«Дневник воспоминаний» // 12.12.2025
        Экзистенциальные трещины
        и «Эзысь борд» с Александром Ульяновым


        / 12.12.2025
        Полмесяца назад, 26 ноября этого года, делая большой пеший круг по городу (обходил все «книжные домики» — искал книги писательницы Александры Марининой для своей хозяйки; из дому ей выходить трудно, поэтому бóльшую часть времени у неё занимает чтение так называемых «женских романов», так что книги так и летят) и подходя к Кировскому парку (там целых три книжных домика), случайно встретился с Ниной Обрезковой, коми поэтессой, а с августа прошлого года — редактором коми литературного журнала «Войвыв кодзув». Остановились, поговорили, часть того разговора я уже отметил в других своих записках (не знаю пока, стану ли, стóит ли их выставлять). Среди прочего она сказала и о том, что в следующем году журнал отмечает своё столетие и что в связи с этим хотела бы предложить нашим писателям — как коми, так и русским — написать о чём-нибудь из своей жизни, чтó было бы как-то связано с этим журналом. Так, какие-нибудь небольшие заметочки, которые затем будут напечатаны в юбилейном номере. Предложила это сделать и мне. На что я отозвался, честно говоря, без особого энтузиазма, потому что не очень представляю, что́ именно я мог бы написать, ведь я с этим журналом связан лишь как читатель, да и то с относительно недавнего времени. Но на всякий случай спросил у Нины о сроках (она сказала, что до Нового года) да и пошёл себе думать, о чём бы таком я мог поведать из того, что у меня было связано с этим коми журналом.
        Какой-никакой сюжет, в общем-то, стал обрисовываться — ну можно написать о том-то и о том-то. Решил было попробовать. Поделился этой мыслью (то есть этим решением) дома. Ответная реакция показалась мне сначала неожиданной, но — после недолгого размышления, — к сожалению, очень даже разумной. Да, — успел подумать о себе, — ничего-то тебя дурака не учит. В общем, мне в домашнем разговоре сказали: «Ну что? Ты опять что-то напишешь — и опять это не будет напечатано». Я подумал, повспоминал и поневоле согласился: да, пожалуй, — уж не знаю, под каким там очередным странным предлогом или за каким там необъяснимым объяснением (о которых я, конечно, и не спрошу), а — именно так, наверно, и будет. Не стóит браться.

        Если что, сразу поясню: этот конкретный журнал тут особо и ни при чём. Просто с некоторого времени я начал понимать: моему имени у нас в Коми, в моей родной республике, нигде нельзя появляться, а потому даже хотя бы просто упоминать обо мне — для некоторых товарищей очень нежелательно. Совсем избегнуть этого наше литсообщество не может, но всё же потенциальный читатель должен как можно реже слышать о том, что такой человек, человек с таким именем, у нас вообще существует.
        Ладно, пойдём дальше.

        - - -

        Да, сам журнал здесь ни при чём, это у нас тут в последние годы такая общая политика в литературных кругах сложилась — насчёт того, кому быть «живым и хвалимым», а кому — словно вовсе не существующим. Кто-то этой негласной установке напрямую подчиняется, кто-то и пытается дипломатично (очень дипломатично, по возможности) хоть иногда её обходить (ведь, известно, свой личный капитал «общественного авторитета» иногда наращивается и этим тоже, во всяком случае хотя бы на будущее). Тут, казалось бы, всё понятно. Но какие-то странности всё равно проявляются. Вплоть до приходящего иногда ощущения, что всё это замалчивание определённых имён происходит вовсе и не по воле моих сотоварищей по литературному делу, а что они сами лишь исполнители какой-то вышней воли, которая какими-то незримыми нитями и проявлениями заставляет их держать некоторые имена словно в блокаде (об этом я, впрочем, писал уже, да и не раз).
        Могу вспомнить, например, некоторые случаи, которые чьей-либо специально направленной недоброй волей — ну никак не объясняются.

        Тут надо бы сказать ещё и о том, что когда-то давно, уже лет двадцать назад, во мне созрело твёрдое решение — с некоего момента, а именно с мая 2009 года, перестать где-либо печататься (точнее, — если с улыбкой, — перестать пытаться где-либо напечататься). Таким образом, я тогда, собственно, из литературы и ушёл. То есть как человек пишущий — по крайней мере, пишущий сейчас, в данное время, — действительно перестал существовать. (Правда, как человек, когда-то что-то понаписать всё-таки успевший, всё же полагал себя человеком всё-таки существующим, но это в данном разговоре неважно). И с того времени, то есть с мая 2009 года, уже никогда ничего не отдавал в печать — ни в газеты-журналы, ни в альманахи, никуда.
        Так длилось восемь лет.
        Пока (это началось с мая 2017-го года) я вдруг не стал входить в мир комиязычной литературы. Спокойно рассудив, что, да, как автор русский — я не состоялся, и заявлять о себе мне больше нечем (да и не хочется), но вот как новоиспечённому автору, пробующему писать на коми, — я себе никакой торжественной отставки вроде бы не давал. И когда коми поэтесса Анжелика Елфимова, на тот период редактор сатирического коми журнала «Чушканзi», предложила мне что-нибудь написать для него, — отказываться не стал. Спокойно написал на коми, что смог (две маленькие зарисовки-миниатюры) и как смог, и спокойно отдал в журнал. Они тут же и были напечатаны (с несколькими небольшими стилистическими правками, но на них я давал согласие уже заранее, так что тут всё нормально). Через какое-то время Анжелика прислала по электронной почте сообщение, что, дескать, пора бы мне написать и что-нибудь ещё. Я почесал затылок, сколько-то времени пораздумывал-повспоминал и, что-то да опять написав, отправил ей. Получил ответ, что ближайший номер у них — тематический, но что в других номерах эти мои упражнения непременно будут напечатаны. Но то ли у них потом все номера стали «тематическими», а мы в эти темы не вписывались, то ли что, но эти материалы уже так и не были напечатаны.
        Для меня это не было большой досадой — нет так нет, разве что некоторой озадаченностью: зачем было тогда и просить? Хотя и это, в общем-то, понятно: Елфимова тогда только-только взялась было за эту новую должность журнального редактора, и, вероятно, ей хотелось иметь для журнала какой-то запас материалов, чтоб потом отбирать наиболее интересное. Тут всё понятно, так что я потом и не спрашивал.

        Но вот другой случай — уже с другим журналом — понравился мне много меньше.
        Не владея коми языком свободно, я всё же занимался его освоением, по возможности максимально форсируя. Для этого, конечно, мало на коми языке читать (а это я делал постоянно, ежедневно), непременно нужно ещё если не говорить (ну тут мне не с кем, так что ж поделаешь), то хотя бы писать на нём. Я и стал писать. Какой-то период даже личный дневник стал вести на коми. Ну а ещё — пробовал себя в художественных переводах с русского. Хорошее занятие, увлекательное, меня радовало. Вот только проверить качество этих моих коми переводов было особо не́ как и не с кем.
        Что ж делать, хорошо, — взял да и послал кое-что из них в журнал «Войвыв кодзув». В простом расчёте, что, если мои переводы в таком виде не очень хороши по уровню как живого, так и литературного коми языка, то мне на это хотя бы укажут, а может даже получится с кем-то из редакции вместе посидеть да посмотреть, какие же там возможные конкретные ошибки у меня успели вкрасться, чтоб я эти ошибки смог увидеть и всё подправить. (На то, чтобы отдать поправку моих стихотворных переводов целиком на волю редакции по их усмотрению, — как, я знаю, они нередко делают с чужими текстами, в том числе и стихотворными, — я бы не пошёл. Потому что мне важна была не любым путём публикация их в журнале, а возможность мне лично увидеть свои ошибки, чтобы впредь смочь самому подобных неловкостей не допускать).
        Словом, отобрал я как-то несколько своих переводов из верлибров Арсения Седугина да и отправил им по электронной почте.

        Гм, жду, а ответа нет. Никакого. Чтó когда-то было с московскими изданиями, то же теперь повторяется уже и с нашими (где мы все притом живём в одном городе и давно знакомы). Эти мои скромные переводы на страницах журнала не появились, но это меня мало огорчало (вероятно, они и правда никудышные). А вот то, что не было никакого ответа вообще, что там поленились даже просто сообщить мне о своём решении (например, о том, что мои «переводы» настолько беспомощны и неуклюжи, что печатать их нельзя), — это вот похуже. Это уже из тех моментов, которые, скажем так, доброты моему сердцу не прибавляют.

        Но, что уж совсем поразительно, и это ведь оказалось не всё.
        В ноябре 2019-го наш сыктывкарский университет (отделение коми филологии) совместно с общероссийским Союзом переводчиков (я прежде и не знал, что такой есть) организовал трёхдневные встречи — не то семинар, не то конференцию по вопросам перевода, в том числе и художественного. Незадолго перед этим мне позвонила филолог и преподаватель университета Елена Остапова и предложила принять участие в этих занятиях, на что я охотно (и благодарно) согласился.
        Проходили эти занятия-встречи в Доме дружбы народов. Большинством из присутствовавших там были студенты, также были и преподаватели, работники библиотек, приехавшие из Москвы представители Союза переводчиков и двое из наших писателей — молодая коми поэтесса Ольга Баженова и коми прозаик Алексей Полугрудов, как раз тогдашний редактор журнала «Войвыв кодзув». Как-то, в один из перерывов, вышли мы с Алексеем на улицу покурить, о чём-то там разговариваем, и он вдруг спрашивает: а ты, дескать, ничего нам не присылал по электронной почте? Говорю, что — да, несколько месяцев назад посылал свои переводы на коми. Тот спрашивает: а ты не можешь их заново отправить? — а то, дескать, прежнее письмо у них где-то затерялось, найти не могут. Ну ладно, — говорю, — хорошо, отправлю заново. Да потом ещё и добавляю: может, говорю, вам и русские тексты-оригиналы там же набрать да приложить, чтоб вы могли увидеть, насколько переводы им соответствуют? Он кивает: да, конечно, так бы лучше. На том и порешили.
        Пришлось мне потом снова засесть за компьютер да ещё и вручную набирать русские тексты (благо, их немного, но всё равно ведь работа, да потом ещё и проверяй, верно ли всё набрал, не понаделал ли ошибок уже в чужих текстах, и так далее). В общем, сделал я, шестидесятилетний уважаемый дурак, всё это да вновь им отправил.
        Ответа не было. То есть вообще никакой реакции — не было. (Причём, получается, уже на специальное выполнение их просьбы отправить заново).

        Зато был через некоторое время и как бы последний камушек в сторону моего благополучного «несуществования» на родной земле.
        Года два-три назад — передача по Коми радио (тогда ещё я их все старался слушать). Беседа с редактором журнала «Войвыв кодзув» Алексеем Полугрудовым. Обращаясь к коми слушателям, он спокойно говорит, даже предлагает — всем, кто берётся за перо и пишет на коми, — смело посылать им в редакцию свои вещи. Причём один из самых главных аргументов у него звучал так: мы, дескать, в отличие от столичных московских журналов, никогда никого не оставляем без ответа, мы, дескать, люди простые и потому обязательно отвечаем всем.
        Однако, выходит, — всем, да всё-таки не всем.

        - - -

        Впрочем, как уже отметил выше, я в этих двух маленьких случаях (с коми журналами «Чушканзi» и «Войвыв кодзув») никого подозревать в будто бы предвзятом отношении именно ко мне — не собирался (хотя и о том, что такие случайные случаи мне приятны, — тоже сказать не могу). Просто, как уже не раз говорил, у меня почему-то часто случается именно так. Когда бо́льшая часть из предпринятого мной то ли попадает в какое-то «слепое пятно», то ли проваливается в какую-то экзистенциальную трещину, и непосредственно люди, в общем-то, ни в чём не виноваты. Просто так получается, и всё тут.
        Но к некоторым (причём к уже очень и очень многим) случаям из нашего общего литературного бытования в Коми — у меня отношение всё же иное. Там, к сожалению, мне не удаётся не видеть и какого-то, мягко говоря, очень специального отношения к тому, что́ бывает сделано именно автором этих заметок. Обо всех случаях рассказывать здесь нет смысла — их слишком много, но один всё же вспоминается.
        Хотя, по идее, и там совпадение (точнее — «несовпадение») тоже может быть случайным. Но в том случае я в случайность уже мало верю. Общий опыт такой, опыт последних восьми лет.

        - - -

        С некоторого времени, — сколько лет точно, не знаю, — журнал «Войвыв кодзув» подводит итоги публикаций года, определяя лучшие. Этот конкурс называется «Эзысь борд» (Серебряное крыло). И вот каждый год в декабре определяются лучшие авторы по разным разделам: художественная проза, поэзия, публицистика, переводы на коми. И не скрою, всякий раз, как я услышу о том, что где-то прошёл вечер подведения его итогов и награждения, меня гложет большая досада: ну что ж опять-то не нашлось ни одного человека, который сказал бы мне, когда будет этот конкурс, чтоб я мог пойти на него и оказаться в атмосфере коми языка. Нет, я всегда узнавал (всякий раз случайно узнавал) не о том, когда и где этот вечер будет, а о том, когда и где он прошёл (то есть мне опять не довелось там присутствовать, и на коми языке опять мило поразговаривали без меня). Аж зло берёт. (Впрочем, теперь уже и не берёт. В этом году я, кажется, и заранее знаю — опять же, случайно узнал, — когда и где он будет, но идти нет уже никакой охоты; теперь уже не они без меня, теперь уже я буду обходиться без них).
        Но один раз, сколько-то лет назад (точно не помню, знаю только, что не позднее 2020-го года, скорее всего — в 2019-м), я на итоговом вечере конкурса «Эзысь борд» всё-таки был. Причём именно как бы по специальному приглашению. Тогда мне о нём сообщила коми поэтесса Алёна Ельцова, с которой мы потом вместе, кажется, на него и отправились в один из корпусов нашего университета, который расположен за «Калевалой» («Калевала» — в годы моей молодости такое кафе, где проходили наши университетские дискотеки, теперь это торговый центр). Кого именно в тот раз награждали, я не помню, больше запомнилось, что было там и чтение отрывков из разных произведений на коми. Это и хорошо.

        А ещё хорошо, что там я встретился с Александром Ульяновым, коми писателем и журналистом. Видеться с ним нам удавалось нечасто — разве что несколько случайных встреч в городе с парой-другой дежурных фраз, и всё. Так что тут, можно было сказать, повезло. Сели с ним рядом и о многом успели поговорить (хоть и на русском, к сожалению, — я с длинными разговорами на коми не справляюсь, ведь практики почти нет). Среди прочего Александр сказал, что видел в интернете мой перевод его рассказа (в переводе он называется «Церковь и клуб», хотя это больше не рассказ, а что-то вроде эссе), и что он ему понравился, и что он хотел бы напечатать его в нашем ежегодном русскоязычном литературном альманахе «Белый бор». Занеси, — говорит, — его в Союз писателей. Я не стал ему объяснять, что сам я уже много лет ничего в печать не отдаю, просто уклончиво ответил, что в том районе и в самом Доме печати (где у нас все литературные редакции) редко бываю, а ты, дескать, бываешь там постоянно, так что лучше тебе самому и занести.
        Заодно поделился с ним своими некоторыми (да и не «некоторыми», а довольно большими) сомнениями в качестве переводческой работы вообще, признался, что никак не могу определить для себя ту степень, до которой я вправе редактировать, улучшать, несколько изменяя, текст буквального перевода тех вещей, которые сделаны в прозе (при переводах поэзии такой проблемы не возникает). Саша ответил просто: «Конечно, можешь спокойно редактировать, править — ты же не подстрочник делаешь». Я кивнул: «Хорошо. Тогда подожди пару дней, я всё-таки ещё разок пройдусь глазами по тексту, если что увижу по мелочам — подправлю, заменю его на своей страничке в «Самиздате», и тогда ты его прямо оттуда бери копируй и передавай для «Белого бора».
        Так и договорились.

        Рассказ этот в моём переводе на русский — в ближнем на тот период выпуске «Белого бора» не появился. Как не появился и ни в одном из последующих.

        Если бы я потом ещё раз встретился с Александром, я бы у него, наверно, спросил об этом — о том, почему тот его рассказ в моём переводе в альманах не попал. Но поговорить нам уже было не суждено. В ночь на 23 ноября 2021 года Александра Ульянова не стало.

        К тому времени я успел уже настолько почувствовать себя отверженным для нашей писательской среды, что ни на похоронах его, ни на поминках быть уже не смог — куда уж мне было бы в таком состоянии ещё видеть рядом с собой этих своих «друзей»-писателей, да при этом ещё душевно говорящих хорошие, душевные слова. Нет, не смог бы. Да и само, притом совершенно неожиданное, известие о смерти Александра Ульянова — очень уж сильно подействовало на меня. Честно сказать, не много я теперь вижу у нас таких писателей из более-менее значительных и известных, которые думали бы не только сами о себе и заботились бы не только о своей личной писательской выгоде. На одном из интернет-сайтов под сообщением о неожиданной кончине Ульянова кто-то написал: «Замечательный был человек. Никогда не выпячивался, был скромен и в жизни, и в писательском ремесле». Именно таким он и мне виделся.
        Я не помню, почему не успел на отпевание в кирульской Свято-Вознесенской церкви. Может, даже специально так рассчитал, чтоб моё прощание с Александром (Сашей так и не привык называть) прошло лишь в последний момент. Ну просто столько уже всего негативного накопилось, что очень, очень уж не хотелось находиться рядом с остальными нашими писателями! Так что и пришёл только к моменту гражданской панихиды, когда гроб уже был вынесен на улицу. Только чтоб успеть, безо всяких слов, просто попрощаться.

        Хмурая была в то утро погода. Наверное, ещё более хмурым было моё лицо. Некоторые люди там всё же что-то говорили над гробом. Как ни странно, больше увидел там знакомых журналистов, а вот как раз из писателей — почему-то мало кого. Припоминаю только Александра Суворова, Олега Уляшева да Алексея Полугрудова, а больше, кажется, и никого (из писателей, имеется в виду; хотя, может, кого-то и просто не успел разглядеть в небольшой толпе собравшихся; кажется, ещё Любовь Терентьева была, стояла где-то напротив, но точно уже не могу сказать). Речи там были уже недолгими, краткими. В какой-то момент ко мне подошёл Полугрудов: дескать, не скажешь тоже что-нибудь? Я лишь хмуро ответил: «Чтó я скажу?..»
        Чтó я там мог бы сказать со своим всё более давящим ощущением, будто я и сам уже давно потихоньку и незаметно похоронен?
        И на кладбище я тогда не поехал, сразу пошёл домой, стараясь идти так — по такой стороне улицы, — чтоб не оказаться по пути со многими, с кем был много лет знаком. Ни с кем из них уже не хотелось разговаривать...

        А сейчас вот, когда уже писал всё это, набрал в поисковике имя Александра Ульянова и увидел несколько его рассказов в журнале «Аврора», №3 за 2022 год. Вот последние слова оттуда:
        «Чем дольше живу на этом свете, тем нужнее мне эта боль. Она — моя невидимая связь с тем, что было. И хорошо, что никто не в состоянии её унять».
        Александр Ульянов, рассказ «Каменная боль»; перевод с коми — Игоря Вавилова.
        Взял с полки небольшую книгу Ульянова «Изъя чой» с этими рассказами, посмотрел некоторые места, сравнивая коми тексты в ней с их переводами. Оказалось, Игорь как переводчик был много смелее меня — менял на свой лад довольно многое. Даже название рассказа оказалось изменено (я бы менять не стал). На коми он называется «Изъя чой — менам дой» (Каменная гора — моя боль), в переводе — просто «Каменная боль». Возможно, так интереснее. Думаю, что, в любом случае, и сам Ульянов был согласен, ведь переводы эти уже давние, так что наверняка были им авторизованы.
        Ко времени этой журнальной публикации их обоих уже не было в живых. Саши не стало в ноябре 2021-го, а Игоря нет уже с июля 2011-го. Но с умершими мне сейчас почему-то легче, чем с живыми, особенно с живущими где-то рядом, в одном со мной городе...
        Ладно, хватит на сегодня.


        12 декабря 2025 г.
        (Подготовка к публикации — 12-27 декабря 2025 г.)