~


Горсть земли на столе: 
это дом.
На иконы посмотрит тайком
мокрый, серый рассвет из окна,
вздрогнет зябко, сутуло спина,
 
приоткроет заслонку печи,
чтоб полено закинуть, рука,
и задуют огарок свечи
борода и усы старика.
 
Ржавый цвет у трубы и стены,
за окном верещат пацаны,
хоть и нет за окном никого
кроме снега беспамятного.
 
Капли серые книзу текут
по бревну и шершавой щеке -
жёлтых пальцев согреть не дают
но заботятся о старике -
 
то хрусталиком эха навзрыд,
то землёй, облепившей сапог.
Он снегами до лета зарыт
вместе с эхом вдали от дорог.
 
(Потемнеют иконы к весне,
потечёт по ручьям в полыньи,
жизнь взберётся по старой сосне
вверх, к иголкам, и нарядные пни
 
мхом оденутся, болотный наряд
примеряя, чащи вновь запоют
и цветами в небо заговорят,
и над плёсом облака расцветут)
 
(Был безжизненным всю ночь до весны,
печь топил,
студил ведро в полынье,
вспоминал за чаем утренним сны
так, как-будто всё что было во сне,
 
не закончилось ещё, и река
плот несёт среди оттаявших гор,
в том плоту несёт его-дурака
и размешивает синий простор
 
горизонта
с молоком берегов:
зачерпни ковшом и выпей до дна
пену сахарных хрустящих снегов,
над которыми сияет луна,
 
а на спинах у которых - следы
волчьих стай, и птиц, уставших лететь
в снегопадах, и сидит у воды
глядя в прорубь, золотистый медведь,
 
ловит лапой капли синие, бьёт
по воде большой мохнатой рукой:
то звезду из полыньи украдёт,
то развесит её свет над рекой).