Это была обычная работа Серхио - орать в мятый рупор, собирая толпу. Лили-Су уныло слушала, как он повторяет по кругу одни и те же фразы, пока мать расписывала её чешуйки на спине позолотой. Девочка-змея - это была Лили-Су.
Впереди был обычный вечер. К ней в палатку будут запускать людей по пять человек - очень тесную мама сшила палатку. И Серхио будет направлять на её спину и руки фонарик, пока сама Лили-Су будет "танцевать". Танцем это назовёшь, конечно, с натяжкой - она делает извилистые движения руками и телом, чтобы чешуйки блестели в луче фонаря и она правда казалась девочкой-змеёй.
И так всё время. Это ужасно скучно, честное слово.
Вот если бы она, например, могла ядом плеваться, дело пошло бы веселее.
Или хотя бы комиксы читать после танцев. Комиксы можно было мало где найти, их редко выбрасывали или забывали. В Буэнос-Айресе было можно и в Сан-Карлос де Барилоче. Да ещё в газетах на последней странице можно было увидеть карикатуру.
Потому что жизнь - не тараканы в сахаре, как говаривал старший брат Педро. Она просто тараканы.
Ничего не случилось в этот вечер. Он прошёл как обычно. Лили-Су танцевала. Маленькая Сирена кувыркалась в прыжке через обруч, который держал всё тот же Серхио. Педро кидал ножи и показывал трюки с собаками - в основном те же, что с Сиреной. Барбара в красивом, в пышных оборках, платье жонглировала чашками и потом ещё бубном. С бубном - это танец, там надо много красиво вертеться, Лили-Су бы тоже так хотелось. Но все говорят, что она неуклюжая. Впрочем, иногда ей дают заменить Сирену.
Если бы позже Лили-Су кто-то спросил, на что было похоже её детство, она бы сказала: один долгий день и один долгий вечер.
Днём они с Сиреной болтались по округе. Во-первых, подальше от матери, очень уж она люто била, если настроение было не ахти. Во-вторых, спрашивали у фермеров разную мелочь. У вас не будет гвоздика? Старого полотенца? Верёвки? Остатков краски? Мало ли что может пригодиться бродячему цирку. В крайнем случае они хотя бы наедались от пуза - тут кусочек и там кусочек, угощали не так уж редко. Чтобы сразу завести разговор, Лили-Су говорила:
- Здравствуйте, я - девочка-змея из цирка.
Ну, и после этого шло нормально.
Иногда их с Сиреной просили показать какой-нибудь трюк. Они брались за руки и синхронно шевелили ушами. За руки надо было как раз для синхронности держаться, такая хитрость. Чуть пожимаешь руку в нужном ритме.
Номер неизменно вызывал бурную радость, а где бурная радость - там подарки. Угощения, монеты, да хоть бы и гвоздь. Иногда отдавали одежду!
Вечером Лили-Су сидела в купальнике, пока ей разрисовывали чешуйки. Без позолоты чешуйки выглядели не так уж интересно. А потом извивалась. Куда как весело-то.
Ночью могло ради разнообразия что-то произойти. Однажды Педро сказал отцу такое, что тот его не просто треснул - отправил ночевать в пампу. И туда, где освещает цирк, велел до утра не приходить.
Педро ушёл в пампу, и тут начали бесноваться собаки - словно упыря учуяли. Так и рвались с поводков. Отец на них было прикрикнул, но Серхио, который всегда поступал невпопад, вдруг отвязал их без разрешения. Собаки ринулись в пампу.
Брат пришёл с ними, весь истекая кровью. В пампе, оказывается, на него напал дикий пёс. Вот собаки и лаяли, как сумасшедшие. Они тоже пришли, конечно, в крови. Всех пришлось везти в город.
Собаки выжили, и, по счастью, не сбесились. Педро тоже выжил, и вся левая сторона у него была в шрамах. Потом эти шрамы тоже показывали по вечерам и рассказывали, что Педро сам забил пуму. Ходил за водой к реке, его стала рвать пума и он избил её ведром. Денег давали.
Аргентина, 1994.
II.
Цирк был небольшой - один фургон, один дряхлый фиат, один прицеп. Всё уже наполовину сделанное вручную, столько раз отец ремонтировал и улучшал машины. В прицепе спали родители, а остальные - в фургоне. Лили-Су была уверена, что ей досталось лучшее место - в выступе над кабиной. Оно было жаркое, да, но жары Лили-Су не боялась.
Ночью она проснулась. Было много жарче обычного, а ещё - трудно дышать. Фургон был объят огнём и дымом, и ничего, кроме этого, было не понять. Лили-Су нащупала окно, открыла и вывалилась в него. Сначала на горячую кабину. Оттуда на землю. Было больно.
Вокруг стояли люди. Кто-то был с ножами и кто-то - с факелами. Они смотрели равнодушно. Лили-Су поползла в пампу, в траву, хотя думала, что, пожалуй, ей не дадут доползти. Но люди посторонились, и она поползла по пампе. Повернулась на спину, чтобы загасить огоньки на одежде, и снова на животе - прочь.
Трава была мартовская, влажная. На каждом рывке сверху капала тяжёлая роса. Волосы намокли, прилипли к лицу. Потом пампа кончилась - Лили-Су выползла на обочину большой дороги. Она остановилась, пытаясь сообразить, что делать дальше, и от попытки задуматься потеряла последние силы. Её охватила тьма.
Она очнулась от болючего пинка, застонала. На неё кинули пончо, как полотенце на больную кошку, потащили вверх, на лошадь. Это точно была лошадь, она фыркала и конски пахла. Лили-Су долго трясло верхом, она теряла сознание снова. Время от времени ей поливали голову водой, и она приходила в себя.
Потом её передали из рук в руки. Пончо сползло, она увидела угрюмого старика-мапуче, и двух полицейских - один и держал её теперь. Лили-Су положили на заднее сиденье машины. Машина тронулась и тут же снова встала, Лили-Су упала на пол.
В следующий раз она пришла в себя уже на постели. Кровать стояла в большой комнате с другими кроватями, какие-то - пустые, какие-то - с другими детьми. Сильно пахло спиртом и ещё чем-то гадким. Кто-то взахлёб рыдал, этот звук её и разбудил. Лили-Су пошевелилась и тоже заплакала. Больно было вообще везде, такого не случалось ни когда она болела, ни когда падала на трюке.
Пришла женщина в белой одежде, с ней - мужчина с фотоаппаратом. Лили-Су дали лекарство, и боль ушла, а голова стала лёгкой и тихой. Ей фотографировали руки, потом лицо. Это было надо для опознания. Про опознание Лили-Су знала, но не могла сообразить, неужели успела кого-то ограбить или что-нибудь в этом духе. Ясно только было, что теперь надо ждать полицию. Так и вышло.
Полиция спрашивала то и это, а ответить Лили-Су могла только своё имя. Остальное всё было непонятно, хотя и по-испански. Она не ответила и на два вопроса. Её оставили лежать дальше.
Потом она узнала, что фотографию размещали в газетах и по телевизору, и все думали, что она иностранка - она без сознания говорила на непонятном языке. Её и спасло то, что приняли за иностранку - вызвали вертолёт до Барилоче и сразу в реанимацию. Но газеты очень быстро тайное сделали явным. Она была просто Лили-Су из бродячего цирка, девочка-змея.
- Вся твоя семья умерла в пожаре, - сказали ей.
Она возразила: там были люди. Они должны были спасти кого-нибудь. Или они пришли убивать.
Ей сказали, что она очень умная для своих лет, и стали расспрашивать о людях. Но она не видела их лиц, она не знала их имён и даже не могла толком сказать, где циркачи были в последний раз и с кем говорили. Где-то недалеко от Неукена...
Её спросили, есть ли живые родственники. Она вспомнила, что Серхио недавно уехал из цирка. Его избили деревенские, отец увёз его в больницу, потом сказал, что Серхио не хочет возвращаться в цирк.
Серхио нашли. Ему проломили голову, он больше не мог говорить и его забрала мать. Помочь они Лили-Су не могли.
Аргентина, 1995.
III.
- Мы полетим на самолёте, - сказала сестра Мария. - Ты летала на самолётах прежде?
Старая монахиня хорошо знала, что нет. Но в эти игры надо было играть, ничего не поделаешь. Взрослые ломаются, когда не идёшь по сюжету.
- Я ездила в цирковом фургоне, - дипломатично сказала Лили-Су. Потом вспомнила:
- И в больницу меня привезли на вертолёте. А перед этим везли верхом.
- Путешествие продолжается! - ликующе воскликнула Мария. - Мы летим в Мехико!
- Ура! - сказала Лили-Су. - А зачем?
- Чтобы улететь в Оахаку.
- Путешествие даже и не думает заканчиваться, - заметила девочка. Монахиня кивнула с широкой улыбкой.
- Оахака - чудесный город в горах. Ты бывала в горах?
- Я бывала на высоте гор.
Лили-Су очень хотелось, чтобы Мария дошла до сути. Но она уже усвоила, как должен выглядеть такой диалог. И она получила свой выигрыш.
- Тебя приняли в школу. Колешьо Каса де Куна принимает тебя на пансион.
- Сразу возникает вопрос, - подняла Лили-Су палец. - Что такое пансион?
- Ты будешь жить вот так же, как здесь в больнице, - охотно пустилась в объяснения Мария. - Но ходить в классы учиться и гулять во двор. У тебя будет много друзей, и там есть школьная библиотека, очень хорошая, всё как ты любишь.
За год в больнице Лили-Су действительно полюбила читать. Остальное пока выглядело сомнительно. Она хотела поскорее выбраться из больницы, а не попасть в такую же, но с классами.
В любом случае, через пару дней Лили-Су, спотыкаясь, пыталась двигаться с толпой в одном ритме Аэропорт в Мехико был настоящим кошмаром. Особенно для кого угодно маленького - и последний раз не поладившего с толпой. Хорошо ещё, что её отправили не одну. Сестра Мария крепко держала Лили-Су за руку, хотя её и саму мотало от тычков со всех сторон. Монахиня была не сильно выше своей подопечной.
Потом они ели мороженое - уже получше. А потом, о нет, снова сели в самолёт.
В Оахаке их встретила ещё одна монахиня, втрое жизнерадостнее Марии.
- У неё часто болит голова, - объяснила Мария. - Думаю, она хочет сразу в школу.
И школьная жизнь началась для Лили-Су с того, что её сразу завели в дортуар.
О дортуарах её никто не предупреждал.
Идея дортуара была в следующем: это как бы больничная палата, но проветривается совсем не так же хорошо. Кроватей меньше, и возле них - не тумбочки, а шкафчики, длинные и узкие. Казалось, что они вот-вот все разом упадут тебе на голову. Лили-Су легла на свою постель и укрылась с головой, и лежала так, пока не начала задыхаться. После этого, как ни странно, стало спокойнее, и она согласилась спуститься в кабинет директора.
Если бы Лили-Су позже спросили, как выглядела её жизнь с одиннадцати и до почти шестнадцати лет, она бы выдала подробное расписание. Во сколько вставали, как заправляли постель, чем завтракали, куда ходили. Впрочем, пансионерки почти никуда не ходили. Лили-Су даже в собор со всеми не выбиралась - она задыхалась от одного вида горящих свечей.
С другой стороны, было весело. Книг хватало, в гостиной лежали комиксы и стоял телевизор. Правда, по телевизору показывали только записи учебных программ на хорошем испанском языке, но там были игровые сценки - уже веселее. Лили-Су играла в театральной труппе школы, и ещё - показывала в дортуаре диапозитив, как они делали в цирке.
Для этого надо взять картонку, вырезать дырку, наклеить папиросную бумагу. Это ещё не всё. На папиросной бумаге надо фломастерами нарисовать картинку. Потом держишь её перед лучом фонарика, так, что свет падает на белую стенку - получается картинка. К картинке рассказываешь грустную историю.
В цирке истории были в основном про трагическую любовь. Ещё была пара неприличных, но Лили-Су решила, что они не для школы.
После шестнадцати её путешествие только продолжилось.
Аргентина, 2014
IV.
- Вообще это танцевальная одежда, - сказала Мария, наблюдая, как мама поправляет перед зеркалом юбку с блузкой. Юбка - длинная, с рядами пышных воланов, блузка - с распашными рукавами, спина открыта и держится за счёт перемычки над лопатками. И всё - красного цвета.
Лили-Су просто угукнула.
- Представитель пресс-службы должен выглядеть как-то иначе, - продолжила Мария, не удовлетворившись ответом.
- У представителя денег нет, а костюм есть, - отозвалась её мать. Она нашла в шкафу косметичку и пошла из спальни в кухню, которая была заодно столовой, гостиной, кабинетом и её личной спальней. Аккуратно, кладя то одну, то другую руку на стол, она растушевала по чешуе золотистые тени. Мария стояла в дверях и смотрела скептически.
- Подкрась на спине, - сказала мать, поднимая волосы, длинные, почти до пояса. Стрижек и покраски она не признавала с тех пор, как одна из монахинь открыла ей мудрость: длинные волосы естественного цвета всегда можно продать, если дела пойдут дерьмово. Один раз мудрость уже пригодилась - когда Мария только родилась. В восемнадцать лет ребёнок, конечно, финансовая катастрофа.
Девочка взяла тени и принялась аккуратно наносить между лопаток. Когда она закончила, Лили-Су теми же тенями накрасила густо подведённые глаза, насыпала их на корни волос. Ногти у неё были в золотом лаке.
- Господи, прости, - сказала Мария.
- Если я не могу быть приличной, буду поразительной, - пояснила Лили-Су. Сумочка, бейджик, туфли, телефон. Она потрепала дочь по волосам, обещала быть не слишком поздно и спустилась на улицу. Там ждал сосед с машиной - договорилась об услуге заранее.
Зал со сценой был полон прекрасно уложенных женщин и мужчин в костюмах, сидящих по фигуре. Лили-Су выпрямилась, развернула плечи, улыбнулась, как когда-то, ещё в Дрездене, на сцене кабаре. И скользнула в толпу.
- Ах, национальный костюм! Декларативно! - сказала начальница, почти сразу оказавшаяся рядом.
- Если можно сари, полагаю, то и так нормально, - отозвалась Лили-Су, ещё выше задирая подбородок.
- Вы производите впечатление, - дипломатично отозвалась шефиня. Они разошлись, взяв по бокалу шампанского.
Самая частая фраза, которую Лили-Су слышала на этом вечере, была: "О, я о вас читал!" Ну да, она та самая девочка, у которой сожгли заживо семью; та миллениалка из Аргентины, которой выслали приглашения несколько университетов (и, кстати, которая ни один не закончила); та, что училась в России и у которой там убили мужа во время марша ножей в Москве. Вот эта женщина-змея, которая танцевала в кабаре Германии танец живота - после того, как приглашение и визу ей сделал знакомый пастор. Эта, которую взяли в пресс-службу университета Буэнос-Айреса. И да, она потом напишет о вечере заметку. А ихтиоз, чешуйки на коже, никак не лечится, с этим просто живут, и работы это никак не касается.
Ах, как приятно обо всём разом вспомнить. И о потраченных возможностях, и об утратах потяжелее.
Кто-то отпивал от шампанского понемногу, кто-то бродил с ним, как сама Лили-Су. Кто-то сильно налегал, и она обнаружила, что пытается без скандала выйти из разговора с каким-то шишкой из Европы. Шишка спрашивал, будет ли она танцевать в этом костюме, предлагал всё же станцевать, предлагал потанцевать в другом месте, наконец, стал тыкать под нос ладонью - требовал погадать.
Она не выдержала, развернула ладонь как надо:
- О, дорогой. Если вы сейчас не прекратите с шампанским, то умрёте уже завтра. Сердечко слабое.
Пока европеец глядел на неё в оторопи, она смогла выцепить глазами другую важную птицу, местную, со значком института на лацкане. Бог его знает, кто он был; она бросилась к нему с распростёртыми объятьями и широкой улыбкой:
- Боже, боже, весь вечер вас ищу!
Делая вид, что целует в щёку, прошептала:
- Уведите меня.
Ноль вопросов. Незнакомец под руку увёл её на другой конец зала. Но оказался не лучше. Пока она стояла, переводя дух, он попытался тоже сунуть ладонь:
- А когда умру я?
Она оттолкнула, не глядя:
- Не смешно, сеньор. Мы, кажется, в одной команде.
- Хорошо, тогда без шуток. Я хотел бы пригласить вас на чашечку кофе, например, сегодня.
- Сегодня я сразу бегу к больной дочери домой, я ей обещала.
- Завтра?
- Завтра рабочий день.
- Суббота?
Ужасно настырный тип, подумала она. И самым скучным голосом изложила ему своё рабочее расписание. С шести до восьми - перевод на заказ. С девяти до семнадцати - работа в университете. По вторникам и четвергам потом ещё час платных занятий танцем на кружке для сотрудников - прогулять нельзя, она же и преподаёт. Всё, что не занято танцами, занято редакцией детской энциклопедии по ещё одному контракту. Это касается субботы и воскресенья.
- Простите, у меня такие долги, что я не могу себе позволить ни времени, ни денег даже просто в течение дня взять себе в автомате кофе в картонном стаканчике.
Он коротко кивнул - и исчез в толпе.
Так-то лучше.
V.
Если каждый день вставать в шесть, чтобы немного поработать перед работой, то к одиннадцати начинает гудеть голова. Это не значит, что теряешь трудоспособность. Надо немного расслабиться и идти вперёд понемногу. Через два часа можно будет плюхнуться в кресло-мешок и проспать часть обеденного перерыва. А пока - ползти в сторону цели. На это время Лили-Су нарочно откладывала то, что не требует много внимания. Например, переводы зарубежных заметок: её за знание языков и взяли.
Чистая афера. У неё не было опыта в пресс-службе, хотя после рождения ребёнка она подрабатывала работой с текстом. И чтобы долететь из Дрездена, куда её занесла нелёгкая, до Буэнос-Айреса, где врача для дочери не надо ждать полгода, денег было взять негде. Пришлось устроить собственную депортацию. Но вот - уже несколько месяцев, как она справляется. Главное, не терять ритма. Быстро с утра, помедленнее перед обедом. А потом и подремать можно - разве не шикарно?
Она в очередной раз вздохнула. Большего проявления усталости Лили-Су себя не позволяла.
В Москве она любила тусить со студентами-анархистами. В Дрездене - с удовольствием выходила на сцену. В Оахаке - полно было свободного времени, и можно было тратить его на книги. Ей нравилось читать. Раньше. Теперь Лили-Су была самым скучным человеком на свете. Есть ли вообще кто-нибудь скучнее неё?
Рядом кто-то что-то положил на стол. Нет, поставил: обернувшись, Лили-Су увидела картонный стаканчик с кофе. Держал его вчерашний настырный тип. Вот кто скучнее неё. Усики - вообще тощища.
- Я не пью кофе без молока, - сказала Лили-Су и уставилась снова в экран. Чёрный кофе она не успела полюбить в Америке, а в России сразу познакомилась с капучино и латте.
Судя по звукам, тип удалялся, прихлёбывая принесённый кофе.
Лили-Су успела забыть о нём, когда он поставил на стол новый стаканчик. Теперь с молочной пенкой.
- Спасибо, - поблагодарила она коллегу, имени которого так и не знала. Тот коротко кивнул и снова ушёл.
Усталость была уже слишком велика, и даже кофе не помешал ей заснуть в кресле.
На следующий день он принёс ей новый стаканчик кофе, и на послеследующий. И весь месяц. А потом он исчез.
Некоторое время она недоумевала, а потом увидела его на фото в служебной почте. Был он, оказывается, заведующим кафедры социальных наук, специалистом в политологии, звали - Кристо́баль Диего Хунта Санчес, и сейчас он колесил по Европе. По служебным надобностям. Хорошо быть богатым и свободным и плохо быть в долгах и с больным ребёнком, постановила для себя Лили-Су и мыслями больше не возвращалась к профессору Хунте.
Зато он буквально ворвался в её жизнь, и не совсем так, как хотелось бы.
Всё началось с самоката. Лили-Су увидела объявление о продаже почти новенького городского самоката и решила, что было бы неплохо ездить на работу и с работы на нём. Поехала за ним вечером, после занятий танцами - и, довольная, катилась к дому.
Но если был на свете более неудачливый человек, чем Лили-Су, то это было неочевидно.
Аргентина, Буэнос-Айрес, вечер. Дети играют в футбол. У детей улетает мяч. Он не попадает под колёса самоката, он попадает в знак - и отскакивает. Отскакивает он прямо в бедро Лили-Су, и её вместе с самокатом выносит с тротуара под колёса автомобиля.
Книгу с таким сюжетом в своём уме не купил бы никто.
Автомобиль взвизгнул шинами, и некоторое время Лили-Су просто лежала, пытаясь понять, что проверять прежде - только что купленный самокат или всё же свои кости.
Хунта, конечно, это был Хунта. Даже если он был скучный до невозможности, валяться вот так под колёсами мужчины, который приглашал на свидание, очень неприятно. И больно, но это другой вопрос.
- Мне везти вас домой или в больницу?
Голос у него был, конечно, такой же профессорский, как и тачка. Квинтэссенция профессорства. Лили-Су попыталась встать и обнаружила, что сильно ссадила кожу на лице и руке - вся в крови. И, вероятно, приложилась головой.
- Везу вас в больницу.
Он помог ей сесть и пристегнуться, убрал самокат в багажник.
У медсестры в приёмных покоях лицо стало картонное, когда Хунта практически втащил окровавленную женщину. Без слов было ясно, что она думает.
- Я не её муж, - сухо сказал профессор, дёрнув усами. - Я её начальник.
- Коллега, - уточнила Лили-Су.
"Сутенёр", высветился на лбу у медсестры вердикт.
Ничего страшного не нашлось: ушибы, ссадины. Пожалуй ещё, сотрясение мозга.
- По закону, - сообщил Хунта, - теперь я вам должен денег. Точнее, моя страховая. А ещё вас ждёт оплаченный больничный.
- Это мне для больничного бумажку дали? - Лили-Су помахала в воздухе справкой. Хунта кивнул:
- Впереди у вас пять дней отдыха. Полагаю, доктор рекомендовал побольше спать.
- Потрясающе, - искренне сказала Лили-Су. Прилетало ей не впервые, но в первый раз за это полагались деньги и отпуск. Хунта словно мысли её прочёл - по губам скользнула усмешка.
- Везу вас домой?
- Меня и мой самокат...
VI.
Если бы этот поворот сюжета потребовал отдельного названия, как глава в книге, Лили-Су назвала бы его "История двух падений и одного взлёта".
До дома они доехали в полной тишине, Хунта только несколько раз коротко предупреждал:
- Поворот.
Или:
- Лежачий полицейский.
Помог выгрузить самокат, спросил, нужна ли помощь. Лили-Су, конечно, отказалась и втащила самокат в подъезд сама.
Как назло, электричества не было. В подъезде было так же темно, как в душе любого загадочного козла. С самокатом наперевес Лили-Су поползла наверх - и, конечно, загремела вниз с половины пролёта.
Ужас, а не вечер.
Хунта оказался рядом моментально. Теперь он уже ничего не спрашивал, а взвалил себе на плечо шипящую от боли женщину, перехватил самокат и как-то быстро, Лили-Су сама не поняла, как, оказался прямо возле квартиры. Словно взлетел сквозь здание.
Лили-Су аккуратно сползла с него и принялась искать ключ. Ключа не было.
- Забыла, - пожаловалась она. Хунта кивнул на телефон в её руке:
- Звонить уже поздно, ребёнок спит. Пишите няне.
- Какой няне? - не поняла Лили-Су. Хунта поднял брови:
- Вашей.
Она поглядела на него в недоумении, потом засмеялась, насколько позволяли отшибленные бока.
- Откуда у меня няня, у меня долгов больше, чем слов в словаре.
- По аргентинским законам, - сообщил Хунта, - оставлять больного ребёнка младше двенадцати лет одного дома надолго...
Она его поцеловала. Настолько он был одновременно занудный и забавный. Няня! Боже мой!
В ответ он просто уставился на неё. В свете фонаря с улицы и не разобрать было, в ужасе или трепете. Молчание ясности не вносило.
Лили-Су громко постучала в дверь. Мария её распахнула, светя фонариком. Невозмутимо поздоровалась с Хунтой, отняла у него самокат и впустила мать внутрь. Этому ребёнку не нужна была няня.
Уже войдя и закрыв дверь, Лили-Су вспомнила, что не сообщала профессору адрес. О ребёнке что-то говорила, было дело, но адрес - точно нет. Ах, ах, профессор, не проверяли ли вы и мой знак Зодиака заодно? Страшно почему-то не было, хотя сталкинг, конечно, был налицо.
Пять дней прошли чудесно - работала только по сторонним контрактам. Отпуск, блаженство, и никаких последствий за него. На шестой день собиралась уже через не могу. Тело говорило: ещё отдыха, ещё! Даже пропустила утреннюю работу над переводом.
Закручивая волосы, услышала звонок в дверь. Стоял там Хунта, с обычным протокольным своим лицом.
Когда он высаживал её на парковке университета - красиво, подав руку - поцеловал так неожиданно и уверенно, что пора было, наверное, задать вопрос, как он видит их отношения. Но она не стала.
На следующий день он подвёз её опять, и потом, и каждый день. Кофе тоже вернулся в рутину. Но поцелуев больше не было. Лили-Су решила думать, что Хунта пытается заинтриговать - а это было определённо скучно. Целоваться было бы... веселее.
Ей понравилось.
VII.
На этот раз, высаживая, он придержал её за руку:
- Заеду за вами после работы?
У неё в голове уже крутились рабочие тексты - ответила машинально:
- Да. А зачем?
- Я всё ещё надеюсь посидеть с вами за чашкой кофе. В ресторане.
Она очнулась - и сама удивилась, сколько веселья и превосходства почувствовала.
- Если сумеете меня удивить как-то больше, чем таксист.
Она ждала его с гигантским букетом, или на лимузине, или даже на карете с музыкантами. Он просто не приехал. Удивил так удивил. Она прождала полчаса - и поехала домой на автобусе, уязвлённая до крайности.
Если что, возле подъезда он тоже не дежурил.
Мария болтала оживлённо. Испанский ей всё не давался, но она обнаружила, что отлично учит жестовый аргентинский - нашла подходящий сайт. Так может быть, ей и в школе дальше учиться на жестовом? Как только он станет чуть увереннее. Это бы наконец решило проблему. Девочка показала разные буквы на пальцах, и слово "кухня", и слово "мама". Была она так мила и забавна, что про дурное настроение Лили-Су забыла.
- У нас там как будто птица на балконе, - сказала она дочери, прислушавшись. - Пойди прогони.
И стала складывать в горшочек для запекания фарш с томатным соусом. С гарниром она заморачиваться не будет, пожалуй - сварит спагетти.
Мария за спиной отчаянно завизжала. Лили-Су обернулась - и увидела, как на балкон их третьего этажа лезет какой-то мужик. Рука метнула горшочек сама собой, и очень точно - прямо в голову мужику. Он исчез, и почти сразу раздался очень, очень пугающий звук снизу балкона.
- Мама, мама, - повторяла бледная Мария. Лили-Су подошла к перилам и поглядела вниз.
- Иди в спальню и не выходи пока. Я посмотрю, что с ним, - велела она дочери. Мария убежала к себе. Лили-Су нашла телефон и побежала вниз по лестнице. Наверное, имело смысл сразу вызвать скорую, но ей казалось важным сказать точно - подаёт Хунта признаки жизни или нет.
Когда она вышла из подъезда и увидела его, всего в крови, фарше и томатном соусе, она почувствовала, что ноги плавятся, как свечи на мессе. И сердце забухало в груди тяжело-тяжело.
Лили-Су встала возле распростёртого тела на колени. В красном месиве рассыпались цветочные стебли и лепестки. Как проверяют, жив ли человек? Она наклонилась, пытаясь вслушаться в его дыхание.
В этот момент он сел, хватая её - совсем как в зомби-фильмах. Только он не кусался. Он целовал.
Она вырвалась и принялась колотить его как попало, не в силах сдержать ни ударов, ни рыданий, не думая о соседях и возможных прохожих. А он перехватывал и отводил её руки, всё хватал и отбивал. Они выглядели, как два кота, лупящих друг друга лапами. Только у одного в лапе был телефон.
Наконец, ему удалось поймать её запястья.
- Спокойно, спокойно, спокойно, - твердил он размеренно и чуть раздражённо. - Ну, успокойтесь. Я же вас удивил, верно?
Она затихла, глядя на него. Последнее, что ей пришло бы в голову для описания происходящего, было слово - "удивление". Пока она формулировала эту мысль, он добавил:
- У вас есть стиральная машинка? Я в соусе с ног до головы.
Это было чистой правдой, чище, чем его лицо и рубашка. Она судорожно всхлипнула, кивнула:
- Идёмте.
И смогла добавить упрёк, который не выглядел так глупо, как претензия к тому, что он остался жив:
- Вы нас без ужина оставили.
Во рту всё держался вкус фарша, томата и базилика.
VIII.
В ванной было тесновато для двоих. Хунта разделся в ванне, выбросил вещи из-за занавески на пол, включил душ, смывая остатки фарша. Лили-Су сама не знала, отчего в ней сейчас больше напряжения: от того, что так близко обнажённый мужчина, или от того, что он, может быть, вообще не человек.
Она присела, засовывая одежду в машинку. Бумажник, ключи, телефон он сразу выложил сам. Надо бы поискать ему что-то серьёзнее полотенца... Но она не могла просто взять и уйти, даже когда машинка наполнилась, порошок был насыпан, а кнопка пуска - нажата.
Рука у Хунты была смуглая, волосатая, с длинными, похожими на верёвки мышцами и аккуратными ногтями. Лили-Су постоянно видела такие мужские руки - в автобусе, магазине... Ничего особенного.
- Меняю ответ на ответ. А как вы тогда узнали, что тот сеньор умрёт назавтра?
- А он умер? - тупо спросила Лили-Су.
- От инфаркта. Двух суток не прошло.
Лили-Су подавленно замолчала, опершись на машинку. Хунта отодвинул занавеску и сел на край ванны, ногами внутрь. Бёдра его были целомудренно завёрнуты белым полотенцем.
Смуглый, весь в волосах и жилах. Дышащий теплом. Абсолютно невредимый на вид - кроме ссадины на лбу, уже затянувшейся. Извернувшись, он смотрел на неё серьёзно и требовательно.
- Я не собираюсь объясняться ни из-за чьей смерти, - сообщила Лили-Су.
- Тогда позвольте мне не объяснять мою не-смерть.
"Эдвард, и как давно тебе семнадцать?"
Нет, не смешно.
Она покусала губы, приняла решение.
- С вас ужин. У меня ребёнок голодный.
Кивнула на его телефон и вышла из ванной.
Мария сразу зашебуршалась в спальне:
- Мам? Мама?
- Всё хорошо, выходи.
Мария выглянула, сказала полушёпотом:
- Мам, на тебе кровь.
- Это мой покойный соус. Пусти, я переоденусь пока.
- Пока что, мам?
- Сейчас ужин из ресторана привезут и сядем есть.
- А что привезут?
- Пиццу, - сказала Лили-Су. Повернулась к ванной и повторила громко:
- Сейчас привезут пиццу. Добрый профессор Хунта нам закажет пиццы.
За столом Хунта сидел в чистом, сухом и помятом. Лили-Су не помнила, чтобы машинка так быстро сушила. Ещё один его секрет.
Мария деловито положила кусок себе на тарелку.
- Ну так что, этот дубиноголовый твой бойфренд? - спросила она по-немецки. - Вы с ним встречаетесь, целуетесь, всё такое?
- Мы определённо встречаемся и целуемся, - сказал Хунта по-немецки, поглядев на Лили-Су.
Мария обрадовалась звукам знакомой речи.
- А вы вампир, да? - спросила она.
- Нет, я определённо не вампир, - ответил Хунта. - Я профессор. С очень хорошей зарплатой и высоким индексом цитирования.
- Мать, - деловито отреагировала Мария. - Не упускай его. Заставь его потратить деньги во всех магазинах города. Ты одета как обсос.
Лили-Су решила, что пиццу можно жевать и молча.
Потом позволила ему поцеловать себя на прощание.
Весело это уже не было. Но волнующе - да.
IX.
- Теперь вы и забирать меня будете?
Вместо ответа Хунта сдержанно поцеловал её в щёку - как делают, например, с давней супругой - и открыл дверь автомобиля. Лили-Су села.
- По магазинам? - предложил он, заводя машину. - Новое платье для пресс-конференции?
- Мне сейчас не нужно платье. Мне нужно молоко, хлеб, овощи... Дома всё закончилось.
Это начинало напоминать игру. Он хочет сбить её с толку и одновременно продвинуться на шаг дальше в её жизнь - она держит лицо, ничему не удивляется и позволяет ровно то, что позволяет.
- Молоко, - пробормотал Хунта, выруливая на съезд. - Дорогу вам придётся мне показать. В магазины я лично не заходил очень давно.
Корзинку он взял сам и с интересом разглядывал надписи на упаковках, хватая продукты с полок наугад. Словно на экскурсию пришёл.
- Едите такой шоколад? - показал ей. Такой шоколад она не просто не ела: не позволяла себе. Но сейчас кивнула. Мария права, он тратит её время, пусть тратит деньги.