Мой отпуск подходил к концу. Исколесив пол-Италии за рулем взятого напрокат "фиата", я возвращался в Рим. Уже к полуночи я рассчитывал добраться до его предместий и потому неторопливо ехал по узкому шоссе вдоль изломанного отвесного берега.
По правую руку сверкало золотом уходящего солнца Тирренское море; невидимые волны плескались едва слышно где-то внизу, под скалами. Слева громоздились поросшие плотным красноватым кустарником и соснами горы. Чернильный мрак с востока уже сочился сквозь них, густело небо; приближались сумерки.
Вскоре дорога резко вильнула в сторону, пошла вниз. Горы, наседая друг на друга, надвинулись на берег. Солнце исчезло в волнах, и небо погасло; золотая вода стала черной, таинственной. Ночь наступила быстро и внезапно. Я включил фары.
Еще один поворот, и автомобиль мой нырнул под утес и тут же вынырнул, и будто из-под земли вырос передо мной неведомый белый город в чаше светлых скал. Повиновавшись сиюминутному порыву, на развилке я свернул налево и через несколько минут уже подъезжал к древней городской стене с полуразрушенной сторожевой башней.
Оставив машину на пустыре под стеной, я прошел под аркой, где прежде, судя по всему, находились городские ворота. От стены в город вела мощенная булыжником дорожка; я направился по ней и в скором времени добрался до главной площади, на которую фасадом выходила старинная ратуша. Справа и слева от нее поблескивали стеклами витрины лавчонок, цирюльня и траттория с развалившимся крыльцом и ветхой вывеской в виде петуха. На противоположной стороне, под кустами акации и можжевельника, стояли чугунные скамейки. Посреди площади возвышалась конная статуя какого-то знатного военачальника. На западе широкие ступени вели к морю; внизу, вдоль берега, смутно белели днища перевернутых рыбацких лодок.
Часы на ратуше пробили четверть десятого. Оставив мысль поужинать в траттории - она была закрыта, что, впрочем, меня не удивило: в маленьких итальянских городках спать ложатся рано, - я решил отыскать гостиницу, где можно было бы переночевать и заодно перекусить. Я сделал круг по площади, на которой не было ни единого человека, закурил сигарету и, свернув за угол, пошел наугад вверх по пустынной улице, углубляясь в город.
Я не спешил. С грустью, от которой щемило сердце, и с тайным каким-то наслаждением блуждал я по узким кривым улочкам, прощаясь с милой Италией. Рассеянный, мечтающий, я брел мимо потертых вывесок, мимо городского сада и церкви с покосившейся колокольней, мимо обшарпанных домишек, поросших мхом, увитых ползучими растениями. Не знаю, сколько времени бродил я по городу. Остановился я только тогда, когда едва не натолкнулся на крепостную стену, и тут будто очнулся. Огляделся и понял, что зашел в какой-то мрачный, отдаленный квартал: кругом шла сплошная каменная стена, примыкавшая к боковой стене двухэтажного дома с маленькими оконцами под самой крышей.
Воздух стал душен. Я поднял голову - звезды исчезли, и мрак сгустился. Приближалась гроза. Я развернулся и пошел вниз по улочке. Несколько раз глухо громыхнуло, и первые, крупные и тяжелые, капли дождя упали на землю. Я ускорил шаг.
Когда я был уже у выхода из тупика, почти над самой моей головой с сухим треском полоснула кривая молния, уперлась одним концом в землю, и совсем рядом над крышами домов просветлело, заполыхало. Фонари мгновенно погасли. Вслед за тем раздался страшный удар грома, и в тот же миг ливень обрушился на землю.
Я бросился бежать по переулкам вниз, надеясь выбраться на главную площадь, но вскоре, задохнувшись, остановился. Передо мной была глухая стена, тупик. Я повернул обратно и на ближайшем перекрестке двинулся вправо, однако, к своей величайшей досаде, скоро опять оказался у городской стены. Может быть, полчаса, может быть, дольше, а возможно, и меньше - я потерял ощущение времени - метался я по улицам под дождем, проклиная про себя все на чем свет стоит. Молнии изредка освещали мой путь, но я так и не мог найти дороги к главной площади. Одежда на мне промокла насквозь, я озяб и совсем выбился из сил.
И тут впереди, шагов за пятьдесят, я заметил едва уловимый свет, как бы от пламени факела, и кинулся вдогонку.
Шел я быстро, иногда даже принимался бежать, но мне не удавалось догнать факелоносца. То угасая, то разгораясь, на том же расстоянии мелькал впереди меня свет факела, который несла чья-то невидимая рука. Почти слепой от воды, ручьями стекавшей по моему лицу, льющейся за воротник, бежал я за факелом, стараясь не упустить его из виду. Однажды я поскользнулся и чуть было не упал, и когда выпрямился, огня не увидал.
Тьма стояла непроглядная, ливень шел стеной. Где-то вблизи хлопала и билась о стену деревяшка, и я подумал, что это, должно быть, вывеска гостиницы. Спотыкаясь, подошел я к двери и со всех сил стал стучать в темные стекла. Внутри замелькал свет, и стариковское лицо, освещаемое свечой, припало к оконцу.
- Впустите меня скорее! - крикнул я.
Загремел замок, дверь приоткрылась, и я с облегчением ввалился внутрь, в теплую и сухую прихожую. Нежно звякнув колокольчиком, дверь закрылась за мной.
Старик, не сказав ни слова, сделал знак следовать за ним. По скрипучей лестнице мы поднялись во второй этаж, прошли по коридору и остановились у одной из дверей. Хозяин, отперев ее маленьким ключиком, прошел внутрь, а я проследовал за ним.
При свете канделябра я разглядел застланную кровать, спинку кресла, а за ним - бледные очертания камина. Старик выломал свечу из своего подсвечника и укрепил ее в какой-то плошке на каминной полке, затем, присев у камина, он поправил дрова, чиркнул спичкой, и через мгновение те весело заполыхали, неярко осветив комнату, отчего она сразу приобрела необычайно уютный и обжитой вид. Я обнаружил, что в комнате, помимо прочего, имеются два стула, приставленные к стене за камином, и маленький шкафчик в углу, из тех, что раньше называли комодами.
Тепло наполнило комнату, и я сразу же почувствовал, что промок насквозь, продрог и очень проголодался. С наслаждением стал я стягивать с себя мокрую одежду. Как это хорошо - огонь!
- Мне бы поесть... и вина, - сказал я.
Старик, забрав подсвечник, удалился, и я остался один. Разоблачившись, я стащил с кровати покрывало и завернулся в него, став похожим на древнего римлянина. Пиджак, брюки и рубашку я развесил на спинках стульев, пододвинув к огню так, чтоб они просохли. Снял часы и вынул из кармана бумажник, положив их на каминную полку. Затем я сел в кресло и придвинулся как можно ближе к огню, чтобы согреться.
Вскоре вернулся хозяин, принесший для меня в корзине белый домашний хлеб, томаты и целую жареную курицу. Из-под мышки он извлек пузатую бутылку, оплетенную соломой, а из кармана на грязноватом фартуке - коротконогий бокал для вина. Оставив ужин на стуле близ меня, он поклонился и вышел.
Я раскупорил бутылку, наполнил бокал до краев и залпом выпил его. Вино обожгло мою гортань, проникло в желудок, и божественное тепло растеклось по моим членам. Я перестал наконец дрожать и жадно набросился на курицу. Покончив с едой, я откинулся в кресле и закурил еще влажную сигарету, плавая в волнах блаженства.
Спустя короткое время мне почудилось, что внизу прозвенел колокольчик и хлопнула входная дверь. Послышались шаги, звук голосов и неожиданно - женский серебристый смех. Я открыл глаза и прислушался. Потом встал, на цыпочках вышел в коридор и нагнулся над перилами, пытаясь разглядеть, что за гостью принесло грозой в эту пустынную гостиницу. Внизу мелькнул свет, но никого я так и не увидел. Я вернулся в комнату, закрыв за собой дверь на щеколду.
Часы мои, оставленные на каминной полке, показывали четверть двенадцатого. Я прошелся несколько раз по комнате и остановился у окна, слушая, как барабанит дождь по подоконнику. Соскучившись, стал снова ходить по комнате и затем, от нечего делать, решил посмотреть, что в комоде. В первом ящике я обнаружил какие-то затхлые тряпки, второй был пуст, а вот в третьем я нашел книгу. Я взял ее в руки и на старой, рассохшейся обложке различил полустертую золотистую надпись: Paracelsus.
Я вернулся в кресло, наполнил бокал кьянти и устроился с книгой у огня как можно удобнее, планируя провести время перед сном за чтением.
Я раскрыл книгу на титульном листе и прочел по-немецки текст, гласивший, что сие сочинение, под названием "Объяснение 30 магических фигур", написано рукою прославленного врача, мага и мудреца Филиппа Теофраста Бомбаста из Гогенгейма, известного под именем Парацельса, и издано доктором медицины Иоганном Хузером в Кельне, в 1590 году. Я чуть не вскрикнул от изумления, обнаружив, какую редкую вещь держу в руках.
Выпив бокал до дна, я наполнил его снова и погрузился в созерцание гравюр, воспроизведенных в книге. Прихлебывая вино, листал я страницу за страницей, на которых изображены были диковинные, сверхъестественные существа, порожденные средневековой фантазией. Одна картина особенно поразила меня: на ней посреди костра изображено было чудовище с львиным телом и крыльями дракона; огромный мощный хвост, лежащий меж задних лап зверя, оканчивался головой какого-то гада, в пасти которого был зажат меч, острием направленный на юг. Голову чудища украшала невероятная шапка, то ли корона, то ли шутовской колпак. Что-то особенное было в этом рисунке, но что - я не мог объяснить себе и листал книгу дальше, поминутно к нему возвращаясь.
Не знаю, сколько времени прошло - от вина, от жаркого огня ли я разомлел и стал клевать носом. Книга соскользнула с моих колен и упала на пол, отчего я проснулся. В коридоре послышались шаги, и, оглянувшись, я увидел, что дверь приоткрыта: наверное, я неплотно притворил ее, когда заходил. Мне показалось, что в проеме мелькнуло светлое платье, белая стройная нога в разрезе; потом все стихло. Я поднял книгу и положил ее на каминную полку. Запахнув плотнее свое покрывало, я выглянул в коридор, но никого не увидел. Я закрыл дверь на щеколду и вернулся в комнату; закурив сигарету, встал у окна. Дождь лил как из ведра, молнии озаряли небо, разрушительно гремел гром. В комнате же моей было тихо, тепло и сухо. Я сладко зевнул, потянулся и решил лечь спать.
Я повернулся и остолбенел - в проеме открытой двери стояла женщина. Я уставился на нее, не зная, что сказать, и совершенно растерявшись из-за покрывала, как вдруг она, улыбнувшись, проскользнула внутрь и тихо, воровски прикрыла за собой дверь.
Я во все глаза смотрел на нее, и ни одно слово не приходило мне на ум.
Совершенно бесшумно ступая, незнакомка подошла к креслу, только что мной покинутому и опустилась в него. Я не знал, что делать. Несколько секунд я разглядывал ее, и все это время она отвечала мне прямым, чуть насмешливым взглядом холодных голубых глаз.
Она была молода и красива, но совсем не той жгучей оливковой красотой, которой обладали итальянки. Она была тонкой и воздушной, с белой, почти прозрачной кожей - я мог поклясться, что видел, как ее кровь пульсирует в голубоватых венах. Рыжеватые кудрявые волосы, будто шар, окружали голову, и в блеске пламени, пылавшего в камине, казалось, что она в золотом шлеме. Она была похожа на хрустальный сосуд, в котором рдело и играло легкое вино, она была как кьянти в моем бокале.
- Что вам угодно? - обретя наконец дар речи, произнес я.
Женщина молчала, не сводя с меня немигающих глаз. В глубине их плясали золотые искры. Я хотел опять заговорить, но запнулся, умолк и вдруг почувствовал, как приятный предательский холодок пробежал по животу и напряглись все мышцы.
Внезапно холодные голубые глаза оказались совсем близко, губы мои ощутили тепло и терпкий вкус других губ, я задрожал и подался вперед, срывая с себя покрывало, обхватил хрупкое тело, сквозь тонкий шелк почувствовав странный, лихорадочный его жар, и увлек женщину за собой.
Как ящерица, извивалась она подо мной, будто пытаясь выскользнуть из моих рук, изгибалась и кричала. Тонкие, болезненно горячие ноги обвили меня, сомкнулись на мне, как железный капкан, ногти впились в спину, раздирая кожу вдоль позвоночника, оставляя жгучий, мучительный след.
Воздух вокруг нас стал раскаленным. Огонь в камине будто взбесился, языки пламени рвались из него, как из пасти дракона, устремлялись вверх, лизали каминную полку. Все вокруг было в какой-то бешеной, головокружительной пляске. Мне становилось трудно дышать, я обливался потом, горло горело от жажды. Голова была как в тумане, и только изредка, как молнии в кипящем небе за окном, сознание прорезали озарения, и тогда я видел изогнутую шею с выступившими венами, белоснежные зубы, впившиеся в карминовые губы, раздутые яростно ноздри; еще миг - и взгляд ловил, как ее искривленные мучительно пальцы впиваются в простыни, сжимая в комки, выворачивая, терзая; еще миг - и я чувствовал, как влажные, мягкие маленькие груди с бесстыдно торчащими вишневыми сосками, дрожа, поднимаясь, приникают к моей груди...
Медленно во мне разворачивался застывший древний змей, дремавший века, громадный черный зверь из бездны - он раскручивался, распрямлялся, пока не превратился в звенящую упругую стрелу, в сверкающий меч, готовый распороть мрачный космический хаос. Я видел себя огромным рыцарем на тонконогом беснующемся жеребце, рыцарем в блистающих доспехах. Я вздымал в небо дымящийся раскаленный меч, я потрясал мечом над головой, я собирался с силами, чтоб поразить угрюмого дракона, готового предательски напасть на меня в следующий миг. И выкрикнул я гордый победный клич, как полководец, ведущий за собой воинство, и вонзил свой пылающий огненный меч в дракона, и разорвалась завеса тьмы, выпустив клубы дыма и пламени, и взвился мой боевой конь на дыбы, и вспыхнул яркий свет и поглотил дракона, и все исчезло в солнце золотом...
Постепенно до сознания моего доходил какой-то монотонный, однообразный шум, непрекращающийся, настойчивый. Мне чудилось, что кто-то стучит и стучит в дверь, и я тихонько застонал, чтоб перестали стучать. С трудом разлепил я тяжелые, опухшие веки, и сквозь мутную пелену различил окно, за которым начинало уже светать, и понял, что это дождь стучит по подоконнику.
Опираясь на локти, через силу я поднялся и сел в постели. Голова шумела, словно в ней бил колокол. Окружающие предметы слегка расплывались в глазах. Во рту у меня было сухо, стоял прочный терпкий вкус. Меня мучила страшная жажда. В бутылке оставалось еще немного вина, и, ухватив ее дрожащей рукой, я выпил все до дна, и в голове немного прояснилось.
Свеча, оставленная хозяином на каминной полке, давно потухла, догорев, но камин по-прежнему ярко пылал, и в комнате было сухо и жарко.
Я поднялся, стянул со стула просохшие брюки и, надев их, подошел к окну. Ночной ливень оставил после себя целые потоки воды, которые теперь мчались вниз, к морю.
Внезапно, как огненная молния, распороло мое сознание необыкновенно яркое воспоминание о минувшей ночи, и я замер на месте, не зная, верить ли своей памяти или считать это сном. Я резко повернулся - комната была пуста. Я подошел к двери и убедился, что она заперта на крючок.
Что-то нехорошее приключилось с моей головой, очевидно, из-за коварного вина или, может, обильного ужина, жаркого воздуха в запертой комнате или книги Парацельса, которую я рассматривал перед сном... а может быть, и наверное, из-за всего этого вместе.
Разговаривая сам с собой, недоумевая и потирая свой лоб, я подошел к камину, чтобы взять часы и бумажник. Кресло вплотную придвинуто было к нему - ничего удивительного, что вчера я сомлел. Я отодвинул кресло подальше от огня и в тот же миг увидел мою ночную гостью. Голова ее свесилась набок, ноги лежали на горящих поленьях, и огонь лизал их, скользил по икрам до самых коленей.
От ужаса я задохнулся. Хотел схватить ее и вытащить из огня, но не смог и пошевельнуться. Хотел крикнуть, но из горла моего вырвался лишь хрип. И тут она быстро подняла голову, и взгляд холодных, фосфорически мерцавших голубых глаз пронзил меня до самого сердца. Волосы у меня на голове встали дыбом. Вдруг она вскочила и подпрыгнула, изогнув спину, опрокинулась назад, сложилась колесом и покатилась по комнате. Ковер мгновенно вспыхнул под моими ногами, затем огонь перекинулся на старенькие обои и перепрыгнул на занавески, охватил мебель. Загорелось очень быстро, страшно, но я не двигался и не мог отвести от женщины глаз. Сделав круг, она остановилась, перекувыркнулась в воздухе и нырнула в камин. Пламя, клубом вырвавшись из черного зева, обдало меня жаром, опалило лицо, и тогда я наконец опомнился. Все, кроме крохотного пятачка, на котором я стоял, было объято огнем. От раскаленного воздуха и едкого дыма я едва мог дышать, глаза слезились, кожу жгло нестерпимо.
Схватив со стула дымящийся пиджак и накрывшись им, я прыгнул через огонь и, сорвав дверь вместе с крючком, вывалился в коридор. Подхваченное струей воздуха, пламя вырвалось вслед за мной, и моментально занялась деревянная обшивка на стенах и потолке. Из-под других дверей уже тянулся дым.
Я вскочил на ноги, на ходу натягивая на себя пиджак, и, задыхаясь от дыма и кашляя, побежал к лестнице. Лестницы уже не было, нижний этаж пожирало неистовое пламя. Я услышал, как затрещали деревянные опоры, пол под моими ногами задрожал, проседая, и тогда, ни секунды не раздумывая, я бросился в противоположный конец коридора и, рискуя сломать себе шею, выпрыгнул в окно.
Я приземлился прямо на булыжники тротуара, разбив руку и повредив колено, но тут же поднялся и, хромая, как мог быстро поковылял прочь.
В голове моей был такой кавардак, что я даже не пытался осмыслить произошедшее. Я дошел до конца улицы и тут внезапно ощутил непреодолимое желание взглянуть на покинутую мной гостиницу.
Я обернулся и почувствовал, как холодный пот выступает на всем теле. Там, где ожидал я увидеть охваченную огнем и дымом гостиницу, стояло мертвое, полуразрушенное здание с пустыми черными окнами без стекол, с обвалившейся крышей. Кое-где на подоконниках росла трава, а внутри покачивалась от ветра молоденькая сосна. По всему было видно, что пожар уничтожил этот дом много лет назад. Ни единой души не было вокруг, и лишь чайки, тревожно крича, кругами носились над моей головой.
Я бежал. Бежал, не разбирая дороги и не обращая внимания на невыносимую боль в колене, - ничего не чувствуя, ни о чем не думая, желая только одного - уехать, уехать как можно дальше, быстрее, прочь, прочь из проклятого города.