- Sic. Vocavi te utilia si ibimus ad Anthropophagos? (Так. Я вас позвал, чтобы выяснить - пойдём ли мы на лекции Людоеда?)
- Quem? (Кого?)
Пятеро старост-стихийников выпускного курса Схолы сидели за столом в столовой для студиозусов и школяров. Шестым сидел староста артефакторов-выпускников. Белёные сводчатые потолки и столы на восьмерых, покрытые белыми скатертями, создавали впечатление света и чистоты. После третьей пары делалась большая перемена на пятьдесят минут как раз для обеда. В это время столовая наполнялась шумом и гамом - спешили перекусить и студиозусы и школяры. Последние прибывали в столовую строем и в сопровождении преподавателя - в целях соблюдения дисциплины и благонравия. Ели они тоже с ним вместе за одним столом и под его надзором. Исключение - трое в алых плащах. Студиозусы шли сами. Питание было бесплатным и ежедневно каждый из преподавателей - руководителей курса подавал кастеляну Схолы сведения о наличии подопечных. Также в столовую назначался дежурный преподаватель, который сидел за столом в конце широкого коридора делившего зал столовой пополам. Порядок в столовой обеспечивался именно им.
- Heus, Singer! (Эй, Зингер!) - махнул рукой староста артефакторов Кнут Гротеволь, - veni ad nos (иди к нам).
Староста целителей в белой мантии с подносом в руках, заставленным тарелками и стаканами подошёл к столу и сел на торце.
- Audi, Singer, tantum decernimus num ad praelectiones Cannibal pergamus. (Слушай, Зингер, мы тут как раз решаем стоит ли ходить на лекции Людоеда), - подсунулся к нему один из старост-стихийников Гетц фон Нойман.
- Quis narras, domine Getz? (Про кого вы говорите, господин Гетц?)
- O sollemnia haec relinque! (Ой, оставь эти формальности!) - махнул рукой староста 5 группы, - Loquitur nos de Ulrico, Marchione Arandae. Statuerunt ne ad eius lectiones accederent et ab exactoribus inritarentur. Nos contra! Occidit Aiko! Quod si omnes renuant, tunc ex schola expelletur. Lectiones eius tantum pro graduati sunt. Septem tantum coetus nostri sunt. (мы про Ульриха, маркиза Аранда говорим. Решили не ходить на его лекции и пусть десятники их отменят. Мы против! Он убил Айко! А если все откажутся, то его выгонят из Схолы! Его лекции только у выпускников. А нас всего семь групп.)
- Bene... Nescio. (Ну-у... не знаю), - протянул артефактор, - Lecturas nobis dedit, mihi placuit. Facit ut putes. Volo scribere propositum aëronavibus... (он читал нам лекции, было интересно. Заставляет задуматься. Я диплом по самолётам писать хочу...)
- Quid? Quae plana? ibi manebis! Cultissima, iure? Tune saltas interfectoris? (Чего? Какие самолёты? Дождётесь там! Самые умные да? Под дудку убийцы пляшете?) - высказался с жаром Ульскал фон Вейда, староста первой группы.
- Facile est tibi et Getz loqui, proceres haereditarii es, si quid acciderit, familia te non deseret, sed quid faciamus? (Вам с Гетцем хорошо говорить, вы родовые дворяне, случись что, семья не бросит, а как нам быть?) - пробурчал Гюнтер Вальпот, староста второй группы.
- Ita est, recte? (Вот так, да?) - вскинулся Гетц, - vide, te paenitebit... (смотрите, пожалеете...)
- Ita est! Con- centui interfui. Me quoque solvit. & quinque amplius. Omnia in disco argenteo habes. Et nos fratres, veteres parentes habemus. (Да, так! Я в его концерте участвовал. И мне оме заплатил. И ещё пятерым. Это вам всё на блюдечке достаётся. А у нас братья, родители старые...)
- Cogitabat de fratribus suis! Non vis de tuo honore cogitare? Tu quoque nunc nobilis es. Etsi-I... (Он о братьях подумал! А о чести своей собственной подумать не хочешь? Ты тоже дворянин теперь. Хотя-я...), - презрительно протянул Ульскал.
- At-sed, familiaris non sim, sed facile in facie te percutere possum, nec vis me obsistere. (Но-но, я может быть и не родовой, но морду тебе набью запросто, даже Сила не остановит), - набычился отличавшийся статями даже среди здоровенных альф-искусников Гюнтер, - et haec tria iam diu rogaverunt. Dicat Orlern gratias tibi quod viveret. In villa nostra, ad aliquid simile, olim nos in piscem cibum convertissent. (и потом, эти трое давно уже нарывались. Пусть Орлерн спасибо скажет, что жив остался. У нас в деревне за такое давно бы уже на корм рыбам пустили.)
- In villa nostra, in pago nostro... Omnes nostis pagum tuum esse (У нас в деревне, у нас в деревне... Только и знаешь, что деревню свою), - передразнил фон Вейда.
- Quid de villa tibi placet? (А чем тебе деревня не нравится?) - угрожающе хрустнул костяшками пальцев Херман Герке, староста 4 группы, тоже деревенский.
- Audi! Desine iam! (Слушайте! Перестаньте уже!) - урезонил спорщиков фон Нойман и, повернувшись к омеге, спросил, - et quid vobis videtur? Hoccine dimittendum est? (а ты что думаешь. Нужно этого оме послать подальше?)
- Bene, nescio... (Ну, не знаю...), - Зингер задумчиво отпил из стакана компот, поставил его на стол, - Certamina cum Dominatione nostra non habemus in facultate nostra. (у нас на факультете никаких конфликтов с его светлостью не было...)
- Utinam haberes eos! Ha! "Dominium eius". (Ещё бы они у вас были! Ха! "Его светлость"), - передразнил старосту целителей фон Вейда, - ille tuus praecipuus, ille unus! Intuentes! (он вашего десятника, того! Пялит!)
Лицо омеги покраснело и он уткнулся в тарелку.
- Noli invidere! (Не завидуй!) - вернул шпильку оппоненту Альвин Кляйн, староста 3 группы.
- Quid-at? (Чего-о?) - взвился фон Вейда.
- Id est! Probabiliter sedeas in lectionibus suis sicut murem quietam, sed hic omnia intritam accipit! (Того. На лекциях у него сидишь, небось, тише мыши, а тут раздухарился!)
Дежурный преподаватель, а сегодня дежурил один из тех, кто преподавал студиозусам физическую подготовку, неслышно подошёл к столу за которым сидели старосты.
- Quirites! Nimis garrula es. Minus mihi est magister vester. Videtur quod onera non sufficiant et... (Господа! Вы слишком шумно себя ведёте. Это минус мне как вашему преподавателю. Видимо, нагрузки недостаточны и...)
- Non, non, Dominus Kaltenbrunner! (Нет-нет, господин Кальтенбруннер!) - хором ответили стихийники, тут же уткнувшись носами в тарелки.
- Dominus Heydrich rogabo ut quod inposuit pro graduatio classis facultatis spontaneae recenseatur. (Я попрошу господина Гейдриха пересмотреть нагрузки для выпускного курса стихийного факультета), - скучающим тоном продолжил преподаватель, - Plenum spatium transversis duobus Wegstunde augebitur. hodie ipsum. Sextum par. Sed hoc a te non exspectavi, Messrs, Singer et Grotewohl. Mores tuos, D. Singer, Domino von Appel refero, bene, ac proh dolor facultatis tuae praepositus non valebat, D. Grotewohl. Tanto magis pudeat te sentire. (дистанция кросса с полной выкладкой будет увеличена на два вегштунде. Сегодня же. Шестой парой. А от вас господа Зингер и Гротеволь я этого не ожидал. О вашем поведении, господин Зингер, я сообщу оме фон Аппелю, ну, а... к сожалению десятник вашего факультета нездоров, господин Гротеволь. Тем сильнее вам должно быть стыдно.)
Преподаватель отошёл.
За столом воцарилось тягостное молчание.
В зал вошли трое мальчиков в алых плащах. На раздаче набрали подносы с едой и, молча переглядываясь, уселись через стол от стола старост.
- Et ostendit sine questus pulverulenta (Явились, не запылились), - буркнул под нос фон Вейда.
- Satis, Ulskal. Prope Kaltenbrun est. Tace si mori non vis currentem cotidie... (Хватит, Ульскал. Кальтенбруннер рядом. Молчи, если не хочешь сдохнуть на ежедневных кроссах...), - негромко промолвил Гетц фон Нойман, - et sic totum iam institutum est. (и так уже весь курс подставили.)
- In facto, Ome Ulricus multum dedit nobis. Mihi quidem certe (На самом деле, оме Ульрих много нам дал. Мне, по крайней мере, точно), - высказался после долго молчания Кнут Гротеволь - староста артефакторов.
Лица Ульскала фон Вейды и Гетца фон Ноймана перекосились в скептических усмешках - что может знать какой-то там простолюдин? Научили его! Как же! Навоз вилами кидать?
- Quid est vita artificis? (В чём смысл жизни искусника?) - задал вопрос Кнут и сам же на него ответил, - In auto-emendationem! Magna vis et instrumentum est et campus scientiae. Quanto altius intelligis, eo perfectius in manibus tuis erit! Hoc est quod Dominus Ulricus nobis narravit. Recordatus sum memorise. Idem ego probabiliter dixi tibi. Modo nescio, si quid meministi? Utique, quo magis id cognoscas, eo maior circulus ignotus fiet. Et magna virtus nos in hanc viam ducit, simul se meliorando et se cognoscendo. (В самосовершенствовании! Великая Сила одновременно и инструмент и область познания. Чем глубже вы её будете понимать, тем совершенней она будет в ваших руках! Так нам говорил оме Ульрих. Я наизусть запомнил. Наверное, и вам тоже говорил. Только вот не знаю, запомнили ли вы хоть что-нибудь? Само собой, чем больше вы её будете узнавать, тем больше будет становиться круг непознанного. А Великая Сила ведёт нас на этом пути, одновременно и совершенствуясь и познавая сама себя.)
Староста артефакторов закончил и обвёл взглядом всех сидящих за столом.
- Oh-oh-o quantum pathos! (Ой-ой-ой, сколько пафоса!) - опять скривился фон Вейда.
- Bene, nescio. Solum verba eius cum meis cogitationibus congruebant. Cur, Ulskal, in Schola discis? Cur huc venisti? A? (Ну, не знаю. Только его слова совпали с моими мыслями. Ты вот, Ульскал, зачем в Схоле учишься? Для чего ты сюда ходишь? А?)
- Bene, quomodo... (Ну, как...), - не нашёлся сразу, что ответить, тот.
- Quia opus est artificis alicubi studere? Et id est? Doctus es: hoc fac, et hoc fiet. Et quid sit simile, non quaero. Et scire volo... Intellige, obtinuit?.. Et adiuvat. Et quod fuistis quasi nequam filii, (Потому, что искуснику надо где-то учиться? И всё? Тебя научили - делай то, будет это. А почему будет именно так, тебе не интересно. А я знать хочу... Понять, понял?.. А он помогает. А то, что вас выпороли как непослушных детишек... Ну, не вас...), - поправился Кнут увидев протестующе поднятые руки фон Ноймана, - non vos, sed hi, vestrum est. Tempus est crescere iam. Pueritia tua adhuc in asino, Singer poenitet, ludit. (а этих, ваших... Так взрослеть пора уже. А у вас всё ещё детство в жопе, извини Зингер, играет.)
- Aspice hunc adultum guy! (Смотри-ка, взрослый какой выискался!)
- Ita (Да), - спокойно глядя в лицо фон Ноймана ответил Гротеволь, - Ivi ad mare cum patre meo ab annis quinque. Et facta est tempestas et navicula subsedit et loca persecutus est nos. Duo dads et sex fratres habeo, et solus sum alpha. Si igitur contra Ome Ulricum vis protestari, hoc tuum negotium est. Et nemo noster ibit adepta? (я с пяти лет с отцом в море ходил. И в шторме был и лодка переворачивалась и акулы нас гоняли. У меня два папы и шестеро братьев, а альфа я только. Так, что хочешь протестовать против оме Ульриха - дело твоё. А из наших никто не пойдёт, понял?)
- Etiam contra nos sumus (Мы тоже против), - сказал Зингер и покраснел.
Между тем, дети в алых плащах закончили есть и понесли подносы с тарелками на мойку.
Все трое - Сиджи, Ют и Ёрочка молча переглянулись и с ничего не выражающими лицами вместе пошли к столу, за которым сидели старосты.
- Ты у вас старший? - спросил Ульскал фон Вейда Ёрочку, когда они подошли ближе.
Троица снова переглянулась, Сиджи шагнул вперёд и, глядя прямо в глаза фон Вейде с безразлично-спокойным лицом, вежливо произнёс по латыни:
- Ego sum natu maximus, domine Ulskal von Weida, quid opus est tibi? (Я старший, господин Ульскал фон Вейда, что вам нужно?)
- Ему ничего не нужно, мальчик, идите, - снова бесшумно появился у стола Кальтенбруннер.
- Демоны! - прошептал староста первой группы, опуская лицо и сжимая кулаки.
- Surgite! (Встать!) - рявкнул преподаватель, когда трое в алых плащах отошли.
Студиозусы, все семеро, включая омегу Зингера вскочили.
- Periit quod super! Ad audientiam! Von Weida! Mane! (Приём пищи закончен! По аудиториям! Фон Вейда! Задержитесь!)
Четверо в синих мантиях и двое в коричневой и белой, не оглядываясь, поспешно потащили свои подносы на мойку.
- Esne stultus? (Вы идиот?) - шипел с исказившимся лицом преподаватель, - Quis vos daemon vexavit filios suos? Responde! (Какой демон вас надоумил приставать к ЕГО детям? Отвечайте!)
- I ... est... voluimus. (Я... это... мы хотели...)
- ILLE monstrosas mentis est potentia! Ubi est fideiussor omnia quae dixisti Ome Siji non est audita a Marchione Aranda? (ОН менталист чудовищной силы! Где гарантия, что всё, что вы говорили оме Сиджи, не слышал маркиз Аранда?)
- Sed quomodo? (Но как?)
- Mentistae sunt, Dominus von Weida, et quod in capitibus eorum solum Magnae Potestatis inhaeret. Praeterea solus ille est qui daemonibus adversatus est et superstes fuit. Nunc igitur prandium tuum conficies et ibis. Ipsi! Vade et invenies marchionem Arandae. Narra ei omnia quae te sollicitant, et causas, quae te cum liberis loqui suggesserunt. (Они менталисты, господин фон Вейда, и что творится в их головах, знает только Великая Сила. Кроме того, ОН единственный из людей, кто сталкивался в демонами и остался жив... Поэтому, сейчас вы закончите с обедом и пойдёте. Сами! Пойдёте и найдёте маркиза Аранда. Расскажете ему обо всём, что вас беспокоит, а также о причинах, сподвигнувших вас заговорить с его детьми.)
- Dominus Kaltenbrunner! Non ibo! (Господин Кальтенбруннер! Я не пойду!)
- Oh, quid hoc mihi evenit? Magna potentia! (О, за что мне это? Великая Сила!) - вскинул к потолку глаза преподаватель, - Tu puer moron! Nonne tibi occurrit quod hoc solum modo a Marchione Aranda petita vitare possis? (Дебил малолетний! Неужели до вас не доходит, что только таким способом вы сможете избежать претензий со стороны маркиза Аранда?)
* * *
- Оме Ульрих, - остановил меня на набережной во время нашей традиционной вечерней прогулки скромно одетый омега средних лет с короткими волосами. Чем-то его лицо мне показалось знакомым. Кто бы это мог быть?
- Да. Я вас слушаю... - я ещё раз оглядел омегу.
А-а! Так вот это кто! Папа тройняшек тех. Которых я на своём корабле прихватил. Голова омеги полыхала желтизной смущения.
- Мне неловко говорить, но...
Я ещё раз оглядел омегу. За тридцать. Или постарел так сильно. Лицо миловидное. Дети на него сильно похожи. Хозяин дома, в котором они жили, повысил плату за жильё. Резко. Втрое. На вопросы жильцов сообщил, что его сын женится и нужны деньги на свадьбу. Вот так вот. А денег у Беккеров, естественно, нет. Пособие от судовладельца только-только покрывает расходы на еду. Можно, конечно, направить эти деньги на оплату жилья и коммунальных услуг, но тогда есть нечего будет. Он, как может, крутится, но всех заработков едва хватает на жизнь. Три талера, которые они нашли в кокосах, отложены на приданое детям (я для этого их и клал) и тратить их он не намерен даже под угрозой расстрела. Всё это я считал из его головы.
- Не продолжайте, господин Беккер, я всё понимаю, - начал я размышлять, шагая вместе с ним вдоль парапета и отпустив своих спутников вперёд, - давайте сделаем так... У меня есть свободные комнаты. Вернее, не так, у меня есть свободная квартира и я готов её вам предложить если вы...
Он готов на многое. Почти на всё. Ради детей. Мне-то этого не надо. Просто надо выглядеть благодетелем. Да и по сути им являться. А то превратился в пугало какое-то.
- Да. Так вот, я могу предложить вам квартиру без оплаты, однако, с тем условием, что вы будете оплачивать коммунальные услуги, а ваши дети...
Голова омеги полыхнула возмущением, не давая ему сказать, я продолжил:
- Видите ли, в чём дело. Мой Личный Слуга очень хороший куафёр. Мы планируем открыть косметический салон и там будут нужны помощники...
Действительно, пристрой, в котором жили лицедеи, пустует. Я давно уже хотел устроить в нём малый бизнес для Эльфи. Но он у меня то беременный, то родил недавно, а через полгодика, да даже уже сейчас - идти-то недалеко, по лестнице только спуститься, можно начинать. Подремонтировать пристрой, окна пошире прорезать, воду провести...
А жить они будут в одном из домов купленных на имя Эльфи и Вивиана. Они после покупки так и стояли пустыми. Вот квартир в них только наделать.
- Но, господин Беккер, раньше чем через декаду заселиться ко мне вам не удастся - дом будет ремонтироваться. Вы сможете прожить там это время?
- Да-да, оме, да-да... Я так вам благодарен! Хозяин сказал, что квартплата повышается со следующего месяца...
Омега со слезами на глазах рассыпался в благодарностях, даже порывался целовать руки, но я пресёк эти поползновения. Нечего-нечего, а то возгоржусь ещё. А детки у него хорошие. Просто прекрасные детки. Мне на память пришёл тот омежка, стоявший за прилавком у ювелира в Майнау... Да... эти не хуже нисколько. Вот бы как-нибудь обратить на них своё внимание... Прекрасные девственные мальчики... Сразу трое... А что? Меня хватит. На троих сразу... Да...
Что-то ты, Саня, гарем что ли решил собрать? Скорей проснись, нас обокрали!
В последние дни меня одолела тоска. Сидит внутри и грызёт и грызёт. Сны ещё какие-то дурацкие. Будто бы бегу, борюсь с кем-то, а как проснёшься, так не помню ничего. И Беккер этот, смотрю на него и вижу, что пришёл ко мне мертвец будто бы, нехороший мертвец, обглоданный, а как говорить с ним начал так и живой стал, улыбается даже. И дети его живы. Все трое. И обе эти картинки друг на друга накладываются, просвечивают одна через другую. Но после того как о квартире с ним поговорил пропало всё.
Предвиденье что ли опять шалит?
Да. Сиджи с Ютом и Ёрочкой вчера новости принесли. Толком-то они ничего не слышали, а только сидели в столовой старосты выпускных курсов и один из них, в синей мантии, начал выяснять, кто у них, у детей моих, главный. На Ёрочку сначала подумали - он ведь альфа, но в нашей троице менталистов давно уже всё разложено по полочкам - главный у них Сиджи. Я ещё в Майнау заметил, что Ют за ним тянется, а когда Ёрочка инициировался, то попал в сложившуюся среду. По характеру юный фон Краутхайм был робким и спокойным, так что главенство Сиджи принял без возражений. Тот же своим статусом не злоупотреблял. На самом деле это сложно - быть дерьмом по отношению к своему брату-менталисту. Ведь они всегда видят и чувствуют эмоции друг друга, а сейчас стали продвинутыми настолько, что и поверхностные мысли друг друга читают только так. И малейшие шероховатости в общении вызывают дискомфорт. Поэтому углы обходят. Все трое. Но и таить им друг от друга нечего. Я сам слышал, как Ёрочка рассказывал им о своей жизни у родителей. Всё рассказывал. Ют тоже откровенничал. А Сиджи молчал. Сидел, слушал и, как дирижёр, направлял разговор одними только своими эмоциями. Без всякой корысти для себя. Просто перебирал в голове варианты, как сделать так, чтобы им втроём было комфортно. А комфорт есть тогда, когда нет недоговорённостей - жизнь без вранья это называется. Но и каждый из них знает, что то, что они рассказали друг другу, никогда, ни при каких обстоятельствах не будет использовано против того, кто был настолько откровенен. А вспомнил я про это потому, что одним из центральных персонажей таких разговоров был я. Ют с жаром и восхищением рассказывал о том, как оме нашёл их в подвале, о том, как оме учил и учит их менталистике, о том, как оме мстил всем тем, кто насиловал несчастных детей - здесь сказывались остатки внушения проведённого Герхардом Одноглазым, а Ёрочка в свою очередь делился своими переживаниями об оме, о том, что он мал и не может предложить ему руку и сердце, о том, что он недостоин, на самом деле, оме Ульриха...
Сиджи и Ют сочувствовали ему, утешали, как могли и частенько по вечерам все трое сидели в комнате у Сиджи и Юта, разговаривая обо всём на свете.
Так вот - о новостях. Алая тройка рассказала мне, что господин Кальтенбруннер (какое имя!) потребовал от старосты первой группы выпускного курса стихийников, Ульскала фон Вейды, попробовавшего приставать к ним в столовой, чтобы он явился пред мои зелёные очи и повинился в содеянном.
Ну-ну, означенный староста где-то заблудился на дороге жизни... Ничего, пересечёмся на лекциях...
Аделька наш поднялся на ноги. Я телепортировал его из палаты Лисбета домой и вот уже третий день он в Схолу не ходит - пользуется освобождением от занятий. Короткие пока волосы - причёску знатного оме он начал отпускать только недавно, исхудалое личико, ушки торчат, синяки под запавшими глазами - краше в гроб кладут.
- Скажи-ка мне, золотой мой, что же вы там такое делали в лаборатории? - сижу я у него в комнате.
- Ц... целлюлозу нитровали, - выдавил он слегка заикаясь - мой ласковый тон не смог его обмануть.
- Да неужели? И как? Получилось? - сделал я до крайности удивлённые глаза.
Аделька зажмурился и отрицательно помотал головой. Из-под сжатых век выкатились две слезинки.
Ох-ох-хо. Много ли надо чтобы растопить чувствительное сердце самого сурового на Эльтерре оме? Ну, иди ко мне - я приподнял и обнял лежавшего на кровати омежку. Почему-то так сложилось, что самые сильные эмоциональные переживания в нашем клане всегда выпадали на долю Адельки.
- Головка болит?
Он молча кивнул. У него теперь это часто бывало. Лисбет говорит, что так проявляет себя сотрясение мозга, которое Аделька заработал от взрыва.
- А меланж как делали?
- А-азотную и серную смешивали...
- Балбесы! Мало вам рвануло. А ты-то куда смотрел? Я ж тебе про химию рассказывал.
Действительно, ещё когда мы жили в пещере Аранда я исписал все стены геометрическими, физическими и химическими формулами. Таблица Менделеева там тоже была.
- Там по молям должно соотношение быть 2:1:2. Азотная, серная и вода. И потом, хлопок или что вы там брали, нужен максимально чистый и сухой. Эхе-хе...
- Они меня не слушали, оме-е... - заревел Аделька, уткнувшись мне в грудь.
- Ну, и поделом им... - укачивал я его, легонько похлопывая ладонью по спинке.
Спи, маленький, спи...
Под моим воздействием он быстро уснул и я снова уложил мальчика в постель.
Да... в семействе моём сложились такие расклады. Троица менталистов в некотором смысле вещь в себе. Эльфи скорешился с Вивианом - неудивительно, они почти одногодки. Взрослые люди. Веник - тот мелкий ещё совсем. И Аделька. Один. Да ещё и артефактор. В Схоле он тоже всегда один - альфы омегу ровней себе не считают, несмотря на личное ученичество у десятника.
Надо с Сиджи пообщаться. Мальчик, несмотря на возраст - ему едва исполнилось одиннадцать, незаметно становился моим замом по домашним делам. Беспрекословная исполнительность, умение думать и видеть последствия своих шагов, жажда знаний, способность находить общий язык с кем угодно (ещё бы!), ну, и плюс, идеальная память менталиста способствовали этому. Перемещаясь по Схоле, они втроём, под руководством Сиджи, запомнили всех школяров, студиозусов и преподавателей в лицо. Затем их походы продолжились по территории самой Схолы - запоминали работников и постоянных жителей. За пару декад все, кто жил на скале Схолы, стали им знакомы. Заметив алые плащи препятствий им никто не чинил. Только теперь мне стала понятна мысль ректора: алый плащ - виден издалека.
Вот пусть они теперь и вовлекут Адельку в самую гущу нашей жизни. Он и так туда постоянно окунался, но с уходом в Схолу, заставившим сменить обстановку, мальчик начал чувствовать себя одиноким. Да и я ещё тоже... По уши в делах...
Вот для Сиджи и задание будет.
На этаж ворвался Веник, громко топая и уворачиваясь от рук Вивиана, пытавшегося поймать егозу. Подошло время дневного сна. Естественно, спать он не хочет. А надо.
Мыть ручки, личико, попу и спать.
- Это кто тут хулиганит, а? - вышел я из комнаты задремавшего Адельки, притоворяя за собой дверь.
- Он, - тоненький пальчик уставился на Вивиана.
- Как вам не стыдно, господин граф, возводить напраслину на моего самого любимого человека?
Пока я жив, Веник титулуется на ступень ниже меня. И да, граф - это титул учтивости, графств у меня в марке нет, только баронии, давно уже распределённые между Сиджи, Ютом и Аделькой. Тем не менее Веник ещё и барон. По наследству от родителей.
Вивиан вспыхнул румянцем, а Веник продолжил обвинения:
- Он меня спать ложит! А я не хочу! Не буду!
- Что значит - не буду! Это как так? Он лучше вас знает и вы обязаны его слушать.
- Это почему? - Веник в последние декады стремительно овладел русской речью и болтал без умолку.
- Потому что он старше. А старших надо слушать.
Возразить на этот аргумент было нечего. Веник тяжело вздохнул и, подойдя ко мне, протянул ручки - просился на руки.
Я вздёрнул ребёнка к себе на руки телекинезом и он тут же уткнулся носиком куда-то за ухо, в гриву волос:
- Папа пахнет хорошо...
Ну, так!
Свободной рукой я привлёк к себе Вивиана. Подул ему в лоб и чмокнул туда же. Виви так толком и не заговорил. Артикуляцию он проработал, а говорить... я его натолкнул на мысль, что вместо разговора можно петь - знал, что за пение отвечает немного другой центр мозга. Дело пошло. Потихоньку. Ему удавалось пропеть коротенькие слова. Но сдвиг был важен! Обрадовались все, больше всех сам Вивиан.
Личико, ручки и попа ребёнка были вымыты, насухо вытерты большим махровым полотенцем и сейчас мы с Вивианом сидели в комнате засыпающего Веника окна которой были плотно задёрнуты шторами. Спал он в ней только днём. А вечерами, в одной рубашонке, сверкая попкой, пыхтя, перетаскивал свою подушку в мою спальню и бесцеремонно укладывался спать на моей кровати. Я не возражал - всё равно почти всю ночь работаю. Вивиан тоже долго привыкал к своей новой комнате во втором доме. И частенько сидел допоздна у меня в кабинете, глядя как я работаю - вожусь с текстом и иллюстрациями к "Дон Кихоту", с методичками по овладению менталистскими штучками, со знаниями полученными ещё в школе на Земле - я выгребал из закромов своей памяти всё, а затем, сделав невинно-просительную моську, тоже укладывался рядом с Веником. Неудивительно, что они были близки друг другу.
А Эльфи с ребёнком мы помогали все вместе как могли. Пока ещё кормить младенца надо было до восьми раз в сутки. Молоко у Эльфи было. Не сказать что много, но было. Поэтому с кормлениями он справлялся сам. А вот вставать ночью к ребёнку ему помогал я - не будя утомившегося за день омегу, усаживал его на кровати, распелёнывал младенца-омежку, подносил к груди, а потом насытившегося мелкого тетешкал, ожидая срыгивания. Так и не проснувшегося Эльфи укладывал обратно - спать до утра. Уделанные пелёнки и марлевые подгузники выкидывал в плетёный короб, стоявший в саду - днём Эльфи их застирывал. Наловчился обращаться с ребёнком так, что даже не спускался из кабинета вниз, а орудовал телекинезом и левитацией, глядя через перекрытия дома на энергетические силуэты того и другого. К сожалению, ребёнок Эльфи искусником от рождения не был и поэтому развивался как обычный - по сравнению с Веником удручающе медленно.
Ночи мои так удачно распределялись между вознёй с ребёнком, коротким сном и работой, что получалось так, что в первой половине ночи я работал в кабинете, кормил ребёнка, потом, в самой середине её спал сам - два часа (мне хватало с головой) и во второй половине ночи, проснувшись, опять кормил Ингрида - так назвали малыша, и потом шёл во второй дом, где доводил до ума второй этаж.
Комнаты Вивиана и Ёрочки были отделаны полностью. Ёрочка там уже жил, а вот просторный холл второго этажа требовал моего внимания - резные панели драгоценного суара и палисандра, расписанные с обратной стороны рунами на чистоту и негорючесть, покрывали стены и потолок. Пол был из наборного паркета. И Ёрочка и Сиджи с Ютом в качестве домашнего задания после возвращения из Схолы тоже, под моим руководством занимались отделкой - она просто великолепно тренировала и телекинез и левитацию, да и фантазию с пространственным воображением развивала на раз-два. Кессонные потолки холла я делал по образцу столовой - без особых изысков по сравнению с моим кабинетом и спальней.
Вот так вот...
После разговора с Лорелеем Беккером - так звали папу тройняшек, я сходил в крейсовый рат и заказал проведение водопровода в пристрой, согласовал перепланировку в домах, принадлежащих Эльфи и Вивиану и нанял рабочих для всего этого действа.
Шло время и работа над "Дон Кихотом" подходила к концу. Всего вышло более трёхсот страниц только текста. Я сознательно не придерживался оригинального романа - на мой взгляд, он был несколько затянут и отменно нуден. Особенно в переводе Любимова. Но этот перевод обладает несомненным достоинством - он максимально близок к оригиналу. Я же и в рассказе Лисбету и в своей новой книге оригиналу не следовал. Основная канва шла по фильму 1957 года. Вот в этих рамках я и творил.
Каждый должен что-то оставить после себя. Ребёнка или книгу, или картину, выстроенный дом или хотя бы возведенную из кирпича стену, или сад, посаженный своими руками. Что-то, чего при жизни касались твои пальцы, в чём после смерти найдет прибежище твоя душа. Люди будут смотреть на взращенное тобою дерево или цветок, и в эту минуту ты будешь жив - так я думал, нанося телекинезом на медную пластину черты рыцаря печального образа и его верного оруженосца.
И не важно, что именно делать, важно, чтобы всё, к чему прикасаешься, меняло форму, становилось не таким, как раньше, чтобы в нём оставалась частица тебя самого. Именно ради этого я возился именно с "Дон Кихотом".
А роман этот как никакой оказал влияние на общество. И за это был выбран мной. "На свете не бывает принцесс и злых волшебников" - говорили ему обыватели, - "Тебе никогда не стать рыцарем". Но Дон Кихот, живущий в скучном материальном мире, решается на мужественный шаг и создаёт свой собственный воображаемый мир с рыцарскими турнирами и Дульсинеей Тобосской. Идущий против мнения толпы к идеальному образу рыцарь - вот каким должен видеться Дон Кихот. Смеются ли люди над ним? Да. Но с Дон Кихотом, мы отождествляем себя очень часто, сопереживаем ему, потому что он делает то, что хотим сделать мы.
Он воплощает мечту...
Кроме того, практически каждый из нас, периодически совершает достойные странствующего рыцарства поступки. Поступки, которые могут увенчаться либо полным успехом, либо полным провалом. И в этом смысле Дон Кихот не умирает в конце, а как Сталин, растворяется в будущем...
И ещё. В "Дон Кихоте" буду жить я. После того как для меня всё кончится. И каждый, кто откроет книгу, встретится не только с ним, но и со мной...
...А тоска одолевала и одолевала. Я постоянно видел вокруг себя людей, превратившихся в мертвецов. Не всех, далеко не всех, примерно четверть или треть от общего числа всех встреченных. Вроде вот перед тобой живой человек, говорит что-то, улыбается, а через этот образ проглядывает труп. И абсолютно все такие трупы плохие - полусъеденные, разорванные на части, выпотрошенные...
Эмоций, поглощаемых мной от окружающих, стало не хватать. Я чувствовал этот голод - в солнечном сплетении возникало тянущее чувство, моё энергетическое ядро тянуло отовсюду, откуда можно энергию - Силы явно не хватало. Я даже пробовал снова ходить на источник Силы в хижине Адальберта. Пока я там, вроде бы полегче, но стоит выйти, как снова тянет и тянет, вгоняя в тоску...
Выхода из этой ситуации я не видел, но как-то вспомнив свои ощущения от поглощённых на концерте эмоций, снова вернулся к идее нового концерта. Даже наброски делать начал. И вот что странно - даже сама мысль об этом принесла облегчение.
Для печати "Дон Кихота" были привезены почти пять сотен заказанных мной медных пластинок. Ночами я резал на них текст и дело пошло. Несколько дней я только тем и занимался, что печатал свою новую книгу. Снова утянул из типографии Схолы краску и бумагу, а вот ткань, картон и бумагу для переплётов пришлось покупать самому. Я даже ночевал во втором доме, возясь с ребёнком Эльфи дистанционно, а спать укладывался в комнате у Вивиана. Тот, просекши это обстоятельство, переселился к себе, ко мне под бочок. А Веник остался один и спал в своей комнате, хоть и дул губы по утрам - как же! любимый папочка бросил своего ненаглядного сыночка... Мелкий своим обаянием продавил даже меня и я действительно стал считать его своим сыном. Возился с ним, показывал буквы в специально для него нарисованном русском букваре, рассказывал сказки (какие помнил) на эти наши с ним посиделки со сказками собирались вообще все мои - такого тут никто не делал.
Особенно нравился всем и Венику, в том числе, рассказ о Маугли. Естественно, по мультфильму. И не ублюдочно-тупому пендосовскому, а по нашему. Там, где и радость и драма и трагедия... Фразы из него о законе джунглей, бандерлогах, о моей добыче - отдайте его мне, мы с тобой одной крови - ты и я, стали в нашем клане расхожими, что называется мемами.
На базаре, в лавке, торгующей товарами для художников, я добыл палочки цветной пастели и даже нарисовал всех персонажей из мультика, а потом сшил нарисованное. Книжка привела в восторг не только Веника, не расстававшегося с ней, а вообще всех, кто её видел. Я даже придумал, специально для желающих, напечатать ограниченным тиражом книжки-раскраски по Маугли. Вот только до реализации дело не дошло.
После окончания работы над вторым домом я увлёкся рисованием портретов. Почему-то мне показалось это важным. Интуиция говорила, что так будет правильно. И я рисовал. По памяти. Шиарре, Янка, Оле, Лило...
Специально для мелкого нарисовал его родителей - Листерина и Харальда. Рисовал пастелью. До холста и масляных красок руки не доходили. Да и не считал я себя способным на это. Ёрочке нарисовал Кларамонда, чем довёл мальчишку до слёз. Он их никому не показывал, плакал молча, в подушку. Но я-то знаю... Портрет Клара, обрамлённый в рамку и закрытый стеклом занял место на стене его комнаты.
Нарисовал и детей, убитых в Майнау и Хени и Дибо, а когда дошёл до Дитрича, у меня в голове возникла мысль - как он там? Надо бы навестить.
А пока, закончив с воспоминаниями, принялся за живых. Со стороны алой тройки возражений не было - оме сказал, значит так надо, а вот Эльфи морщил скептическую моську:
- Зачем это, оме? Я выгляжу сейчас не так...
На самом деле выглядел Эльфи неплохо, но почему бы не пококетничать, нарываясь на комплимент? После родов он немного поправился, фигурка и попка округлились, налились, ушла юношеская угловатая худоба, определённо он стал выглядеть старше, но появилась какая-то мягкость, плавность в движениях, а уж когда он брал ребёнка на руки и со взглядом, полным любви, смотрел на него, то на память приходили мадонны художников Возрождения. Так-то, глядя на него, я думал, что Эльфи у меня красавчик, альфа, изнасиловавший его тоже был на рожу смазлив, значит, у Ингрида есть шанс стать писаным красавцем.
Тем не менее, рисовал я Эльфи по памяти на пике очарования, таким, каким он был после того, как я показал им с Лило новые причёски и они стали знаменитостями замка. Лилочку тоже нарисовал после стрижки по моим образам. А затем принялся за Вивиана.
Вот уж с кем пришлось намучиться!
Он мне просто не давался. Да, у нас с ним был эмоциональный контакт, позволявший отразить портретное сходство, но я никак не мог ухватить его внутренний мир, а в итоге художественный образ рассыпАлся, как перемешанные камешки мозаики. Я рисовал и рисовал его, усаживая так и эдак, утром, днём и вечером, стараясь ухватить образ в разном освещении. Прекрасно-чувственное лицо его было изучено мной до мельчайших подробностей. Я даже заметил, наконец, крохотную родинку у него на подбородке справа (почему я её раньше не видел?), но...
Была в нём какая-то надломленность. Острый характер, глубоко скрытая нежность и внешняя, при всей его ершистости, беззащитность. Сейчас-то характер Вивиана изменился, но черты бывшей личности остались. И вот именно их-то я и пытался вытащить наружу, рисуя портрет омеги. В конце концов остановился на таком. Лицо в три четверти, правый глаз скрыт вьющимися короткими светлыми волосами, а вокруг бордово-красные розы, скрывающие даже подбородок. И шипы. На руках, на шее. Шипы роз, впивающиеся до крови в нежную кожу...
Нет, всё равно не то...
Гардероб Вивиана был распотрошён и я извлёк на белый свет чёрное роскошное короткое меховое манто, едва-едва прикрывающее грудь. По моему требованию Вивиан разделся полностью, даже трусы снял, на шею ему был одет широкий розовый ошейник с крупным карабином, веки и ресницы густо намазаны тушью, глаза столь же густо подведены и он начал позировать. Мне нужны были ощущения от его тела. Что-то такое, что заставляло его клиентов чуть ли не драться между собой за его внимание. Вивиан, нисколько не стесняясь наготы, а наоборот, даже бравируя ей передо мной, вертелся посреди своей спальни, выпевая вопросы и выпячивая то попку, то бедро, а я сидел в кресле и критическим острым взором разглядывал омегу. Наконец, придя у себя в голове к каким-то своим выводам, он сексуально-отточенным движением шагнул ко мне и наклонился, уперевшись руками в подлокотники кресла. Рот его с крупными чувственным губами приоткрылся в улыбке превосходства, показывая ряд безупречно-белых зубов. Казалось, он говорил мне: ну, что, оме, я прекрасен и неотразим и сейчас я вас, оме, поцелую. Если захочу.
Вот! Вот оно!
Я схватил его, бережно удерживая лицо Вивиана в ладонях:
- Вивочка, стой так...
Окинув взглядом всего его, закрыл глаза и выдохнул, запоминая на мгновение проскочивший образ. Поток воздуха шевельнул кудряшки на лбу омеги. Он, обожающе глядя на меня, опустился на колени между моих разведённых в стороны ног.
- Хороший мой, - я потянул его к себе и положил голову Вивиана к себе на живот, запустил пальцы глубоко в мягкие волосы и начал перебирать их, транслируя ему свою симпатию, благожелательность и влечение. Вовсе не сексуальное. А такое, какое бывает, когда видишь симпатичного тебе человека и хочется побыть с ним рядом.
Эмоции омеги захлестнули меня: привязанность и чувственность, нежность и пылкость, страсть и вожделение восхитительным коктейлем выплёскивались и выплёскивались из него на меня, а я пил эту чудесную смесь, переливающуюся в моём внутреннем зрении розовым, голубым, переходящим в синий, и снова наливающийся красным и оранжево-жёлтым с привкусом льдистых крупинок обожания.
Где-то в груди возникло желание приласкать его и я, уцепив эту готовность и ведомый ей, снова провёл рукой по волосам приникшего ко мне омеги. Substantia nigra в его мозгу, повинуясь моему желанию выплеснула порцию дофамина, дыхание омеги участилось, он прикрыл глаза, я продолжал стимулирование уже не только головного мозга, но и всего организма Вивиана. Не надо бояться отдавать своё время, заботу, внимание. Меня от этого меньше не станет, а в сердцах близких загорится звёздочка счастья.
Вот только Лисбет...
Все мои воспринимали меня таким, какой я есть. Со всей моей заботой и жестокостью (не к ним, ни в коем случае не к ним!). А маленький целитель хочет, чтобы я... стал другим, наверное... изменился. А возможно ли для меня это изменение? А?
Размышляя, я перебирал волосы Вивиана, он же, приникнув к моему телу, млел и томился, замирая от восторга и обожания. Но вот внутри у него мягкая лапка вибрирующего шарика телекинеза погладила простату, шарик разделился на два и второй, продвинувшись глубже, принялся ласкать преддверие влагалища. Голова Вивиана стремительно заливалась краснотой сексуального возбуждения, а я с беспокойством отслеживал своё состояние - проснётся демон или нет?
Когда я бываю с Оттолайном он себя не проявляет.
- Вивочка, - глядя в его огромные голубые глаза неотрывно смотревшие на меня, - ты нужен нам... мне... - я провёл рукой по его волосам, а телекинез так и продолжал разогревать его внутренности, подводя к пику.
Сознание омеги было широко распахнуто для воздействия, но... Осуществлять его надо с осторожностью, поскольку я прекрасно помнил чёрно-белый образ тела Вивиана, стянутый латунными лентами и винтами. Мои слова всколыхнули, подняли со дна памяти Вивиана отголоски, обрывки неотрефлексированных тех образов и чувств, в своё время сподвигнувших его на побег от Юргена и на поиски счастья. А счастье он мыслил для себя только рядом со мной. Слёзы, слёзы благодарности и блаженства брызнули из его глаз неудержимым потоком. Сглотнув, он едва слышно пропел:
- Э-это-о пра-авда-а, о-о-ме-е?
- Да, Вивочка, правда... - шептал я ему в ответ, сам глотая комок в горле.
Чуть приоткрыв рот, он не отрывал взгляда от моего лица, а внутри у него телекинетическое воздействие достигло вершины и волны удовольствия накатывались и накатывались на эмоционального омегу - оргазм был близок и именно этот момент и был выбран мной для внушения. Вивиан и так возводил меня на пьедестал поклонения, но эти вот его загоны о собственной неполноценности, ненужности не нравились мне категорически. Оме, конечно, велик, но рядом с ним достойны быть только эмоционально стабильные личности. Эльфи давно уже был мной подкорректирован да и как Личный Слуга психологически подстраивался под меня, дети - все дети, моральным мазохизмом не страдали, включая Ёрочку, и только Вивиан выбивался из этого ряда. Лобовое внушение вряд ли бы дало долгосрочный результат - сознание собственной неполноценности и ненужности давно стало частью личности Вивиана, хоть он до конца этого и не осознавал.
И сейчас он бурно оргазмировал, истекая соками и выбрызгивая капельки спермы из съёжившегося члена на пол комнаты, а я держал его голову в руках и, прижавшись своим лбом к его лбу, вторгся в личность омеги и выжигал в ней - ты прекрасен, оме любит тебя именно таким и доставить ему удовольствие ты сможешь только ухаживая за собой и прихорашиваясь и, самое главное - ты нужен нам всем, без тебя наша жизнь будет тускла и обыденна. Ну, и ещё чуть-чуть специально так, от меня: ты и Эльфи - пара.
Последнее особенно важно. Я-то, это я. А вот когда меня не будет...
Портрет Вивиана в итоге у нас получился.
* * *
Лес на излёте лета прекрасен. Ещё по-летнему тепло. Ещё нет желтеющих листьев. Но созрела лещина, калина и рябина начали краснеть гроздьями. И небо обрело ту осеннюю прозрачность, что так отличает его от остальных времён года.
Я стою в нашем овраге. Верховой ветер шумит в вершинах деревьев. Лучики заходящей Эллы пробиваются сквозь листья и перебегают по моему лицу. На площадке перед зимовьем и на его крыше кое-где валяются сухие ветки.
На месте, где стоял снесённый мной перед уходом лабаз, виден узор выжженного мной на керамическом основании портала.
Скворечник туалета цел, как цел и мостик через ручей и наша с Эльфи керамическая ванна под навесом.
Эх-х... Я, как и в тот день, когда выполз из дома на карачках, отпыхиваясь от демонического оборота и, будучи тогда в одном плаще практически на голое тело, присел на сильно уменьшившийся штабель древесных комлей и оглядывал окрестности.
- Кру-кру-кру, - в вышине надо мной кружил ворон, как самолёт распахнув широченные крылья. А домик цел. Дверь по-прежнему закрыта на засов изнутри, окна прикрыты деревянными щитами...
Лес. Глухой лес в шестидесяти километрах от Майнау.
Я потёр бровь, вспоминая местность у кабака Оппо.
Оп! Я тут.
Полуразвалившаяся конюшня с провисшей кровлей из гнилой соломы. Контуры обгорелого каменного фундамента видны сквозь разросшийся бурьян. Ничего интересного.
Оп! И я на задах одной из улиц Майнау, самой ближней к недалёкому лесу. На огородах кое-где копошатся местные жители, поэтому отвод глаз - наше всё.
Иду знакомыми улочками. Сколько раз за ту памятную зиму я и ходил ногами и скакал левитацией здесь. Вон дом Хени и Дибо. На Зелёной улице. Белая калитка в невысоком заборчике, приветливые занавески на окнах. Дом не брошен, он жилой. Вон и старый Штайн вышел на крылечко, аккуратно притворив за собой дверь. Поискал метёлку и начал помахивать ей, разметая дорожку из дикого камня от калитки к дому. Что-то звякнуло под прутьями нехитрого инструмента. Старик остановился, наклонился к земле, разглядывая подслеповатыми глазами что-то блеснувшее под лучами вечерней Эллы. Вот нагнулся ниже, шаря рукой между каменных плит. Наконец отыскал и, распрямившись, поднёс к глазам. Талер! Целый талер! Откуда он здесь?
Золотая монетка лежала на заскорузлой ладони работавшего всю жизнь человека. Откуда-откуда, вестимо, я поспособствовал.
- Элк! - выдохнул старик.
Дверь дома распахнулась, выглянуло обеспокоенное лицо супруга.
- Вот! - только и смог произнести Штайн, протягивая ему ладонь.
- Штайн! Где ты его взял?
- Тут. Нашёл. Прямо тут...
- Это не наше. Кто-то потерял его. Надо вернуть.
Эй! Я не для этого его вам подкинул. Вернуть. Додумаются тоже!
Никто никому ничего возвращать не будет! Поняли? - делаю я внушение, призывая телепортацией ещё две золотые монеты прямо под ноги стоящим старикам.
Во-от. Теперь и этот домик сможете выкупить и на жизнь вам до самой смерти хватит...
И вот я в знакомом помещении склада на территории поместья Нессельриденов. Мешки пшеницы и гречки так и лежат нетронутые. Восемь и пять. А ржи осталось совсем мало.
Эх! Раззудись рука, размахнись плечо! Чуть напрягшись, телепортирую прямо сюда сразу пятьдесят мешков лучшей пшеницы со складов Лирнесса. Я помню их содержимое ещё с тех пор, как пиратов там пытал. Наши торгаши перебьются. Подумаешь, убыль. Сочтёмся. А тут люди без макарон пропадают.
Сумерки опустились на город.
Дитрич отыскался в гостиной - сидел вместе с Лоррейном и Хильдом, а Идан вслух читал им книжку, какой-то из рыцарских романов:
- "...Тогда добрый старец, полагая, что больше ничего не сможет сделать, послал сказать великану, что его воспитанник уже достиг необходимого возраста, желает стать рыцарем и кажется достойным такого звания. Услышав об этом, тот сразу же прискакал на коне и, найдя Галаора столь прекрасным и сильным не по возрасту, воскликнул:
- Сын мой, я знаю, что вы желаете стать рыцарем, и поэтому хочу взять вас к себе, чтобы сделать все возможное для вашей славы.
- Отец, - отвечал тот, - таким образом, сбывается моя мечта!
Великан отвез юношу в свой замок, сделал для него доспехи по росту и сам стал учить его ездить верхом и преодолевать на коне препятствия. Он нашел двух фехтовальщиков, которые научили Галаора обращаться с мечом и щитом и всем другим воинским приемам, необходимым для рыцаря. Так прошел год, и великан увидел, что сделано достаточно для того, чтобы Галаор мог стать рыцарем..."
Бархотка с медальоном портала так и висела на шее Дитрича и сейчас он, слушая чтение Идана, непроизвольно касался её пальцами, мечтательно улыбаясь.
Неожиданно медальон нагрелся и стал тёплым.
- И-Идан, хватит на сегодня, я-а спать хочу, - запнулся Дитрич и Лоррейн с Хильдом не посмели возразить. После моего ухода из Майнау Дитрич всю власть в доме Нессельриденов забрал в свои ручки.
Из-за живота с трудом поднявшись из кресла, он прошёл в спальню и плотно запер дверь.
- Идан, что там дальше было? - начали приставать к прислужнику оставшиеся супруги пока ещё живого бывшего торговца зерном.
- Нет, ваши милости, не могу, господин Дитрич запрещает читать без него, не просите...
С трудом опустившись на колени и опираясь рукой на кровать, Дитрич благоговейно, лицом к центру спальни с замиранием сердца, прикрыв глаза, покорно ожидал явки такого долгожданного господина.
Мгновение назад спальня была ещё пуста, но вот... ощущение постороннего присутствия заставило омегу волосами на затылке почувствовать, что он не один.
Я шагнул из-за спины стоящего на коленях человека и погрузил когтистую лапу в его густые волосы.
Восторг, счастье, обожание всколыхнулись у него внутри и выплеснулись наружу на стоящего рядом с ним.
Посреди спальни, на круглом пестром ковре проявилось просторное глубокое кожаное кресло. Демон отпустил волосы омеги и, царапнув паркет когтями ног, неведомо как, в одно мгновение оказался сидящим в кресле. Перед Дитричем снова оказался он! Господин! Mein Herr - как иногда Дитрич его называл. Только наедине с самим собой - ведь Господин запретил к нему так обращаться. Омега от избытка чувств прижал ручки к груди, не смея поднять лицо со стремительно заливавшимися слезами глазами на столь желанное существо. А смуглый демон всё в тех же просторных ярко-синих муаровых шёлковых шароварах и всё с тем же блестящим колечком в левом соске широкой груди подпёр рукой с растопыренными пальцами голову и пристально разглядывал его, Дитрича.
Хм... А он почти не изменился. Беременность нисколько его не испортила, хотя живот и кажется огромным.
Демон шевельнул пальцем свободной руки, чёрно-матовый коготь описал полукруг снизу вверх и Дитрич оказался рядом с ним, вдыхая желанный запах господина и стараясь запомнить его. Навсегда, если получится.
Вивиан смог доделать духи предназначенные в подарок мне и сейчас я воспользовался этим роскошным запахом, вгоняя его в память Дитрича. Ну-ка, иди ближе... Я протянул руку и за волосы, помогая себе телекинезом (я ж не зверь), подтащил омегу так, что его голова улеглась щекой на моё колено. Ничего, тут недалеко было, боль и потерпеть можно. Серые глаза с благоговением поднялись на меня - я специально чуть тряхнул голову омеги - дескать, смотри на меня.
- "Я недоволен тобой" - прогремело в голове у омеги, заставляя сжаться в страдании, вызванном тем, что он не оправдал ожиданий господина, - "был ли ты добр к окружающим? Отвечай!".
Дитрич часто-часто закивал головой. Да, он был добр к тем с кем жил. По крайней мере, никого из прислуги не выгнал на улицу, не приказал высечь, а это уже доброта по местным меркам, ну, подумаешь, поссорился пару раз с Лоррейном и Хильдом, а нет, не пару, пока они не признали его главенство, ссориться приходилось часто. Ну, дал как-то пару пощёчин Идану за нерасторопность. Так не выгнал же...
- "А был ли ласков с ними?" - снова ворвался в голову голос Господина.
А... В этот раз ответить было нечего. Ласковым с ними? Так на шею сядут...
- "В какую семью придут твои дети? Там, где не высек - то уже добрый? Я разочарован".
Господин тяжело вздохнул и откинулся на спинку кресла.
Нет! Не было и нет большего наказания для Дитрича! Господин разочарован им! Не смея пошевелиться под рукой демона, так и удерживавшего его голову за волосы на своём колене, он прикрыл глаза и слёзы невыразимого горя залили его лицо, обильно стекая и впитываясь в шёлк штанины...
- "Был ли Я милостив с тобой?" - продолжил Господин.
Да. Согласно смежил слипшиеся от слёз стрелками ресницы Дитрич. Господин был милостив к нему. Именно милостив, ибо дал ему, несчастному омеге, решившемуся подойти к краю жизни, смысл для существования. Более того, сделал ему, недостойному, самый величайший подарок - дал ребёнка.
- "А был ли Я ласков с тобой?" - прозвучал ещё один страшный вопрос.
Да. Господин был ласков с ним. Более того, он, по невыразимому своему великодушию, всегда делал так, как нравилось, именно нравилось, ему, Дитричу. И получая от Господина укусы, царапины и удары он, Дитрич, всем своим существом чувствовал, знал, что Господин ласков к нему. Просто эта ласка вот такая. И даже, когда Господин хлестал его бичом, Дитрич знал, что Господин ласков к нему... и где-то там, глубоко внутри, омежья интуиция твердила ему, что всё это внешнее, наносное и, действуя так, Господин, на самом деле идёт на поводу у него, Дитрича... Именно потому, что ласков к нему.
- "Ты должен стать другим!"
Да! Омега шмыгнул носом и задышал ртом. Да! Он будет другим! Будет!
- "Они все! Вокруг тебя, - рычал в голове голос Господина, а его глаза бурлящие багровым пламенем преисподней как два раскалённых клейма впечатывались в самую личность Дитрича, - твои дети! А детей любят! Даже наказывая. Любят так, чтобы они это чувствовали. Знали об этом!"
Рука демона отпустила волосы омеги, он съехал со скользкого шёлка и, привалившись боком к ноге Господина, уткнувшись мокрым лицом в ладошки, беззвучно зарыдал, вздрагивая плечами...
- "Встань!" - приказ Господина вздёрнул омегу на ноги.
Одежда была сдёрнута телепортацией, обнажая омегу перед сидящим в кресле демоном.
Дитрич стоял передо мной и я разглядывал его тело. Он немного поправился, не утратив, впрочем, стройности. Огромный для такого срока живот (какой, кстати? Ушли мы из Майнау в четвёртом месяце, а сейчас до выпускных экзаменов в Схоле остался месяц, потом месячные каникулы и Новый год - выходило четыре полных здешних месяца, а беременность тут длится шесть с половиной месяцев) выпячивался несколько странно - в стороны. Перейдя на энергетическое зрение я увидел два плода. Двойня. Это хорошо. Даже здорово! Плохо только то, что оба ребёнка лежали поперёк живота. Поперечное предлежание. Неужели никто из местных целителей не знает об этом? Роды с такой патологией чреваты всяким... вплоть до смерти роженика и плода.
Под моим пристальным взглядом оба плода осторожно разворачиваются головками вниз. Дитрич, чувствуя движение в животе, ахает и хватается за него руками. Стой! Ничего страшного я с тобой не делаю - успокаиваю я его, поглощая эмоции. Господин не будет причинять вред своему рабу - запомни это! Навсегда.
- "С этого дня лежишь только на боку!" - приказываю я омеге.
Он счастливо кивает, собирая пальчиками с лица так и текущие слёзы.
- "Прощай! И помни мой приказ!" - это не только про лежание на боку, но и про то, что я ему сказал раньше.
И демон и кресло осыпаются истаивающими голубыми искорками, оставив в воздухе только аромат, сопровождавший Господина.
Обнажённый Дитрич, зажав рот ладошкой, опустился на пол...
Поздним вечером, когда в доме все уже спали, Идан услышал звон колокольчика вызывавшего его к хозяину. Накинув халатик, он вошёл в спальню Дитрича. Омега сидел на кровати. Подняв глаза на прислужника, похлопал рукой по одеялу рядом с собой, приглашая его сесть. Идан сел. Дитрич, низко опустив голову, шевелил губами, затем тяжело вздохнул и, так и не поднимая головы, произнёс:
- Иданчик, прости меня, пожалуйста... Я тебя ударил... тогда... и ещё в прошлый раз...
Дитрич порывисто повернулся в нему и схватил горячими руками пальцы прислужника, глядя полными слёз глазами в его лицо...
Утром, один из прислужников убиравшийся в спальне Дитрича, нашёл под кроватью три книжки. "Спартак", "Дон Кихот" и здоровенный альбом - "Песни и музыка Великого герцогства Лоос-Корсварм".
А зимовье я утащил в Лирнесс...
* * *
Притащенный из Майнау домик я установил у нас в саду на те же самые кубы обожжёной глины у самой стены, подпирающей, вышележащую улицу, ровно по середине, так, что бергамотовое дерево, широко раскинувшее ветви, накрывало половину крыши деревянного домика. Кубы и основание печи были утверждены на керамических блинах, служивших нам в овраге ступеньками. Навес перед дверью, который был у нас в овраге, я устанавливать не стал - просто сделал крылечко с косой крышей, а палки от навеса пошли на дрова. В течение пары дней спешно вызванные рабочие бросят в зимовье водопроводную трубу и подключат к канализации. Эльфи, вышедший утром застирывать пеленки Ингрида, только ахнул, схватившись за щёки. Со слезами на глазах ворвался в домик. Я как раз проверял печи, присев на корточки перед нижней топкой. Разогнулся, услышав вбежавшего, и как раз попал в объятия Эльфи.