|
|
||
"Дом без выключателя"> | ||
|
Полиамория как форма обращения субъекта с нехваткой, Законом и структурной амбивалентностью в психоаналитической перспективе + анализ рассказа "Дом без выключателя" Аннотация:Текст оформлен как концептуальное эссе, основанное на психоанализе. Центральная ось - полиамория как структурная реакция на нехватку и Закон. Используются категории Фрейда и Лакана: Закон, Имя-Отца, нехватка, сцена, sinthome. Основные линии анализа:
В конце эссе - психоаналитический анализ рассказа "Дом без выключателя" в соотнесении с тем, что разрабатывалось в эссе (Полиамория как форма обращения субъекта с нехваткой) - https://samlib.ru/editors/c/cfinkskij//proz124.shtml СОДЕРЖАНИЕ ЭССЕ Введение
Глава I. Структурный дефицит и Закон: нехватка как условие любви и множественности 1.1. Закон как символическая инстанция: от запрета инцеста к Имени-Отца Глава II. Симптом и сцена: как организуется множественность 2.1. Симптом у Фрейда: компромисс между желанием и запретом Глава III. Амбивалентность: структура, симптом, необходимость 3.1. Амбивалентность у Фрейда: любовь и агрессия как двойной аффект Глава IV. Три структуры субъекта: невроз, перверсия, психоз 4.1. Клиническое различение: по отношению к Закону и нехватке Глава V. Симметрия и сцепление: модели отношений как модели структуры 5.1. Фантазм слияния и высшая симметрия Глава VI. Этическое измерение: прозрачность, ревность и невозможное 6.1. Иллюзия прозрачности и этика как сцена 6.2. Ревность как симптом - и как точка структуры 6.3. Полиэтика: множественные сцены, не одна правда 6.4. Невозможное как этический предел Глава VII. Образ Богоматери и коллективная сцена желания Культурная переработка эдипального конфликта через культ Глава VIII. Полиамория как бессознательная стратегия Не выбор, а структура: почему не все способны к полиамории Глава IХ. Клиника сцепления: невроз, перверсия, психоз 9.1. Почему психоанализ не говорит здорово или болезненно 9.2. Невротическая полиамория: вина, компромисс, сцена 9.3. Перверсивная полиамория: обхождение Закона, сцена как управление 9.4. Психотическая полиамория: дыра сцепления, невозможность сцены 9.5. Клиника - не диагноз, а карта напряжений Заключение
*** ВВЕДЕНИЕ Полиамория - это не просто социальная практика или форма отношений. В контексте психоанализа она предстаёт как структурный ответ субъекта на неустранимую нехватку, как форма обращения с Законом, и как сцена, на которой разыгрывается амбивалентность желания. Традиционное восприятие любовной связи - как исключительного союза между двумя - опирается на представление о любви как о завершённости: субъект должен найти того самого или ту самую, чтобы обрести цельность. В этом представлении нехватка подлежит устранению. Полиамория, напротив, отказывается от фикции завершённости, утверждая множественность как допустимую и потенциально устойчивую. Однако и то, и другое - не выбор в терминах нравственности или вкуса. Для психоанализа они представляют собой две формы обращения с фундаментальным разрывом, возникающим в структуре субъекта: невозможностью полного обладания объектом, несводимостью желания к удовлетворению, и действием Закона, который регулирует доступ к Другому. Это эссе не занимается моральной или социологической оценкой полиамории. Оно не определяет, что "лучше" - моногамия или множественность. Его задача - раскрыть, как полиамория функционирует в бессознательном субъекта, какие механизмы она задействует, какие сцены она воспроизводит, и как соотносится с основными понятиями психоанализа: желание, Закон, симптом, структура, Другой, амбивалентность, любовь, сцепление. Теоретическая основа - психоанализ Фрейда и Лакана. Метод - структурный и клинический анализ. Примеры - художественные, бытовые, но встроенные в логику теории. Каждый раздел - это модуль, в котором концепт раскрывается в теоретической рамке и иллюстрируется сценой или фрагментом поведения. Главный тезис: В этом различии - не выбор, а структурная позиция субъекта. Её и предстоит описать. Глава I. Структурный дефицит и Закон: нехватка как условие любви и множественности 1.1. Закон как символическая инстанция В психоаналитическом поле термин Закон не совпадает ни с юридическим понятием нормы, ни с моральной категорией дозволенного. Закон в лакановской теории - это символическая функция, которая отделяет субъекта от доразличённого состояния симбиотического слияния, прежде всего - с материнским объектом. Эта функция не формальна, а структурна: она предшествует и регулирует саму возможность желания, различия, сцепления с Другим. В до-символической стадии (Реальное) субъект не отделён: он не знает ни нехватки, ни предела, ни Другого как внешнего. Закон - это то, что вводит нехватку как условие субъектности. У Фрейда функция Закона впервые артикулирована в виде запрета инцеста - универсальной формулы невозможности возвращения к материнскому объекту как к полноте. Это не просто запрет на поведение, а структурная невозможность тотального обладания. У Лакана эта же функция оформляется в термине Имя-Отца (Nom-du-Pre) - означающего, который вводит субъекта в символический порядок, замещая образ матери как всё на структуру различия, где желания становятся означаемыми, но не удовлетворяемыми. Ключевой момент: Закон не отнимает объект, он структурирует его как навсегда потерянный, невозможный в форме полного обладания. Именно это делает желание возможным. Там, где нет Закона, нет нехватки. Там, где нет нехватки - нет желания. Таким образом, Закон и есть формализованная нехватка, заданная как предел, на который опирается вся динамика бессознательного. Это видно уже в ранней сцене первичного отказа: младенец тянется к груди, но получает её не по первому зову. Задержка не есть нехватка молока - это структурное запаздывание, которое впервые показывает: объект может быть отделён, и, следовательно, желан. В этом моменте и появляется Закон как первый след Другого, который даёт не всё и не сразу. 1.2. Нехватка как структурный механизм желания Термин нехватка (фр. manque) в психоаналитической теории - не эквивалент недостатку, утрате или простой неудовлетворённости. Он обозначает структурное условие: субъект желания возникает не потому, что ему чего-то не хватает, а потому, что он структурирован через невозможность иметь всё. До момента вхождения в символическое (речь, Закон, Другой) ребёнок пребывает в состоянии imaginary completeness - воображаемой целостности, где объект и субъект неразличимы. Первичный объект - мать или её функция - не осознаётся как внешний. Только с введением разрыва, с опытом отсутствия объекта, формируется сцена, на которой желание может появиться как динамика, как обращение, как сцепление. Желание, таким образом, не есть вектор от субъекта к объекту. Это - вращение вокруг нехватки. Оно никогда не достигает цели полностью, потому что цель - не объект, а сохранение самой нехватки. Попытка устранить нехватку ведёт к утрате желания. Именно поэтому любовь, как форма удержания желания, всегда работает не на удовлетворение, а на символизацию утраты. Клинически это видно, например, в повторяющемся паттерне отношений, где субъект находит партнёров, которые не могут дать всего. Это не случайность. Это повторение сцены, где нехватка воспроизводится как условие связи. Там, где всё доступно - желание исчезает, а вместе с ним исчезает и субъект как сцепленный с Другим. 1.3. Любовь как форма оформления нехватки В психоаналитическом смысле любовь - не эмоция, не привязанность и не идеализация. Она - структура, в которой субъект оформляет своё отношение к нехватке, Другому и Закону. Формула Лакана любить - значит давать то, чего у тебя нет указывает на парадокс: любовь не устраняет нехватку, а наоборот, сцепляет через неё, делает её носимой, означаемой, даже желанной. Любовь строится на фикции устойчивого союза, в котором нехватка символизируется как нечто, что объединяет. При этом субъект знает (на уровне бессознательного), что объект не может её устранить. Но он продолжает держаться за образ связи, в которой именно невозможность и устойчивость становятся неразделимыми. Пример (любовь): Таким образом, любовь - это не способ устранения пустоты, а режим сцепления с пустотой, оформленной в образ Другого. Это и есть приостановка действия Закона - не как нарушение, а как фиксация сцены, в которой нехватка удерживается в форме устойчивой связи. 1.4. Полиамория как распределение невозможного Полиамория, в отличие от любви как фиксации, не предполагает центрированного сцепления. Её структура - множество точек обращения желания, в которых нехватка не фиксируется, а распределяется. Это не бегство от нехватки, а её распыление по множеству сцен, каждая из которых удерживает отдельный фрагмент. Закон здесь не устраняется и не отменяется, но и не приостанавливается через воображаемый союз. Вместо этого он обходится, разделяясь между несколькими связями. Ни одна из них не является абсолютной, ни одна не удерживает всё. Это создаёт структуру, в которой желание циркулирует - не замыкаясь, но и не теряясь. Пример (полиамория): В этом различие с любовью. Если любовь - это сцена удержания невозможного в одном узле, то полиамория - это сеть невозможного, в которой каждое сцепление фрагментарно, а вся структура - открыта, динамична, подвижна. 1.5. Два формата работы с Законом Любовь и полиамория представляют два радикально различных способа обращения субъекта с Законом, с нехваткой и с Другим. Эти различия затрагивают не поведенческую плоскость - кого и сколько любит субъект, - а структурную организацию его желания. В первом случае - любовь, как она описана в лакановской теории, - субъект стремится организовать своё желание вокруг одного объекта, тем самым создавая сцепление с воображаемым союзом, в котором нехватка оформляется как основа устойчивости. Это не отмена нехватки, а её символизация в виде устойчивого фиксационного отношения: Я признаю, что ты не даёшь мне всего, но именно поэтому я выбираю только тебя. Здесь Закон - символический запрет на тотальное слияние - приостанавливается в форме фикции: будто бы существует пространство, где эта нехватка удерживается одним объектом, не выходя наружу. Объект становится местом фиксации желания: не потому, что он полон, а потому, что именно в нём сохраняется нехватка как таковая. Пример (любовь): Во втором случае - полиамория - субъект не фиксирует нехватку в одном Другом, а распределяет её по множеству объектов, устраивая таким образом иную архитектуру обращения с невозможным. Здесь Закон не отрицается, но и не приостанавливается в воображаемом союзе. Он обходится через множественность: субъект выстраивает такие отношения, в которых каждый объект несёт фрагмент желания, но ни один не замыкает его. Возникает динамическая сеть сцеплений, где движение желания поддерживается не через фиксацию, а через циркуляцию. Это не свобода любить всех - это невозможность вложить всё в одного, потому что в каждом есть что-то, чего нет в других, но и никогда не бывает всего. Пример (полиамория): Таким образом, различие между любовью и полиаморией проходит по четырём осевым линиям:
Ни одна из форм не превосходит другую. Они обе структурированы, но структурированы по-разному. Одна - через фиксацию, другая - через циркуляцию. Одна - через устойчивость диады, другая - через множественность без центра. Обе - реакции на одну и ту же неустранимую нехватку. Глава II. Симптом и сцена: как организуется множественность 2.1. Симптом у Фрейда: компромисс между желанием и запретом Симптом у Фрейда - это не просто след или остаток травмы. Это продуктивная форма, в которой встречаются запрет и желание, невозможное и настаивающее. В отличие от внешнего знака болезни, симптом фрейдовской традиции - компромиссное образование, сформированное на пересечении бессознательного влечения и цензурирующего механизма. Он одновременно говорит и скрывает, проявляется и маскируется. Именно в этом парадоксе - его клиническая мощность: симптом не подлежит прямому устранению, потому что он и есть способ удержания субъекта на грани между наслаждением и структурой. Фрейд, анализируя истерические симптомы, показывает, что в них выражается вытесненное желание, но не напрямую. Оно переведено, закодировано, зашифровано - как в сновидении, как в шутке, как в описке. Симптом - это не то, что нужно разрушить, а то, что нужно расшифровать, интерпретировать, перенаправить. Он содержит в себе двойную привязку: к наслаждению и к запрету, к Реальному и к символическому. Форма симптома говорит о форме конфликта. У женщины, теряющей голос при встрече с мужчиной, симптом - не физическая блокировка, а сцена, в которой невозможность сказать становится единственной возможностью выразить. Он не исчезает, потому что выполняет функцию: он удерживает её от столкновения с невозможным. Точно так же мужчина, избегающий полового контакта с партнёршей, но постоянно забывающий презерватив, может фиксировать свою тревогу в повторяющемся паттерне - не потому, что хочет или не хочет, а потому что симптом работает как защита от столкновения с собственным наслаждением, для которого нет имени. Симптом, в этом смысле, - это всегда нечто избыточное и необходимое. Он мешает жить, но одновременно даёт возможность не разрушиться. И потому он не просто выражает конфликт, а сам становится сценой конфликта, его местом, формой, экраном. На этом экране желание может быть показано - но в искажённой, сдвинутой, вывернутой форме. И задача аналитика - не устранить экран, а научиться его читать. В логике полиамории симптом может принять форму поведения, которое нарушает стабильную сцену, но не сводится к желанию разрушения. Например, человек, настаивающий на открытости отношений, но каждый раз вовлекающийся в связи, приносящие боль и тревогу всем участникам, может не столько хотеть множества, сколько воспроизводить сцену, где запрет и наслаждение сцеплены именно через травму. Здесь симптом - это не отказ от любви, а невозможность удержать её в одной форме. Он распадается на сцены, партнёров, действия, которые повторяют - но не разрешают. Таким образом, симптом - это не ошибка субъекта, а его форма существования в поле желания и запрета. Это его способ говорить то, что нельзя сказать, делать то, что нельзя делать, чувствовать то, что невозможно вынести. А значит, работа с симптомом - это не подавление, а медленная настройка: как жить с ним, как читать его, как построить сцепление, которое удержит субъекта - не разрушив, но трансформируя. 2.2. Симптом у Лакана: sinthome как сцепление регистров Лакан радикализирует понятие симптома. Он перестаёт рассматривать его только как продукт конфликта между желанием и запретом. Вместо этого симптом становится структурным узлом, в котором сцепляются три регистра субъекта: Воображаемое, Символическое и Реальное. Он называет это не symptme, а sinthome - архаическим написанием слова, подчеркивая, что речь идёт о фундаментальной опоре субъекта. В этой модели симптом - не просто след конфликта, а форма существования субъекта, способ его бытия в структуре. Без симптома - разваливаются связи между регистрами. Воображаемое не сцепляется с символическим, Реальное прорывается напрямую. Симптом - как узел, который связывает невозможное, непредставимое и фантазматическое в одну конфигурацию. Например, человек, который повторяет одну и ту же любовную сцену - быть отвергнутым после сильного сближения. Он знает, что делает, он даже предупреждает новых партнёров: Я очень быстро сближаюсь, а потом - отталкиваю. Это не патология. Это sinthome: сцена, на которой он удерживает своё существование как субъекта. Там, где исчезает эта сцепка, он разваливается - в депрессии, в тревоге, в потере идентичности. Его симптом - это не то, что надо вылечить, а то, что удерживает структуру его связи с Другим. 2.3. Полиамория как sinthome: удержание желания в циркуляции: узел между Реальным, Воображаемым и Символическим Фрейдовский симптом как компромисс постепенно трансформируется у Лакана в более сложную структуру - sinthome (непосредственно вводится в семинаре XXIII). В отличие от симптома как декодируемого сообщения, sinthome не подлежит интерпретации в классическом смысле. Это не след, а узел. Не высказывание, а сцепление. Не выражение бессознательного содержания, а способ удержания субъекта в трёх регистрах: Реальном, Символическом и Воображаемом. Лакан берёт топологию Борромеевых колец: если разомкнуть одно - распадутся все. Sinthome, в этой логике, становится четвёртым кольцом, которое удерживает три остальные в сцеплении. Это не решение симптома, а его стабилизированная форма, не мешающая субъекту жить. Лакан иллюстрирует это примером Джойса: его литературное письмо, язык, стиль - и есть его sinthome. Не символическое разрешение конфликта, а фиксация, позволяющая ему не впасть в психоз. Когда полиамория перестаёт быть выбором, идентичностью или стилем жизни и начинает функционировать как sinthome, она теряет статус декларации и становится необходимой сцепкой субъекта с самим собой. Здесь множественность отношений не инструмент удовольствия и не зона свободы, а структурный узел, без которого субъект начинает разваливаться - в тревоге, депрессии, в нарциссическом провале или психотическом расщеплении. Иными словами, sinthome - это способ собрать себя, даже если субъект находится на грани расцепления. Он не лечит, но удерживает. Это форма зашивания трёх регистров, даже если у субъекта нет Имени-Отца как надёжного символического узла. Sinthome восполняет этот пробел. Это не функция смысла, а функция удержания. Полиамория как sinthome не рационализируется. Она не требует оправданий или теоретических обоснований. Она проявляется как единственно возможная форма удержания желания: не фетиш и не паттерн, а стабилизированная топология невозможного. В ней нет главной связи, нет центра; но есть принуждение к множественности, не как избытку, а как необходимому минимуму. При попытке отказаться от этой множественности - возникает не свобода, а паника, потеря сцены, утрата ощущения связности. Пример: Sinthome здесь - не множественные партнёры, а сама структура множественности, удерживающая желание в циркуляции. Она замещает Имя-Отца, если символический узел утрачен или не был установлен. Там, где раньше должно было быть сцепление через Закон, возникает новая топология: связь без центра, но с устойчивыми внутренними законами - границами, ритмами, запретами, перераспределениями. Полиамория как sinthome не исключает ревность, страх, утрату. Но эти аффекты перерабатываются внутри сети, не разрушая её. Именно в этом отличие от симптоматической полиамории, где множественность становится сценой повтора травмы. Sinthome - это не повторение, а форма фиксации: неотменяемая, но не разрушительная. Пример: Ключевой сдвиг между симптомом и sinthome в том, что первый предполагает потенциальную интерпретацию, а второй - нет. Sinthome не раскрывается, а завязывается. Он может выглядеть как привычка, стиль, компульсивное поведение или творческий акт - но его логика не семиотическая, а топологическая: важно, как он сцепляет. Для полиамории sinthome может быть формой, в которой множественные связи не означают бегство от сцепления, а наоборот - становятся его формой. Полиамория как sinthome - это когда множественность не есть избегание центра, а способ удержания целого, не сводимого к одному объекту. Не симптом отказа от моногамии, а способ быть в структуре, где запрет не централизован, но распределён. В таком случае полиамория - не поведенческая стратегия, а структурный узел, собранный вокруг невозможности одного желания. Фраза-парадокс: Вывод: Sinthome - это не то, что говорит, а то, что держит. Его нельзя устранить, но можно построить. В клинической логике - это не цель терапии, а её предел. В контексте множественных отношений - это то, что позволяет субъекту быть в структуре, не разрушаясь от расщепления и тревоги. 2.4. Множественные Другие как сцена перераспределения влечения Факты В полиаморной топологии Другие множатся. И каждый из них - не копия и не дубль, а уникальная сцена перераспределения влечения, оформленная по-разному: один Другой задаёт эротическую фиксацию, другой - символическое напряжение, третий - пространство игры, четвёртый - воображаемую поддержку. Это не разделение по функциям, а расщепление сцены, на которой разворачивается субъект. Интерпретация Эта циркуляция не бесконечна и не хаотична. Она строится по структурам переноса, по следам прошлого, по линиям травмы. Но множественность этих сцен предотвращает перегрузку одной, что в моногамии часто приводит к коллапсу отношений: партнёр становится вместилищем всех ожиданий, всех страхов, всех разочарований. В полиаморной сцене - это распределяется, и субъективное давление снижается, позволяя каждому Другому быть ограниченно-важным, но не фатальным. Пример Это не про разные функции. Это про разные регистры желания, которые не сходятся в одной точке, но создают целостную топологию сцепления. Субъект в этой множественности - не потерян, он именно удержан. Вывод 2.5. Эротическая сцена: структурное значение измены в любви и полиамории Факты В полиамории измена не исчезает как феномен. Она просто смещается из области внешнего нарушения в область внутренней сцены. Даже если связи открыты, даже если есть договорённости, измена всё ещё возможна - но теперь она означает вторжение на чужую сцену, переход без символического моста, сокрытие перераспределения влечения. Иными словами, измена в полиамории - не то, что запрещено, а то, что не оформлено как сцепление. Интерпретация Измена в обеих моделях - не случайность, а проявление топологической нестабильности сцены желания. Там, где сцена перегружена, не выдержана или обрушена, появляется теневая сцена: вне речи, вне договора, вне символизации. И это всегда сигнал: где-то субъект оказался в тупике, где-то сцепление нарушено, где-то невозможное не удерживается. Примеры Полиаморная сцена: Вывод Дополнение: различие подходов к эротической сцене в разных системах описания В психоанализе, эротическая сцена рассматривается не как поведенческий акт, а как топологическое пространство, где оформляется и перераспределяется желание. Измена - не поступок, а разрыв сцепления, симптом провала символизации, место, где субъект пытается выйти за пределы структурной нехватки. Здесь измена всегда - возвращение Реального, вытесненного из сцены, и проявление невозможного. В бытовой психологии измена описывается как конфликт интересов, предательство, нечестность или следствие неудовлетворённости. Здесь акцент - на морали и ожиданиях: партнёр должен удовлетворять, не причинять боли, держать слово. Симптоматическая природа исчезает: измена редуцируется до нарушения доверия, что блокирует рассмотрение сцены желания как структуры. В академической (классической) психологии, особенно поведенческой и когнитивной, измена чаще всего трактуется через категории привязанности, импульс-контроля, межличностных потребностей и когнитивного диссонанса. Эротическая сцена сводится к набору функций: удовлетворение, компенсация, поиск новизны. Само понятие сцены отсутствует - структура желания здесь редуцирована до мотивов и стимулов. В религиозном сознании измена - грех, а эротическая сцена - запретная территория. Здесь Закон предписан извне, он не структурирует желание, а регламентирует действия. Нехватка не символизируется, а маркируется как падение. Символическая сцена не оформляется: вместо неё - нормативная вертикаль. Любовь - дар от Бога, а сексуальное влечение вне брака - зло. Измена здесь не симптом, а вина. Таким образом, только в психоаналитической логике эротическая сцена становится полем, где переплетаются Реальное, Воображаемое и Символическое, где измена - не сбой морали, а разрыв в узле желания, требующий анализа, а не осуждения или рационализации. Различия в подходах к эротической сцене (психоанализ, бытовая психология, академическая психология, религиозное сознание) связаны с:
ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ВЫВОД
Только психоанализ позволяет описывать измену, множественность и сцепление не как нарушение, а как симптом - то есть структурный ответ субъекта на невозможное.
Вне психоаналитической парадигмы эротическая сцена трактуется как: Причина упрощения - в отказе видеть разделённость субъекта, его непрозрачность самому себе. ВЫВОД Глава III. Амбивалентность: структура, симптом, необходимость 3.1. Амбивалентность у Фрейда: любовь и агрессия как неразделимые влечения В классической фрейдовской теории амбивалентность - это не эмоциональная путаница, а структурное сосуществование противоположных влечений, направленных на один и тот же объект. Прежде всего - любви и агрессии, желания удержать и желания разрушить, привязанности и стремления к отделению. Эта двойственность не является результатом моральной неуверенности или слабости. Она - встроена в саму структуру влечений, и особенно выражена в так называемых объектных отношениях - т.е. в тех формах, где Другой становится объектом желания и источником опасности одновременно. Фрейд показал это на примере детского отношения к родителям: ребёнок любит мать, но одновременно может ненавидеть её за то, что она недоступна, занята, отделяет его от слияния. То же самое - по отношению к отцу: восхищение и стремление идентифицироваться идут рядом с желанием устранить, вытеснить, заменить. Эта амбивалентность особенно ярко проявляется в любовных отношениях: субъект стремится к Другому, идеализирует его, но одновременно - испытывает злость, страх, желание оттолкнуть. Он может обвинять, ревновать, разрушать - и всё это не опровергает любовь, а, наоборот, подтверждает её: именно потому, что Другой значим, он становится полем конфликта. Пример (амбивалентность в классическом виде): 3.2. Амбивалентность у Лакана: несовпадение регистров Лакан переосмысляет амбивалентность не как внутреннюю борьбу чувств, а как эффект рассогласования между регистрами психической структуры. Напомним: у Лакана три регистра - Воображаемое, Символическое и Реальное.
Амбивалентность в лакановской логике возникает там, где один и тот же объект занимает разные позиции в разных регистрах:
Это несовпадение делает отношение к Другому структурно амбивалентным. Идеализация и ненависть, сцепление и разрушение - не сменяют друг друга, а сосуществуют в одной структуре как результат невозможности зафиксировать Другого в одном регистре. Пример (амбивалентность как эффект несовпадения): 3.3. Полиамория как распределение амбивалентности Если моногамная структура тяготеет к фиксации амбивалентности на одном объекте - с риском её обострения, то полиамория может выступать как способ распределения амбивалентности между множественными объектами. Это не решение проблемы, а её переконфигурация: разные полюса (любовь / агрессия, привязанность / отталкивание, идеализация / тревога) распределяются по разным связям. Таким образом, один партнёр может быть носителем сцепления в воображаемом (фантазия, игра, телесность), другой - в символическом (согласие, честность, границы), третий - в реальном (непредсказуемость, возбуждение, тревога). Пример (амбивалентность распределена): 3.4. Локализация конфликта в теле: телесный симптом как носитель амбивалентности Психоанализ показывает, что когда амбивалентность не может быть оформлена символически, она может локализоваться в теле. Это происходит, когда сцены не разыгрываются в речи, не выносится в отношение, не могут быть поняты - и тогда они оседают в теле в форме симптома: анорексия, импотенция, сексуальная диссоциация, соматические блоки. Особенно это выражено в любовных отношениях, где тело становится местом конфликта между желанием и страхом, между сцеплением и отталкиванием. В полиаморных отношениях это может проявляться как телесная нестабильность: возбуждение в одном контакте и невозможность прикосновения в другом, утрата желания в одном поле и гиперсексуальность в другом. Пример (тело как место амбивалентности): 3.5. Амбивалентность как условие сцепления Амбивалентность - не ошибка, не нарушение любви, не показатель слабости связей. Это неустранимое условие любой формы сцепления с Другим. Она не исчезает при честности, открытости или этике. Наоборот: чем честнее структура, тем сильнее напряжение между влечениями.
Но в обоих случаях она - не устраняется. Её можно только символизировать, разыгрывать, удерживать. Если этого не происходит - она возвращается в форме симптома, телесного сбоя, или разрушения сцены. Вывод Амбивалентность - не психологическая проблема, а структурный эффект несовпадения между желанием и Другим. Она пронизывает все формы сцепления, все формы любви, все формы множественности.
Субъект не может избежать амбивалентности. Он может только решить, как её нести: в фиксации, в сети, в симптоме, в сцене. И от этого выбора будет зависеть не удача в любви, а форма его существования в структуре желания. Глава IV. Три структуры субъекта: невроз, перверсия, психоз 4.1. Структура как способ отношения к нехватке и Закону В психоаналитической топике структура субъекта - это не характер, не поведенческая модель и не совокупность личных свойств. Это устойчивая форма отношения субъекта к Закону, к Другому и к нехватке, определяющая, каким образом субъект встраивается в символическое и выдерживает невозможное. Структура формируется не в опыте, а на уровне вхождения в язык и символический порядок. Это - не выбор, а исходная организация бессознательного, которая не изменяется по воле субъекта и не сводится к стилю жизни. Классическая лакановская клиника различает три структуры субъекта:
Каждая структура организует желание и сцепление с Другим по-своему. Каждая - создаёт свою логику симптома, свою архитектуру сцены, свои пределы устойчивости. И, следовательно, каждая - порождает свою возможность (или невозможность) любви, полиамории, фиксации, множественности. 4.2. Невротическая структура: фиксация, фантазия, конфликт В неврозе субъект признаёт Закон, он встроен в символическое, но не может с ним примириться. Он знает, что объект недостижим, что нехватка неустранима - но продолжает искать того, кто даст всё, ту, которая поймёт. Это создаёт внутренний конфликт: между признанием нехватки и фантазией её устранения. Симптом невротика - это компромиссная форма, в которой он одновременно выражает желание и подчиняется Закону. Его любовь - сцена фиксации, но за ней стоит вытесненная фантазия об иной, невозможной полноте. В полиамории невротик может пытаться разрешить конфликт, но чаще сталкивается с тревогой: множественность разрушает фиксацию, лишает его опоры. Пример (невротик в любви и в полиамории): 4.3. Перверсивная структура: сцена, игра, множественность как условие Перверсия - это не сексуальная девиация, а структура отношения к Закону. Субъект не отрицает его, но обходит, ставя себя на место Закона, инсценируя его, управляя им. В этой структуре желание не вытесняется, а разыгрывается, но не как истина, а как спектакль. Симптом - это не конфликт, а действие, в котором субъект сам устраивает сцену, контролирует роли, расставляет акценты. Множественность в перверсии - не побочный эффект, а необходимость. Один объект не может удержать всю сцену, не может воплотить все роли. Поэтому перверсивный субъект выстраивает многоактную конфигурацию, в которой каждый участник исполняет свой фрагмент: кто-то наказывает, кто-то отказывается, кто-то спасает, кто-то терпит. Пример (перверсивная сцена): 4.4. Психотическая структура: форклюзия, распад, множественность как защита Психоз - это структура, в которой Закон не просто вытеснен или обойдён, а форклюзирован - т.е. не введён в символическое вообще. Субъект не интегрировал Имя-Отца, а потому не имеет символической опоры. Это делает отношение к Другому неопределённым, опасным, катастрофическим. Реальное не регулируется, желания не сцеплены, объект может стать источником ужаса. В любви психотик может переживать слияние без границ или, наоборот, распад без сцепления. В полиамории - множественность может выступать как попытка защититься от симбиотического поглощения: чтобы не быть целиком в одном, субъект распределяет себя на многих, удерживая дистанцию, но не в символическом - а в буквальном пространстве. Пример (психотическая множественность): 4.5. Симптом как индикатор структуры Симптом - это ключ к распознаванию структуры. Он показывает:
Полиамория в этом контексте - не поведенческий стиль, а клинический симптом, который может принимать разные формы:
Вывод Структура субъекта определяет всё:
Полиамория в этом свете - не выбор, а форма сцепления с бессознательным, с тем, как устроено желание, симптом, сцена и невозможное. Чтобы понять полиаморию, недостаточно спросить: Сколько у тебя партнёров? - нужно понять: как ты организуешь нехватку. Глава V. Симметрия и сцепление: модели отношений как модели структуры 5.1. Переход от морали к структуре Чаще всего полиамория рассматривается в морально-этической перспективе: как выбор более честного, свободного, прозрачного формата. Но такая рамка подменяет клиническое содержание социальной этикой. Важный сдвиг: перейти от обсуждения нормы к анализу сцепления - от оценки (можно ли любить многих?) к разбору того, как субъект связывает себя с другим, с другими и с самим собой через эти связи. Отношение - это не с кем я, а что в этом с кем-то сцеплено, удерживается, прощёлкивает как петля или заклинивает как симптом. Любовь и полиамория - это не два разных выбора, а разные режимы сцепления, разные формы фиксации желания и нехватки. 5.2. Диада: структура сцепления через исключительность Классическая любовная сцена - это диада, в которой субъект устанавливает связь с одним Другим, делая её якобы уникальной, исключительной. Это даёт фиксацию, но и высокую уязвимость: если узел рвётся, рушится вся конструкция. В этой модели нехватка оформляется через воображаемую полноту, которая всегда под угрозой утраты. Пример: 5.3. Сеть: структура сцепления через распределение Полиаморная модель предлагает другую архитектуру - распределённую сеть, где субъект строит множественные связи, ни одна из которых не является абсолютным центром. Это полицентричная система, в которой стабильность обеспечивается не единством, а балансом множества векторов. Важно: это не распыление. Это иная топология сцепления, иная логика удержания желания в циркуляции. Если в диаде субъект боится утраты, то в сети - боится фиксации. Пример: 5.4. Сценарии симметрии: матрицы возможных моделей Модели сцеплений можно рассматривать как симметрические формы, каждая из которых удерживает собственную организацию:
Каждая форма несёт свою клиническую логику. Например, треугольник часто реализует невротическую фантазию о соперничестве. Кольцо - перверсивную логику сцены. Паутинная структура - попытку психотического распределения давления желания, когда удержание в одной точке становится опасным. 5.5. Архитектура невозможного Проблема не в количестве партнёров. Проблема - в архитектуре невозможного, в том, как субъект удерживает себя в поле желания, Закона и Другого. В диаде - за счёт фиксации. В сети - за счёт циркуляции. В любом случае, структура отношения - это форма сцепления с отсутствием. Там, где сцепление разрывается - возникает тревога, симптом, провал. Бытовой эквивалент: Вывод Сцена любви - это всегда форма сцепления с нехваткой через Другого. Диада и полиамория - не противоположности, а разные топологии символического:
Симметрия, структура, архитектура - это не метафоры, а реальные формы, через которые субъект держит невозможное. Анализ этих форм - ключ к пониманию не только отношений, но и самой структуры желания. Глава VI. Этическое измерение: прозрачность, ревность и невозможное 6.1. Иллюзия прозрачности и этика как сцена Современные обсуждения полиамории часто строятся вокруг понятия прозрачности: якобы честность, открытость, отсутствие лжи снимают травму, тревогу, конфликт. Но такая установка содержит важную иллюзию: как будто этика - это устранение симптома через информирование. Этика - не в том, что всё рассказано. Этика - в способе, которым субъект организует свою речь и ответственность по отношению к Другому и к Закону. Прозрачность может быть перверсивным прикрытием: всё озвучено, но ничего не сказано. Субъект становится невиновным, но не ответственным. Пример: 6.2. Ревность как симптом - и как точка структуры Ревность - не следствие собственности. Это структурный симптом, возникающий в поле нехватки и воображаемой угрозы её усиления. Она не всегда иррациональна. Напротив - ревность указывает на попытку субъекта удержать Закон в момент, когда он кажется исчезающим. Полиамория, обещая устранить ревность через договорённости, часто игнорирует её статус. Но ревность - не ошибка, а сигнал: где-то сцепление стало шатким, где-то фантазм захлестнул символическое, где-то субъект оказался перед лицом невозможного и отступил. Бытовой пример: 6.3. Полиэтика: множественные сцены, не одна правда Полиамория требует не только полимодели отношений, но и полиэтики. Нельзя мыслить её в терминах одной морали. Здесь возникает множественность сцен: в каждой связи - своя сцена нехватки, ревности, заботы, отказа, сцепления. Этическое измерение здесь - это способ выдерживать несводимость этих сцен друг к другу. Нельзя их уравнять, нельзя выровнять. Этика - не в том, чтобы все были довольны. А в том, чтобы каждая связь получила своё символическое оформление, а не была просто фрагментом распределённой функции удовольствия. Пример: 6.4. Невозможное как этический предел Этика в психоаналитическом смысле - это способ быть в присутствии невозможного, не отрицая его и не прикрывая формальными решениями. Речь не о правилах. А о том, как субъект принимает собственное желание как сцепленное с нехваткой, а не с гарантией. Полиамория, как и моногамия, может быть этичной или неэтичной. Всё зависит от того, удерживает ли субъект структуру невозможного, или же подменяет её фантазмом полного доступа, осознанности, освобождения от симптома. Пример: Вывод Этическое измерение полиамории не сводится к честности, равноправию или информированному согласию. Это не кодекс, а структура речи и желания. Прозрачность без символического - иллюзия. Ревность без сцепления с Законом - тревога. Множественность без сцены - расщепление. Полиамория не упрощает этику - она её усложняет. Потому что каждая связь требует символической работы. Ибо в каждой - невозможное, которое нельзя устранить, можно только оформить. Глава VII. Образ Богоматери и коллективная сцена желания Эдипальный конфликт, в его классической фрейдовской формулировке, раскрывает драму субъекта перед невозможностью полного возвращения к материнскому телу. Запрет инцеста становится символической стеной, которая превращает естественное стремление к слиянию в структуру нехватки и запускает динамику желания. Однако культура не оставляет этот конфликт в чистом виде: она перерабатывает его через образы, ритуалы и фигуры, создавая коллективные сцены, в которых индивидуальная драма получает социальное оформление. Одной из наиболее значимых таких фигур становится образ Богоматери. Культ Марии в христианстве можно рассматривать как культурную трансформацию эдипального конфликта, где материнская фигура одновременно обожествляется и дистанцируется. Она остаётся доступной как объект почитания, но недоступной как объект обладания. Таким образом, культурный символ переводит невозможное желание в форму коллективного культа, обеспечивая субъекту возможность признания своей нехватки, не разрушая при этом социальной ткани. Богоматерь в этой перспективе выступает как символ коллективной материнской сцены. Если индивидуальное бессознательное знает мать как первую потерю, то коллективное бессознательное закрепляет эту потерю в образе, который становится для всех общим. В почитании Девы Марии субъекты разделяют не столько веру, сколько опыт утраты: каждая молитва, каждый жест почитания фиксирует невозможность возвращения в первичное слияние. Коллективность здесь не устраняет индивидуального конфликта, но помещает его в рамку общепринятого символического пространства. Богоматерь как бы гарантирует, что эта нехватка универсальна и, следовательно, переносима. В результате индивидуальный субъект чувствует себя не одиноким в своей разделённости: культура показывает, что и Другие живут с тем же запретом и тем же невозможным желанием. Если любовь в классическом психоаналитическом понимании оформляет нехватку через воображаемый союз двух, то полиамория пытается распределить её по множеству связей. В коллективной материнской сцене мы встречаемся с третьим вариантом: множественные субъекты соотносятся с одним объектом. Здесь возникает особая форма коллективной полиамории. Богоматерь - это объект, доступный всем и одновременно недоступный никому. Каждый субъект имеет к ней отношение, но это отношение никогда не становится исключительным. Она принадлежит всем, и именно поэтому не принадлежит никому. В отличие от обычной любви, где Другой конституируется как уникальный, здесь Другой превращается в универсальный объект желания, который по своей структуре множественен. Эта множественность снимает тревогу конкуренции: соперники перестают быть врагами, потому что их объединяет общий запрет. Но там, где возникает сакральное удержание желания, всегда появляется возможность его инверсии. Религиозная множественность имеет собственные парадоксы: чем сильнее объект охраняется как святой, тем больше соблазн перевести его в эротическую сцену. Богоматерь в этом смысле оказывается фигурой, находящейся на границе между религиозным и эротическим. Её сакральное недоступное тело провоцирует фантазмы, в которых святость и сексуальность переплетаются. В истории культуры мы встречаем бесчисленные свидетельства таких инверсий: от мистических видений, где описывается телесное слияние с Богоматерью, до откровенно эротизированных образов в искусстве. Парадокс здесь в том, что сама запретность порождает избыточную эротизацию. Коллективная множественность может быть религиозной, но бессознательно она всегда балансирует на грани эротической множественности. Именно благодаря этому переплетению образ Богоматери становится устойчивым элементом бессознательной сцены. Он работает как точка интроекции культурных фигур, позволяя бессознательному удерживать материнский конфликт в символически оформленном виде. Субъект, вступающий в контакт с этим образом, переносит на него собственные аффекты, связанные с материнской фигурой, и одновременно получает социально санкционированную форму их выражения. Это стабилизирует бессознательную сцену: конфликт не исчезает, но удерживается в культурной оболочке, которая делает его терпимым. В результате субъект получает возможность жить со своей нехваткой без разрушительной дестабилизации психической структуры. Таким образом, образ Богоматери представляет собой не просто религиозный символ, но и коллективную клиническую конфигурацию. В нём индивидуальный эдипальный конфликт перерабатывается культурой, материнская сцена становится общей, множественность получает социально признанную форму, а бессознательная сцена стабилизируется за счёт символической фигуры, доступной всем и одновременно принадлежащей никому. В этом парадоксе и заключается её фундаментальная функция: удерживать желание в границах, не позволяя ни индивидуальному разрушению, ни коллективному распаду. Глава VIII. Полиамория как бессознательная стратегия Полиамория, если рассматривать её не как индивидуальный выбор, а как форму бессознательной организации, обнаруживает себя прежде всего в структуре. Вопреки распространённому представлению, это не поведенческая установка и не этическая программа, а способ субъекта работать с нехваткой. Именно поэтому не все способны к полиамории: она требует определённого типа бессознательного сцепления. Субъект, у которого Закон встроен в структуру через жёсткую фиксацию на диаде, будет постоянно возвращаться к моногамной матрице, даже если внешне он допускает множественные связи. Полиамория возможна там, где бессознательная сцена уже изначально организована как множественность. Это не выбор из каталога, а результат того, как субъект встраивается в символическое и как перерабатывает своё столкновение с запретом. Рассматривая полиаморию как временную стабилизацию желания, мы сталкиваемся с её амбивалентной природой. С одной стороны, множественные связи позволяют распределять нехватку: объект желания не фиксируется в одной точке, что уменьшает тревогу утраты и снижает нагрузку на отдельную связь. С другой стороны, сама множественность оказывается нестабильной: она требует постоянной циркуляции аффектов, перераспределения внимания, переработки ревности. Эта динамика работает как временный механизм: она удерживает желание от коллапса, но не гарантирует долгосрочной устойчивости. В отличие от моногамного союза, где фикция устойчивости создаётся через воображаемое мы, в полиамории устойчивость поддерживается только движением, только самой циркуляцией. Это и есть её парадокс: стабильность достигается за счёт нестабильности. Однако любая множественность имеет пределы. Сеть связей может выдерживать распределение только до тех пор, пока остаётся структурное удержание. Когда нагрузка превышает возможности символической сцены, сеть разрушается: субъекты сталкиваются с невозможностью бесконечной циркуляции. В этот момент проявляется различие между полиаморией как структурой и полиаморией как фантазмом. Если в первом случае множественность организована бессознательной логикой, то во втором она превращается в иллюзию свободы, которая рано или поздно рушится, оставляя после себя обломки несдержанных обещаний. Разрушение сети показывает, что множественность не бесконечна: она всегда ограничена способностью субъекта удерживать нехватку в символической форме. Вопрос о том, может ли полиамория стать sinthome, требует особого рассмотрения. У Лакана sinthome - это узел, который удерживает Реальное, Символическое и Воображаемое в сцеплении. Полиамория в этом смысле могла бы быть не просто множественной сетью, а узлом, который собирает распадающиеся связи в устойчивую конфигурацию. Но чтобы это произошло, множественность должна перестать быть сценой случайных распределений и превратиться в структурное удержание. Иначе говоря, полиамория может стать sinthome только там, где она выполняет функцию замещения символической опоры: не разрушает субъекта, а наоборот, стабилизирует его. Такой сценарий редок, но именно он показывает возможность полиамории как не просто социальной практики, а как бессознательной конструкции, которая делает возможным жить с нехваткой. Наконец, полиамория выводит нас к политике субъекта. Здесь речь идёт не о политике в привычном смысле социальных институтов, а о политике как форме организации желания. Субъект, вступающий в множественные связи, оказывается в ситуации, где идентичность перестаёт быть главной категорией. Он не может удерживать себя как цельное я, определяемое через обладание одним объектом. Вместо этого он действует как структура удержания желания, которая существует только в динамике отношений. В этом смысле полиамория разрушает привычную схему идентичности и предлагает иной порядок: субъект определяется не тем, кто он есть, а тем, как он удерживает желание. Это и есть её бессознательная стратегия - отказ от идентичности ради структуры. Таким образом, полиамория предстает не как модный выбор или альтернатива моногамии, а как фундаментальная форма бессознательной работы. Она возникает там, где сцена желания организована множественно, стабилизирует субъекта через движение, ограничена пределами удержания и в редких случаях может стать узлом, аналогичным sinthome. В своей политике она отвергает идентичность и утверждает структуру. И именно в этом заключается её стратегическое значение для понимания современного субъекта.
Глава IХ. Клиника сцепления: невроз, перверсия, психоз 9.1. Почему психоанализ не говорит здорово или болезненно Психоанализ - это не система нормализации. Он не определяет отношения как здоровые или токсичные, не предлагает универсального шаблона. Он описывает сцепление субъекта с Законом, желанием и нехваткой - и называет формы этой сцепки: невроз, перверсия, психоз. Каждая форма - это способ существования в структуре, а не диагноз. Полиамория может быть невротической, перверсивной, психотической - в зависимости от того, как субъект вписан в символическое, воображаемое и реальное. 9.2. Невротическая полиамория: вина, компромисс, сцена Невроз (гистерия, навязчивость) определяется конфликтом между желанием и Законом. Субъект признаёт Закон, но хочет его обойти - и потому страдает. В полиамории невротик часто:
Пример: Невроз в полиамории не исчезает - он маскируется под осознанность. Но симптом возвращается: через тревогу, напряжение, усталость от общения, желание отступить и просто побыть одной. 9.3. Перверсивная полиамория: обхождение Закона, сцена как управление Перверсия (в аналитическом смысле) - не сексуальная практика, а структура, в которой субъект ставит себя на место Закона и использует сцену для контроля желания Другого. В полиамории перверсивный субъект:
Пример: Перверсивная полиамория - это соблазн управлять через якобы этическую позицию, но на деле - это отказ от признания символического, от собственной разделённости. 9.4. Психотическая полиамория: дыра сцепления, невозможность сцены Психоз - это не безумие, а структура, в которой отказано в доступе к Закону как символической опоре. Имя-Отца не инсценировано, сцепление разрушается. В полиамории психотический субъект:
Пример: Психотическая сцепка - это не вина субъекта. Но это вызов: полиамория требует минимальной сцены различения, иначе множественность превращается в хаос. 9.5. Клиника - не диагноз, а карта напряжений Важно: приведённые формы - не ярлыки. Один и тот же субъект может проявлять невротические, перверсивные и психотические элементы в зависимости от сцены, партнёра, контекста. Клиника в этом смысле - это не классификация, а карта сцеплений:
Полиамория здесь - как лакмус: она не создаёт патологию, но обнажает структуру. Каждый формат отношений - это форма сцепления с невозможным, а не способ избежать его. Заключение Полиамория обнаруживает себя как одна из возможных форм работы субъекта с нехваткой. Она не устраняет её и не обещает полноты, а наоборот, удерживает нехватку в движении, распределяя её по множеству связей. Там, где моногамная сцена пытается скрыть невозможность, создавая иллюзию завершённости, полиамория прямо принимает эту невозможность и превращает её в архитектуру. Она не обещает объекту всё, а признаёт принципиальную разорванность и делает её условием существования. В этом смысле полиамория не есть альтернатива любви, а вариация её же структуры, в которой нехватка становится не угрозой, а источником циркуляции. Любовь в этой перспективе предстает как союз, удерживающийся на грани между символическим и воображаемым. Субъект любит не полноту, а то, что Другой не завершён, что в нём зияет нехватка. Но воображаемая сцена создаёт фикцию устойчивости: мы, которые могут быть вместе несмотря на невозможность. Именно эта граница делает любовь структурой, а не только аффектом. В полиамории данная граница не исчезает, а множится: каждый союз фиксирует нехватку иначе, каждый раз по-новому. Таким образом, любовь остаётся формой, в которой субъект пытается приостановить действие Закона, даже если она осуществляется через множественность. Структура оказывается основанием всякой формы отношений, а не поведенческим выбором. Субъект не выбирает свободно между моногамией и полиаморией, как между стилями жизни. Его бессознательное уже определяет, какая сцена будет возможна для удержания желания. Именно поэтому полиамория доступна не всем: она предполагает определённый способ вхождения в символическое и определённый способ переработки запрета. То, что выглядит как выбор, на самом деле является проявлением структуры, в которой желание обретает свою устойчивость. Множественность в этой логике предстает как симптом, узел или защитная конфигурация. Она может быть симптомом - то есть компромиссным образованием, которое скрывает и проявляет одновременно. Она может быть узлом - функцией удержания, аналогичной sinthome, способной стабилизировать субъекта в его расщеплении. Она может быть и защитой - временным экраном, который позволяет не столкнуться напрямую с невозможным. Все эти формы множественности объединяет то, что они оперируют с нехваткой: не устраняя её, но создавая из неё сцены, в которых субъект способен существовать. Таким образом, полиамория, любовь, Закон и нехватка образуют единую связку. Субъект существует только в этой связке, где нет места завершённости, но есть возможность удерживать невозможное в формах - в фикциях любви, в множественности связей, в симптомах и узлах. Именно эта структура, а не индивидуальные решения или нормы, и определяет современный опыт желания. Дополнение: Психоаналитический анализ рассказа Дом без выключателя в соотнесении с тем, что разрабатывалось в эссе (Полиамория как форма). Дом без выключателя - https://samlib.ru/editors/c/cfinkskij//proz124.shtml Три комнаты - не просто три варианта связи. Это попытка субъекта построить связность с фигурой Другого в условиях, где исходная сцена (материнская или первично заботливая) не обеспечила базовой эмоциональной насыщенности. Героиня не выбирает, потому что все связи остаются частичными, как реконструкции неполученного. Показательно, что:
Рассказ выстроен по принципу множественной сцены, где каждая мужская фигура может быть прочитана не просто как альтернатива, а как манифестация разных клинических форм сцепления с Законом, желанием и Другим. Героиня - в позиции наблюдающего субъекта, не выбирающего, а распределяющего своё желание по разным структурам Другого. Это и есть бессознательный монтаж сцены. Структурный разбор сцены 1. Невротическая сцепка (признание Закона, страдание от его ограничений) Один из мужчин может быть прочитан как фигура привычного, эмоционально доступного, но ограниченного Другого из-за бессознательного страха. Здесь возможны сцены взаимной усталости, ожидания, вины. 2. Перверсивная сцепка (обход Закона, инсценировка) Вторая фигура - возможно, игровая, доминирующая, экспрессивная из-за бессознательного гнева. Здесь действует подмена: фиксация не на Другом как желающем, а на сцене, где героиня - объект желания. 3. Психотическая сцепка (исключение Закона, контакт с Реальным) Третья фигура - без сцепки, без символического обмена, возможно, разрушительная или безмолвная из-за бессознательной обиды. Здесь не действует ни запрет, ни сцена - только Реальное. Добавление бессознательных аффектов - страха, гнева, обиды - корректно и структурно уместно, при одном уточнении - если они понимаются как репрезентации симптома, а не его объяснение: Эти аффекты нельзя интерпретировать как причины поведения, иначе нарушается структура анализа: Невротическая сцепка = бессознательный страх потери сцепки с Другим, он проявляется как уступка, терпение, вина, Перверсивная сцепка = бессознательный гнев на Закон / мать / Другого, который сценически перерабатывается в игру власти, сцену наслаждения, Психотическая сцепка = бессознательная обида как исключённая речь, символическое не удерживает, сцена проваливается, III. Позиция героини как сцены удержания Героиня - не внутри комнаты: она в коридоре, на подоконнике, в темноте. Это топология наблюдающего и распределяющего субъекта, который:
Её позиция - не свободная, а симптоматическая. Это структурное следствие нарушения первичной сцены, где функция Закона не была устойчиво введена. Именно поэтому её стратегия - не фиксация, а распределение по трём формам Другого. IV. Вывод Каждая из трёх мужских фигур в рассказе может быть интерпретирована как инсценировка клинической структуры, а коридор - как сцена невозможности выбора и фиксации, то есть собственный симптом героини. У каждого мужчины - своя комната. У неё - ни одной. Это не пассивность, а структурная позиция синтома, удерживающего здание. Она - не объект, не хозяйка, не спутница. Она - точка, в которой сходятся линии желания всех трёх. Но одновременно - и фигура, у которой нет собственного регистра. Это делает её мощной, но одновременно нестабильной и не безосновательно связанной с тремя мужчинами. Но рассказ не просто о множественной любви. Он - архитектура бессознательной полиамории, удерживаемой на грани между структурами, желаниями, нехватками и невозможностями, о том, как распределяется сцена желания в условиях отключённого Закона, когда исчезает воображаемая стабильность сцепления, а остаётся только конфигурация позиций. В этом смысле, рассказ - нарративная модель полиаморной топологии: множественные связи, ни одна из которых не становится доминантной, и субъект, находящийся в осевой позиции, не обладая, но связывая. Вывод: 1. Факты (из рассказа)
2. Интерпретация (связь с эссе)
Рассказ завершает не сцена примирения с множественностью, а сцена расщепления. Героиня не находит фиксации - она входит в структуру промежуточного, в топологию, где никакой элемент не удерживается дольше, чем мгновение. Этот мотив напрямую соотносится с лакановским описанием sinthome как удержания невозможного через форму, не предполагающую завершения. После ночного отключения электричества, дождя и темноты, героиня оказывается в мире, где снова есть светофоры, есть город, есть свет. Возвращение света - не разрешение, а сдвиг регистра: Да, свет возвращается. Но он ничего не выключает и ничего не включает. Он - фон, на котором продолжается сцена расщеплённого желания. Утро фиксирует: выключателя всё ещё нет, но теперь героиня может видеть это при дневном свете. 3. Вывод Рассказ Дом без выключателя является художественной вариацией того, что в эссе изложено аналитически.
Таким образом, рассказ и эссе говорят об одном и том же: желание как невозможность, множественность как сцена удержания этой невозможности.
| |||