Аннотация: Россия побеждает Японию, США, Британию, Германию
Предисловие
Роман вырос из мысленных экспериментов в жанре фантастической альтернативной истории о сохранившейся как конституционная парламентская Российская империя с социальным уклоном в период кризиса начала 40-х гг, инициированного германским атомным вундерваффе и попытками великих держав (и в том числе сохранившая силы реваншистская Германии) подчинить себе АвстроСлавию.
Основные действующие лица - император России Михаил, его сын Георгий, внук и внуки Николая II, наследующие нефтяную империю Royal Dutch/Romanov Dobycha.
Восточные штаты САСШ окружены блоком пробританских Канады и ФША, ведя холодную войну военного, культурного и идеологического противостояния.
Актуальность, новизна, устойчивость альтернативного варианта развития событий.
Актуальность - в условиях беспрецедентного отступления русского мира сложилась ситуация даже хуже чем в 1919 и в 1942, а внешнеполитическая обстановка напоминает пик идеологического остракизма 1983, 2014, 2022 (! писалось до СВО)).
Новизна - предложены варианты конфигурации мира, которые позволяют создать устойчивый и стабильный миропорядок.
Устойчивость - большинство событий происходит без дополнительных ресурсов, изобретений, только за счет перераспределения существующих ресурсов. Без привлечения послезнания, на основе доминировавших ранее тенденций (оборонительного плана в РЯВ, плана приоритетного удара по АВИ в ПМВ) и консервативных неактивных оборонительных действий в остальных ситуациях. Провокаций, ведущих к созданию выгодной оборонительной ситуации, также не вводится - лишь поддержка потенциальных союзников (военно-техническая помощь и территориальные размены с Китаем и Персией, послужившие последними поводами для противостояния с Британией).
Реалистичность - большинство ситуаций разрешается на основе типовых реакций союзников и врагов в рамках внутри- и внешнеполитических обычаев тех времен.
Эволюция внутриполитической системы Российской империи идет по традиционному пути, но победы вместо проигранных в реальности войнах ведут к головокружению от успехов, к более сильному сопротивлению врагов, вмешивающихся во внутренние дела империи, перенапряжению сил монархии и далее к ее фактическому поражению раньше срока - более сильный парламентаризм в 1905 из-за его большей силы (и более сильной внешней поддержки) не дает попыткам реакции в 1907 вернуть полноту власти и еще более ослабляет старую систему. В дальнейшем парламентаризм в постоянной борьбе с остатками монархизма, попытками установления военной диктатуры и эволюционирует к гегемонии социалистических партий и единственная интрига уже заключается в борьбе эсеров с эсдэками. Иностранный бизнес уходит из-за жестких законов по охране прав трудящихся. В общем, движение к социализму без коммунистов.
Новизна и уникальность замысла - в перераспределении ресурсов свергнутого царя в сторону инвестиций в нефтедобычу перспективной компании в нейтральной стране - Royal Dutch с дальнейшей синергией между геополитическими возможностями бывшего царя и экономической мощью этой корпорации.
Главные герои - семья Романовых
1. император России Михаил
2. его сын Георгий
3. дети и внуки Николая II, наследующие нефтяную империю Royal Dutch+Romanov Dobycha
Четыре великие княжны- Ольга (3 ноября 1895), Татьяна (29 мая 1897), Мария (14 июня 1899) и Анастасия (5 июня 1901) были выданы замуж соответственно за великого князя Дмитрия Павловича (1891-1956), князей императорской крови, возведенных в звание великих князей, Олега Константиновича (27 ноября 1892) в 1916, Андрея Александровича (1897-1981) в 1917 Фёдора Александровича (1898-1968) в 1919.
Великие князья Павел Дмитриевич и Константин Олегович оба родились в 1917 год,
Павел и Константин воспитывались в одной большой семье.
Старший брат Павла умер, как и царевич Алексей от осложнений гемофилии в 1919, но и второму сыну - Павлу и первенцу Татьяны Константину повезло. Горе Ольги и опасение за судьбу детей-сверстников еще более сблизили старших сестер.
Второстепенные герои
1. Воронежский священник Антонов с детьми
2. Тамбовский крестьянин-однодворец Илларионов
3. Белгородский крестьянин-однодворец Логачев
4. Царицынский крестьянин-однодворец Филимонов
5. Рязанский крестьянин Жуков
Глава 1. Не мир, но меч империи
Москва, август 1940 года.
Когда великие князья Павел Дмитриевич и Константин Олегович появились на свет в спокойном, почти сонном 1918 году, империя уже заживляла кровоточащие раны Великой войны. Но боль войны еще дрожала в воздухе, словно давняя гроза, и на смену грохоту пушек пришел шум площадей - с их выборами, бунтами, демонстрациями, криками на разных языках о справедливости и национальной свободе.
После войны стране остро требовалась сильная рука - не железная, но твердая, упрямая, как старый дуб, - способная вернуть солдат в дома, генералов - в прокуренные штабы, а фабрикантов - к скучной гражданской продукции. Экономика шаталась, как пьяный на ветру, а 'польский вопрос' стал язвой, воспаленной объединением Польши и присоединением Галиции. Одновременно с этим вспыхнуло рабочее движение - волна, ревущая на берегах СвятоПетрограда и Москвы, захлестывающая заводы, улицы и умы. Рабочие советы множились, как грибы после дождя, и воздух наполнялся ощущением чего-то неизбежного.
Генерал Корнилов, министр войны, увидел в этом шанс - или приговор стране. Армия была призвана душить восстания - сначала на окраинах, затем в самой России. В 1920 году он, будто бы последняя надежда старого порядка, собрал в одной руке полномочия министра внутренних дел и премьер-министра, распустил парламент, задушил партии, утопил свободу слова в чернилах цензуры. Его Россия - это диктатура с железными печатями, модернизация без пощады и хлеб на экспорт - как символ имперского могущества. Но всё пошло прахом: экономический шторм, давление со стороны царя и бурлящее недовольство, будто котёл на грани взрыва, вынудили его бежать. Франция стала его последним приютом и могилой.
1926-й едва не стал последним годом монархии. Россия дышала республикой: на выборах в городах побеждали оппозиционеры, в деревнях - эсеры и монархисты, но уже другие, не те, прежние. Черносотенцы и казаки вышли из моды и потеряли влияние, и на их месте, как призраки прошлых войн, вставали боевые отряды бывших солдат - бледные тени фрайкоров. Император Михаил уехал в Финляндию, не отрёкшись, но и не удержавшись. Новая Россия, почти республика, едва ль империя, родилась в муках компромисса.
Со временем образовалась странная конструкция: парламентская монархия, где царь - как призрак славы, а власть - в руках говорящих голов. Империя остановилась на краю под необходимостью удержания национальных окраин и анклавов, готовых жить в империи, но не в национальной русской республике. В государстве проходили свободные муниципальные выборы, в крупных городах триумф оппозиционных партий не вызывал сомнения, а в сельской местности лидировали по-прежнему эсеры и отчасти монархисты. Летом того же года состоялись внеочередные парламентские выборы, на которых победили социалисты и левые либералы, принявшие в декабре года новую конституцию. Россия провозглашалась 'демократической республикой трудящихся всех классов'. Закреплялось равенство всех перед законом, отменялись всевозможные аристократические титулы и звания, граждане наделялись необычайно широким объёмом прав и свобод (на труд, образование, социальную помощь, участие в политике и т. д.). Россия становилась парламентской монархией с церемониальной ролью царя. Польша приобретала статус автономии, обсуждалась возможность предоставления самоуправления и национальным окраинам и областям. Новые власти повели решительное наступление на элиту прежней России- духовенство, помещиков. В частности, у помещиков отчуждались излишки земель (более 200 гектар), были значительно сокращены вооружённые силы, Церковь была отделена от государства, ей было запрещено участвовать в образовании, проводить службы в армии, легализованы разводы и гражданские браки и т. д.'Единая Россия', как флагман нового порядка, вобрала в себя всё - русский национализм и корпоративизм, религиозность и милитаризм, этатизм и антилиберализм. Закон запрещал забастовки и локауты - единство нации превыше всего. Экономику удерживали на плаву корпорации, сросшиеся с министерствами. Но это была не стабильность - это было хрупкое равновесие, построенное на уступках, страхе и компромиссах.
Император Михаил, седой и задумчивый, казался воплощением той самой 'русской идеи', которую любили рисовать публицисты и проповедники. Его возвращение к власти под флагом 'Единой России' стало как будто последним шансом на объединение страны перед бурей - следующей, неизбежной, и, возможно, финальной.
В следующем году монархия в России чуть не пала окончательно: в государстве проходили свободные муниципальные выборы, в крупных городах триумф оппозиционных партий не вызывал сомнения, а в сельской местности лидировали по-прежнему эсеры и отчасти монархисты. Буржуазия перехватила у государства финансирование черносотенцев, казаков и создала отряды из демобилизованных боевиков (типа немецких фрайкоров). Под влиянием многочисленных демонстраций сторонников республиканской формы правления Михаил выехал в Финляндию, но от трона формально не отрёкся. Россия была провозглашена республикой, но при этом юридически сосуществовала в виде Российской империи - объяснением этому являлась необходимость удержания национальных окраин и анклавов, готовых жить в империи, но не в национальной русской республике. При этом новое правительство не смогло за два года решить главнейшие проблемы, так как действовало по принципу полумер.
Император Михаил тогда как смог авторитетом призывал к миру, спокойствию и законности. Он предложил основные положения 'Единой России' - нового государственного устройства, перемешав все популистские лозунги для всех слоев населения: русский национализм, религиозность, коллективизм, корпоративизм, этатизм, милитаризм, антилиберализм, империализм. В экономическом плане единороссизм продвигал собственный вариант корпоративизма, идея которого заключалась в создании отраслевых корпораций из равного количества представителей предпринимательских организаций и профессиональных союзов, имеющих ограниченные экономические полномочия (в частности, регуляция трудовых отношений), во главе которых находилось министерство корпораций - предполагалось, что это способствует снижению напряжения между социальными классами общества. Также с этой целью были запрещены стачки и локауты как подрывающие национальное единство. Вернувшись под этими лозунгами к власти, он выполнил задачи по стабилизации страны и сосредоточился на сложнейшей вечной внутренней и внешней политике, а то и приготовлению к следующей войне. Si vis pacem, para bellum.
Павел и Константин воспитывались в одной большой семье. Их матери - великие княжны- Ольга и Татьяна вышли замуж за великого князя Дмитрия Павловича и князя императорской крови, возведенного в титул великого князей, Олега Константиновича соответственно.
Старший брат Дмитрия умер, как и царевич Алексей, от осложнений гемофилии в 1919, но второму сыну - Павлу и первенцу Татьяны Константину повезло. Горе Ольги и опасение за судьбу детей-сверстников еще более сблизили старших сестер.
Старшая, великая княжна Ольга Николаевна, была высокой и светловолосой, с ясными голубыми глазами, с немного коротковатым носом, который она сама называла 'мой маленький обрубок', и чудесными зубами. У нее была на редкость изящная фигура; она прекрасно ездила верхом и танцевала, будто плыла над паркетом, и играла на фортепиано, словно вело её небо. Её звали душой, но иногда - слишком прямолинейной. Ольга никогда не терпела лжи, даже во имя утешения.
Ольга Николаевна была самой умной из всех сестер, а также самой музыкальной. Учителя говорили, что она 'обладает абсолютным слухом'. Она могла на память сыграть любое услышанное ею музыкальное произведение, транспонировала очень сложные отрывки и, аккомпанируя, легко читала с листа любой нотный текст. Ее игрой на фортепиано можно было заслушаться. К тому же она очень недурно пела меццо-сопрано. Она была не слишком усердна в практических занятиях, но когда на нее находило вдохновение, могла играть буквально часами. Ольга Николаевна была очень честной - порой излишне прямолинейной, но всегда искренней. При желании она могла быть на редкость обаятельной и умела от души повеселиться.
Она было отзывчивой, и любое обращение к ней встречало немедленный отклик. 'О, - говорила она, - люди должны помогать бедным так-то и как-то. И я должна делать это как-нибудь'. Ее более практичная сестра Татьяна могла предложить какие-то конкретные меры, могла запомнить имена и детали и позднее вернуться к предмету обсуждения из обостренного чувства долга. Ольга Николаевна была по-настоящему предана своему отцу. Ужас революций сказался на ней более сильно, чем на ком-либо другом из императорской семьи. Она полностью изменилась, и вся ее живость куда-то пропала. В этом она была сходна с достаточно холодным князем Дмитрием, брак с которым сперва считался совершенным по расчету, но затем освятился взаимным вниманием и тихой любовью.
Татьяна была её противоположностью - строгая, изящная, почти статуэтка из мрамора. Светло-карие глаза казались мечтательными, но за ними скрывалась воля - практичная, жертвенная, бесконечно верная. Татьяна Николаевна считалась самой привлекательной из всех сестер. Она была очень высокой - даже выше, чем мать-императрица, но ее рост несколько скрадывался благодаря стройной и пропорциональной фигуре. Ее тонкие, правильные черты лица напоминали изображения ее прародительниц, отличавшихся редкой красотой. У нее были темные волосы, бледный цвет лица и широко расставленные светло-карие глаза, благодаря которым ее взгляд казался поэтически-мечтательным (что совершенно не соответствовало ее характеру). Характер Татьяны Николаевны являл собой смесь точности, аккуратности и упорства - с некоторой склонностью к возвышенным идеалам. Татьяна Николаевна была признанной любимицей обоих родителей. Она отличалась редким бескорыстием и всегда была готова отменить свои планы, чтобы пойти на прогулку с отцом, почитать матери или сделать что-то еще, что от нее требовалось. Именно Татьяна Николаевна всегда заботилась о своих младших сестрах и брате и старалась помочь придворным так распределить свои служебные обязанности, чтобы они не мешали устройству их личных дел. Она унаследовала от матери-императрицы ее практический ум и любовь к детальному планированию. Именно она все устраивала и оформляла в так называемых 'детских покоях'. У нее был не такой сильный характер, как у Ольги Николаевны, и она всегда признавала безоговорочное лидерство своей старшей сестры. Однако Татьяна Николаевна никогда не впадала в мечтательность и быстро находилась в любой экстраординарной ситуации. Ее муж князь Олег и сам был в душе возвышенный рыцарь и без ума любил свою Татьяну.
Татьяна Николаевна любила наряды. Любое платье, даже самое немодное, смотрелось на ней великолепно. Своим умением одеваться она вызывала искреннее восхищение, к которому была весьма неравнодушна. Она была очень общительна и охотно принимала бы у себя друзей, но никого из молодых девушек не приглашали во дворец. Императрица считала, что четыре сестры вполне могут найти немало занятий и развлечений в обществе друг друга. Девушки стали близкими подругами, когда переросли период детских споров и стычек. У двух старших была одна спальня на двоих, у двух младших - другая, тогда как гостиная и классные комнаты были общими.
Их чуть младшие двоюродные братья от княжон Марии и Анастасии были выданы замуж соответственно за сыновей Александра Михайловича князей императорской крови, возведенных в звание великих князей, Андрея Александровича в 1919 и Фёдора Александровича в 1920.
Цветом волос и чертами лица Мария Николаевна была похожа на Ольгу Николаевну, но младшая сестра казалась более яркой и живой. У нее была та же чарующая улыбка, та же форма лица, но ее прекрасные глаза - 'Мариины блюдца', как их называли ее кузины - были глубокого синего цвета. Ее волосы славились свои золотистым оттенком; когда же в 1917 году их пришлось остричь после болезни, то, отрастая, они начали виться по всей голове. Мария Николаевна, единственная из всех сестер, имела несомненный талант к рисованию и делала весьма недурные наброски - и всегда левой рукой. 'Машка', как называли ее сестры, была в полном подчинении у младшей сестры, Анастасии Николаевны, которую все называли не иначе как 'швибз'.
Анастасия Николаевна со временем стала самой привлекательной из всех сестер. У нее были правильные и тонкие черты лица, светлые волосы, чудесные глаза, в глубине которых мелькали искорки смеха, и темные, почти сросшиеся на переносице брови. Все это делало младшую из великих княжон совершенно не похожей ни на одну из сестер. Внешностью она скорее пошла не по отцовской, а по материнской линии. Даже в семнадцать лет ее нельзя было назвать высокой, к тому же она отличалась некоторой полнотой, но это была полнота юности, которая с годами сошла бы на нет - как это и произошло с ее сестрой Марией.
Анастасия Николаевна была автором большинства детских шалостей, и она была столь же остроумной и находчивой в жизни, сколь и ленивой в своих занятиях. Ее всегда отличали живость и наблюдательность, а также превосходное чувство юмора. И она была единственной из сестер, кто никогда не испытывал и тени робости и замешательства.
Все пережили ужас революции, но Ольга замкнулась, её музыка стала тише, глаза - задумчивей. Татьяна, наоборот, будто окрепла - стала стержнем семьи. Их браки, казавшиеся династическими расчетами, в действительности обернулись тихим, глубоким союзом - в горе и лишениях.
Сыновья, Павел и Константин, впитали эту двойственность - романтизм и расчёт, благородство и военную дисциплину. Они выросли в эпоху, где детство было наполнено тенями прошлого и ожиданием следующей войны. Их дядя Александр Михайлович, летчик и мечтатель, часто катал мальчиков на стареньком биплане - где-то над зелеными холмами Чехии, где когда-то началась новая глава Романовых, спасшихся и переродившихся.
Став юношами, Павел и Константин пошли в авиационное училище - не ради бравады, а потому что знали: война будет, и не быть к ней готовым - преступление. Родители, конечно, хотели для них иного - штабов, кресел, дипломатических постов, но сыновья выбрали небо. Им не отказывали - но и не отпускали далеко: служба в бомбардировочной авиации, при Генеральном штабе. Они были, прежде всего, наследники Империи.
Но истребители, боевые вылеты, азарт воздушных дуэлей - всё это манило, как запретный огонь. Их попытки добиться перевода на передовую наталкивались на холодную тень здравого смысла: кто будет прикрывать этих мальчиков в небе, если не весь полк? Их гибель стала бы национальной трагедией, даже катастрофой. Потому им доверили иное оружие - влияние, разведку, стратегию, облет военных округов.
И всё же, в их глазах был голод действия, огонь решимости. Однажды, сидя у открытого окна казармы, Павел спросил:
- Где, по-твоему, рванёт первым?
Константин, задумчивый, с привычной мрачноватой уверенностью ответил:
- Персидский залив. Нефть - кровь будущих империй. Мы туда вернулись вместе с Брунеем и Маракайбо. Слишком много глаз следят за теми скалами.
- А Европа? - возразил Павел. - Испания, Италия, Китай - всё в огне. А ты про Персию...
- В Европе шум. В Персии - цена. Цена войны и цена победы.
Они молчали, пока за окнами не пролетел очередной бомбардировщик, ревущий, тяжёлый, будто напоминающий: ваша юность - это преддверие конца старого мира.
На недавней политинформации им разъяснили, что Японию поддерживали и подталкивали САСШ и Германия, а центральное правительства Китая - Франция и Великобритания. Проблемами охваченного гражданской войной Китая с 1920-х годов воспользовались японцы, напав на Тайвань и снова оккупировав его. Оттуда они вошли в ранее находившуюся в японской сфере влияния провинцию Фуцзянь и постепенно расширяли зону своего влияния.
Но никто еще не знал, что недавно проведенные немцами испытание атомного, как его называли, оружия, создавшее так редко отмечавшееся в центре Европы землетрясение, уже делают бесполезными и бомбардировщики и линкоры, позволяя выиграть или проиграть войну одним-двумя ударами оружия чудовищной силы.
Россия была занята внутренними проблемами, так же испытывая борьбу монархистов, республиканцев, эсэров, эсдеков, националистов, унитаристов и прочих сил, поэтому ее внешнеполитическая активность была ограничена, хотя из-за экономических нефтяных интересов Романовых России приходилось поддерживать влияние в таких далеких регионах как Венесуэла и Персидский залив, держа военные базы.
Внутри страны и в Государственной Думе постоянно выступали за особые права поляки, и так называемые 'окраинцы' как часть малоросов. Конечно, победа России в Мировой войне и отсутствие германской и французской поддержки идеям их 'свободы' ослабили центробежные тенденции, вместе с пропагандой 'самоидентификации' и субнациональной сегрегации поляков на мазовшан, поморян, силезцев, малополяков и великополяков, давая преференции и квоты 'разным' этносам, и активно распространяемых и поощряемых альтернатив католицизму в виде атеизма и в меньшей степени протестантизма, зато усилились связи и пропаганда САСШ и Британии. Вдобавок власти создавало условия для постоянного переселения и сезонной трудовой миграции нищих селян с Волыни и Галиции в Мазовецкий край, нагнетая национальную напряженность и переключая критику с имперского русского правительства.
Немцы после неафишируемого, но вполне ощутимого ограничения в правах в Великую войну и после поражения германского блока приутихли и постепенно эмигрировали в фатерлянд, как и евреи. Самое удивительное, что Россия была ответственна за создание немцами атомного оружия, дав и ресурсы и кадры, как естественно-научные бывших русских немцев, так и еврейские. Наша империя не захотела и не дала додавить Германию, а затем и восстановила довоенную торговлю сырьем и продовольствием в обмен на технологии (но не продукцию) химии и машиностроения. Немцы из-за поддерживаемой русскими чешской германофобии и политики выдавливания бывших хозяев Восточной Европы бежали и оттуда, обвиненные в развязывании войны, в разрухе из-за поражения и лишаемые 'излишков' земель по российской модели земельной реформы, осуществленной преобладавшей в ГосДуме партии эсеров. Военные ограничения, наложенные на Германию и экзистенциальный страх нового давления в любой момент, устремили немецкую военную мысль в поисках сверхоружия, которое бы превзошло и орды союзной пехоты. Отсюда родились новые асимметричные вооружения - атомное оружие, большие ракеты, подводные лодки с новыми типами двигателей. Причем в связи с ограниченностью военных ресурсов немцы делали ставку на неготовность врагов пойти на риск непоправимого ущерба при ответе Германии ракетами с атомным оружием по столицам и крупнейшим городам агрессора. Этими разработками они не делились с полусоюзниками/полусоперниками - американцами и японцами. Американцы полагались на экстенсивное развитие вооружений - наибольшие линкоры, крупнейшие бомбардировщики. Японцы следовали за ними, не пренебрегая малыми кораблями, на которых применяли уникальные кислородные торпеды.
Еврейский вопрос был сложен, как и отношение их к России. После установления парламентского правления в России ограничения на расселение евреев были сняты, вскоре началась Великая война, после поражения в которой Османской империи Антантой был создан Израиль, куда направился, да и откровенно говоря направлен, значительный поток еврейских переселенцев, особенно религиозной и самой нищей части из России. За создание Израиля евреи, конечно, были благодарны, но они не забыли и погромы и черту оседлости. Эмансипированные же и образованные евреи искали работу в послевоенной Германии, особенно с немецкими фамилиями, где приложили свои знания к созданию атомного оружия. Эти же евреи, прекрасные физики, но настроенные против любой новой войны, передали информацию об атомном оружии правительству Франции, а та поделилась с Россией.
Мировой экономический кризис 1930 года, вызванный спадом в потреблении во всех странах при перепроизводстве прежде всего в САСШ и Германии, привел к авторитарным политическим изменениям в Испании, Италии, Германии, США, которые образовали Стальной Пакт. Он противопоставлял себя остальным великим державам, добиваясь как минимум экономического равенства.
САСШ и Япония активно строили новые линкоры, причем японцы теперь использовали американский опыт вместо британского для развития своего флота. После русско-японской, русско-американских и русско-британской войн, Япония и США тесно сблизились и у них началась гонка морских вооружений с Великобританией, тогда как Россия и Франция естественно делали упор на наземные силы и авиацию.
Именно авиация виделась противовесом морской мощи Японии в открытом море, так как с Цусимской базы Россия могла уничтожить любые цели на островах. Сама же Цусима была защищена мощнейшими береговыми батареями, которые из своих дальнобойных орудий стреляли на 45 км, наводясь в хорошую видимость визуально или с помощью радаров ночью и в сложных метеоусловиях, что исключало любое морское нападение.
В Германии вернулись к власти реваншисты и в союзе с близкими им по риторике националистами переориентировали общественное мнение на исторические и внешнеполитические причины кризисов. Они упоминали несправедливость итогов Великой войны, но основной упор делали на риторику возвращения бывших австрийских земель с немецким населением в составе Чехословении - от Судетской области до Вены и Штирии, а то и возрождения Великой Австрии, в союзе с Германией. Все ожидали войны именно с чехами, особенно из-за политической турбулентности в Австрославии (Чехословенохорватии) после недавней смерти Николая I (как короля ЧехоСловении-Хорватии)/II(как императора экс-российского). Франция и Великобритания создала Новую Антанту - союз с Чехословенией против Германии, считая, что это будет эффективнее и дешевле, чем с Россией, разошедшейся с союзниками по вопросу контрибуций, а также уплаты русских долгов Франции, занятой внутренними делами, 'подавляющей' поляков и прочие меньшинства. Аналогично САСШ мечтали Make America great again, подразумевая объединение отколовшихся штатов, возвращение Аляски и гегемонии в Карибском бассейне.
Вдобавок сохранялась интрига по контролю над нефтяной империей Романовых
Россия сохраняла тесные связи с Болгарией, заинтересованной в совместном контроле над проливами. В то же время Россия пыталась бороться с Британией и Францией за влияние на Чехословению, Хорватию и Сербию идеологически на основах панславянства, а фактически пытаясь включить их в свою сферу влияния, но последние предпочитали деньги и технологии и не связывали себя союзами с Россией, опасаясь поглощения. К тому же в Чехословении/АвстроСлавии сформировалась критическая м мощная оппозиция, включающая не только русоскептичных чехов, но и промонархических выходцев из России, как прониколаевских сторонников, так и просто бывших офицеров императорской армии, не принявших социалистический дрейф государства. При этом Британия опять же была не против ослабления Германией всех держав на континенте.
Глава 2. Олег Константинович
Мистер ОК, как его называли за спиной, являл собой совокупность контрастов, как в убеждениях, так и в судьбе.
Родился 15 (27) ноября 1892 года в Санкт-Петербурге в Мраморном дворце. Отец - великий князь Константин Константинович, известный также как поэт 'К.Р'. Мать - Елизавета Августа Мария Агнесса, вторая дочь Морица Саксен-Альтенбургского (в России - великая княгиня Елизавета Маврикиевна). В семье было девять детей, князь Олег был пятым ребёнком (четвёртым сыном).
В детстве воспитывался дома, в возрасте девяти лет завёл записную книжку, первая запись в которой выглядела так:
'Я большой и потому имею мужество. Я тут отмечаю, сколько грехов я сделал за весь день... Отмечаю тут неправду точками, а когда нет неправды, отмечаю крестиками.'
Записи в книжке велись в течение примерно двух лет. В книге 'Князь Олег', выпущенной вскоре после его гибели, говорится, что кроме указанных символических значков, никаких записей, однако, в этой книжке нет, но, судя по количеству точек, можно думать, что Князь Олег внимательно следил за собой и, вероятно, сурово оценивал свои маленькие детские провинности.
Уже во время учёбы, в 1908 совершил вместе с родственниками поездку по Волге, во время которой посетил Владимир, а в нём Успенский собор, в котором во время взятия города монгольскими войсками в 1238 погибла семья великого князя Юрия Всеволодовича. Сопровождавший путешественников В. Т. Георгиевский вспоминал о том, как князь Олег в одиночестве (остальные члены семьи в это время осматривали ризницу) молился перед гробницей погибших княгинь:
В 1903 году князь Олег выдержал вступительный экзамен в Полоцкий кадетский корпус и был зачислен в списки его кадетов, однако реально получал образование вместе с братьями в домашней обстановке. Преподаватели считали его 'крайне чутким, восприимчивым, любознательным и работоспособным учеником', любимыми предметами князя были русская литература, история, отечествоведение, рисование и музыка. В 1910 году сдал экзамены за курс кадетского корпуса. По воспоминаниям его преподавателя истории П. Г. Васенко, ещё зимой 1908-1909 у князя 'окончательно определился глубокий интерес к гуманитарным наукам' и 'созрело желание поступить в высшее учебное заведение'.
10 мая 1910 года он был официально зачислен в Александровский лицей, став первым членом императорской фамилии, получавшим в нём образование (впрочем, по состоянию здоровья он учился дома, а в лицее лишь сдавал экзамены) и поступившим до военной службы в высшее гражданское учебное заведение. Профессор Б. В. Никольский так вспоминал о нём:
Он готовился к экзамену с таким настроением, точно говел, а на экзамен шёл как на исповедь. Но чем труднее была работа, тем более радовал его успех, и после каждого удачного экзамена, счастливый побеждённою трудностью, он загорался решением преодолеть ещё большую.
В 1913 году окончил лицей с серебряной медалью (его выпускное сочинение на тему: 'Феофан Прокопович как юрист' было удостоено Пушкинской медали).
Летом 1910 посетил Константинополь, Болгарию, Сербию, Черногорию, Германию, в 1911 - Францию, Испанию, Португалию.
В 1910 году, под впечатлением посещения Константинополя, князь Олег написал следующее стихотворение:
Остатки грозной Византии,
Постройки древних христиан,
Где пали гордые витии,
Где мудрый жил Юстиниан -
Вы здесь, свидетели былого,
Стоите в грозной тишине
И точно хмуритесь сурово
На дряхлой греческой стене...
Воспряньте, греки и славяне!
Святыню вырвем у врагов,
И пусть царьградские христиане,
Разбив языческих богов,
Поднимут Крест Святой Софии,
И слава древней Византии
Да устрашит еретиков.
Фрагмент стихотворения князя Олега (1911 год) :
Гроза прошла ... а вместе с ней печаль,
И сладко на душе. Гляжу я смело вдаль,
И вновь зовёт к себе отчизна дорогая,
Отчизна бедная, несчастная, святая.
Готов забыть я всё: страданье, горе, слёзы
И страсти гадкие, любовь и дружбу, грёзы
И самого себя. Себя ли?.. да, себя,
О, Русь, страдалица святая, для Тебя.
Некоторые считали, что у молодого князя есть мистические склонности. Во всяком случае он с интересом общался с Сандро, хотя и со скептицизмом относился к масонству и всякому столоверчению.
Критически он относился и к сложившемуся положению их семьи в иерархии дома Романовых и вообще форме правления Российской империи. Да, он был православным верующим и монархистом, но тем критичнее относился к наблюдаемым им самим изнутри событиям и поведению элит.
Относительная бедность их семьи толкала к фрондерству и оппозиционным настроениям, хотя не привело в стан кадетов или даже революционеров.
Но все изменилось, когда с одной стороны у детей Николая II обнаружили гемофилию, что снизило вероятность его дочерей найти именитых мужей, а с другой - Аликс обратила внимание на Романовых дальнего родства, способных стать мужьями ее дочкам. ОК стало суждено стать мужем Татьяны. Он, конечно, сперва сопротивлялся навязанному договорному браку, да еще и на девице с наследственным заболеванием, но познакомившись ближе, был очарован ее душевными качествами, помимо христианского сочувствия к избегаемой светом девушке. Свержение ее отца только сблизило молодых людей, так как сняло обвинения в корыстных матримониальных планах. Одновременно он подружился с Дмитрием Павловичем и 2 будущие пары проводили вместе время.
После эмиграции Николая с семьей, зятья также переехали в Голландию, а после большой европейской войны последовали в Чехословению, где Николая избрали королем.
ОК посвящал свое время как бизнесу семьи, так и культурному меценатству.
Глава 3. Выходные в Москве перед отлетом Дмитрия и Константина.
Август в Москве выдался редким - тёплым, почти томным, с золотистыми вечерами, когда воздух словно замирал в ожидании чего-то важного. Именно в такой день, накануне дальнего перелёта, семья Романовых решила устроить прощальный вечер для двух своих молодых орлов - князей-летчиков Павла и Константина.
Садовая аллея на загородной даче, тщательно охраняемой, напоминала живописный парад живых портретов. На празднике ожидали всех: сестёр ОТМА - Ольгу, Татьяну, Марию и Анастасию - с матерью, седой, но всё ещё величественной императрицей Александрой Фёдоровной, которую в последние годы редко можно было увидеть на публике. Прибыли и их супруги, среди которых выделялся Александр Георгиевич Романовский-Лейхтенбергский - высокий, осанистый, некогда статный офицер, теперь сухощавый, но не согнувшийся.
Говорили, даже сам император Михаил прибудет с сыном Георгием и внуком Александром - юношей семнадцати лет, стройным и уже унаследовавшим проницательный взгляд своего деда.
Император, как и положено монарху в парламентской империи, был скорее символом, нежели властелином. Но символом не пустым - а полным золота, земли, нефтяных акций и памяти народа. Семья Романовых соперничала с Ротшильдами, владела долями в Royal Dutch, и если на троне сидел лишь один человек, то реальную власть держали тысячи нитей, ведущих в банки, биржи и министерства.
Отношения между 'ветвями' - Николаевнами и Михайловичами - были когда-то напряжёнными. Смерть Николая II в 1935 году изменила многое. Вокруг новой угрозы - германского чуда-оружия, способного испепелить столицу одним ударом, - старая кровь тянулась друг к другу, как растаявший воск.
На траве смешались поколения. Старшие - Михаил, Александр Георгиевич, Ольга Александровна - говорили негромко, сдержанно, с выражением осторожной тревоги. Николаевны держались обособленно, всегда вместе, словно защищались от мира своей утробной спайкой. Даже среди знати из-за, как злословили за спиной, 'фамильного проклятия' - гемофилии, унесшего жизнь их брата Алексея, затем старшего сына Ольги, а теперь довлеющего над дочками и будущими сыновьями. Она же была причиной низкой брачной 'ценностью' невест. Мужей им также подбирали с целью сохранить богатства в России вообще и в семье Романовых, в частности. В целом выбор князей оправдался желанием оставить детей и внуков в России.
Их дети - девушки от четырнадцати до двадцати - хихикали, поглядывая на Александра Георгиевича-младшего, прекрасного как герой из оперы. Младшие дети резвились, гоняя мяч по ухоженной лужайке.
Но на лицах взрослых отражалось иное. Они слышали больше, знали глубже. Судя по лицам старшего поколения, те были чем-то обеспокоены и к ним беззаботно подбегали лишь внуки, искренне любившие бабушек и дедушек и не чувствовавшие рассеянную в воздухе тревогу.
- Миша, - спросил Александр Георгиевич тихо, - насколько всё серьёзно? По слухам, речь идёт не просто о новом оружии. О конце всего. Слухи ходят апокалиптические. Нам то умирать не страшно уже, после таких войн и революций, но за детей и внуков душа болит..
Император Михаил, одетый по-домашнему, но с военной выправкой, взглянул в даль. Его голос прозвучал глухо:
- Если верить разведке - один удар, и ни Москвы, ни Петрограда. Не дотла, нет. Но никто не сможет жить в пепле. Я уже выделил личные средства. Попрошу и вас. Мы начнём свою программу. Но через Думу это не протащить - там одни крикуны, далекие от физики, ближе к сапогам. Нас обвинят во всех смертных грехах.
Ольга Александровна перекрестилась.
- Пусть хоть это вернёт нам влияние. Мы же не власть - мы балансир. Надо сохранить мир любой ценой. Холодный - пусть. Но мир.
- Уран есть, - продолжал Михаил. - В наших горах, в Каракумах. Осталось отделить активное вещество. Тысячи тонн тротила - в одном чемодане. Радиолучи - которые проникнут даже сквозь броню. Я бы уже завтра перенёс столицу в Самару. Или на Урал.
- Я ждал этого от американцев, - покачал головой Александр Георгиевич. - От них, не от немцев. Эти хоть были людьми разума. А теперь - фанатики с огнём в руках.
- Американцы будут следующими, - с мрачной усмешкой сказал Михаил. - Их бомбардировщики и подводные лодки уже строятся. Но если Стальной пакт объединится - нас может спасти только страх их самих разрушить то, что хотят завоевать. Дело только в политической истерике, которая позволит начать новую гонку вооружений - состроив недовольную мину, сказал Михаил Александрович. - начнется еще одна, еще более Великая война.
Старшие девочки от 14 до 22 лет шушукались о своем, поглядывая на породистого красавца Александра Георгиевича.
Младшие девочки гоняли с мальчиками из других семей в футбол.
Глава 4. Ветер высоты
Небо над Тушино было спокойным, словно перед бурей. Три громадных четырехмоторных бомбардировщика, точно исполинские хищники, затаились на взлётной полосе, грея двигатели и щурясь в утреннем свете. Эти машины были гордостью имперской авиации - в два раза быстрее своих предшественников, тяжелые, как грехи мира, и выносливые, как сама история. Им предстоял перелёт длиной в полмира - от Москвы до Маракайбо, с коротким выдохом на каждом континенте.
Павел и Константин были правыми пилотами на разных машинах. Их звания - не просто военные, но и родовые. Они были Романовы. Они были знамёна. И каждый их шаг, каждый вылет становился действием, за которым следила Империя.
На аэродроме их провожала не только техническая бригада и пара военных корреспондентов, но и девушки с глазами, полными света. Среди них выделялась Ольга - княжна девятнадцати лет, с тонкими чертами и гордым поворотом шеи, дочь влиятельных родителей, чьё родословное древо соприкасалось с ветвями императорского.
- Москва разрослась, конечно... - заметил Павел, пристально глядя на панораму города за пределами аэродрома.
- Отставить разговоры в эфире, - сухо ответил второй пилот.
Самолёты, гулко взревев, поднялись с бетонной полосы. Под ними пронеслась столица - с её зигзагообразными улицами, с реками машин, с белыми шпилями и колокольнями, затерянными среди новых фабричных труб.
Через три часа они шли над Волгой - живым артерией, изгибающейся в августовой дымке. За Царицыным свернули на юг, к Каспию. Там, в Баку, остановились на дозаправку. Воздух был горяч, как печь. Нефть чувствовалась даже в ветре - терпкий, вяжущий запах большого будущего.
Поздней ночью, преодолев горы Загроса, они шли над Персией. Под крылом тянулась тьма - почти без огней, только редкие искры костров или отдалённые купола мечетей, подсвеченные лунным светом. Их целью был Ахваз - теперь столица российского княжества, крошечного, но богатого, как басня из 'Тысячи и одной ночи'.
На рассвете показался аэродром. Самолёты, как призраки войны, один за другим мягко коснулись земли.
Их встречали не салютами, а тишиной. Местные солдаты и инженеры сдержанно осматривали новых монстров - сравнивая их с сотнями старых машин, всё ещё на ходу и годных не только для перевозки, но и для удара. Сотни таких устаревших гигантов были куплены семьёй Романовых и распределены между нуждами базы - транспорт, десант, даже подвижные авиаматки.
Далее маршрут пролегал через Каир, через барханы Сахары до Дакара. Оттуда - через Атлантику. Самый опасный участок. Один рывок, на последних каплях керосина - до Каракаса.
Возвращение должно было пройти другим путём: через дружественные ФША, русскую Аляску и обратно - домой, в сердце Империи.
Но пока - только небо, рев моторов, пульс каждого узла. В этих машинах не было места романтике. Лишь расчёт. Лишь цель. Они были посланниками Империи - нести силу, внушать страх, показывать, что небо ещё принадлежит России.
Пока над землёй разгоралась новая геополитическая гроза, в этих самолётах летела идея: Империя жива. Империя умеет летать. И она ещё не сказала последнего слова.
В отличии от авиации, так триумфально показавшей свои возможности и мощь и соперникам в лице САСШ, Японии и Германии, и союзникам, флот никакой такой акции произвести не мог. Резкое сокращение финансирования флота после русско-японской, русско-американской войн и революции замедлилось в Мировую войну, но вместо участия в дредноутной гонке Россия строила легкие и крейсерские силы - турбинные эсминцы и легкие крейсера, показавшие большую полезность и эффективность в условиях Балтики. Затем экономическая обстановка и эсеровское противодействие так и не позволили обновить линейные силы.
Романовы, развивая как перспективного потребителя их нефти, керосина и бензина машиностроение, всячески рекламировали доктрину массированного нападения воздушного флота, который может быстро перебрасываться между театрами военных действий и контролировать прилегающие моря. Поэтому успехи России в авиации были на лучшем мировом уровне, как с помощью своих конструкторов, так и лицензируя передовые образцы французских, немецких, американских двигателей.
Глава 5. За океаном
Утро в Маракайбо было ярким, как выстрел. Тройка имперских бомбардировщиков, прошедших путь от Москвы до Южной Америки, снова поднялась в воздух, поднимая с аэродрома пыль и завистливые взгляды. Их курс - на северо-запад, вдоль туманной береговой линии Колумбии, к Панамскому перешейку, где джунгли прорезали блестящие змеи железных дорог и нефтепроводов. Русская нефть текла по этим артериям, выведенным к двум океанам, как доказательство того, что Империя умеет строить не только фронты, но и будущее.
Три тяжёлых, обветренных бомбардировщика медленно шли вдоль западного побережья Америки - гулкие, как барабаны судьбы. За их спинами осталась Венесуэла, изрезанные тени Анд, маслянистая нефть в портах Маракайбо.
Они летели низко над зеленью, над стальными рукотворными трубами, над десятками танкеров, ожидающих своей очереди у двух портов - Атлантического и Тихоокеанского. Всё это было частью частной империи княгинь Николаевен, наследниц Романовых, которые после падения трона обрели куда более твёрдую опору - нефть.
Над Панамой воздух дрожал от зноя. Внизу тянулась сеть железных дорог и нефтепроводов, словно вены Империи, проложенные сквозь сельву. С высоты было видно: Россия здесь не просто союзник. Она - хозяин маршрутов, движений, потоков. Бензин, нефть, моторное масло - кровь имперского века текла под их крыльями.
Затем курс повернул вдоль побережья Мексики - и вот уже за правым крылом распахнулись заливы Калифорнии, а впереди показалась бетонная гладь взлётной полосы Сан-Франциско.
Сан-Франциско встретил их прохладой Тихого океана, красными крышами и густым, как сахарная вата, смогом. Федераты - граждане ФША - встречали русские машины со сдержанным любопытством, граничащим с опаской. Никто не ожидал, что у России есть такие машины - тяжёлые, современные, грозные. Не потому, что не уважали - а потому, что не угадали скорости развития. Русские машины - такие же огромные, такие же мощные, как их собственные, - вызывали удивление, почти ревность. Они привыкли считать себя одной из двух держав на этом континенте, забыв ненавязчивое присутствие России на Аляске и в Ванкувере. Но эти самолёты говорили о другом. Старики смотрели с уважением. Молодёжь - с тайной завистью. Лишь немногие, особенно из восточных беженцев, бросали слова, от которых воздух дрожал, как натянутая струна:
- Царь вам не поможет, когда придёт настоящая свобода.
Князья не отвечали. Они смотрели с высоты - не только с крыла самолёта, но с высоты цивилизационной уверенности. Им не нужно было доказывать силу. Они были её воплощением.
В целом к русским на западе континента относились хорошо, так как именно они дали ФША независимость и возможность жить и развиваться независимо от Вашингтона.
Кое-кто из гостей с востока и сторонников старых САСШ от океана до океана бросал дерзкие слова - кто из зависти, кто-то от боли за потерянную империю. Но князья смотрели сверху - в прямом смысле. Они стояли на крыльях своих машин, высоко, гордо, и оттуда наблюдали за мельтешащей, шумной, раздробленной толпой.
Павел усмехнулся:
- Думаешь, они всё ещё помнят, как мы их поставили на колени?
- Они не забывают, - ответил Константин. - Они копят обиды.
Их можно было понять - Россия отторгла богатейшие континентальные территории, поставила на колени и унизила зарождавшуюся американскую империю, преградила дорогу на запад континента и в Азию, опровергла кучу блестящих идей об американской исключительности и богоизбранности. Да, САСШ все равно оставались мощнейшей экономикой мира, производя до трети мирового ВВП, но не считалась при этом великой державой. К ним относились как к китайцам, которые конечно многочисленные и трудолюбивые, но относятся ко второму сорту мирового общества, являясь лишь пристанищем неудачников из Европы. И никакой непрерывно растущий флот все более крупных сверхдредноутов в 50000-60000 тонн водоизмещением не мог изменить такого представления без побед над другой великой державой.
После отделения простой люд и элиты еще по старинке пытались ориентироваться на САСШ, но открытие нефти в Оклахоме, Техасе и Калифорнии, а также подскочившие доходы от транзита придали уверенности. К тому же, безопасность государства обеспечивали все великие державы, не заинтересованные в возвращении САСШ на Тихий океан, да и в восстановления их позиций в Карибском бассейне. Зарождалась новая нация, в национальном строительстве которой важную роль играла история независимости Техаса, индейская идентичность оклахомской резервации, тесные связи с латиноамериканцами, тихоокеанская торговля.
Хорошо хоть, что реваншизм американцев не дошел до европейского накала и не выдвинул харизматичного лидера нации, потому что изображающие игру в двухпартийную демократию реальные магнаты-олигархи были достаточно практичны и понимали, что мирная торговля пока принесет больше прибыли, чем попытка оспаривания мирового господства, а сами американцы предпочтут уют своего домика с лужайкой перед ним каким-то заморским завоеваниям. Поэтому предпочитали неуклонно добиваться мелких уступок у крупнейших колониальных империй, грамотно применяя то угрозу применения большого флота, то инспирируя в колониях 'войны за независимость'. Все равно в национальном характере американцев преобладающими оставались черты беглеца, спрятавшегося от европейских потрясений, и связанный с этим изоляционизм.
Вечером, в резиденции русского консула, они встречались с местными сенаторами. Один из них - пожилой, остроумный, с вином из калифорнийских холмов в руке - не стеснялся говорить прямо:
- Восточноамериканцы любят кричать о свободе, равенстве и братстве, - сказал он, глядя сквозь бокал, как сквозь линзу. - Но только до тех пор, пока не столкнутся с собственными неграми, индейцами и бедняками. У нас, на Западе, всё иначе. Мы строим новое. А они живут мифами о великом прошлом - которое, если честно, и тогда было скорее преступным, чем благородным.
Он рассмеялся, но в голосе сквозило горечь.
- Вы, русские, - продолжил он, - странно близки нам. Упрямы, тяжёлы на подъем, не гнётесь. Но вы верите в будущее. У нас - увы - всё чаще верят только в рынок.
Они говорили долго - о демократии как театре, где богатейшие семьи разыгрывают борьбу 'партии света' с 'партией чуть менее яркого света', об американской исключительности, превратившейся в самообман. И, конечно, о страхе. Страхе перед новой войной, перед новым оружием. Перед Россией, которая, как показал сегодняшний полёт, всё ещё умеет удивлять.
За вином с ароматом черешни и дуба, они встречались с другим сенатором ФША - человеком с лицом древнего римлянина и взглядом уставшего калифорнийца. Его слова текли мягко, но каждое - как лезвие. Он вторил первому собеседнику.
- Вы знаете, князья, - начал он, закручивая сигару, - наш Восток живёт мифами. Мифами о свободе, равенстве и братстве. Но если копнуть глубже - ничего, кроме страха и привилегий.
Он усмехнулся.
- 'Все люди сотворены равными' - мы переписали эту фразу с Лиги Ирокезов. Смешно, не правда ли? Но уже через год автор этой фразы хлестал кнутом раба в Вирджинии. Мы создали странную смесь - свободу, основанную на порабощении, демократию, построенную на лжи. Наши фермеры искали свободы от британцев, чтобы самим забрать землю у индейцев. Наши предприниматели верили в труд, но топтали тех, кто не мог конкурировать. Свобода у нас - это право быть сильным. Все остальные - просто шум.
Константин молчал. Павел, чуть наклонившись, медленно произнёс:
- Но ведь вы сами вырвались из Вашингтона. ФША - это ведь свобода от старого Вашингтона, не так ли?
- Да, - кивнул сенатор. - Но только от одной тирании к другой. Восток остался в прошлом - там до сих пор верят, что выборы меняют судьбу. А у нас здесь, на Западе... мы живём иначе. Мы живём реальностью. Признаём, что народы движимы не мечтами, а интересами.
Он поднёс бокал.
- И именно поэтому с вами, русскими, нам проще. Вы честны в своей силе. Вы не скрываетесь за лозунгами.
Бокалы столкнулись. Где-то вдалеке рычали двигатели - это инженеры готовили машины к следующему перелёту: через русскую Аляску, домой.
С неба Америка казалась светлой. Но снизу - виднелись трещины. Разломы между словом и делом, между мечтой и реальностью. Империя Романовых - с её парадоксами, диктатурой и парламентаризмом, мистицизмом и нефтью - выглядела на этом фоне... даже честнее.
В дневнике князь оставил запись. 'Действительно, несмотря на одержимость восточноамериканцев красивыми лозунгами и идеями, получившими вместе с независимостью изначальный толчок в идеях французской революции, основной лозунг "Свобода, равенство и братство" в среду рабовладельцев-плантаторов и экспроприаторов индейских земель вошли частично, лишь в той мере, которая складывалась с их собственными удобными установками. Совсем в духе готтентотской морали. В идейном котле бежавших из Старого Света представителей различных наций, осевших на востоке континента, перекрутились разные чаяния и идеологии: 'старых денег' - торгашей и плантаторов родом из Британии, что искали Свободы от колониализма метрополии, да и в целом от британского промышленного и торгового преобладания во всем мире, всякие фермеры-сектанты - Свободы вероисповедания всяких экзотических культов от баптистов и вплоть до мормонских и Свободы захвата индейских земель, причем не каких-то экзотических на Диком Юге или Западе, а вполне близких в долине реки Огайо. У классических островных британцев этот культ преобразовался в "бремя белого человека", которые несет цивилизацию с опиумом китайцам, централизацию с ограблением индийцам, работу неграм. suum cuique Про воспетую позднее "классическую британскую демократию" (tm) они тогда еще не знали. Немцев - несших дух Свободы предпринимательства в виде этики классического протестантизма, выраженные Вебером. При этом успех напрямую связывается с шовинистским пониманием своей избранности, рептилоидным пренебрежением не только к чужакам, но и к неудачникам из той же общности и общине, которых "наказал Бог" и крокодильим инстинктом притопить и добить. Jedem das Seine. Демократии в немецких землях не было, поэтому выходцы оттуда ее и не строили. Ирландцам, которых британские шовинисты с 17 века унижали и уничтожали рабством как 'белых негров' в вест-индийских колониях, работой за еду на экспроприированных землях, голодомором и для которых Америка была обителью Свободы хотя бы от смерти. Негров, которым свобода явилась в виде выбора работать или умереть. При этом "равенство и братство" исходники американской нации откинули как по интеллектуальным, так и по практическим соображениям. Так что никакой "демократии"(tm) в САСШ ни изначально, ни гораздо позже не было. Только сейчас, в первой половине XX веке идеологическая накачка против социалистических идей "равенства и братства" (которые, впрочем, лишились "свободы") вызвала к жизни карго-культ американской демократии, который почему-то олигархическую дуополию элит с периодическим обнажением грязного белья под видом выборов между темно-серым и светло-серым считает аналогом как древнегреческой полисной демоохлократии, так и племенной демократии германцев.
При этом слова "Мы считаем за очевидные истины, что все люди сотворены равными, что им даны их Творцом некоторые неотъемлемые права, в числе которых находятся - жизнь, свобода и право на счастье, что для обеспечения этих прав людьми учреждены правительства, пользующиеся своей властью с согласия управляемых, - что если какое-либо правительство препятствует достижению этих целей, то народ имеет право изменить или уничтожить его и учредить новое правительство на таких основаниях и началах, организуя его власть в таких формах, которые лучше всего должны обеспечить его безопасность и счастье.", легшие в основу Декларации Независимости и вообще политического устройства ранних США были украдены отцами-основателями у Лиги Ирокезов вместе с землями этих же ирокезов, с добавлениями мыслей Томаса Пэйна из "Здравого смысла".', но остались пустыми декларациями, так как другой рукой этот же свободомыслящий американец покупал и хлестал негра-раба.
Западноамериканцы, в попытке дистанцирования, смешивали в одну кучу северян и бывших конфедератов, не являясь в целом неправыми.
как выглядел Юг до Вальтера Скотта- это было рабовладельческое сообщество, управляемое крупными плантаторами. Но плантаторы эти находились под влиянием цивилизации Просвещения: зачитывались Локком и Руссо, верили в рациональное мышление и рациональную организацию общества, образец для подражания видели в Афинах и в Риме. Собственно, в Конституции США и других документах Американской революции все это хорошо отражено - их же плантаторы писали. Более того, в XVIII в. элиты Юга были левее северных: на Севере Французскую революцию приняли в штыки, а южный правящий класс ее приветствовал. У всех этих плантаторов-рабовладельцев мозги были настолько промыты Просвещением, что они всерьез воображали себя якобинцами. Оно и понятно. Высокий культурный уровень + избыток свободного времени = идеальная почва для разного рода пропаганды.
Ситуацию переломил один человек или, вернее, один цикл романов. С 1814 по 1831 г. Вальтер Скотт издает двадцать семь романов цикла Уэверли, в которых гнет совсем другую линию. Средневековье - это возвышенно и образцово. Рыцари и трубадуры - это возвышенно. Ну а в более близкие к нам эпохи возвышеннее всех кавалеры, сторонники короля в Гражданскую войну, и якобиты, поднимающие безнадежные восстания в поддержку Стюартов. Так что феодальная этика - это высшее проявление человеческого духа, а высшее проявление феодальной этики - это идти на смертный бой за безнадежное дело.
Почему все это привилось именно на американском Юге? По трем причинам. Во-первых, это была культурная периферия западного мира. А для периферии культурные тренды центра не только обязательны, но и воплощаются куда радикальнее, чем в центре. Когда в Лондоне зачитываются историческими романами, в Атланте будут на полном серьезе считать себя рыцарями прошлых веков.
Во-вторых, Юг был в значительной степени кельтским. Большинство плантаторов было родом либо из Шотландии и Ирландии, либо с пограничья. В романах Скотта они нашли себя и свои корни. Тут надо понимать, что в эпоху романтизма европейские нации изобретали свою идентичность на основе своего средневековья, находя древние рукописи, эпосы и хроники и т.д. У Юга всего этого не было, но был Вальтер Скотт - на его основе идентичность и конструировали.
Ну и наконец в третьих, в эпоху Просвещения правящий класс Юга жил в некотором раздрае. Мы вроде как рационалисты и якобинцы, но в то же время живем за счет рабского труда. Здесь есть некоторое противоречие. И тут приходит Скотт и заявляет, что феодализм - это офигенно. И для южан все складывается воедино - мы не якобинцы, мы рыцари и трубадуры, и это прекрасно. Надстройка приходит в соответствие с базисом.
Так что если в 1790 г. южные плантаторы воображали себя якобинцами, то к 1830 г. - рыцарями и кавалерами. А научил их этому сэр Вальтер Скотт. Он сформировал и неофеодальную культуру Юга, и неофеодальную этику, и специфическую южную культуру чести. А в этой культуре чести как мы помним нет ничего прекраснее и офигеннее, чем идти с открытым забралом на неравный бой. Через тридцать лет южане так и поступили, с самыми печальными последствиями, как для себя лично, так и для всей цивилизации Старого Юга.
Естественно следовало, что западноамериканцы были более за твердую руку, сильную президентскую республику с четкой вертикалью власти, объясняя это отчасти военной угрозой от США, отчасти влиянием мексиканской политической культуры, но сами тешили себя надеждами, что одна 'сильная рука' - это правильная и прогрессивная тенденция, которая, например, победила во Франции - образце республиканства. Хотя и были мнения, что это близко к диктатуре.
А утром самолёты снова поднялись в небо.
Теперь их путь лежал на север - к Аляске, российской, ледяной и величавой. А оттуда - через тайгу, степи, города и заводы - домой. В сердце Империи. Где их ждали. Где за ними следили. Где на них надеялись.
Глава 6. Георгий Михайлович. Шаткое равновесие
В тени мраморных колонн, за витражами с гербами провинций, между тишиной кабинетов и гулом политических страстей, Георгий Михайлович работал как сердце машины - не видимое, но непрерывно бьющееся. Он был не премьером, не министром, не лидером партии. Но именно он определял курс Империи, подводные течения её политики, линии фронта в парламенте, в прессе, в умах.
Ему было всего тридцать четыре. Но каждый из этих лет был прожит не как год, а как десятилетие. Его детство прошло в Лондоне - под сенью королевской чопорности и британского цинизма. Там он впервые понял, что демократия - это не ангельский хор, а хорошо отлаженный спектакль, где даже массовка играет по сценарию.
В отличии от дяди Николая II, не выдержавшего возложенной на него ответственности и который вел себя как богоравный август, и отца Михаила, почти случайно и неожиданно возведенного на трон стихийными обстоятельствами и также не готового к правлению, политическое образование Георгия произошло в Великобритании, где внимательно наблюдая за имитацией демократии и самым бессовестным разгулом векового парламентаризма, затем вместе с отцом окунулся в буйство русской буржуазной революции и неуправляемый политический процесс в преимущественно левой эсеровской и эсдэковской Думе.
Он вспомнил как отец ему рассказывал о его смятении после неожиданного предложении Думы и Николая в 1907 после того, как Николай II под давлением зарубежных политических кругов, общественности и высшего общества вынужден был отречься от трона и уехать в Голландию.
А ему - бороться с социалистической Думой, Витте, дворянскими кругами и буржуазией, которые требовали и требовали подписания указов и их проектов законов, чтобы кому закрепить новые права, кому вернуть старые.
Шумная Дума, эсеры, эсдеки, федералисты, националисты. Там, среди пыльных папок и крика в зале заседаний, он научился самому главному - власть нужно не брать, а формировать. Собирать, как мозаику, из компромиссов, подконтрольных газет, карманных партий, договоров с олигархами и батюшками, а иногда - и с уличными вожаками.
Георгий создал уникальную систему - управляемую демократию. Не в смысле диктатуры - нет, Романовы не мечтали о тиранстве. А в смысле дирижирования. Он создал две главные симфонии - 'Объединённую Россию' и 'Леворосс'. Правоцентристы и левый центр. Буржуа и социал-патриоты. Вместе с монархистами, черносотенцами и умеренными народниками они составляли тот 'мягкий костяк', который удерживал страну от разрыва.
Он покупал редакции. В 'четвертой власти', ничтоже сумняшеся, Романовы 'перекупили' контрольный пакет. Он финансировал компромиссы. Вместе с всякими монархистами, русскими националистами и клерикалистами типа черносотенцев, которые по умолчанию поддерживали Романовых, эти партии позволили со временем противопоставить коалиции эсеров, эсдеков и партиям нацменьшинств, финансировавшихся ранее почти полностью САСШ с целью развала страны, но после ряда инспирированных им скандалов о продаже интересов родины резко сократившие активность и влияние.
Он писал законы, которые потом кто-то другой вносил в зал. Георгий не любил выступать. Он любил влиять. И это у него получалось лучше всех.
Сегодня к нему снова пришли поляки. Поляки - как всегда за иллюзией восстановления воли менять господина. Их взгляды были твердыми, как гранит, а слова - резкими. Они требовали автономии, полномочий, союзов со Стальным пактом. Они были уверены, что Россия стареет, слабеет, теряет хватку. Георгий слушал молча. Он уже знал о их переговорах с германским послом. Новый 'вундерваффен' окрылял слишком многих. Немцы будто специально допустили утечки - чтобы тряслись и поляки, и французы, и мы.
Он кивал. Он соглашался. Он делал пометки. Но уже строил план - как затушить это пламя до того, как оно перекинется на всю карту.
Поляки ушли. В коридоре снова зазвучали шаги. Националисты из Туркестана, следом эсеры с новым законопроектом. День длился, как год. Георгий чувствовал: удержать Империю от разлома - всё труднее.
Вечером он надел фрак, поправил белый платок и поехал в Большой театр. Ему не хотелось слушать музыку. Ему хотелось хотя бы час побыть не кукловодом малого театра национальных драм, а зрителем. Но даже там, в мягком кресле ложи, за звучанием арии, он видел перед собой карту - с огненными точками, где вспыхнет, если он упустит нить.
Империя дышала тяжело. Но ещё дышала. И пока она жива - Георгий не имел права на слабость.
Глава 7. Мир как доска, Империя как игрок
Из окон кабинета Георгия Михайловича открывался вид на Крымский мост и вдаль - купола, шпили, и дымки, растворяющиеся в вечернем воздухе. Он не смотрел на них. На его столе лежала другая карта - без улиц и фонарей, но с куда более опасными линиями: маршруты нефтяных танкеров, военно-дипломатические коридоры, зоны потенциальных конфликтов. Мир снова полнился порохом, и в этот раз фитиль был короче, чем когда-либо.
Франция - старый союзник, ещё с Великой войны. Братья по оружию, но уже не по идеологии. Тогда, в отчаянные годы противостояния с Германией и Британией, они стояли плечом к плечу. Но с тех пор многое изменилось. Франция устала, ушла в себя. Разочаровалась. Потом снова вспомнила о России - как о последнем бастионе против немецкой воли.
'Их целовали до десен - во времена войны, до гланд - после победы', - усмехался Георгий про себя, перелистывая доклад. Теперь - снова заигрывания. Германия, вооружённая новым оружием, пугала всех. Даже тех, кто еще недавно отмахивался от России, как от старого, упрямого медведя.
С Германией у России был давний счёт. Прошлое не отпускало. Но бизнес шёл - как шел и товарный обмен: наше сырьё - в обмен на их станки и технологии. Немцы не были друзьями. Они были необходимостью. Георгий знал: любая слабость - и они заберут половину Восточной Европы, потом подберутся к самому сердцу.
Центральная Европа дрожала, как ледяная корка весной. Тонкий лёд, под которым уже начинала бурлить чёрная вода. Георгий Михайлович стоял у глобуса в своём кабинете, вращал его медленно, как гадатель. На этой карте не было ни границ, ни стран - только интересы. Только страх.
АвстроСлавия - то странное детище Версаля и русских штыков - больше не пела гимны о братстве народов. Словенцы, хорваты, чехи и сербы жили, как соседи в коммуналке - с замками на дверях и ножами под подушками. Последние два года венский канцлер шептал Москве: 'Помогите... Мы на краю'.
Россия была гарантом. Архитектором. Крестным отцом этой конструкции. Но теперь - как отрёкшийся бог, устало наблюдающий за развалом своего храма.
Немцы рвали зубами. Им нужно было всё. Германский 'Вундерваффе' - оружие, о котором ходили слухи как о чуме - висел над Европой, как дамоклов меч.
- Мы ещё держим влияние, - сказал Георгий, не отрывая взгляда от карты, - но чехи слабы. Слишком слабы. А Прага, по сути, уже под Берлином.
Император Михаил кивнул.
- Наш удар по ним - это война. Их удар по нам - это война. Проблема в том, кто первый моргнёт.
Георгий молчал. Он знал: Германия готова. Не полностью. Но достаточно. Их промышленность, их дисциплина, их новая идеология - все работало на войну.