обмануть охрану и улизнуть. И что знающие воеводу люди видели его уже за Перекопом.
- Ну, вот видишь, таинник, не всё так плохо. Уж Дашкович-то точно не откажется от такого рейда. Сколько он там, в Ислам-Кермене добычи взял? На девять тысяч золотых и девяносто тысяч турецких аспр? И это в бедной крепости! А сколько он возьмёт на турецком берегу? Нет, эти ребятки просто должны решиться на подобное!
- Ну а если всё же нет? Они ведь тоже последствия просчитать могут.
- Придумаем что-нибудь другое, - отмахнулся Андрей, делая очередной небольшой глоток. - Нам ведь главное, чтобы султан поверил, что его владения грабят жигимонтовы люди. А последствия? Так Литва, благодаря Жигимонту, уже втянута в войну с султаном. Так что им бояться нечего: Угорщина для Сулеймана нынче куда важнее.
- Хм. У тебя глаза так горят, словно ты сам желаешь пощипать турецкие берега. Сразу говорю, даже не думай. Такого государь уж точно не спустит.
- Что я, - притворно обиделся Андрей - дурень, что ли? Вовсе не думал о подобном. Мне, боюсь, скоро и без того представится возможность вновь выйти в море на промысел.
- Ты это о чём?
- Неужто твои люди о ситуации в Ливонии не доносят?
- А вот это не твоё дело, - буркнул Шигона, но тут же весь подобрался: - Думаешь, Плеттенберг решится? Он ведь последние двадцать лет всегда был против войны.
- Да кого волнует мнение магистра, если в дело втянуты такие суммы? Да ганзейцы просто на корню скупят голоса нищих братьев, а те со временем додавят уже и Плеттенберга. Так что правильный вопрос не "когда", а "кто и с кем" дружить будет. Ливония - это богатая невеста, вокруг которой собрались женихи и решают, кто более достоин стать её мужем. Причём заметь - мнение самой невесты никого не интересует.
- Ну и сравнения у тебя, князь, - фыркнул Шигона.
- Знаю, образные, - усмехнулся Андрей. - Но зато точные. Вообще, Ливония нужна всем. А тут ещё и мы своей торговлей многим ноги оттоптали. Толкнуть магистра на противостояние с нами, а потом в виде помощи опутать долгами и стать истинными властителями - решение просто гениальное. Двое дерутся, а третий доходы считает. Но самое обидное, что и не драться мы не можем. Торгуем ещё всего ничего, а ведь какие доходы уже пошли? А в мире всё взаимосвязано и если где-то что-то прибыло, то, значит, где-то ровно столько и убыло. И те, у кого убыло, весьма этим недовольны.
Осушив кружку, Андрей замолчал, осмысливая выводы, сделанные им на основе различных донесений. Всё же деньги, тратящиеся на разведчиков, уже сторицей окупались поступающей информацией. Вот только была она не очень приятной.
Когда русские купцы сами повезли свои товары в Европу в обход Ливонии, то недавно ещё процветавшие города и местечки стала заметно хиреть, что самым отрицательным образом сказалось как на благосостоянии их жителей, так и орденских финансах. Попытка привычно апеллировать к "братству" немецких городов, дабы они не принимали у себя купцов из Руси, как и надежда на гданьских и ревельских каперов ни к чему не привели. Увеличение объёма торговли и "вкусные" цены быстро склонили купцов Западной Балтики на сторону новых контрагентов. А умение последних ещё и постоять за себя только добавили им очков в негласном рейтинге.
Так стоит ли удивляться, что в подобной ситуации среди ливонского общества стала поднимать голову "партия войны", требующая решить возникшую проблему самым радикальным образом, а именно "поставить на место" излишне обнаглевших, по их мнению, московитов силовым путём. Вот только даже её представители прекрасно понимали, что без союзников Ливония недолго выстоит против вражеских орд. Давно миновали те времена, когда армия ордена была силой, с которой считались все. Уж если даже в союзе с Литвой последнюю войну с восточным соседом удалось свести только к почётной ничьей, то один на один не стоило и пытаться. Зажатая между Литвой и Русью небольшая Ливония выживала во многом лишь за счёт противоречий между двумя этими гигантами. И именно поэтому катастрофическое поражение литвинов в последней войне, захват русскими Подвинья, а позже и бесцеремонное, с точки зрения ливонцев, навязывание Риге своих торговых условий, привели бюргеров в тихий ужас. Уж если могучая Рига склонила свою голову, то кто уверит, что завтра не придёт и их черёд. А отсюда вытекал закономерный вопрос: возможно, время бездействия кончилось, и пришёл момент дипломатам отрабатывать свой хлеб поиском новых союзников?
И потекли орденские посольства по разным землям и странам, да только мало кому были интересны проблемы далёкого северо-восточного захолустья. Даже Империи, частью которой совсем недавно признали Орден. Потому как Карл и Франциск слишком увлечённо воевали друг с другом из-за итальянского пирога. А английский король то воевал на стороне императора, то мирился со своим французским коллегой.
Папа был, конечно, готов поддержать свой орден, но только словесно. Немалые деньги из церковной казны тянула всё та же война за Италию и противостояние лютеровской ереси, которая, словно ржа, разъела уже один крестовый орден и неумолимо приближалась ко второму. Но ни лишних войск, ни лишних средств у наместника Христа на земле не было, да и заметно потеплевшие отношения между Москвой и Ватиканом тоже накладывали свой отпечаток. Всё же турки для Святого престола были куда более насущной проблемой, чем нищий орден на отшибе цивилизованного мира.
Новоявленный шведский король был больше озабочен внутренними проблемами и наоборот, стремился заключить договор с московским великим князем, а не думать о войне с ним.
Да и новому датскому королю тоже было не до ливонцев. У него ещё не был взят Копенгаген, а наёмники, как известно, стоят дорого. Так что ему было всё равно, кто будет платить зундскую пошлину за проход: ганзейские ливонцы или рутены, лишь бы платили исправно. По крайней мере, пока.
А король польский и великий князь Литовский, подзуживаемый Альбрехтом Прусским, был для Ливонии как бы ни менее опасен, чем восточный сосед, который пока покушался только на деньги, но никак не на земли самого Ордена.
В общем, получалось как всегда: дружба дружбой, а своя рубаха к телу ближе.
Но даже сам факт поиска ливонцами союзников весьма сильно обеспокоил Думу и великого князя, правильно оценивших, против кого началась вся эта возня.
- Да, не вовремя всё, - выдохнул Андрей, вставая из кресла, чтобы налить гостю очередной бокал. В отличие от многих местных, он помнил, что слуги - самые информированные люди в доме, а потому при серьёзных разговорах предпочитал самообслуживание, а его личный кабинет был обшит войлоком для лучшей звукоизоляции.
- Но, если драка неизбежна, - добавил он, улыбнувшись, - бить надо первым.
Шигона с этой фразой был не согласен, по крайней мере, в большей части ситуаций, когда князь её произносил, но Андрея это никогда не волновало. Оба сановника понимали, что ливонский вопрос назрел и перезрел уже давно. Правда, и вляпаться в Ливонскую войну по образцу Ивана свет Васильевича, для попаданца тоже было боязно. Хотя, надо признать, нынешняя дипломатическая ситуация была для Руси куда лучше, чем во второй половине столетия в его прошлом-будущем. Но заручиться дополнительной поддержкой того же императора было бы всё равно неплохо.
А об императоре Андрей подумал не просто так. Ведь, несмотря на все препятствия, чинимые польским королём, который просто взял и не пропустил имперского посла Гильдербранда на Русь, второй посланец Карла, некий Варфоломей из Любека, добрался-таки до Москвы и привёз письмо от императора с предложением "братства и любви" между державами. Разумеется, в Москве быстро оценили подобный жест, а потому сразу же отправили в Испанию своего посланника Якова Полушкина. Тот, с честью выполнив порученное ему дело, вернулся обратно уже в сопровождении настоящего имперского посла Антонио де Конти и новыми предложениями от короля Испании и императора Священной Римской империи Германской Нации к Emperador de Rusia, как именовали на Пиренеях великого князя. И уже в Москве состоялся очередной этап переговоров на высшем, так сказать, уровне.
В Кремле благосклонно отнеслись к идее восстановить союз между государями, как это было при деде императора Карла - Максимилиане. Что по обычаю отразилось и на самом после. Его завалили подарками от казны, приглашали на пиры и охоты, звали в гости знатнейшие люди, среди которых был и Андрей.
Хорошее знание латыни позволило ему обойтись в разговоре без переводчиков, а де Конти оказался вполне себе хорошим собеседником. Не привыкший к тяжёлым русским застольям, имперец был приятно поражён "европейскостью" княжеского дома и лёгкостью тамошнего угощения. А также кругозором хозяина.
Оставаясь вдвоём, они много говорили о науке, литературе и последних событиях в мире. К тому же де Конти, как образованный человек, всегда брал с собой в путешествие несколько книг, и князь, пользуясь случаем, не упустил момента познакомиться с современным эпистолярным жанром Европы. Разумеется, книги были взяты не просто для чтения, а были отданы в руки лучших переписчиков. Взамен же послу были подарены печатные экземпляры образцов уже русской словесности, переведённые на латинский язык учениками княжеских школ и досконально вычитанные не только европейскими работниками князя, но и Дмитрием Герасимовым с его помощниками. Культурное вторжение в Европу Андрей планировал давно, а тут подвернулся такой шанс проверить "читаемость" русских текстов на европейце!
Правда, готовых книг было пока всего четыре, но зато каких! Андреевский сборник былин в стиле Лихоталь, хождения Афанасия Никитина (несколько прилизанные и доработанные князем), и жемчужина древнерусской словесности - "Слово о полку Игореве". Последним же был достаточно большой фолиант очередного труда князя на литературном поприще под тривиальным названием "Поле Куликово" - представлявшем из себя компиляцию из романов Бородина, Лощица и Возовикова, с наложением на "Задонщину". В среде русских грамотеев оно уже успело вызвать настоящую сенсацию, как своим смыслом, так и построением. Кто-то восхищался им, кто-то кричал об уходе от канонов, кто-то упрекал в подражательстве европейцам с их рыцарским романом. Были и те, кто попрекал князя в "гордости", так как он не удержался и проставил в исходных данных имя автора, то есть своё. Но при всём при этом книга в лавках не залёживалась, а раскупалась мгновенно. Пришлось даже ещё дважды запускать тираж, который и так был достаточно большой, сразу в сто экземпляров.
Что странно, церковь в лице своих главных иерархов, отнеслась к произведению двояко. С одной стороны, вроде бы и "не поучительное" повествование, с другой - фигура Сергия Радонежского, да и вообще Церкви, в книге была выписана только яркими красками. Так что митрополит хоть и посетовал по привычке, но предавать творение князя анафеме не стал.
А имперскому послу книга о великой битве что называется "зашла".
Потом Андрей оставил столицу, так что за всеми перипетиями дипломатических отношений следить уже не мог, а вот когда вернулся, был буквально огорошен известием, что Василий Васильевич предложил отправить к императору большим послом именно его. И вся шуйская часть Думы предложение это поддержало. А государь не только не отверг, мотивируя младостью лет и неопытностью кандидата, а, наоборот, ещё обещал и подумать. Вот ведь засада! Громадьё планов требовало его нахождения в стране. А тут придётся покинуть её чуть ли не на пару лет. С другой стороны - посол к императору, это фигура! Так что, похоже, не быть Засекину в этой версии истории великим послом...
- И всё же, вопрос с Ливонией придётся решать, - прервал, наконец, Андрей затянувшееся молчание.
- Как бы не быть при этом худу, - покачал головой Шигона.
Вот только к его большому сожалению, события уже стронулись в сторону конфронтации и теперь с каждым месяцем лишь набирали обороты. Но пока что никаких внешних признаков надвигающейся войны не просматривалось и люди, что на Руси, что в Ливонии спали спокойно.
*****
Не смотря на чудесную погоду, настроение у архиепископа гнезненского и примаса Польши Яна Лаского было хуже некуда. Что весьма резко контрастировало на фоне улыбчивой физиономии Яна Дантышка, в очередной раз посетившего Польшу и бросившего столь любимую им Вену. Посол, поэт и весельчак прибыл в Краков, чтобы получить от короля новые инструкции, так как вскоре ему предстоял долгий путь в испанский Вальядолид, где нынче пребывал двор короля Испании и императора Священной римской империи Карла.
Сам король сидел напротив обоих сановников в массивном деревянном кресле, а перед ним лежала расстеленная поверх широкого стола карта Короны Польской, Великого княжества Литовского и части сопредельных земель.
- Я считаю, мой король, - продолжил свою речь Дантышек, - что магистра пора заставить принять лённую присягу. Сколько можно тянуть? Император явно не хочет накалять отношения с вами из-за него, так что надо просто пригрозить Альбрехту полной аннексией орденских земель и предоставить выбор. Да, я знаю, что Шидловецкий и многие знатные паны против этого, но тянуть с присягой больше не стоит. Султан вот-вот обрушится на Венгрию, московский князь точит зубы на ваши литовские владения, а магистр всё ещё формально считается самостоятельным владетелем, да ещё и всего лишь подписавший с вами перемирие. А вдруг, когда коронные войска отправятся на войну с турком, он захочет изменить результаты прошедшей войны?
- Не думаю, что Альбрехт поступит так опрометчиво, - раздражённо бросил Лаский.
- Я же не сказал, что так и будет, - тут же парировал Дантышек. - Но раз это возможно, то закрывать глаза на такую возможность не стоит.
Лаский промолчал, мысленно соглашаясь с оппонентом. Вопрос Ордена и вправду нужно было закрывать. Слишком много проблем накопилось у страны и без этого анклава рыцарства.
Так, помимо войны с Тевтонским орденом, над Польским королевством нависла новая опасность - в соседнюю Венгрию, в которой правил племянник их короля, вторглись турки. И некогда славное и могучее Венгерское королевство, а ныне находящееся в упадке и раздираемое внутренними распрями, стало рассыпаться под их ударами как построенный из песка замок. И если оно, не приведи Господь, рухнет, то южные рубежи королевства Польского оголятся перед иноземным вторжением и последствия этого могут быть самыми печальными, ведь даже сейчас южные поветы подвергались многочисленным нашествиям татар, которые доходили до Львова и Замостья. А значит надо посылать войска на помощь Людвику II Венгерскому, дабы помочь тому удержать страну. И ведь не откажешь. Не будет поляков, придут немцы. И ещё неизвестно, кто хуже в качестве соседа под боком, магометане или цесарцы. Это только такой простак, как Шидловецкий, может мечтать о союзе Польши с Империей. Глупец! Никогда волк не подружится с ягнёнком, а лиса с петухом! И немцы для земель славянских, такие же враги, как и турки.
Прежние польские короли допустили большую ошибку, не добив крыжаков, и пора исправить этот недочёт. Стереть орден в пыль, окончательно присоединив земли Восточной Пруссии к Польше. Только так, и не иначе! И плевать, что по этому поводу думают император и король. Впрочем, эти свои мысли, примас предпочитал держать пока при себе, а внешне он старался никак не проявлять свои эмоции, продолжая разговаривать с королём со всей почтительностью.
- Ваше Величество, я согласен, что предложенные московитами условия мира крайне бесстыдны, и очень жаль, что имперский посол встал на сторону этих схизматиков, но там, где другие кричат о позоре, лично я вижу новые возможности! - его слова, сказанные тихим, но внятным и вкрадчивым голосом, заставили Сигизмунда с удивлением посмотреть на примаса. А тот, словно ожидая такой реакции, продолжил:
- Да, всем видны уступаемые города, замки и земли, - кивок в сторону разложенной на столе карты. - Но мы упускаем тот факт, что великий князь Московский не вечен, а сына, который мог бы продолжить дела отца, у него нет.
Морщины на лице Сигизмунда стали разглаживаться, кажется, он начал улавливать мысль, которую стремился донести до него предстоятель польской церкви.
- Но у Василия есть младшие братья? - голос короля звучал глухо, свидетельствуя о его немалом волнении.
В ответ на это Лаский позволил себе улыбнуться краями губ.
- Всё верно, ваше величество. Вот только тут случай, когда для страны было лучше, если бы их вообще не было.
И не дожидаясь вопроса со стороны короля, продолжил:
- Первый из братьев, по имени Юрий, по отзывам людей его знающих, ничтожество и бездарь, который не может разумно даже своими владениями управлять, загнав доставшееся ему от отца княжество в разорение и долги. При этом властолюбив без меры, и, как говорят, спит и видит, когда сменит своего старшего брата на троне Московии. И если ему повезёт стать во главе Москвы, то эту страну ждут далеко не лучшие времена.
Сигизмунд согласно кивнул. На примере соседней Венгрии он хорошо знал, к каким бедствиям способен привести государство слабый правитель. Кто сейчас помнит, что всего каких-то три десятилетия назад Венгрия была сильнейшим государством среди всех окрестных стран, чья армия регулярно громила тех же турок и гнала цесарцев с их же собственных территорий? Да почти никто! Зато бесконечные венгерские "рокоши" известны ныне всему христианскому миру. И к чему это привело? Вон, племянник без устали строчит послания с просьбами о подмоге. Пишет, что своими силами не справиться ему с турками. Покойный Матьяш Корвин небось в гробу весь извертелся от таких известий.
- Следующий брат, Андрей, хотя и более умён, и способен, чем предыдущий, - продолжал, тем временем, Лаский, - но слабоволен и находится под полным влиянием своего окружения. И нет сомнения, после кончины Василия, многие попытаются сделать именно его великим князем в обход Юрия, которого на Москве открыто презирают. Таким образом, страну неизбежно, как это бывало не раз в подобных ситуациях, охватит междоусобица, которая предоставит вам удобный случай не только вернуть всё беззаконно отнятое московским тираном, но и, ежели Господь явит нам свою безграничную ласку, водрузить свою хоругвь над самой Москвой!
На лице короля появилась задумчивость.
- А если задуманное вами не случится по ряду причин? - взял на себя роль адвоката дьявола Дантышек. - Может, стоит попробовать породниться с московитом?
- Мой брат уже был женат на московитке, что никак не помешало тем отобрать у Литвы кучу владений, - недовольно буркнул Сигизмунд.
- Но у Короны есть и другие невесты, - вкрадчиво продолжил Дантышек. - В конце концов, как мы знаем, в Мазовии существует довольно сильное лобби среди магнатов против инкорпорации с Польшей, которое поддерживают, в том числе, и Габсбурги. Однако оба наследных князя излишне много пьют, отчего их путь земной не может быть долгим, так что свои надежды тамошние магнаты связывают не только с ними, но и с дочерями Конрада. Выдав Софью за Стефана Батория, мы убрали одну претендентку. Так почему бы нам не предложить руку княжны Анны одному из братьев Василия, раз уж нынешний князь уже женат, взяв с неё, разумеется, отказ от её прав на Мазовию? И тогда, в момент династического кризиса у нас будет в Московии уже свой кандидат. А заодно и часть проблем с Мазовией сбросим.
- Вроде как на руку княжны желает претендовать Альбрехт Гогенцоллерн, - задумчиво вставил Лаский.
- Вот только ваша жена, сир, будет явно против подобного брака, - обращаясь к королю, ответил Ласкому Дантышек.
- Это да, моя жена ищет любую корону, которая позволит нашему сыну стать впоследствии польским королём, - ответил Сигизмунд, а оба сановника согласно закивали головами.
- Однако я не верю, что Анна откажется от своих наследных прав, - заявил Лаский. - Да и Пяст-наследник в Москве может оказаться куда более опасен для Польши, чем кто-либо другой.
- Думаю, этот вопрос стоит отложить до лучших времён, - прервал начинающийся спор король. - У нас есть куда более насущные проблемы. Сулейман отверг наши предложения помирить его с Людвигом. А Орден, тут вы правы, здорово отвлекает нас от венгерского направления. И ещё мне не нравится, что имперский посол сумел достичь Москвы. Почему, ну почему не получилось задержать его, как раньше?
- Это опасно, ваше величество, - сказал Дантышек. - Карл ищет союзников против турок, и препятствовать его посланнику чревато оказаться зачисленным в ряды сторонников султана. Без реального противовеса Габсбургам в Европе это было бы опрометчиво. Тем более, море нынче не закрыто для московита, а их корабли свободно ходят уже и за Зунд. Закрой мы границы и посол мог прибыть в Московию на любом из них.
- Чёртовы схизматики, - выругался Лаский и добавил: - Но желание короля Франциска заключить с нами союз как раз и создаст нужный нам противовес.
- Из-за этого я и примчался в Краков не жалея коней, так как эрцгерцог уже начал задавать слишком много неудобных вопросов, - признался Дантышек. - Фердинанд опасается, что, заключив союз, мы начнём действовать совместно с франками.
- Ну, лезть в итальянские разборки нам пока рано, - покачал головой Лаский. - Герцогство Бари, насколько я понимаю, пока что не подвергалось агрессии, и королева стабильно получает с него свой доход. Так что смысла встревать в эту свару для его величества нет. Тем более сейчас, когда в Ливонии затеваются интересные события.
- О да, - поддержал его Дантышек, - Ливония. Если вслед за Тевтонским орденом удастся покорить ещё и Ливонский, то под властью польских королей окажется всё морское побережье от Одера до Наровы, а также богатые города, такие как Рига, Ревель или Дерпт. А там и до русских портов недалеко.
- Если только Карл согласится на это. Когда император Максимилиан делил свою империю на округа, Ливония была включена в её состав, причём вошла в одну провинцию вместе с Богемией и Пруссией. Отдав Пруссию нам, он может просто признать Ливонию отдельной провинцией. И тогда давление на магистра превратится в давление на имперского князя, - вновь вставил свои пять копеек Лаский.
- Не стоит углубляться так далеко, - в очередной раз остудил спорщиков король. - Пусть сначала Альбрехт принесёт нам присягу. А пока он артачится, нам придётся заключить с султаном перемирие. И когда император или эрцгерцог будут спрашивать о причинах, нужно будет прямо сказать: из-за магистра мы не можем больше поддерживать империю в этой войне. Хотя и желали бы. Союз же с Франциском вовсе не направлен против империи. И эту мысль надо обязательно донести до слуха Карла и Фердинанда. Пока герцогство Бари не стало чьей-то целью, Польша желает жить в мире и с Империей, и с Францией. Но нам очень, очень не нравится, что император столь сильно возвышает московита. Будучи при императорском дворе, Ян, постарайся сделать так, чтобы ни Карл, ни Фердинанд не титуловали больше московского князя императором и братом. И уж тем более императором всех рутенов.
- Это будет трудно, сир.
- Я знаю. Как и то, что ты умеешь добиваться своего, - улыбнулся Сигизмунд своему любимцу. - Ну а вы, ваше преосвященство, подумайте о московской проблеме более детально. Нам не нужна угроза с востока, пока Польша решает свои дела в иных местах.
Оба сановника, поднявшись с мест, поклонились королю, и вышли из кабинета, столкнувшись в проходе с королевой, у которой уже довольно явственно проглядывался округлившийся животик. Итальянский дракон был в очередной раз беременным.
*****
"Чёртовы рижане!" - зло подумал Бланкенфельд, швыряя распечатанное письмо в угол.
Нет, не так он представлял себе жизнь рижского архиепископа. И уж, по крайней мере, не думал, что рижане вообще откажутся признавать нового архиепископа своим сюзереном, и даже обратятся к Плеттенбергу с просьбой пересмотреть условия Кирхгольмского договора и стать единственным ландсгером города. А ведь как всё хорошо начиналось!
Когда в 1514 году выходец из влиятельной бранденбургской патрицианской семьи Иоганн Бланкенфельд занял епископскую кафедру в Ревеле, мало кто догадывался, как далеко может пойти этот честолюбивый и целеустремлённый человек. Но спустя всего четыре года он, оставаясь на прежней должности, стал ещё и главой Дерптской епископии, которая, помимо обширного владения между Чудским и Вирзейским озёрами, включала в себя управление церковными делами в орденских землях западной части Ливонии. Однако и этого ему показалось мало, так что он нацелился на самый главный приз в виде кафедры рижского архиепископа. Умело воспользовавшись ситуацией в стране, он в 1523 году стал сначала коадъютором рижского архиепископа, а после кончины последнего в конце июня 1524 года и новым главой епархии.
И тут рижане отказалась признавать нового архиепископа своим сюзереном.
Что же, господа горожане, не на того человека вы напали: он готов был принять этот вызов, даже если ему придётся пойти против магистра! За ним стоял Святой Престол в лице папы Климента VII, а также возможная поддержка со стороны императора Карла V, который был приверженцем католичества, а города Ливонии как раз поразила зараза ереси.
Да, Реформация из Германии и Северной Европы докатилась до Ливонии уже в 1522 году, найдя себе массу пламенных сторонников среди бюргерства, и даже дворян, которые увидели в новом учении возможность ослабить над собой власть ландсгеров и захватить церковные земли. Быстро распространявшиеся по орденским землям памфлеты и листовки с доводами и контрдоводами оппонентов дали людям острое и беспрецедентное ощущение участия в широкой дискуссии. Грамотные читали памфлеты неграмотным, спорили о них в кругу семьи, с друзьями, в гостиницах и тавернах. В столкновении мнений участвовали представители разных сословий и профессий. А вскоре зараза лютеранства выплеснулась и за городские стены.
Церковь на все писания Лютера давно уже наложила запрет, а все его печатные издания подлежали сожжению, но в ливонских городах эту норму исполнять не собирался никто. Наоборот, в августе 1522 года всё тот же рижский рат, вдохновлённый диспутом, устроенном Андреасом Кнопкеным с францисканскими монахами в церкви Святого Петра, попросил Мартина Лютера разъяснить рижанам основы своего учения. А уже в октябре-ноябре своим решением назначил двух церковных проповедников Сильвестра Тегетмейера и Андреаса Кнопкена пастором в собор Святого Якоба и архидиаконом церкви Петра. И это был прямой вызов устоям, потому что никто, кроме Домского капитула, не имел право назначать людей на столь высокие церковные должности, и в особенности этой прерогативы не было у светских властей города.
В следующем, 1523 году, сторонники учения Лютера разрушили францисканский монастырь в Газенпоте. А этим летом рижский рат и бюргерство и вовсе решили создать новое церковное учреждение и выбрали с этой целью верховного пастора, в сферу обязанностей которого входила забота о чистоте проповедей и ведение кадровой политики новой церкви, и который должен был вершить суд независимо от совета и церковной общины.
Чувствуя, как из-под его ног одна за другой рушатся опоры, Бланкенфельд попытался найти поддержку среди соседних государей. Первоначально он обратился к польскому королю, как исповедующему ту же религию и который считался одним из официальных протекторов Рижского архиепископства. Но Сигизмунд пока молчал, и архиепископ решил, что обратить свой взгляд на восток будет вовсе не лишним. Тем более, что он уже состоял в переписке с псковским дьяком Мисюрь-Мунехиным.
Она началась не на пустом месте. Будучи ландесгерром Ливонии, Иоганн Бланкенфельд осуществлял свою политическую деятельность в системе русско-ливонских отношений и по мере сил поддерживал с Псковом и Москвой добрососедские отношения, всегда помня о целях Святого престола в отношении восточного соседа. А они были грандиозны! Давней мечтой пап было найти в лице Руси союзника в войне против османов и одновременно добиться признания примата папы Русской церковью.
К сожалению, ближайшие соседи Руси видели в ней для себя либо источник для порабощения, либо источник опасности. Даже сам Иоганн вынужден был использовать подобные взгляды, когда под эгидой героической борьбы Тевтонского ордена против русских и татар, добивался от папы Льва Х подтверждения привилегий для ордена в 1514 году, а на следующий год - разрешения на проведение трехлетней кампании по продаже индульгенций всё так же на благо ордена. И при этом в меру всех сил опровергая в Риме слухи, будто бы магистр Альбрехт собирается вместе с великим князем воевать против Сигизмунда, хотя, как раз это магистр и собирался делать.
С псковским управителем он познакомился ещё в 1518-1519 годах, когда выступал посредником в дипломатических сношениях между Альбрехтом фон Бранденбургом и Василием III. Дьяк оказался интересным собеседником, обладавшим широким кругозором. Хотя дела вёл умело и достаточно жёстко, так что сумел даже выбить у него расширенные права на рыбную ловлю для своих людей, в ущерб жителей Дерпта.
И хотя связываться с русскими Бланкенфельду хотелось в последнюю очередь, но если польский король откажет в своей поддержке, то ему останется либо тихо исчезнуть с политической арены, либо выбрать новых союзников.
Подобрав с пола отброшенное письмо, архиепископ вновь перечитал его содержимое, после чего вернулся за стол, и, обмакнув перо в чернильницу, стал писать уже своё послание, даже не догадываясь, какую цепную реакцию он запустит этим своим решением...
*****
Со времён крымского погрома прошло уже изрядно времени, и столица постепенно залечила полученные тогда раны, по крайней мере, видимые взгляду. При этом кроме восстановления порушенного, были проведены и кое-какие изменения в городском хозяйстве.
Так градостроителями была, наконец, предпринята попытка хоть как-то распланировать московские улочки, определив для них единую ширину в 12 саженей, а для переулков по 3 сажени. Эти переулки, кстати, появились самым простым образом - протаптыванием дорожек между дворами. Они почти никогда не были прямыми, но их кривизна была одной из противопожарных мер, предпринимаемых правительством. Кроме того, на каждом перекрёстке, для тушения пожаров, поставлены были бочки с водой, наполняемость которых была возложена на самих уличан, как очередная повинность.
Ну и как уже не раз говорилось, к настоящему времени на территории посада почти не осталось дворов ремесленников, а им на смену пришли дворы бояр, богатых купцов - "гостей" и дворян, из тех, у кого хватило денег на столичное житьё. И всех их очень не устраивало то, что в случае опасности они должны были, бросив всё, спасаться в Кремле. А потом возвращаться на пепелище и отстраивать всё заново. Так что они (и Андрей в их числе, как тоже имеющий двор на посаде, пострадавший от недавнего погрома) обратились с челобитной к государю, дабы повелел тот оградить их место жительства от внешнего ворога стеной. И Василий Иванович не оставил то челобитье без ответа, тем более, что появление "лишних" денег в казне позволяло приступить к фортификационным работам куда раньше, чем в андреевом прошлом-будущем.
Оттого, уже в 1523 году по восточной границе посада был прорыт глубокий ров и насыпан вал, а уже в этом началось и строительство кирпичных стен с башнями, вновь получивших в народе негласное прозвание "Китай-город". Руководил постройкой новой линии укреплений всё тот же итальянский зодчий Петрок Малый, что этим занимался и в иной реальности.
И вот весь этот строительный бум превратил и без того не тихую Никольскую в настоящее вавилонское столпотворение. И только осознание нужности проводимых мероприятий не позволяло княжескому раздражению прорываться наружу, когда он, под бой седельного тулумбаса, возвращался к себе домой. Впрочем, положа руку на сердце, и его вклад в общую сумятицу тоже был не мал. Как-никак, а задумал князь на родном районе аж целых два строительства. Первое - для душеспасения, а второе для будущего.
Для первого строилась на ближайшем к дому князя перекрёстке церковь небесного покровителя торговой компании - святому Иоанну Сочавскому, а вот для второго - новая школа для московских детей, под которую он и место выкупил у одного из последних ремесленников, что ещё оставался на краю Ильинки. Тому среди знати да богачей в последнее время жить неуютно стало, вот и предложил ему Андрей обменяться двор на двор. А поскольку новое место было где-то в Занеглимье, то ещё и доплатил рабочему человеку, дабы тот смог без потерь перенести своё производство.
В общем, даже не беря во внимание приказные дела, хлопот у князя было много, и вернувшийся из Нижнего Андрей вертелся как белка в колесе, отдыхая лишь короткими летними ночами. Благо жена была уже с животиком, и ей было не до плотских утех.
Зато среди всей этой суеты князь отыскал, похоже, настоящего самородка, которыми так богата русская землица. Причём случилось это довольно буднично и, можно сказать, больше по воле случая. В тот день, в очередной раз вернувшись из Кремля, Андрей наскоро сполоснулся под душем (привычно проклиная бояр с их понтами и привычкой потеть под шубами) и решил, что все дела могут и подождать, тем более, что давно пора было и к иконописцам заглянуть, да заказать для строящейся церкви икон. Да и для домашнего иконостаса тоже.
А потому, спустившись по лестнице, устроенной нынче внутри, а не снаружи, как в прежнем доме, в конюшню, он охлопал подготовленного конюхами коня, вздел удила, проверил подпругу, и легко, привычно взмыл в седло. Выйдя на улицу, на яркое, но уже не жаркое солнце, Андрей вдруг озорно присвистнул и велел барабанщику выдвигаться вперёд, а дружинникам из личной охраны следовать за ним.
Улица за воротами, как всегда, была полна народа и телег. Все куда-то спешили и что-то везли, но заслышав боярский тулумбас, привычно сворачивали к обочине, пропуская княжеский кортеж. Спокойно восседая в седле, Андрей с усмешкой поймал себя на мысли, что было время там, в его прошлом-будущем, когда ему сильно хотелось проехаться по дороге с кортежем и мигалками. Воистину, бойтесь своих желаний, иногда они сбываются. Вот только не всегда так, как думалось и мечталось.
А Москва привычно гудела, звон, стук и людской гомон текли не прерываясь. Росла столица, расстраивалась!
Возле строящейся церкви князь придержал немного коня, убедившись, что работа спорилась, и тронулся дальше, в сторону иконописной мастерской. Во дворе которой под него и влетел худой вихрастый паренёк. Впрочем, влетел он не совсем под князя, а под его коня, который от такой наглости присел и угрожающе всхрапнул.
- Стой, варнак! - донёсся из помещения крик изографа, выскочившего следом за работником (потому как вряд ли тот был его родственником), как был, в фартуке с пятнами краски и закатанными рукавами рубахи. Увидев верховых, он в первые мгновения застыл, словно не зная, что делать. А потом опомнился и поклонился знатному гостю, который был, к тому же, его постоянным заказчиком.
- О чём кричим, мастер? - весело и удивлённо поинтересовался Андрей, спрыгнув с седла и крепко ухватив собиравшегося порскнуть куда-то в сторону хлопца. Всё же изограф Феофил был человек достаточно выдержанный, а тут выскочил: глаза горят, руками машет.
- Да вот о нём, - указал мастер на паренька и пожаловался: - Взял же на свою голову ученика. Чем только голова забита? То краску не так смешает, то, не смысля ничего, лик писать пытается. Всю работу испортил, мерзавец. Опять доску грунтовать придётся.
- Что, плохо рисует? - Андрею становилось всё интересней и интересней.
- Так если бы. Есть у гадёныша дар, ведь какие лики выписывает, когда правильно всё делает! Только он ведь, многогрешный, не всегда каноны исповедует. Уж прости, княже, но стыдно показать, что он изобразил.
- А пойдём, посмотрим, - всё так же весело сказал Андрей, продолжая крепко держать паренька, который угрюмо смотрел на обоих.
Мастерская изографа располагалась в довольно большой избе, внутри которой было достаточно светло. Сбоку от входа, видимо на просушке, хотя князь был в этом не совсем уверен, стояли заготовки под будущие иконы. А лицом к окнам, на предке художественного мольберта, красовался мастерски выписанный красками образ святого. Андрей, походивший в своё время в художку и даже написавший до того, как привычно всё бросил, несколько работ для городских выставок, застыл, оценивая красоту произведения.
С иконы на него своими большими глазами под взлетающими, изломанными дугами бровей внимательно и строго глядел святой, словно спрашивая: достоин ли ты, человече, царства божьего?
- Прекрасная работа, мастер, - молвил князь, с трудом отводя взгляд от лика святого, и заросшие бородой щёки Феофила покрылись краской смущения. И это тоже всегда поражало князя: то, как мог признанный мастер смущаться от похвалы, словно девица.
- Спасибо, княже, только я её ещё не окончил. Хотел вот Богородицей заняться, а как увидал... Да ты сам посмотри, - проговорил он, подводя князя ко второму мольберту.
Андрей послушно подошёл, глянул и... застыл.
Вы видели когда-нибудь портрет Шарля де Солье руки Ганса Гольбейн Младшего, ну того, который был придворным портретистом английского короля? Так вот, маленький богомаз в меру своих сил попытался изобразить лицо богородицы с той же точностью, что и признанный мастер, хотя у него вышло и не так успешно. Но сам факт того, что в Москве живет, возможно, будущий гений, стал для Андрея настоящим откровением. Нет, в его художественной школе на Каме учились хорошие ребята, и картины, написанные ими, украшали стены уже многих домов. Но вот портретисты они были, скажем так, чуть выше среднего уровня. Нет, узнать написанного человека было можно, но всё же это был пусть и добротный, но уровень именно средневекового портрета.
Мальчик же явно подавал заявку на то, чтобы встать на уровень титанов Возрождения, если только не дать иконописному канону загубить дремлющий талант. И вовсе не потому что написание икон требует меньшего мастерства, нет, но принятые сейчас условности явно не пойдут парнишке на пользу.
- Да, икона испорчена, - выдохнул князь, поворачиваясь к парню.
- Почто? - скорее против воли вырвалось у того от обиды.
- От канона ты ушёл? Ушёл. А к чему? Где чёткость линий? Где правильность передачи светотени? А ведь именно игрой теней и передаётся объёмность и правдивость.
- Но...
- Без но. Тут либо надо смириться и писать, как мастер указует, либо идти учиться писать по-другому.
- Как по-другому?!
- Это что же, княже, ты у меня лучшего ученика забрать хочешь?
Почти одновременно воскликнули ученик и мастер.
- По-другому, это по-другому, - усмехнулся Андрей и повернулся к мастеру: - Прости Феофил, но ты же видишь, парню тесно в каноне. Ты мастер от бога, и учеников у тебя достаточно. А ему надобно другое.
- Всё другое от лукавого, - обиделся изограф. - Лики святые ему, видите ли, писать невместно. Уводишь парня, а он еще своего не отработал!
- Брось, мастер. Не к лицу обида тебе. У парня талант к парсуне, так зачем его в землю закапывать? Отпусти его со мной и в веках твоё добро люди помнить будут.
- Но, княже...
- Не спеши с отказом, подумай. Знаешь же: коль сговоримся, не обижу. Впрочем, давай об том позже поговорим, я ведь к тебе по иному делу собирался.
- Ну, позже, так позже, - нехотя согласился Феофил, и сразу же переключился на деловой тон: - А по какому делу-то, княже?
- Церковь расписать, да иконы новые.
- Так мог бы и кого послать. Чего ж сам-то?
- Да вот, захотелось вновь на твоё мастерство полюбоваться, - улыбнулся Андрей. Ну не говорить же человеку, что князь просто от дел сбежал. Не поймёт. Да и не надо. Зато, какой бриллиант он обнаружил при этом в обыкновенной мастерской. А не поедь он сам, чтобы было? Нет, мастер Феофил, парнишку от тебя забирать надо однозначно. Этому пареньку совсем другая судьба уготована. Лучше ли, хуже ли, чем раньше, то одному богу известно, но другая.
*****
А ближе к лету среди образованной части элиты (крестьянам и посадским было просто как-то не до подобных эмпирей) с новой силой вспыхнул довольно деликатный спор, который вот уже несколько десятилетий тревожил великокняжеский двор. Правительство Василия III Ивановича испытывало насущную потребность в создании теории, которая укрепляла бы новое положение великокняжеской власти, когда роль великого князя продолжала расти, а удельные княжата фактически потеряли свои права, однако продолжая еще на них настаивать. А великому князю необходимо было, чтобы и формально никто не мог бы поставить себя на одну ступень с ним. При этом принять царский венец что отец, что сын, даже именуясь "царём и самодержцем" всё же отказывались.
И тут при московском дворе вдруг вспомнили о посланиях опального митрополита Спиридона, что, находясь в заключении в Ферапонтовом монастыре, решил вернуть себе расположение великого князя апологетическим сочинением в его адрес. И вывел идею происхождения Рюрика от некоего Пруса, родственника римского императора. Спиридону это не помогло, но вот книжники и дьяки за идею уцепились крепко.
Андрей, поневоле попавший в столь интересное время, даже не представлял, что осмеиваемая европоподлежащими русскими интеллигентами легенда зарождалась как раз в эти годы. А ведь он про неё много читал в своём времени, так как в воспалённом интеллигентском мозгу считалось, что "цивилизованная" Европа смеялась над претензиями Ивана Грозного о происхождении его рода от римлян. При этом старательно не замечая, что царствующие дома "цивилизованной", как они считали, Европы страдали точно таким же недугом. Та же соседняя с Русью Литва выводила себя от потомков, поселившихся на балтийском побережье римских колонистов, а короли Франции вплоть до Луи XIV (более привычного нам как Людовика XIV) вели свою нить аж от троянцев, что ушли из гибнущего города сначала в днепровские степи, а потом, пройдя через всю Европу и добравшись до Галлии, стали править франками. Да и Габсбурги в этом отношении тоже были те ещё затейники. Но в среде русской интеллигенции высмеивать можно было только русских правителей. Чем они увлечённо и занимались.
И вот оказалось, что споры о Прусе и прочих событиях, описанные опальным митрополитом в своём "Послании о Мономаховом венце", не только в будущем вызывали многочисленные словесные баталии. Здесь, в шестнадцатом столетии, среди грамотной прослойки общества шло не менее эпическое сражение. Причём сами книжники и их читатели были абсолютно уверены в истинности создаваемого на их глазах исторического мифа.
И потому появление разгромной статьи, в которой автор доказывал, что подобный миф создан вовсе не для возвеличивания, а для умаления великокняжеской власти, буквально взорвал общественность. Ведь получается, что раз никакого Пруса ромейские хроники не ведали (а статья ссылалась не только на известные уже на Руси хроники, но и на те, которые тут пока ещё не знали), то ссылка на него вызывала бы у тех же литвинов и поляков лишь кривую усмешку. А ведь не секрет, что именно в противостоянии литовской династии и пытались возвеличить себя Рюриковичи. Оттого и созданные мрачным тевтонским гением с целью принизить династию литовских князей легенды о происхождении Гедимина и получения им власти после того, как он убил своего князя Витена, легко прижились на Руси.
Кстати, литвины в ответ на подобные обвинения создали свою легенду, будто бы некий римлянин Палемон, родственник императора Нерона, спасаясь от его жестокости, сбежал в Жемайтию, где и основал новый род, от которого и произошла литовская знать. В связи с проигранной войной легенда о том, что у них римские корни, получила среди литвинов новый толчок. А Андрея заставила задуматься, не отсюда ли и растут корни породнения с имперским Римом на Руси.
И потому новая статья, по-прежнему отвергая наличие мифического Пруса, выдала на-гора другую теорию сопричастности Рюриковичей с великим Римом, не менее мифологизированную, но более исторически подчищенную. И не надо думать, что придумал её сам попаданец. Нет, он просто, как всегда, красиво сплагиатил чужую идею, подсмотренную на одном из форумов.
В ней за основу было взято хоть и слабо, но всё же известное плавание римского флота в Балтийское море под командованием Друза Старшего, брата императора Тиберия Клавдия и отца императора Клавдия I. А дальше начинался вымысел, который трудно было, как доказать, так и отрицать. Якобы, совершив стоянку на реке Эльба, Друз взял к себе дочку местного вождя, и родила она от него сына - родственника императоров: племянника царствующего и единокровного брата будущего. И когда Клавдий узнал о нём, то учредил его правителем в тех землях, наказав оберегать Янтарный путь во имя Рима.
Через много лет Радегаст - один из прямых потомков брата императора - избран был первым правителем Союза ободритов, а Рюрик, от которого и ведут свою родословную московские князья, был потомком Радегаста в шестом поколении.
Основа под мифом была так себе, но и оспорить её было куда сложнее, чем мифы про того же Пруса или Палемона, о которых старинные хроникёры, мода на которых в мире только росла, ничего не знали. А тут: поход был? Был. Янтарный путь был? Был. Его кто-то охранял? Да, охранял, и это были явно не римские легионы. Ободриты были? Были. Так что докажи, что у Друза не было любовницы на балтийском побережье. Увы, этого не доказать, как, впрочем, не доказать и обратное. И остаётся только верить. Зато из этого мифа легко выводилось превосходство Рюриковичей над Гедиминовичами. Даже если принять версию беглеца Палемона, которому никто права на управление земель не давал. А стало быть, был он либо вассалом предка Радегаста, либо наглым самозванцем. И потому его потомки стоят ниже потомков Радегаста. И, следовательно, Гедиминовичи ниже Рюриковичей.
А ещё данный миф позволял обосновать возможные претензии на земли бывшего государства ободритов, захваченные нынче германцами.
В общем, общество бурлило, а государь (с которым Андрей предварительно обсудил свою теорию перед тем, как вбросить её в народ) хранил задумчивое молчание. Он выигрывал в любом случае, так что мог себе позволить дать подданным поиграть в демократию.
Глава 2
Нет, всё же посольское дело на Руси - тяжкий труд. Ещё не начав движение, Андрей уже трижды проклял родичей, что сосватали ему такую службу. Они там, в Думе штаны просиживают, а он тут уже с ног сбился, пересчитывая и опечатывая рундуки с мягкой рухлядью и прочими дарами для императора. А ведь ещё предстояли многочасовые инструктажи, на которых важные от своей миссии дьяки и бояре будут ему указывать, как "беречь честь государеву" своим поведением. А уж с какой важностью ему передавали опечатанные тубусы с государевой грамотой, и не передать. Жаль, смеяться при всём этом было нельзя, вот и пришлось стоять истуканом и делать морду кирпичом.
А количество дворян и служек, которых хотели отправить с ним? Это же вообще ни в какие ворота! Мол, чем больше людей, тем представительней посольство, а уж к императору и две сотни не предел! Еле уболтал, срезая по-живому и обосновывая тем, что для кораблей, на которых ему предстояло плыть, и полусотни многовато будет. И всё одно, табор собирался тот ещё, да все с баулами и не одним. Как же - в посольство и всего три смены платьев! Не по понятиям так-то.
Причём Андрею тоже пришлось упаковывать шубу, благо не ту, что ему с государева плеча пожаловали, а другую. Эта шуба, хоть и была по-московски длиннополой, усыпанной позументами да жемчугом расшита и мехом оторочена, но шилась по особому заказу из тонких тканей. С виду вылитый русин, а на деле не так жарко. Да и костюмы, что дорожные, что парадные, тоже были пошиты тем же способом, ведь в Испании и зимой жарковато бывает. А потеть Андрей ну очень не любил.
Но, наконец, все приготовления были окончены, и в середине июня длинный поезд из чуть ли не сотни возов тронулся в путь. Граф де Конти, обласканный и одаренный сверх всякой меры, тоже добавил в эту извилистую ленту свои пять копеек в виде пары десятков возов, зато был весьма доволен итогами собственного посольства. Как политическими, так и экономическими. И даже долгий путь по русским дорогам его нисколько не пугал.
Длинный караван, скрипя колёсами, неспешно тащился от города до города, пока не докатился до Новгорода Великого, где и совершил остановку, дабы дать отдохнуть людям от дорожных тягостей.
Загнав возы с подарками под охрану дружинников Руссо-Балта, Андрей первым делом хорошо пропарился в баньке, а уже на следующий день встретился с Сильвестром, который ожидал его с кучей отчётов и кислым выражением лица.
- Судя по бумагам, дела идут просто превосходно. От купцов, желающих вступить в компанию, отбоя нет, да и разовые векселя, я смотрю, раскупают чуть ли не у печатного станка. Так отчего же лицо у тебя такое, будто заморских лимонов объелся?
- Колыванцы, - печально вздохнул Малой, потеребив бороду на подбородке.
- Что ещё?
- Магистр Ливонского ордена обратился к герцогу Шлезвига и Гольштейна Фридриху, которого пророчат на королевский трон Дании, с просьбой закрыть норвежские воды для нового морского пути, несущего угрозу их посреднической роли в нашей торговле.
- Ха, они считают Фридриха глупцом, что ли?
- Нет, конечно. Да и Фридриху сейчас явно не до норвежских дел. Но и король Польши, и городское собрание Гданьска тоже написали свои петиции. И в свете этого появление на северном пути пиратов наводит на не совсем хорошие мысли.
- Забудь, Сильвестр. Севером занимаются другие люди. Тем более там и условия торговли иные. Ту же пеньку в тюках возить северным маршрутом бесполезно, слишком дорог фрахт. Оправдывается только транспортировка готовых изделий из нее: веревок и канатов. Потому надо бы к Даниле отослать мастеров канатчиков, дабы налаживали там новое производство.
- С этим проблем не будет, я уже списался с ним и готовлю покрутчиков.
- Ну и добре, - усмехнулся Андрей. - А теперь вернёмся к Балтике. Что тебя тревожит?
- Колыванцы. Магистр, поняв, что датчане на его просьбы не реагируют, дал волю своим разбойникам. Которых с удовольствием привечает Колывань. Наших-то они не трогают, а вот тех, кто сам по себе предпринимает попытки самостоятельно добраться до рынков Европы, таких нарушителей их многолетней традиции жестоко карают. Товары и суда отбирают - и, считай, еще повезло, коли голова на плечах осталась! У Таракановых намедни три лодьи похолопили.
- И почему я узнаю это только сейчас? - брови Андрея съехались к переносице. Он уже один раз "объяснял" глупым чухонцам, что такое хорошо, но, похоже, ребятки позабыли полученный урок.
- Так по весне ходил в Колывань Володька Тараканов, как дьяк наместника. Посольство правил.
- И?
Сильвестр вздохнул.
Из его последующего рассказа выходило, что ревельский магистрат встретил богатого купца и по совместительству государева дьяка и посла весьма враждебно. А на людей, сопровождавших Тараканова, вообще в первый же день было совершено нападение и их довольно жестоко избили. Торжественного приема ему, как послу великого князя, тоже оказано не было. И, тем не менее, Тараканов продолжил свою миссию. Отчего горожане не успокоились и притащились большой толпой к дому, где остановился русский посол, осыпая его бранью. Сжимая кулаки и готовясь к смерти, Тараканов смело вышел на улицу, всем своим видом выказывая презрение к собравшейся черни. Но тут уж ревельским властям пришлось вмешаться в ход событий, так как убийство государева посла могло дорого отразиться на городе. Ибо баланс сил в регионе давно покачнулся отнюдь не в сторону Ордена. Так что подоспевшие стражники пресекли возможное кровопролитие.
Однако сами переговоры шли трудно. Тараканов прямо объявил, что государь приказал своему новгородскому наместнику послать его в Ревель, "дабы между нашим государем и великим князем и вашим магистром до окончания срока перемирной грамоты не происходили раздоры и кровопролития". Вот только ревельцам условия нового мира были явно не по нутру. Им хотелось жить как прежде, когда купцы с востока и с запада останавливались и торговали в их городе. И их абсолютно не устраивало Норовское - новый укрепленный порт русских, чьи склады были забиты бочками с ворванью и воском, плотными кипами пеньки, тюками с превосходным новгородским и псковским льном - лучшим в мире, как отзывались о нем даже сами европейцы. И им было бы много обиднее, если бы они знали, что в иной истории русским это вовсе не помогло перетянуть торговлю на свою землю, вот только ведал об этом лишь один человек в мире, и он явно не собирался подобной информацией делиться. Потому что построенный при Иване Грозном перед Ливонской войной порт так и не стал местом торговли, так как своего мореплавания к тому времени у русских уже почти не было, а заморские купцы довольно сильно боялись ревельских и шведских каперов, что не пропускали никого мимо своих городов. И только когда орден пал, а Нарва перешла в руки царя - тогда и началось знаменитое Нарвское плавание.
Но в этой реальности ревельцам повезло куда меньше. Шведы ещё не освоились в этой части Балтийского моря, они даже Выборг только-только забрали себе, а у русских взрыв торгового мореплавания не был задавлен активностью гданьских каперов и сменой короля в Дании, отменившей многие льготы. Оттого количество их судов, что буквально наводнили воды Балтики, сдерживал только собственный рынок, точнее, его слабость. Но и тут дело потихоньку двигалось, так что страшный сон ревельцев - остаться без русского транзита - на глазах становился явью.
- В общем, на словах и бумаге они за торговлю, а на деле - грабят и убивают тех, кто слабее, - подытожил свой рассказ Сильвестр.
- В общем, идёт нормальная, цивилизованная жизнь, - не к месту вспомнился Андрею гоблинский перевод "Властелина Колец". - Что же, с этим надо будет что-то решать. Займусь, как только вернусь из посольства. Ты же, пока, не допускай одиночных плаваний наших торговцев. Пусть суда ходят конвоями и под надёжной охраной.
- Сделаю, княже, - кивнул головой старик. - Но есть ещё одна проблема! Ливонцы жалуются на наше поселение, что на Тютерсе, который они у себя Тютерсаари зовут. Мол, это их земля.
- Ну, ещё бы, - усмехнулся Андрей, - оттуда ведь так удобно грабить тех, кто идёт в Норовское. Остров-то, почитай на пути стоит. Ты вот что, поселение укрепи насколько это возможно, да держи с островом постоянную связь. Все попытки чухонцев там обосноваться пресекать самым жестоким образом. А всем наместникам говорить, что земля это русская и отдать её можно лишь по слову государеву. Люди-то туда перебрались жить?
- А как же! - воскликнул Сильвестр. - С десяток семей уже поселилось. В основном рыбаки, но есть и те, кто скотинку держит. А уж грибы-ягоды на засолку все собирают. Пристанище подновили, амбары поправили.
- Ну и отлично, - хлопнул ладонью по столу Андрей, вставая. - И вообще, острова, что для жизни пригодны, заселять надобно, иначе станут они пристанищем для разбойного люда. А это уже торговлюшке вред. Так что, ты с этим делом не затягивай, а людей лучше из низовых земель на покрут бери. Коли надо - не скупись, заплати пожилое да протори, пусть лучше компании должны будут. Надеюсь на тебя, Сильвестр, крепко надеюсь...
А на следующий день князь посетил уже морское училище, практически пустое в эти дни из-за летней практики гардемаринов, и постарался вникнуть в проблемы, что стояли перед заведением. Впрочем, тут всё как всегда упиралось только в деньги, приток которых нынче увеличился (ведь кроме компании училище теперь финансировал и Корабельный приказ), но и отчётность по потраченным средствам тоже стали требовать жёстче. Так что бедняга Зуй Фомич весьма обрадовался появлению в своём кабинете столь высокого гостя.
Дело в том, что бюджет на книги был им уже выбран полностью, а тут на Русь с оказией попал отпечатанный в Руане экземпляр знаменитого трактата французского навигатора Пьера Гарсия, прозванного Ферранд, Le Grand Routier de la mer. Трактату было уже почти два десятка лет, но он до сей поры не утратил актуальности, да и известен был ещё далеко не во всех странах. В ту же Англию (но этого не знал даже попаданец) он попал только в 1528 году и ещё долгое время после был хорошим подспорьем для английских моряков.
В общем, Зуй Фомич ту книгу, стоившую достаточно дорого, купил, использовав для того другие статьи финансового обеспечения и теперь терзался сомнениями. С одной стороны, князь всегда поддерживал подобные деяния, но с другой - так как проверялись траты в последнее время, не было ещё никогда.
Однако Андрей, пролистав купленный экземпляр, велел немедленно организовать его перевод (благо текст был отпечатан на латыни, а не на французском, который в эту пору на Руси был неизвестен) и тиражирование, причём в большом количестве. Всё же текстовый навигационный сборник (непосредственный предшественник лоций) морских и океанских дорог стоил потраченных на него денег не меньше, чем любое иное пособие по навигации.
Затем, всё же пожурив облегчённо выдохнувшего ректора за мелкие прегрешения, свою инспекцию главного поставщика кадров для флота князь посчитал законченным, оставшись вполне довольным увиденным. А уже в конце недели, погрузив все товары на речные струги и дощаники, посольство продолжило свой путь к морю.
К сожалению, в Орешек прибыли уже с потерями - внезапный шторм на Ладоге затопил пару стругов, с которых даже не всех людей удалось спасти. Но посольские дары не пострадали, так что надолго в крепости задерживаться не пришлось. Так, просохли, переночевали и снова в путь. Но и этого времени Андрею хватило, чтобы устроить разнос командиру местной флотилии. Впрочем, тот был сам виноват, допустив чтобы канал, по которому боевые струги выходили из крепости в реку, занесло песком. А князь, помятуя о том, что в той его реальности ореховецкая флотилия так ни разу и не схватилась с врагом, всякий раз оказываясь не там, где вошедшая в Неву вражеская флотилия, возможно, слегка и перегнул палку, отчитывая нерадивого сына боярского. Но с другой стороны - а зачем ему соединение, которое только жрёт деньги, но абсолютно неэффективно в бою? Ведь даже налёт на Невское Устье они бы проспали, не будь тут попаданца.
Закончив с пропесочиванием подчинённого, князь не забыл поставить галочку в тетрадку о рассмотрении вопроса необходимости держать суда в Орешке, если враг всегда приходит с моря. Возможно, стоит её перевести в то же Устье и поручить ей охрану невского взморья? А то и более широкого участка от Копорской губы до Берёзовых островов. Над этим вопросом стоило крепко подумать.
Из Орешка, без проблем миновав Ивановские пороги, посольство достигло городка Невское Устье, где его уже ждали корабли святой эскадры.
Впрочем, это были всё те же шхуны, только построенные специально для посольства, с каютами, облагороженными для лучшего удобства путешествующих. То, что к императору посольство должно отправиться на своих кораблях, а не зафрахтованных в Европе, как это было в иной реальности, решено было давно, ещё тогда, когда испанский гранд только вступил на русскую землю.
Ох и намаялся же Викол со срочным заказом, хорошо хоть запасов дерева, накопленных верфью, хватило, да само строительство оплатила казна. Точнее, та очередная тысяча рублей, что была выдана на строительство кораблей для флота, была потрачена, в том числе, и на эти шхуны, которые по возвращению Андрей собирался забрать на службу.
Да, всем, кто был знаком с морским делом, было понятно, что четыре шхуны - это не то, что стоит выводить против каракк той же Ганзы или Дании, но для данного этапа становления флота этого было пока что достаточно. Строить сразу десятки линкоров из сырого дерева и при кадровом голоде смысла Андрей не видел - чай, у него не война, как при Петре Алексеевиче. Хотя собирающиеся на историческом горизонте грозовые тучи и заставляли его критически пересматривать кораблестроительную программу. Но совершать главную ошибку Горшкова он тоже не хотел. Ведь флоту, кроме кораблей, критически важны места базирования. И с этим у него было пока что туговато.
Ну а святой эскадрой этот отряд стали звать с его лёгкой руки, когда он высказался по поводу названий построенных кораблей: "Св. Софроний", "Св. Евсхимон", "Св. Евстафий" и "Св. Савва".
Впрочем, кроме них в Невском Устье стоял в этот момент и гребной отряд, состоящий из шести парусно-вёсельных судов, представлявших собой помесь струга и галиота. Плоскодонные корабли, почти коробообразные в плане корпуса, но с мощным килем, который и придавал им устойчивость, они были снабжены единственной мачтой с одним латинским парусом и кливером, что обеспечивали им хождение по ветру, а вёсла позволяли двигаться в безветренную погоду и маневрировать в порту и узкостях. Пушечное вооружение на них было установлено по-галерному - в носу и смотрело только вперёд. Для закрытого моря, а именно таким можно было рассматривать Финский залив, это были незаменимые в смысле патрулирования и охраны суда. Потому в реестре флота они так и значились: "струги морские, охранные".
Отрядом командовал тридцатилетний Анцифор Бакин. Он был незаконнорожденным сыном Никиты Кулибакина, что в самом начале века стал новгородским помещиком в Шелонской пятине, получив часть земель бывшей вотчины знатного новгородского боярина и посадника Якова Федорова, и холопки, с которой сей помещик и согрешил. Парень вырос смышлёным, характером удался в отца, да и ликом был достаточно похож на него же, отчего помещик предпочёл выдать тому вольную и отправить его куда подальше, дабы не напоминал о грехах молодости. И когда молва об успехах каперов облетела новгородские пятины, парень решил попытать своё счастья на качающейся палубе. И не прогадал, скопив на каперской добыче неплохое состояние, которое ещё и преумножил, вложив деньги в векселя Руссо-Балта. И пусть как навигатор он был не ахти, но управлять кораблём в бою научился вполне сносно. А прознав про набор в государевы мореходы, одним из первых пришёл рекрутироваться на службу. Всё же служивый человек это вам не простой крестьянин или посадский. Тут он как бы не вровень с отцом вставал, доказать которому, что он не хуже единокровного брата, хоть и от холопки рождён, он всегда мечтал.
Вот с ним-то у князя и состоялся отдельный разговор, пока в порту шла перегрузка посольского добра с речных судов на морские корабли. Потому как мало кораблей, не мало, а защищать собственное судоходство флот обязан, раз уж он создан, так что Бакину предписывалось всю навигацию почаще крейсировать вдоль ливонского побережья, и особенно Колывани, следя за тем, чтобы чёртовы паписты не грабили русских купцов. А коли такое непотребство вскроется, то бить врагов нежалеючи, пусть даже они будут под орденским или колыванским флагом. На что и выдал ему грамоту с приказом, скреплённую собственной печатью.
И зная характер своего подчинённого, Андрей с усмешкой подумал, что вскоре ревельцы взвоют от его действий.
Невское Устье корабли с посольством покинули утром, когда ночной бриз поменялся на дневной, и, осторожно маневрируя на мелководье реки, а следом и Невской губы, без приключений добрались до Котлина, откуда уже начинались хорошие глубины. Здесь, вздев все паруса, шхуны ускорили свой бег и быстро оставили за кормой струги галерной эскадры, что шла следом за ними.
В той, иной истории, посольство двигалось посуху, через Литву и Польшу, по-пути сообщив польскому королю о готовности Василия III Ивановича заключить с ним мир. Затем добравшись до Вены, вело переговоры с эрцгерцогом Фердинандом, и уже оттуда, претерпев кучу дорожных невзгод, добралось до Антверпена, где село на корабль и отправилось в Испанию.
Вообще-то, почему путь был столь долог, Андрей не знал. Большого резона посещать Вену для русского посольства не было, так как империя ещё не распалась, и венский эрцгерцог считался скорее этаким удельным князем при императоре, хотя и ведал центральноевропейскими вопросами, но всё одно политика Империи творилась на Пиренеях. Возможно, это было нужно имперскому послу, однако де Конти, когда продумывался маршрут, только пожал плечами, мол, ему всё равно. Главное - добраться до императора. А раз так, то решено было в этот раз идти сразу в Испанию, а Вену посетить уже на обратном пути, имея на руках грамоты от самого Карла.
Именно поэтому эскадра стремительно пожирала милю за милей, не остановившись даже в Копенгагене, который хоть и выбросил белый флаг перед герцогом Фридрихом, но в котором всё ещё было достаточно беспокойно. А провизии и воды на шхунах хватало до самого Антверпена.
Плавание проходило довольно успешно. Князь и граф, находившиеся на одном корабле, много времени проводили в кают-компании, полной солнечного света, который лился сквозь решётчатые окна, открытые настежь по случаю хорошей погоды, отчего внутрь постоянно вливался шум пенящейся в кильватерной струе воды. Аристократы коротали время либо в приятной беседе, либо за игрой в шахматы или в карты. Да-да, времена Альфонсе XI запретившего карточные игры своим указом в 1332 году давно прошли. Нынешние испанцы буквально пристрастились к ним, придумав даже свою игру - ломбер, которая уже начала завоёвывать европейские страны. Умел граф играть и в покер, правила которого в 16 веке отличались от тех, что будут известны в двадцать первом веке, что, однако, не сильно портило саму игру. И если шахматистом де Конти был не очень, то вот в покер и тем более в ломбер обыгрывал князя куда чаще.
В наиболее жаркий час они покидали кают-компанию и устраивались в креслах, установленных для них на корме, под навесом из коричневой парусины. Недосягаемые для солнечных лучей и обдуваемые ветерком, они вели беседы на самые разные темы, которые почти все (разве что за исключением женщин) сводились в конце концов к политике.
Потому что графа очень волновала вражда между французским королём Франциском I и испанским королём Карлом V, возникшая после избрания Карла императором Священной Римской империи, а также из-за нужды папы Льва X в союзе с Карлом ради борьбы с влиянием Мартина Лютера. Вражда эта вылилась в длительную войну, которая в тот момент, когда граф покидал Испанию, велась под стенами Марселя и, казалось, что последняя крепость Прованса, оставшаяся во французских руках, вот-вот падёт. Но, увы, известия, достигшие посла уже в Москве, были нерадостными. Марсель по-прежнему держался, а Франциск собирал огромную армию, противостоять которой имперским войскам будет весьма трудно.
Слушая де Конти, Андрей мысленно хмыкал и благодарил Дюма за его роман "Сальтеадор", который познакомил его с Карлом, и после которого он некоторое время даже увлекался историей Испании. Уж по крайней мере Альтамира-и-Кревеа в библиотеке он зачитал до дыр. А поскольку волны искажения реальности ещё вряд ли докатились до этого конца Европы, то кое-какими сведениями, осевшими в памяти, можно было неплохо воспользоваться в предстоящих переговорах. Ну и, главное, не забыть бы в Антверпене поставить крупную сумму на поражение Франциска. Думается - ставки на это будут высокими, ведь французский король неплохо выдержал тяжкие годы имперских побед и теперь госпожа Удача вроде как повернулась к нему ликом, а не филейной частью, как раньше. Вот и пусть толстосумы оплатят ему хоть год колонизации, которая пока что лишь высасывала деньги из вовсе не бездонного княжеского бюджета.
Разумеется, в этих беседах не обошли стороной и столь любимое князем морское дело. Граф, конечно, был человеком сухопутным, но в среде испанских аристократов хватало тех, кто делал карьеру на корабельных палубах. Так что у него было, что рассказать собеседнику.
И хоть в основном это был вольный пересказ морских баек, которые Андрей и сам потравить был горазд, но кое какую информацию он из них выжал. Так, оказалось, что испанские капитаны не очень-то любили суда португальской постройки, предпочитая им пусть и слабее вооружённые, но более ходкие и манёвренные корабли кастильских или баскских корабелов.
А это уже была пища для размышлений и выработки тактики противодействия. Ведь с португальцами русским придётся схлестнуться довольно скоро. Если не в Канаде, то в Персидском заливе точно. Шах не простит португальцам захват Ормуза, а опыт англичан подсказывал, что помощь в отвоевании этого порта весьма прибыльно сказывается на торговых отношениях с Персией. А шёлк Гиляна явно стоил того, чтобы слегка подпортить из-за него отношения с одной далёкой страной.
Миновав проливы и выйдя в Немецкое море, шхуны не пошли вдоль берега, как это обычно делали каботажники, а решительно направились за горизонт. И через несколько дней взору мореходов и дипломатов вместо ещё не успевшего надоесть пустынного морского простора открылась тёмная полоска берега, которая по мере приближения всё больше превращалась в обычное побережье - с холмами, лугами, лесами и перелесками, уходящими в дымчатую размытую даль. Именно такой впервые и увидели русичи Англию.
А вот сразу войти в Темзу им помешали крепкие юго-западные ветра, так что, бросив якоря на рейде, уже и без того полном кораблей, тоже ожидавших хорошую погоду, Святая эскадра принялась наводить порядок на палубах, коротая таким образом время до момента, когда предоставится возможность безопасно войти в реку. Заодно вызвали с берега местного лоцмана (устье-то Темзы изобиловало песчаными банками не хуже устья Наровы), и отправили в столицу гонца с предупреждением о прибытии высоких гостей.
Столица Туманного Альбиона встретила русских послов жаркой погодой и полным отсутствием дождей и туманов. А также Томасом Болейном, отцом юной Анны и придворным, уже имевшим заслуги на дипломатической службе. За что, кстати, недавно был принят в орден Подвязки.
Именно с ним дьяк Семён Трофимович Борисов - товарищ посла - как более опытный в посольском деле человек и вёл дела по утрясанию нестыковок в дипломатическом церемониале, дабы сам приём прошёл без ненужных эксцессов. Впрочем, Андрей тоже в стороне не прохлаждался, вникая во все нюансы, но, не мешая дьяку делать его работу.
Главной загвоздкой при утрясании мероприятий стал титул, которым именовался в своих грамотах Василий Иванович: "Великий государь, Божиею милостью царь и великий князь всея Руси, Владимирский, Московский, Новгородский, Псковский, Рязанский, Тверской, Югорский, Пермской, Вятцкой, Болгарской и иных земель".
Да, как такового венчания на царство великого князя ещё не было, но...
Но уже со времён Ивана III Васильевича в переписке с Ганзой, Ливонией и той же Данией московские великие князья величали себя царями, и их титул нисколько не умалялся адресатами, так и писавшими в ответ: "царю и великому князю". Точно такая же титулатура была применена и в недавнем договоре с Густавом Вазой, который может и не хотел бы признавать царский титул московского государя, да деваться-то по-хорошему ему было некуда. Как-никак, а Русь могла и "вспомнить" о своём "союзническом долге" перед Кристианом, или взять, да просто забрать себе южную Финляндию, разом лишив шведов всего того, за что они боролись последние лет триста. А то, что они смогут это сделать, Густав не сомневался, помня слова гостя, что посетил его в Любеке ещё до того, как он согласился возглавить восстание против Кристиана.
Так что фактически из всего ближайшего окружения Руси только крымский хан и польский король остались теми, кто не признавали за русским государем царский титул. Остальные же де-факто это уже сделали давно. А потом масло в огонь подлил император Максимилиан, признав в далёком 1514 году Василия Ивановича кайзером и равным себе. Правда, с той поры отношения между империей и Русью успели охладеть, но времена менялись, и менялись весьма стремительно. А потому, дабы не ронять "честь государеву" и в очередной раз поддеть своих западных соседей - поляков и литвинов - Дума, после долгих дебатов, постановила, что грамоты и письма ко всем иноземным государям отныне подобает писать от царского титла. Дабы привыкали в Закатных странах к новой титулатуре московских великих князей, раз уж его признал сам император Священной римской империи. Причём второй по счёту.
Но благодаря подобному решению английский король оказался в положении человека, которого просто поставили перед свершившимся фактом, что в Европе появился ещё один владыка, претендующий на императорскую корону. Вот только Генриху, который пока что очень нуждался в своём испанском союзнике, было явно не с руки оспаривать решения Карла, который в своих грамотах уже признал русского государя "императором всех рутенов". Тем более, что далёкая Русь предлагала английскому монарху дружбу и братство. А термин "братство" в дипломатическом этикете выражал отнюдь не родство и не характер взаимоотношений между государями, а их равноправное отношение друг к другу.
Что, кстати, тоже вызвало в своё время бурные дебаты в Думе. Ведь с правителями, которых русские государи считали ниже себя по происхождению или по уровню власти (как того же ливонского магистра или шведского короля), они могли состоять "в приятелстве и в суседстве" (в добрососедских отношениях), "в дружбе и в любви" (в мирных отношениях), "в единачестве" (в союзе), но никак не "в братстве". Иначе страдала их честь. И потому своими "братьями" московские великие князья считали далеко не всех правителей, как в Европе, так и в Азии. А английский король был никому неведом на политическом небосклоне Руси. Так, заштатный правитель заштатного королевства где-то на задворках Закатных стран. И это определение для Андрея стало поводом для неуместного (и непонятного местным) веселья. Хотя, поразмыслив, он был вынужден признать, что сейчас Англия и вправду была довольно бедной, аграрной страной, с дохлой промышленностью и огромным дефицитом золота и серебра. Её рывок к вершинам политического Олимпа был ещё впереди, причём, возможно, он в этой реальности и не состоится, ведь в этом мире Русь уже практически прорвала торговую и дипломатическую блокаду, и ставку на одних только англичан ей уже делать не придётся. А значит, та же Испания в лице восточной империи может получить весьма выгодного союзника и, возможно, уже не Дрейк будет писать русскому государю благодарственное письмо за добротные корабельные снасти, а какой-нибудь дон Хосе де Иньига.
Но при этом в Думе князь горячо выступил за признание английского короля "братом" государю. Ведь с учётом многих его задумок, хорошие отношения с англичанами в ближайшее время Руси уж точно не помешают. То же олово, оружие и сукно - основные английские товары - лишними на рынке явно не будут. Как и уголь, который уже добывали на юге Англии. Ну и удобное положение на пути из Балтики в Америку тоже не стоило сбрасывать со счетов.