Письма эти любопытны на предмет истории литературы, а именно ее происхождения. Которое обычно ищут в далеких дописьменных веках, никаких источников и свидетельств чему, как водится, не сохранилось. Ловчее полагать, что процесс возникновения литературы происходит постоянно, из письменной и устной обыденности. Незачем искать истоки эпистолярного жанра ни в древнем Египте, ни тем более в Шумере, полезнее приглядеться, как такой бытовой факт как письмо вдруг, как гадкий утенок, превращается в роман или рассказ, или эссе.
Коллекция писем содержит более 400 писем, писавшихся в 1737 по 1768 год -- год смерти их автора. Большая и наиболее интересная их часть была написана в 1746-1754. Автор писем -- английский герцог, крупный политический деятель и хороший знакомец многих литературных личностей свое эпохи, таких как Вольтер, Джонсон, Дидро и др. Получатель -- его незаконный сын.
Письма написаны живым, элегантным стилем, вполне доступным для знакомого с современным английским языком, полны остроумия, житейской мудрости, тонких наблюдений над нравами эпохи, отлившимися в меткие, подчас афористические суждения. Письма дают яркую картину "политической", т. е. изображения нравов и этикета, жизни общества, впрочем, и политике в современном понимании термина также уделено немалое внимание.
Письма Честерфилда были поначалу простыми весточками: "Как поживаешь?", "Что поделываешь" и т.д. Правда, уже тогда они здорово отдавали дидактическим душком: отец давал сыну образцы хорошего стиля и грамотности. Достаточно сказать, что кроме родного для них английского, он часть писем написал на французском и даже латинском языках. Много в письмах содержится сведений по истории, географии, литературе, небезынтересных и для современного читателя.
Но постепенно старея и, несмотря на свое лордство, впадая в одиночество и грусть, Честерфилд все более и более привязывался к своим письмам, вкладывания в них свои размышления об обществе, политике и жизни вообще.
Сын Честерфилда, но сам тогда еще не Честерфилд, был идеальным адресатом таких писем. В самом деле, чтобы человек мог раскрыться в письмах, наряду с опытом и литературным талантом, очень многое здесь зависит от того, кому пишутся письма.
Это должно быть реальное лицо (хотя история литературы знает немало примеров писем к вымышленным лицам -- хотя бы Петрарки к Цицерону, Гомеру, Вергилию). Но это реальное лицо должно быть чутким и заинтересованным собеседником. В каком-то смысле -- такой идеальный адресат это воображаемое лицо, прикрепленное к реальному носителю. Но важно, чтобы пишущий письма сам верил, что его собеседник таков, каким он себе его представляет.
Честерфильдов сынок никогда не противоречил родителю, всегда поддакивал, а тот и рад стараться: шпарил письмо за письмом. На литературоведов и дотошных читателей -- ибо читатель не склонный лезть в библиографические справки, а сосредоточенный на самом тексте просто не намерен заморачиваться подобными вещами -- это подчас производит комический эффект.
"Давай вернемся ораторскому искусству -- искусству говорить хорошо, которое никогда не следует упускать из поля зрения, ибо человек без риторических фигур не обойдется ни в парламенте, ни в церкви, ни в юриспруденции". Очень хороший, а главное, своевременный совет, особенно если учесть, что сыну в то время только что исполнилось семь лет.
"Полезно было бы время от времени щадить желудок и давать ему отдых, принимая легкие слабительные и сажая себя дня на два, на три на очень умеренную диету, для того чтобы избежать вспышек лихорадки.. Такие простые слабительные не надо заказывать; их каждый может приготовить себе сам, как, например, отвар александрийского листа, пареный чернослив с александрийским листом; можно еще пожевать немного ревеня или выпить полторы унции ясеневой манны, растворенные в воде, куда для вкуса следует прибавить сок, выжатый из половины лимона". А в момент написания этого письма сыну было аж целых 18 лет.
Различие между бытовым письмом и письмом литературы покоится на том фундаментальном и простом факте, что первое пишется для конкретного адресата и по конкретному поводу, второе для всех, точнее для неопознанного читателя и на все, точнее на неопределенные, времена. Отсюда вытекает, что обычное письмо переполнено никому, кроме как к кому пишут, неинтересными сплетнями и фактами, и наоборот, в нем опускаются многие важные детали и подробности, предполагаемо известные автору письма и его получателю.
Честерфилд, несомненно писал, как он думал сам, бытовые письма, которые постепенно превращались в литературные. И немало этому способствовало то, что он не знал того, кому пишет. Как раз этот-то недостаток для реального письма и определил его статус как литературного памятника. Заметим, что письма 1746-1754 отмечает такое качество как композиционная стройность: они почти что превращаются в трактат. Для бытовых писем свойство излишнее: каждое отдельное письмо написал и забыл, а через год пишешь то же, причем теми же словами, в одном письме талдыча и про Фому и про Ерему.
Впервые на литературный характер писем обратила внимание ушлая жена честерфильдова сынка. Так увлеченный своими опусами, лорд-соловей, даже не заметил, что его сын женился и обременил себя нехилым потомством. А когда сын умер, папаша и титул и богатства оставил своему старшему внуку, лишив всяких средств остальное семейство. Вот тогда-то вдова, обнаружив письма, и к ее чести, оценив их по достоинству, издала их в 1774, позднее обогатившись на этой, как оказалось, золотой жиле.
Своими письмами Честерфилд вошел в историю литературу с очень нехорошей репутацией. Их публикация вызвала в английском обществе шок "откровенностью". С Джонсон назвали пособием для проституток, написанных с изяществом учителя танцев. Еще больше подбавили нехорошей репутации им авторы следующего XIX века, такие как Диккенс и Теккерей, в своих романах ("Барнеби Радж" и "Виргинцы") выставивших Честрефилда циником без совести и чести. Однако сборник писем стал популярным чтением и неоднократно переиздавался, причем именно как учебник житейской мудрости и светских манер ("Искусство счастливо жить среди людей" -- под таким заголовком письма впервые появились в Германии в 1802). "Письма" были высоко оценены Вольтером как образец эпистолярной прозы и искренний человеческий документ. Он писал маркизе дю Деффан 12 августа 1774 года: "Книга эта весьма поучительна, и, пожалуй, это самое лучшее из всего, когда-либо написанного о воспитании". Думается, эта оценка оказалась более прозорливой и вполне допустимой для присоединения к ней и в наше время.
|
English |
Русский |
|
BATH, October 9, O. S. 1746 |
|
|
DEAR BOY: Your distresses in your journey from Heidelberg to Schaffhausen, your lying upon straw, your black bread, and your broken 'berline,' are proper seasonings for the greater fatigues and distresses which you must expect in the course of your travels; and, if one had a mind to moralize, one might call them the samples of the accidents, rubs, and difficulties, which every man meets with in his journey through life. In this journey, the understanding is the 'voiture' that must carry you through; and in proportion as that is stronger or weaker, more or less in repair, your journey will be better or worse; though at best you will now and then find some bad roads, and some bad inns. Take care, therefore, to keep that necessary 'voiture' in perfect good repair; examine, improve, and strengthen it every day: it is in the power, and ought to be the care, of every man to do it; he that neglects it, deserves to feel, and certainly will feel, the fatal effects of that negligence. |
Милый мой мальчик, Твои невзгоды по дороге из Гейдельберга в Щафхаузен когда тебе пришлось спать на соломе, есть черный хлеб и когда сломался твой берлин - не что иное, как надлежащая подготовка к более значительным неприятностям и неудачам, которых следует ожидать во время путешествий; при наличии известной склонности к морализированию можно было бы назвать их примерами несчастных случайностей, препятствий и трудностей, которые каждый человек встречает на своем жизненном пути. В путешествии разум твой - это тот экипаж, который должен провезти тебя сквозь все, и в соответствии с тем, надежен он или нет, в хорошем он или плохом состоянии, путешествие твое окажется лучше или хуже, однако в пути твоем тебя всегда могут подстерегать какие-нибудь ухабистые проселочные дороги и захудалые гостиницы. Поэтому позаботься, чтобы экипаж, обойтись без которого нельзя, был в самом лучшем состоянии, осматривай его и, что ни день, приводи в порядок и укрепляй его рессоры: каждому это по силам и каждый должен об этом заботиться сам: человек который этим пренебрегает, заслуживает того, чтобы почувствовать на себе все роковые последствия своего небрежения, и не приходится сомневаться, что рано или поздно их почувствует. |
|
'A propos' of negligence: I must say something to you upon that subject. You know I have often told you, that my affection for you was not a weak, womanish one; and, far from blinding me, it makes me but more quick- sighted as to your faults; those it is not only my right, but my duty to tell you of; and it is your duty and your interest to correct them. In the strict scrutiny which I have made into you, I have (thank God) hitherto not discovered any vice of the heart, or any peculiar weakness of the head: but I have discovered laziness, inattention, and indifference; faults which are only pardonable in old men, who, in the decline of life, when health and spirits fail, have a kind of claim to that sort of tranquillity. But a young man should be ambitious to shine, and excel; alert, active, and indefatigable in the means of doing it; and, like Caesar, 'Nil actum reputans, si quid superesset agendum.' You seem to want that 'vivida vis animi,' which spurs and excites most young men to please, to shine, to excel. Without the desire and the pains necessary to be considerable, depend upon it, you never can be so; as, without the desire and attention necessary to please, you never can please. 'Nullum numen abest, si sit prudentia,' is unquestionably true, with regard to everything except poetry; and I am very sure that any man of common understanding may, by proper culture, care, attention, and labor, make himself whatever he pleases, except a good poet. |
A propos(11), о небрежении; кое-что об этом я еще должен тебе сказать. Как ты хорошо знаешь, я не раз говорил, что моя любовь к тебе - отнюдь не какое-нибудь мягкое женское чувство: она ни в какой степени не ослепляет меня, напротив, она делает меня особенно чутким к твоим недостаткам; указывать тебе на них - не только мое право, но и моя обязанность, твоя же обязанность - исправлять их, и это всегда будет в твоих интересах. Тщательно проверяя тебя, я до сих пор не обнаружил, слава богу, ничего дурного в твоем сердце и никаких особых пороков в твоем уме, но я нашел в тебе леность, невнимание и равнодушие, недостатки, простительные разве только старикам, которые на склоне жизни, когда телесные и духовные силы иссякают, могут иметь известное право на подобного рода инертность. У человека же молодого должно быть стремление блистать и быть всюду первым; он должен быть насторожен, деятелен и неутомим в поисках средств, чтобы этого добиться, как Цезарь, nil actum reputans, si quid superesset agendum(12). Тебе, по-видимому, не хватает той vivida vis animi(13), которая побуждает и подзадоривает большинство молодых людей нравиться, блистать, превосходить своих сверстников. Будь уверен, что без желания и без усилий, направленных на то, чтобы чем-то стать, ты ни при каких обстоятельствах ничем не станешь; точно так же, как без желания и внимания, необходимых, чтобы кому-то понравиться, ты никогда никому не понравишься. Nullum numen abest, si sit prudentia(14), безусловно справедливо в отношении всего, кроме поэзии, и я твердо убежден, что любой человек средних способностей может надлежащею работой над собой, усердием, вниманием и упорством сделаться всем, чем захочет, кроме как хорошим поэтом. |
|
Your destination is the great and busy world; your immediate object is the affairs, the interests, and the history, the constitutions, the customs, and the manners of the several parts of Europe. In this, any man of common sense may, by common application, be sure to excel. Ancient and modern history are, by attention, easily attainable. Geography and chronology the same, none of them requiring any uncommon share of genius or invention. Speaking and Writing, clearly, correctly, and with ease and grace, are certainly to be acquired, by reading the best authors with care, and by attention to the best living models. These are the qualifications more particularly necessary for you, in your department, which you may be possessed of, if you please; and which, I tell you fairly, I shall be very angry at you, if you are not; because, as you have the means in your hands, it will be your own fault only. |
Твое будущее поприще - это огромный деловой мир; предмет, которым ты в настоящее время занят - это дела, интересы, история, государственное устройство, обычаи и нравы различных стран Европы. Во всех этих предметах всякий человек средних способностей, при средней затрате сил, вне всякого сомнения, преуспеет. Историю как древнюю, так и новую, человеку внимательному изучить нетрудно. То же самое относится и к географии и хронологии; ни та, ни другая не требуют никакой особой находчивости, никаких исключительных дарований. Что же касается искусства говорить и писать ясно, правильно и к тому же изящно и легко, то ему, разумеется, надо учиться, вдумчиво читая лучших писателей и внимательно вслушиваясь в речь тех, кто более всего достоин нашего подражания. Вот те качества, которые особенно нужны тебе в избранной тобой области и которые ты, если захочешь, сможешь выработать в себе. И говорю тебе прямо, я очень на тебя рассержусь, если ты этого не сделаешь; коль скоро у тебя есть все возможности, то надо воспользоваться ими, иначе виноват во всем будешь ты один. |
|
If care and application are necessary to the acquiring of those qualifications, without which you can never be considerable, nor make a figure in the world, they are not less necessary with regard to the lesser accomplishments, which are requisite to make you agreeable and pleasing in society. In truth, whatever is worth doing at all, is worth doing well; and nothing can be done well without attention: I therefore carry the necessity of attention down to the lowest things, even to dancing and dress. Custom has made dancing sometimes necessary for a young man; therefore mind it while you learn it that you may learn to do it well, and not be ridiculous, though in a ridiculous act. Dress is of the same nature; you must dress; therefore attend to it; not in order to rival or to excel a fop in it, but in order to avoid singularity, and consequently ridicule. Take great care always to be dressed like the reasonable people of your own age, in the place where you are; whose dress is never spoken of one way or another, as either too negligent or too much studied. |
Если старание и усердие необходимы для приобретения качеств, без которых ты никогда ничем не можешь стать и что-либо представлять собою в свете, то они не менее необходимы и для приобретения тех второстепенных качеств, которые делают человека приятным в обществе и желанным гостем. По правде говоря, все, что вообще-то стоит делать, стоит делать хорошо, а ты ничего не сможешь сделать хорошо, если не будешь внимателен. Поэтому необходимость быть внимательным я распространяю и на вещи ничтожнейшие, в том числе на танцы и на занятия туалетом. В силу сложившегося обычая, танцы могут иногда стать для молодого человека необходимостью, поэтому, занимаясь ими, помни, что ты должен научиться хорошо танцевать и что даже в том, что само по себе смешно, смешным ты выглядеть не должен. То же самое относится и к одежде; одеваться необходимо, поэтому ты должен и к этому отнестись серьезно: не для того, чтобы соперничать с каким-нибудь щеголем или победить его, но для того, чтобы не выделяться из всех и не казаться поэтому смешным. Обрати самое серьезное внимание на то, чтобы одеваться так, как все уважающие себя люди твоего возраста оделись бы, идя туда, куда идешь ты, ничем не дав повода обсуждать свою одежду, как чересчур небрежную или, напротив, чересчур изысканную. |
|
What is commonly called an absent man, is commonly either a very weak, or a very affected man; but be he which he will, he is, I am sure, a very disagreeable man in company. He fails in all the common offices of civility; he seems not to know those people to-day, whom yesterday he appeared to live in intimacy with. He takes no part in the general conversation; but, on the contrary, breaks into it from time to time, with some start of his own, as if he waked from a dream. This (as I said before) is a sure indication, either of a mind so weak that it is not able to bear above one object at a time; or so affected, that it would be supposed to be wholly engrossed by, and directed to, some very great and important objects. Sir Isaac Newton, Mr. Locke, and (it may be) five or six more, since the creation of the world, may have had a right to absence, from that intense thought which the things they were investigating required. But if a young man, and a man of the world, who has no such avocations to plead, will claim and exercise that right of absence in company, his pretended right should, in my mind, be turned into an involuntary absence, by his perpetual exclusion out of company. However frivolous a company may be, still, while you are among them, do not show them, by your inattention, that you think them so; but rather take their tone, and conform in some degree to their weakness, instead of manifesting your contempt for them. |
Тот, кого принято называть человеком рассеянным, обычно либо человек очень слабый, либо же - очень чем-то увлеченный, но будь он тем или другим, я убежден, что в обществе он до крайности неприятен. Он то и дело попадает впросак; создается впечатление, что сегодня он уже не узнает людей, с которыми вчера был как будто накоротке. Он не принимает участия в общем разговоре, напротив того, время от времени вдруг начинает говорить что-то свое, как будто его только что разбудили. Это, как я уже сказал - верный признак человека или настолько слабого, что он не в состоянии одновременно удержать в сознании более одного предмета, или настолько чем-то увлеченного, что можно подумать, будто он целиком поглощен решением каких-то очень больших и важных задач, и все мысли его направлены на них. У сэра Исаака Ньютона, м-ра Локка и, может быть, еще человек у пяти-шести с самого сотворения мира было право на рассеянность, проистекающую от крайней напряженности мысли, которой требовали их занятия. Но если молодой человек, и к тому же бывающий в свете, у которого нет таких отвлекающих от всего на свете дел, будет проявлять в обществе подобного рода рассеянность и считать себя вправе это делать, то это мнимое его право на рассеянность, создающее ему исключительное положение в обществе, обернется для него скорее всего тем, что он будет просто-напросто из этого общества исключен. Сколь бы пустой и легкомысленной ни была та или иная компания, коль скоро ты находишься в ней, не показывай людям своим невниманием к ним, что ты считаешь их пустыми; лучше будет, если ты настроишь себя на их лад и в какой-то степени примиришься с их слабостями, вместо того чтобы выказывать свое презрение к ним. |
|
There is nothing that people bear more impatiently, or forgive less, than contempt; and an injury is much sooner forgotten than an insult. If, therefore, you would rather please than offend, rather be well than ill spoken of, rather be loved than hated; remember to have that constant attention about you which flatters every man's little vanity; and the want of which, by mortifying his pride, never fails to excite his resentment, or at least his ill will. For instance, most people (I might say all people) have their weaknesses; they have their aversions and their likings, to such or such things; so that, if you were to laugh at a man for his aversion to a cat, or cheese (which are common antipathies), or, by inattention and negligence, to let them come in his way, where you could prevent it, he would, in the first case, think himself insulted, and, in the second, slighted, and would remember both. Whereas your care to procure for him what he likes, and to remove from him what he hates, shows him that he is at least an object of your attention; flatters his vanity, and makes him possibly more your friend, than a more important service would have done. With regard to women, attentions still below these are necessary, and, by the custom of the world, in some measure due, according to the laws of good-breeding. |
Презрение людям перенести всего тяжелее, и они очень неохотно его прощают. Им гораздо легче забыть любой причиненный им вред, нежели просто обиду. Поэтому если тебе больше хочется нравиться людям, нежели оскорблять их, хочется возбуждать в них любовь, а не ненависть, будь к ним всегда внимателен, памятуя, что у каждого человека есть свое маленькое самолюбие и этим вниманием ты всегда ему льстишь. Недостаток же внимания уязвляет его гордость и неминуемо вызывает в нем возмущение или по меньшей мере недоброжелательство. Например, у большинства людей (я бы даже сказал -- у всех без исключения) есть свои слабости: к каким-то вещам они питают страсть, к другим - отвращение, поэтому, если бы ты вздумал смеяться над человеком за то, что он терпеть не может кошек или сыр (чего, к слову сказать, не выносят очень многие), или по невнимательности своей и небрежности допустил, что человек этoт натолкнулся на нечто для него неприятное и что ты мог предотвратить, он сочтет первое за обиду, а второе - за неуважение к себе и запомнит то и другое. Если же ты постараешься добыть для него то, что он любит, и избавить его от того, чего он не выносит, он почувствует, что ты во всяком случае к нему внимателен; самолюбие его будет польщено, и этим ты, может быть, больше приблизишь его к себе, чем какой-нибудь более важной услугой. Что же касается женщин, то здесь необходимо бывает оказывать и еще менее существенные знаки внимания и следовать в этом обычаям света, как этого всегда ждут от человека воспитанного. |
|
My long and frequent letters, which I send you, in great doubt of their success, put me in mind of certain papers, which you have very lately, and I formerly, sent up to kites, along the string, which we called messengers; some of them the wind used to blow away, others were torn by the string, and but few of them got up and stuck to the kite. But I will content myself now, as I did then, if some of my present messengers do but stick to you. Adieu! |
Длинные письма, которые я так часто посылаю тебе, нисколько не будучи уверен в том, что они возымеют свое действие, напоминают мне листки бумаги, которые ты еще недавно, - а я когда-то давно - пускал на ниточке к поднявшимся в воздух змеям. Мы звали их "курьерами"; иные из них ветер уносил прочь, другие рвались об веревку, и только немногие подымались вверх и прилеплялись к змею. Но сейчас, как и тогда, и буду доволен, если даже немногие из моих "курьеров" смогут прилепиться к тебе. Прощай. |
|
English |
Русский |
|
LONDON, March 6, O. S. 1747 |
Лондон, 6 марта ст. ст. 1747 г. |
|
DEAR BOY: Whatever you do, will always affect me, very sensibly, one way or another; and I am now most agreeably affected, by two letters, which I have lately seen from Lausanne, upon your subject; the one from Madame St. Germain, the other from Monsieur Pampigny: they both give so good an account of you, that I thought myself obliged, in justice both to them and, to you, to let you know it. Those who deserve a good character, ought to have the satisfaction of knowing that they have it, both as a reward and as an encouragement. They write, that you are not only 'decrotte,' but tolerably well-bred; and that the English crust of awkward bashfulness, shyness, and roughness (of which, by the bye, you had your share) is pretty well rubbed off. I am most heartily glad of it; for, as I have often told you, those lesser talents, of an engaging, insinuating manner, an easy good-breeding, a genteel behavior and address, are of infinitely more advantage than they are generally thought to be, especially here in England. Virtue and learning, like gold, have their intrinsic value but if they are not polished, they certainly lose a great deal of their luster; and even polished brass will pass upon more people than rough gold. |
Милый мой мальчик, Все, что бы ты ни делал, всегда будет меня волновать, радуя или огорчая. И сейчас вот мне огромное удовольствие доставили письма, полученные на днях из Лозанны, в которых речь идет о тебе, одно - от мадам Сен-Жермен, другое - от месье Пампиньи: оба они настолько хорошо говорят о тебе, что я счел себя обязанным, воздав должное и тебе, и им, сообщить тебе об этом. Люди, которые заслужили хорошие отзывы о себе, вправе узнать об этом - для них это будет наградой и поощрением. В обоих письмах говорится, что ты не только decrotte(15), но, что ты достаточно хорошо воспитан и что от английской коросты -- неловкой застенчивости, робости и грубости (которые, кстати сказать, у тебя были) - теперь мало что осталось. Всей душой этому радуюсь, ибо, как я тебе много раз говорил, эти, казалось бы второстепенные, качества - приветливость и приятность, отсутствие всякой натянутости, располагающие к себе манеры и обходительность - в действительности значат гораздо больше, чем это принято думать, особенно у нас, в Англии. У добродетели и у знания, как у золота, есть своя присущая ему ценность, но если их не шлифовать, то они, разумеется, утратят значительную часть своего блеска, а ведь даже хорошо начищенная латунь может на многих людей произвести больше впечатления, чем необработанное золото. |
|
What a number of sins does the cheerful, easy good-breeding of the French frequently cover? Many of them want common sense, many more common learning; but in general, they make up so much by their manner, for those defects, that frequently they pass undiscovered: I have often said, and do think, that a Frenchman, who, with a fund of virtue, learning and good sense, has the manners and good-breeding of his country, is the perfection of human nature. This perfection you may, if you please, and I hope you will, arrive at. You know what virtue is: you may have it if you will; it is in every man's power; and miserable is the man who has it not. Good sense God has given you. Learning you already possess enough of, to have, in a reasonable time, all that a man need have. With this, you are thrown out early into the world, where it will be your own fault if you do not acquire all, the other accomplishments necessary to complete and adorn your character. |
Сколько всяческих пороков французы прикрывают своим непринужденным, приятным и располагающим к себе обращением! Многим из них недостает обычного здравого смысла, многим - еще более обычных знаний, но, в общем, манерами своими они настолько восполняют эти свои недостатки, что порой их невозможно бывает обнаружить. Я часто говорил, да и продолжаю думать сейчас, что француз, сочетающий в себе высокие нравственные качества, добродетель, ученость и здравый смысл, с воспитанностью и хорошими манерами своей страны, являет пример совершенства человеческой природы. Этого совершенства ты можешь достичь и, надеюсь, достигнешь. Что такое добродетель, ты знаешь, если ты захочешь, она у тебя будет; обладать ею - во власти каждого человека, и несчастен тот, у кого ее нет. Здравым смыслом тебя господь наградил. Учености у тебя достаточно, чтобы с течением времени приобрести все, что необходимо человеку. Со всеми этими качествами тебя рано вывели в свет, и ты будешь сам виноват, если не приобретешь там всех других знаний, необходимых, чтобы дополнить и украсить твой характер. |
|
You will do well to make your compliments to Madame St. Germain and Monsieur Pampigny; and tell them, how sensible you are of their partiality to you, in the advantageous testimonies which, you are informed, they have given of you here. |
Ты хорошо сделаешь, если засвидетельствуешь свое почтение мадам Сен-Жермен и месье Пампиньи и скажешь им, как ты польщен их высоким мнением о тебе в тех письмах, которые, как тебе известно, они мне посылали. |
|
Adieu. Continue to deserve such testimonies; and then you will not only deserve, but enjoy my truest affection. |
Прощай! Умей и впредь заслужить подобные отзывы, и тогда ты не только заслужишь мою искреннюю любовь, но и почувствуешь ее на себе. |
|
English |
Русский |
|
LONDON, March 27, O. S. 1747. |
Лондон, 27 марта ст. ст. 1747 г. |
|
DEAR BOY: Pleasure is the rock which most young people split upon: they launch out with crowded sails in quest of it, but without a compass to direct their course, or reason sufficient to steer the vessel; for want of which, pain and shame, instead of pleasure, are the returns of their voyage. Do not think that I mean to snarl at pleasure, like a Stoic, or to preach against it, like a parson; no, I mean to point it out, and recommend it to you, like an Epicurean: I wish you a great deal; and my only view is to hinder you from mistaking it. |
Милый мой мальчик, Наслаждение - это тот риф, об который разбивается большинство молодых людей. Стремясь найти его, они пускаются в море на всех парусах, но у них нет компаса, чтобы направить свой путь, у них недостаточно разума, чтобы вести корабль по какому-нибудь верному курсу. Поэтому путешествие их, вместо того, чтобы доставить им наслаждение, кончается для них мукою и позором. Не думай, что я собираюсь осуждать наслаждение, подобно ворчливому стоику, или, подобно какому-нибудь пастору, призывать от него отречься. Нет, я, напротив, хочу обратить на него твое внимание и рекомендовать его тебе, как истый эпикуреец. Я хочу, чтобы ты испил его сполна, и моя единственная цель - сделать так, чтобы ты в нем не обманулся. |
|
The character which most young men first aim at, is that of a man of pleasure; but they generally take it upon trust; and instead of consulting their own taste and inclinations, they blindly adopt whatever those with whom they chiefly converse, are pleased to call by the name of pleasure; and a man of pleasure in the vulgar acceptation of that phrase, means only, a beastly drunkard, an abandoned whoremaster, and a profligate swearer and curser. As it may be of use to you. I am not unwilling, though at the same time ashamed to own, that the vices of my youth proceeded much more from my silly resolution of being, what I heard called a man of pleasure, than from my own inclinations. I always naturally hated drinking; and yet I have often drunk; with disgust at the time, attended by great sickness the next day, only because I then considered drinking as a necessary qualification for a fine gentleman, and a man of pleasure. |
Едва ли не каждый молодой человек превыше всего стремится стать жизнелюбцем; но, чаще всего, юноши принимают это понятие на веру и, вместо того, чтобы сообразоваться со своими собственными вкусами и склонностями, слепо готовы почитать наслаждением то, что этим именем называют люди, с которыми они больше всего общаются. А в обычном смысле слова жизнелюбец - всего-навсего кутила, непробудный пьяница, заправский распутник и отчаянный сквернослов. Коль скоро это может оказаться полезным для тебя, я охотно признаюсь, как бы мне это ни было стыдно, что пороки моей юности проистекали не столько от моих естественных дурных склонностей, сколько от глупого желания быть в представлении окружающих жизнелюбцем. Всю свою жизнь я ненавидел вино, и, однако, мне часто случалось выпивать; порою с отвращением, с неизбежно следовавшим за этим на другой день недомоганием, и все только потому, что я считал, что уменье пить - это необходимое качество для настоящего джентльмена и эпикурейца. |
|
The same as to gaming. I did not want money, and consequently had no occasion to play for it; but I thought play another necessary ingredient in the composition of a man of pleasure, and accordingly I plunged into it without desire, at first; sacrificed a thousand real pleasures to it; and made myself solidly uneasy by it, for thirty the best years of my life. |
То же можно сказать и о карточной игре. Я не нуждался в деньгах, и, разумеется, мне никогда не случалось садиться за игру ради того, чтобы приобрести их. Но я считал, что игра - это второе необходимое качество жизнелюбца, и поэтому, начав с того, что стал предаваться ей без всякого желания, отказывался ради нее потом от множества настоящих удовольствий и загубил тридцать лучших лет своей жизни. |
|
I was even absurd enough, for a little while, to swear, by way of adorning and completing the shining character which I affected; but this folly I soon laid aside, upon finding berth the guilt and the indecency of it. |
Я дошел даже одно время до такой нелепости, что научился сквернословить, дабы украсить и дополнить блистательную роль, которую мне хотелось играть, однако я вскоре же оставил это безрассудство, поняв, насколько всякое сквернословие порочно и непристойно. |
|
Thus seduced by fashion, and blindly adopting nominal pleasures, I lost real ones; and my fortune impaired, and my constitution shattered, are, I must confess, the just punishment of my errors. |
Так вот, соблазненный модой и слепо предаваясь наслаждениям мнимым, я терял подлинные; я расстроил свое состояние и расшатал здоровье - и этим, должен признаться, я понес заслуженное наказание за свои проступки. |
|
Take warning then by them: choose your pleasures for yourself, and do not let them be imposed upon you. Follow nature and not fashion: weigh the present enjoyment of your pleasures against the necessary consequences of them, and then let your own common sense determine your choice. |
Пусть же все это послужит тебе предостережением - умей выбирать наслаждения сам и никому не позволяй их себе навязывать. Следуй природным своим побуждениям, а отнюдь не моде: положи на одну чашу весов всю ту радость, которую несут тебе наслаждения сегодняшнего часа, а на другую - то, что неизбежно за ними следует, и, руководствуясь здравым смыслом, сделай свой выбор. |
|
Were I to begin the world again, with the experience which I now have of it, I would lead a life of real, not of imaginary pleasures. I would enjoy the pleasures of the table, and of wine; but stop short of the pains inseparably annexed to an excess of either. |
Доведись мне начать жизнь сначала и обладай я тем опытом, который у меня сейчас есть, я бы наполнил эту жизнь подлинными, а не воображаемыми наслаждениями. Я бы сполна насладился яствами и вином, но уберег бы себя от страданий, связанных с избытком того и другого. |
|
I would not, at twenty years, be a preaching missionary of abstemiousness and sobriety; and I should let other people do as they would, without formally and sententiously rebuking them for it; but I would be most firmly resolved not to destroy my own faculties and constitution; in complaisance to those who have no regard to their own. I would play to give me pleasure, but not to give me pain; that is, I would play for trifles, in mixed companies, to amuse myself, and conform to custom; but I would take care not to venture for sums; which, if I won, I should not be the better for; but, if I lost, should be under a difficulty to pay: and when paid, would oblige me to retrench in several other articles. Not to mention the quarrels which deep play commonly occasions. |
В двадцать лет я не сделался бы проповедником воздержания и трезвости; и я бы предоставил другим людям поступать, как они хотят, не упрекая их за это и не читая им морали, но я бы твердо решил не вредить собственным способностям и не губить здоровья в угоду тем, кто не хочет беречь свои. Я бы стал играть, чтобы получить удовольствие, но не для того, чтобы испытывать страдания: иными словами, я бы стал играть по маленькой, в смешанном обществе, чтобы развлечься и отдать дань существующему обычаю. Но я бы остерегся играть на такие суммы, которые в случае выигрыша все равно не принесли бы мне ничего хорошего, а в случае проигрыша поставили бы меня перед необходимостью платить долги, а после этого, в чем-то себе отказывать. Не говорю уже о тех ссорах, которые обычно следуют за всякой крупной игрой. |
|
I would pass some of my time in reading, and the rest in the company of people of sense and learning, and chiefly those above me; and I would frequent the mixed companies of men and women of fashion, which, though often frivolous, yet they unbend and refresh the mind, not uselessly, because they certainly polish and soften the manners. |
Я стал бы посвящать часть моего времени чтению, а оставшиеся часы проводить в обществе людей умных и образованных, и стараться больше находиться среди тех, кто выше меня. Я бы не пренебрегал и смешанным светским обществом, состоящим из мужчин и женщин. Пусть оно часто грешит легкомыслием, такое общество всегда освежает человека и дает ему отдых, что небесполезно, ибо при этом манеры наши смягчаются и приобретают известный блеск. |
|
These would be my pleasures and amusements, if I were to live the last thirty years over again; they are rational ones; and, moreover, I will tell you, they are really the fashionable ones; for the others are not, in truth, the pleasures of what I call people of fashion, but of those who only call themselves so. Does good company care to have a man reeling drunk among them? Or to see another tearing his hair, and blaspheming, for having lost, at play, more than he is able to pay? Or a whoremaster with half a nose, and crippled by coarse and infamous debauchery? No; those who practice, and much more those who brag of them, make no part of good company; and are most unwillingly, if ever, admitted into it. A real man of fashion and pleasures observes decency: at least neither borrows nor affects vices: and if he unfortunately has any, he gratifies them with choice, delicacy, and secrecy. |
Таковы были бы мои удовольствия и развлечения, если бы мне довелось прожить еще раз последние тридцать лет моей жизни; удовольствия эти разумны, и, кроме того, должен тебе сказать, что они-то и есть истинно светские, ибо все прочее отнюдь не свойственно тем, кого я называю светскими людьми, а только тем, кто сами себя так называют. Неужели же хорошему обществу может быть приятно присутствие человека, напившегося до положения риз, или человека, который рвет на себе волосы и богохульствует, потому что проигрался в карты и ему нечем платить свой долг? Или же, наконец, распутника, который лишился половины носа и стал калекой, оттого что предавался низкому и постыдному разврату? Нет, тот, кто всем этим занимается, а, тем более, тот, кто способен еще этим хвастать, не вправе причислять себя к хорошему обществу, а если его и допускают туда порой, то всегда - с большой неохотой. По-настоящему светский человек и подлинный жизнелюбец соблюдает приличия и, уж во всяком случае, не перенимает чужих пороков и не старается пустить людям пыль в глаза; если же, на его несчастье, он сам одержим каким-то пороком, то он старается удовлетворить его с отменной осторожностью и втайне. |
|
I have not mentioned the pleasures of the mind (which are the solid and permanent ones); because they do not come under the head of what people commonly call pleasures; which they seem to confine to the senses. The pleasure of virtue, of charity, and of learning is true and lasting pleasure; with which I hope you will be well and long acquainted. Adieu! |
Я не упомянул о наслаждениях ума (которые весьма основательны и прочны), ибо они не подходят под категорию того, что принято называть наслаждением; люди, должно быть, считают, что само слово "наслаждение" относится всецело к области чувств. Наслаждение добродетелью, милосердием и знаниями - это подлинное и непреходящее наслаждение, и я надеюсь, что ты познаешь его всерьез и надолго. Прощай. |
|
English |
Русский |
|
LONDON, April 14, O. S. 1747. |
Лондон, 14 апреля ст. ст. 1747 г. |
|
DEAR BOY: If you feel half the pleasure from the consciousness of doing well, that I do from the informations I have lately received in your favor from Mr. Harte, I shall have little occasion to exhort or admonish you any more to do what your own satisfaction and self love will sufficiently prompt you to. Mr. Harte tells me that you attend, that you apply to your studies; and that beginning to understand, you begin to taste them. This pleasure will increase, and keep pace with your attention; so that the balance will be greatly to your advantage. |
Милый мой мальчик, Если сознание, что ты поступаешь хорошо, приносит тебе хотя бы половину того удовольствия, которое я испытываю сейчас, получив от м-ра Харта приятное известие о тебе, мне вряд ли явится необходимость наставлять тебя и уговаривать что-то делать. Хорошие поступки ты будешь совершать уже потому, что тебе захочется удовлетворить свои желания и собственное свое самолюбие. М-р Харт пишет мне, что ты внимателен и усерден в своих занятиях и что, чем больше ты в них вникаешь, тем они больше тебе нравятся. Удовольствие, которое ты испытываешь сейчас, будет все возрастать и идти в ногу с твоим вниманием, так что соотношение того и другого неизменно будет в твою пользу. |
|
You may remember, that I have always earnestly recommended to you, to do what you are about, be that what it will; and to do nothing else at the same time. Do not imagine that I mean by this, that you should attend to and plod at your book all day long; far from it; I mean that you should have your pleasures too; and that you should attend to them for the time; as much as to your studies; and, if you do not attend equally to both, you will neither have improvement nor satisfaction from either. A man is fit for neither business nor pleasure, who either cannot, or does not, command and direct his attention to the present object, and, in some degree, banish for that time all other objects from his thoughts. If at a ball, a supper, or a party of pleasure, a man were to be solving, in his own mind, a problem in Euclid, he would be a very bad companion, and make a very poor figure in that company; or if, in studying a problem in his closet, he were to think of a minuet, I am apt to believe that he would make a very poor mathematician. There is time enough for everything, in the course of the day, if you do but one thing at once; but there is not time enough in the year, if you will do two things at a time. |
Ты должен помнить, что я всегда настоятельно советовал тебе делать свое дело, каким бы оно ни было, и только его, и ни за что другое в это время не браться. Не думай только, что это должно означать для тебя - засесть за книгу и корпеть над ней целый день. Отнюдь. Я хочу, чтобы у тебя были также и удовольствия и чтобы, когда дело дойдет до них, ты и на них сумел бы сосредоточиться так же безраздельно, как и на занятиях. Если же ты не сумеешь уделить должное внимание и тому, и другому, ни то, ни другое не принесет тебе ни удовлетворения, ни успеха. Человек, который не способен овладеть своим вниманием и направить его на нужный предмет, изгнав на это время все остальные мысли, или который просто не дает себе труда об этом позаботиться, негоден ни для дела, ни для удовольствия. Если где-нибудь на балу, за ужином, в веселой компании человек принялся бы решать в уме геометрическую задачу, он оказался бы очень неинтересным собеседником и представлял бы собою в обществе жалкое зрелище. А если в часы, посвященные геометрии, мысли его клонились бы к менуэту, то, думается, математик бы из него вышел неважный. День велик, и его хватит на все, если одновременно ты бываешь занят чем-то одним, и, вместе с тем, целого года тебе ни на что не хватит, если ты будешь делать два дела сразу. |
|
The Pensionary de Witt, who was torn to pieces in the year 1672, did the whole business of the Republic, and yet had time left to go to assemblies in the evening, and sup in company. Being asked how he could possibly find time to go through so much business, and yet amuse himself in the evenings as he did, he answered, there was nothing so easy; for that it was only doing one thing at a time, and never putting off anything till to-morrow that could be done to-day. This steady and undissipated attention to one object is a sure mark of a superior genius; as hurry, bustle, and agitation are the never-failing symptoms of a weak and frivolous mind. When you read Horace, attend to the justness of his thoughts, the happiness of his diction, and the beauty of his poetry; and do not think of Puffendorf de Homine el Cive; and, when you are reading Puffendorf, do not think of Madame de St. Germain; nor of Puffendorf, when you are talking to Madame de St. Germain. |
Председатель де Витт, которого в 1672 г. разорвали в клочья, вершил всеми делами Республики, и, однако, у него оставалось время бывать по вечерам на ассамблеях и ужинать в компании. Когда его спросили, как это ему удается справляться с таким множеством дел и еще развлекаться по вечерам, он ответил: "Нет ничего проще: надо только всегда делать что-то одно и никогда не откладывать на завтра то, что может быть сделано сегодня". Такое вот пристальное и всегда сосредоточенное на чем-то одном внимание - верный признак человека незаурядного, тогда как спешка, волнение и суетливость - характерные черты человека легкомысленного и слабого. Читая Горация, думай о том, как верны его мысли, как совершенен его стиль, сколько красоты в его стихах, и не вспоминай "De homine et cive"(18) Пуффендорфа. Читая же Пуффендорфа, не думай о госпоже де Сен-Жермен, а когда тебе доведется разговаривать с этой дамой, начисто позабудь о Пуффендорфе. |
|
Mr. Harte informs me, that he has reimbursed you of part of your losses in Germany; and I consent to his reimbursing you of the whole, now that I know you deserve it. I shall grudge you nothing, nor shall you want anything that you desire, provided you deserve it; so that you see, it is in your own power to have whatever you please. |
М-р Харт пишет, что возместил тебе часть денег, истраченных в Германии, и я даю свое согласие на то, чтобы он возместил их все, ибо знаю теперь, что ты этого заслужил. Я ничего для тебя не пожалею, и у тебя не будет недостатка ни в чем, если только ты этого заслужишь: поэтому знай, что в твоей власти иметь все, что ты захочешь. |
|
There is a little book which you read here with Monsieur Codere entitled, 'Maniere de bien penser dans les Ouvrages d'Esprit,' written by Pyre Bonhours. I wish you would read this book again at your leisure hours, for it will not only divert you, but likewise form your taste, and give you a just manner of thinking. Adieu! |
Есть одна книжечка, которую ты читал здесь с месье Кодерком, называется она "Maniere de bien penser dans les ouvrages d'esprit"(19), автор ее - отец Буур. Мне хочется, чтобы ты перечел ее еще раз в часы досуга: она не только развлечет тебя, но также разовьет в тебе вкус и направит мысли твои по правильному пути. Прощай! |
|
English |
Русский |
|
English |
Русский |
|
DEAR BOY: It is now four posts since I have received any letter, either from you or from Mr. Harte. I impute this to the rapidity of your travels through Switzerland; which I suppose are by this time finished. |
Милый мой мальчик, Четыре раза уже приходила почта и - ни одного письма, ни от тебя, ни от м-ра Харта. Я приписываю это тому, что ты очень часто переезжаешь в Швейцарии из одного места в другое. Надеюсь, что теперь ты уже обосновался где-нибудь более прочно. |
|
You will have found by my late letters, both to you and Mr. Harte, that you are to be at Leipsig by next Michaelmas; where you will be lodged in the house of Professor Mascow, and boarded in the neighborhood of it, with some young men of fashion. The professor will read you lectures upon 'Grotius de Jure Belli et Pacis,' the 'Institutes of Justinian' and the 'Jus Publicum Imperii;' which I expect that you shall not only hear, but attend to, and retain. I also expect that you make yourself perfectly master of the German language; which you may very soon do there, if you please. I give you fair warning, that at Leipsig I shall have an hundred invisible spies about you; and shall be exactly informed of everything that you do, and of almost everything that you say. I hope that, in consequence of those minute informations, I may be able to say of you, what Velleius Paterculus says of Scipio; that in his whole life, 'nihil non laudandum aut dixit, aut fecit, aut sensit.' |
В последних моих письмах - к тебе и к м-ру Харту - я писал, что ко дню Михаила-архангела тебе надо быть в Лейпциге, где ты будешь жить в доме профессора Маско и находиться на пансионе в одном из ближайших домов вместе с еще несколькими молодыми людьми твоего круга. Профессор прочтет тебе лекции о De jure belli et pacis(22) Гроция, "Институциях" Юстиниана и Jus publicum Imperil(23), и я надеюсь, что ты не только прослушаешь их, но и внимательно вникнешь в суть дела и все запомнишь. Я полагаю также, что ты в совершенстве овладеешь немецким языком, что, если только ты захочешь, ты сможешь сделать за очень короткое время. Должен тебя предупредить, что в Лейпциге у меня будет добрая сотня шпионов, которые будут невидимо за тобою следить и доставят мне точные сведения обо всем, что ты будешь делать, и почти обо всем, что ты будешь говорить. Надеюсь, что, получив эти обстоятельные сведения, я смогу сказать о тебе то, что Веллей Петеркул говорит о Сципионе, что за всю жизнь он "nihil non laudandum aut dixit aut fecit, aut sensit"(24). |
|
There is a great deal of good company in Leipsig, which I would have you frequent in the evenings, when the studies of the day are over. There is likewise a kind of court kept there, by a Duchess Dowager of Courland; at which you should get introduced. The King of Poland and his Court go likewise to the fair at Leipsig twice a year; and I shall write to Sir Charles Williams, the king's minister there, to have you presented, and introduced into good company. |
В Лейпциге ты встретишь множество достойных людей, и мне хочется, чтобы, закончив свои дневные занятия, ты проводил в их обществе вечера. Там есть нечто вроде двора, который держит вдовствующая герцогиня Курляндская; мне хочется, чтобы тебя туда ввели. В Лейпциг приезжает также два раза в год на ярмарку король польский со своим двором, и я напишу сэру Чарлзу Уильямсу, королевскому посланнику, чтобы он представил тебя и ввел в хорошее общество. |
|
But I must remind you, at the same time, that it will be to a very little purpose for you to frequent good company, if you do not conform to, and learn their manners; if you are not attentive to please, and well bred, with the easiness of a man of fashion. As you must attend to your manners, so you must not neglect your person; but take care to be very clean, well dressed, and genteel; to have no disagreeable attitudes, nor awkward tricks; which many people use themselves to, and then cannot leave them off. Do you take care to keep your teeth very clean, by washing them constantly every morning, and after every meal? This is very necessary, both to preserve your teeth a great while, and to save you a great deal of pain. Mine have plagued me long, and are now falling out, merely from want of care when I was your age. Do you dress well, and not too well? Do you consider your air and manner of presenting yourself enough, and not too much? Neither negligent nor stiff? All these things deserve a degree of care, a second-rate attention; they give an additional lustre to real merit. My Lord Bacon says, that a pleasing figure is a perpetual letter of recommendation. It is certainly an agreeable forerunner of merit, and smoothes the way for it. |
Должен только заметить, что вряд ли тебе будет смысл посещать хорошее общество, если ты не окажешься под стать ему и не усвоишь манеры, которые его отличают, если ты не будешь стараться нравиться людям и не покажешь себя юношей воспитанным, умеющим держаться с той непринужденностью, которая свойственна настоящему светскому человеку. Следя за своими манерами, не пренебрегай и наружностью: помни, что ты должен всегда быть очень опрятно и изящно одет и всегда обходителен, что надо стараться всячески избегать неприятных для окружающих поз и неловких жестов; есть ведь немало людей, у которых все это вошло в привычку, и они уже не могут себя переделать. Помнишь ли ты, что надо полоскать рот - по утрам и каждый раз после еды? Это совершенно необходимо, для того, чтобы надолго сохранить зубы и тем самым избавить себя от многих мучений. Мои зубы доставили мне немало страданий, и сейчас вот они выпадают только потому, что, когда я был в твоем возрасте, я недостаточно им уделял внимания. Хорошо ли ты одеваешься и не слишком ли хорошо? Достаточно ли следишь за тем, какой у тебя вид и манеры, когда появляешься где-нибудь, и не держишь ли ты себя при этом слишком развязно или слишком натянуто? Все это требует некоторых усилий и непроизвольного внимания; наши истинные достоинства приобретают тогда дополнительный блеск. Лорд Бэкон говорит, что приятная наружность - это вечное рекомендательное письмо. Вне всякого сомнения, это приятный предвестник истинного достоинства, она расчищает для него путь. |
|
Remember that I shall see you at Hanover next summer, and shall expect perfection; which if I do not meet with, or at least something very near it, you and I shall, not be very well together. I shall dissect and analyze you with a microscope; so that I shall discover the least speck or blemish. This is fair warning; therefore take your measures accordingly. Yours. |
Не забудь, что я увижусь с тобою в Ганновере летом и буду ждать от тебя во всем совершенства. Если же я не обнаружу в тебе этого совершенства, или хотя бы чего-то очень близкого к нему, мы вряд ли с тобою поладим. Я буду расчленять тебя, разглядывать под микроскопом и поэтому сумею заметить каждое крохотное пятнышко, каждую пылинку. Мое дело - предупредить тебя, а меры ты принимай сам. Твой. |
|
English |
Русский |
|
LONDON, September 21, O. S. 1747 |
Лондон, 21 сентября ст. ст. 1747 г. |
|
DEAR BOY: I received, by the last post, your letter of the 8th, N. S., and I do not wonder that you are surprised at the credulity and superstition of the Papists at Einsiedlen, and at their absurd stories of their chapel. But remember, at the same time, that errors and mistakes, however gross, in matters of opinion, if they are sincere, are to be pitied, but not punished nor laughed at. The blindness of the understanding is as much to be pitied as the blindness of the eye; and there is neither jest nor guilt in a man's losing his way in either case. Charity bids us set him right if we can, by arguments and persuasions; but charity, at the same time, forbids, either to punish or ridicule his misfortune. Every man's reason is, and must be, his guide; and I may as well expect that every man should be of my size and complexion, as that he should reason just as I do. Every man seeks for truth; but God only knows who has found it. It is, therefore, as unjust to persecute, as it is absurd to ridicule, people for those several opinions, which they cannot help entertaining upon the conviction of their reason. |
Милый мой мальчик, Получил с последней почтой твое письмо от 8 н. ст. и нисколько не удивляюсь тому, что тебя поразили и предрассудки папистов в Эйнзидлене, и все нелепости, которые они рассказывают о своей церкви. Помни только, что заблуждения и ошибки в отношении взглядов, как бы грубы они ни были, если они искренни, должны вызывать в нас жалость, и не следует ни наказывать за них, ни смеяться над ними. Человека с ослепшим умом надо пожалеть так же, как и того, у кого ослепли глаза: и если в том и другом случае кто-нибудь сбивается с пути, он не виновен и не смешон. Милосердие требует, чтобы мы направили его на путь истинный, и милосердие же запрещает нам наказывать или высмеивать того, кого постигла беда. Каждому человеку дан разум, который им руководит и должен руководить, и хотеть, чтобы каждый рассуждал так, как я, все равно что хотеть, чтобы каждый был моего роста и моего сложения. Каждый человек ищет правды, но одному только богу ведомо, кто эту правду нашел. Поэтому несправедливо преследовать, а равно и высмеивать, людей за те убеждения, которые сложились у них в соответствии с их разумом и не могли не сложиться иначе. |
|
It is the man who tells, or who acts a lie, that is guilty, and not he who honestly and sincerely believes the lie. I really know nothing more criminal, more mean, and more ridiculous than lying. It is the production either of malice, cowardice, or vanity; and generally misses of its aim in every one of these views; for lies are always detected sooner or later. If I tell a malicious lie, in order to affect any man's fortune or character, I may indeed injure him for some time; but I shall be sure to be the greatest sufferer myself at last; for as soon as ever I am detected (and detected I most certainly shall be), I am blasted for the infamous attempt; and whatever is said afterward, to the disadvantage of that person, however true, passes for calumny. If I lie, or equivocate (for it is the same thing), in order to excuse myself for something that I have said or done, and to avoid the danger and the shame that I apprehend from it, I discover at once my fear as well as my falsehood; and only increase, instead of avoiding, the danger and the shame; I show myself to be the lowest and the meanest of mankind, and am sure to be always treated as such. Fear, instead of avoiding, invites danger; for concealed cowards will insult known ones. If one has had the misfortune to be in the wrong, there is something noble in frankly owning it; it is the only way of atoning for it, and the only way of being forgiven. Equivocating, evading, shuffling, in order to remove a present danger or inconveniency, is something so mean, and betrays so much fear, that whoever practices them always deserves to be, and often will be kicked. |
Виновен тот, чьи слова или поступки заведомо лживы, а не тот, кто честно и искренне в эту ложь поверил. Я действительно не знаю ничего более преступного, более низкого и более смехотворного, чем ложь. Это - порождение злобы, трусости или тщеславия, но, как правило, ни одно из названных чувств не достигает с ее помощью своей цели, ибо всякая ложь рано или поздно выходит на свежую воду. Если я солгал по злобе, чтобы повредить доброму имени человека или его карьере, я, может быть, действительно на какое-то время нанесу ему вред, но можно с уверенностью сказать, что в конце концов больше всего пострадаю я сам, ибо, как только обнаружится моя ложь (а она вне всякого сомнения обнаружится), меня осудят за то, что я был так низок, и все, что бы я потом ни сказал в порицание этого человека, пусть даже это будет сущая правда, сочтут клеветой. Если я буду лгать или прикрываться двусмысленностью, а это одно и то же, для того чтобы оправдать какие-то слова свои или поступки и тем самым избежать опасности или стыда, которых боюсь, я сразу же выдам этим и страх свой, и ложь, и, таким образом, я не только не избавлюсь от опасности и позора, но лишь усугублю и то, и другое, и к тому же выкажу себя самым подлым и низким из людей - и можно быть уверенным, что ко мне так и будут относиться до конца моих дней. Страх, вместо того чтобы отвращать опасность, ее накликает, ибо тайные трусы начинают клеймить явных. Если человек, на свое несчастье, совершил какой-то проступок, самое благородное, что он может сделать, это откровенно признаться в нем - это единственная возможность искупить его и получить за него прощение. Увиливание, увертки, подтасовка, для того чтобы избежать опасности или неудобства, настолько низки и выявляют такой безотчетный страх, что человек, прибегающий к ним, заслуживает только пинка и, кстати говоря, нередко его получает. |
|
There is another sort of lies, inoffensive enough in themselves, but wonderfully ridiculous; I mean those lies which a mistaken vanity suggests, that defeat the very end for which they are calculated, and terminate in the humiliation and confusion of their author, who is sure to be detected. These are chiefly narrative and historical lies, all intended to do infinite honor to their author. He is always the hero of his own romances; |
Есть и еще одна разновидность лжи, сама по себе безобидная, но до крайности нелепая, я говорю о лжи, порожденной неправильно понятым тщеславием; такого рода ложь сразу же компрометирует саму цель, ради которой возводятся все эти хитрости, и завершается смущением и посрамлением того, кто их измыслил. Сюда относятся главным образом ложь рассказчиков и ложь историков, назначение которой безмерно прославить ее сочинителя. Он всегда оказывается героем созданий своей фантазии: |
|
he has been in dangers from which nobody but himself ever escaped; he has seen with his own eyes, whatever other people have heard or read of: he has had more 'bonnes fortunes' than ever he knew women; and has ridden more miles post in one day, than ever courier went in two. He is soon discovered, and as soon becomes the object of universal contempt and ridicule. Remember, then, as long as you live, that nothing but strict truth can carry you through the world, with either your conscience or your honor unwounded. It is not only your duty, but your interest; as a proof of which you may always observe, that the greatest fools are the greatest liars. For my own part, I judge of every man's truth by his degree of understanding. |
он подвергался различным опасностям, которых, кроме него, никто никогда не мог избежать; он собственными глазами видел все то, что другие люди знают только из книг или понаслышке; на его долю выпало больше bonnes fortunes(25), чем он вообще когда-либо знал женщин; и за один день он ухитрился проделать столько миль, сколько ни один курьер никогда не проделывал за два. Ложь эта скоро разоблачается, и хвастун становится предметом всеобщего презрения и насмешки. Так помни же пока ты жив - только строгая правда может быть водительницей твоей по свету, лишь следуя ей одной, ты не осквернишь ничем ни совести своей, ни чести. Это делается не только во имя долга, но и ради твоих же собственных интересов, доказательством чего является то, что отменные дураки бывают в то же время и величайшими лжецами. Стоит только присмотреться к этим людям, и ты убедишься, что я прав. Сам я сужу о том, правдив ли человек, на основании того, насколько он умен. |
|
This letter will, I suppose, find you at Leipsig; where I expect and require from you attention and accuracy, in both which you have hitherto been very deficient. Remember that I shall see you in the summer; shall examine you most narrowly; and will never forget nor forgive those faults, which it has been in your own power to prevent or cure; and be assured that I have many eyes upon you at Leipsig, besides Mr. Harte's. Adieu! |
Письмо это ты, очевидно, получишь в Лейпциге: жду, что, живя там, ты будешь внимателен и аккуратен, и требую этого от тебя, потому что до сих пор и того, и другого тебе очень недоставало. Помни, что, когда летом мы увидимся с тобой, я очень пристально тебя рассмотрю и никогда не забуду и не прощу тебе недостатков, от которых в твоей власти было уберечься или избавиться, и что, помимо м-ра Харта, в Лейпциге следить за тобою будет немало глаз. Прощай. |
|
English |
Русский |
|
LONDON, October 9, O. S. 1747. |
Лондон, 9 октября ст. ст. 1747 г. |
|
DEAR BOY: People of your age have, commonly, an unguarded frankness about them; which makes them the easy prey and bubbles of the artful and the experienced; they look upon every knave or fool, who tells them that he is their friend, to be really so; and pay that profession of simulated friendship, with an indiscreet and unbounded confidence, always to their loss, often to their ruin. Beware, therefore, now that you are coming into the world, of these preferred friendships. Receive them with great civility, but with great incredulity too; and pay them with compliments, but not with confidence. Do not let your vanity and self-love make you suppose that people become your friends at first sight, or even upon a short acquaintance. Real friendship is a slow grower and never thrives unless engrafted upon a stock of known and reciprocal merit. |
Милый мой мальчик, В твоем возрасте юноши бывают обычно до крайности простосердечны и легко могут поддаться обману со стороны людей искушенных, которые потом злоупотребляют их доверием. Стоит какому-нибудь олуху или плуту сказать, что он их друг, как они этому верят и отвечают на его притворные излияния дружеских чувств опрометчивым и безграничным доверием, которое всегда вредит им, а нередко их даже губит. Ты вступаешь в свет - опасайся же людей, предлагающих тебе свою дружбу. Будь с ними очень учтив, но вместе с тем и очень недоверчив; отвечай им любезностями, но только не откровенностью. Не позволяй самолюбию твоему и тщеславию обольщать тебя мыслью, что люди могут стать твоими друзьями с первого взгляда или после непродолжительного знакомства. Подлинная дружба созревает медленно и расцветает только там, где люди действительно доказали ее друг другу. |
|
There is another kind of nominal friendship among young people, which is warm for the time, but by good luck, of short duration. This friendship is hastily produced, by their being accidentally thrown together, and pursuing the course of riot and debauchery. A fine friendship, truly; and well cemented by drunkenness and lewdness. It should rather be called a conspiracy against morals and good manners, and be punished as such by the civil magistrate. However, they have the impudence and folly to call this confederacy a friendship. They lend one another money, for bad purposes; they engage in quarrels, offensive and defensive for their accomplices; they tell one another all they know, and often more too, when, of a sudden, some accident disperses them, and they think no more of each other, unless it be to betray and laugh, at their imprudent confidence. Remember to make a great difference between companions and friends; for a very complaisant and agreeable companion may, and often does, prove a very improper and a very dangerous friend. |
Есть, правда, еще одна разновидность того, что принято называть дружбой: она сближает молодых людей и какое-то время бывает горячей, но, по счастью, длится недолго. Этой скороспелой дружбе способствует случай, сводящий людей вместе за разгулом и кутежом и скрепляющий их союз бесстыдством и пьянством. Нечего сказать, дружба! Ее скорее следовало бы назвать заговором против нравственности и приличия, и наказывать за нее по суду. Однако у людей хватает бесстыдства и безрассудства называть этот сговор дружбой. Они одалживают друг другу деньги на разные дурные дела; в угоду своим сообщникам они ввязываются в ссоры, присоединяясь либо к нападающей, либо к защищающейся стороне. Они рассказывают друг другу все, что знают, а иногда и больше. Так все происходит до той минуты, пока какой-нибудь неожиданный случай не разъединит их: после этого ни один из них уже больше не думает о другом, разве только для того, чтобы предать откровенные признания, которые тот так неосторожно сделал, и посмеяться над ними. Помни, сколь великая разница существует между случайными товарищами и настоящими друзьями: очень приятный и услужливый собутыльник может оказаться очень неподходящим и очень опасным другом, и в жизни так оно часто и бывает. |
|
People will, in a great degree, and not without reason, form their opinion of you, upon that which they have of your friends; and there is a Spanish proverb, which says very justly, |
Мнение людей о тебе в значительной степени будет зависеть от их мнения о твоих друзьях. Есть очень справедливая испанская поговорка: |
|
TELL ME WHO YOU LIVE WITH AND I WILL TELL YOU WHO YOU ARE. One may fairly suppose, that the man who makes a knave or a fool his friend, has something very bad to do or to conceal. But, at the same time that you carefully decline the friendship of knaves and fools, if it can be called friendship, there is no occasion to make either of them your enemies, wantonly and unprovoked; for they are numerous bodies: and I, would rather choose a secure neutrality, than alliance, or war with either of them. You may be a declared enemy to their vices and follies, without being marked out by them as a personal one. Their enmity is the next dangerous thing to their friendship. Have a real reserve with almost everybody; and have a seeming reserve with almost nobody; for it is very disagreeable to seem reserved, and very dangerous not to be so. Few people find the true medium; many are ridiculously mysterious and reserved upon trifles; and many imprudently communicative of all they know. |
"Скажи мне, кто твои друзья, и я скажу тебе, кто ты". Само собой, ведь напрашивается предположение, что человек, который заводит дружбу с мошенником или с дураком, собирается совершить что-то нехорошее или хочет что-то скрыть. Старательно избегай всякой дружбы с дураками и плутами, если в отношениях с такими людьми вообще применимо слово "дружба". Но не следует также и делать из них врагов ради забавы и без всякого к тому повода; ведь тех и других очень много, и я бы предпочел соблюдать надежный нейтралитет, нежели заключать с кем-то из них союз или вступать в борьбу. Ты можешь быть явным врагом их пороков и сумасбродств, не будучи личным врагом никого из них в отдельности. Враждовать с такими людьми почти так же опасно, как дружить. Старайся быть по-настоящему сдержанным со всеми, не допуская, однако, притворной сдержанности ни с кем. Притворная сдержанность очень неприятна, но не быть сдержанным чрезвычайно опасно. Мало кто умеет найти золотую середину; многие до смешного скрытны и привыкли утаивать даже сущие пустяки, но немало также и людей, готовых разболтать кому угодно все, что они знают. |
|
The next thing to the choice of your friends, is the choice of your company. Endeavor, as much as you can, to keep company with people above you: there you rise, as much as you sink with people below you; for (as I have mentioned before) you are whatever the company you keep is. Do not mistake, when I say company above you, and think that I mean with regard to, their birth: that is the least consideration; but I mean with regard to their merit, and the light in which the world considers them. |
За выбором друзей следует выбор общества. Приложи все усилия к тому, чтобы общаться с теми, кто выше тебя. Это подымет тебя, тогда как общение с людьми более низкого уровня вынудит тебя опуститься, ибо, как я уже сказал, каково общество, в котором ты находишься, таков и ты сам. Когда я говорю о людях, которые выше тебя, пойми меня правильно и не подумай, что я разумею их происхождение - это менее всего важно. Я имею в виду их истинные достоинства и то мнение о них, которое сложилось в свете. |
|
There are two sorts of good company; one, which is called the beau monde, and consists of the people who have the lead in courts, and in the gay parts of life; the other consists of those who are distinguished by some peculiar merit, or who excel in some particular and valuable art or science. For my own part, I used to think myself in company as, much above me, when I was with Mr. Addison and Mr. Pope, as if I had been with all the princes in Europe. What I mean by low company, which should by all means be avoided, is the company of those, who, absolutely insignificant and contemptible in themselves, think they are honored by being in your company; and who flatter every vice and every folly you have, in order to engage you to converse with them. The pride of being the first of the company is but too common; but it is very silly, and very prejudicial. Nothing in the world lets down a character quicker than that wrong turn. |
Хорошее общество бывает двух родов: одно зовется beau monde(26) и состоит из людей, которые занимают привилегированное положение при дворах и больше всех остальных предаются развлечениям; другое же состоит из тех, кто имеет какие-либо особые заслуги или добился значительных успехов в определенных и очень ценимых нами науках и искусствах. Что касается меня самого, то, когда я бывал в обществе м-ра Аддисона и м-ра Попа, я чувствовал себя так, как будто нахожусь с государями всей Европы. Низким же обществом, тем, которого всячески следует избегать, я называю общество людей ничтожных и самих по себе достойных презрения: такие считают за большую честь находиться вместе с тобой и готовы потакать каждому твоему пороку и каждой причуде, для того только, чтобы с тобой общаться. Людям свойственно гордиться, что в определенном кругу они всегда бывают на первом месте, но это крайне глупо и крайне предосудительно. Ничто на свете так не унижает человека, как подобное заблуждение. |
|
You may possibly ask me, whether a man has it always in his power to get the best company? and how? I say, Yes, he has, by deserving it; providing he is but in circumstances which enable him to appear upon the footing of a gentleman. Merit and good-breeding will make their way everywhere. Knowledge will introduce him, and good-breeding will endear him to the best companies: for, as I have often told you, politeness and good-breeding are absolutely necessary to adorn any, or all other good qualities or talents. Without them, no knowledge, no perfection whatever, is seen in its best light. The scholar, without good-breeding, is a pedant; the philosopher, a cynic; the soldier, a brute; and every man disagreeable. |
Ты, может быть, спросишь меня, всегда ли человек властен войти в хорошее общество, и как он этого может добиться. Уверяю тебя, да, властен; ему надо только заслужить это право, конечно, если средства позволяют ему вести образ жизни джентльмена. Человек способный, достойный и хорошо воспитанный всюду проложит себе дорогу. Основательные знания введут его в лучшее общество, а манеры сделают его желанным гостем. Я ведь уже говорил тебе, что вежливость и хорошие манеры совершенно необходимы для того, чтобы украсить любые другие достоинства и таланты. Без них никакие знания, никакое совершенство не предстают в надлежащем свете. Без них ученый обращается в педанта, философ - в циника, военный - в грубого скота, так что и с тем, и с другим, и с третьим неприятно даже встречаться. |
|
I long to hear, from my several correspondents at Leipsig, of your arrival there, and what impression you make on them at first; for I have Arguses, with an hundred eyes each, who will watch you narrowly, and relate to me faithfully. My accounts will certainly be true; it depends upon you, entirely, of what kind they shall be. Adieu. |
Мне не терпится услышать от моих лейпцигских корреспондентов о том, что ты прибыл к ним, и узнать, какое впечатление ты поначалу на них произвел. У меня ведь есть там свои аргусы; у каждого из них по сотне глаз, и все они будут пристально за тобой следить и подробно мне обо всем докладывать. Не сомневаюсь, что сведения, которые я получу, будут точными, а будут ли они хорошими или плохими, зависит исключительно от тебя. Прощай. |
|
English |
Русский |
|
LONDON, October 16, O. S. 1747 |
Лондон, 16 октября ст. ст. 1747 г. |
|
DEAR BOY: The art of pleasing is a very necessary one to possess; but a very difficult one to acquire. It can hardly be reduced to rules; and your own good sense and observation will teach you more of it than I can. |
Милый мои мальчик, Каждому человеку совершенно необходимо уметь нравиться, но искусством этим овладеть нелегко. Вряд ли его можно свести к определенным правилам, и твой собственный здравый смысл и наблюдательность подскажут тебе больше, нежели все мои советы. |
|
Do as you would be done by, is the surest method that I know of pleasing. Observe carefully what pleases you in others, and probably the same thing in you will please others. If you are pleased with the complaisance and attention of others to your humors, your tastes, or your weaknesses, depend upon it the same complaisance and attention, on your part to theirs, will equally please them. Take the tone of the company that you are in, and do not pretend to give it; be serious, gay, or even trifling, as you find the present humor of the company; this is an attention due from every individual to the majority. |
Относись к другим так, как тебе хотелось бы, чтобы они относились к тебе - вот самый верный способ нравиться людям, какой я только знаю. Внимательно подмечай, какие черты тебе нравятся в людях, и очень может быть, что то же самое в тебе понравится другим. Если тебе приятно, когда люди внимательны и чутки к твоему настроению, вкусам и слабостям, можешь быть уверен, что внимательность и чуткость, которые ты в подобных же случаях выкажешь другим, будут им также приятны. Сообразуйся с тоном, господствующим в обществе, в которое ты попал, и не старайся задать ему свой; будь серьезен, весел и даже легкомыслен, шути - в зависимости от того, какое будет в эту минуту настроение у всей компании; именно так каждый отдельный человек должен вести себя по отношению к обществу в целом. |
|
Do not tell stories in company; there is nothing more tedious and disagreeable; if by chance you know a very short story, and exceedingly applicable to the present subject of conversation, tell it in as few words as possible; and even then, throw out that you do not love to tell stories; but that the shortness of it tempted you. |
Не надо докучать собравшимся, рассказывая какие-нибудь истории, это самое нудное и неприятное, что только может быть. Если ты случайно знаешь какой-нибудь очень коротенький рассказ, имеющий прямое отношение к предмету, о котором в данную минуту идет разговор, расскажи его как можно короче, но даже и тогда заметь, что, вообще-то говоря, ты не любишь рассказывать истории и в данном случае прельстила тебя только краткость. |
|
Of all things, banish the egotism out of your conversation, and never think of entertaining people with your own personal concerns, or private, affairs; though they are interesting to you, they are tedious and impertinent to everybody else; besides that, one cannot keep one's own private affairs too secret. Whatever you think your own excellencies may be, do not affectedly display them in company; nor labor, as many people do, to give that turn to the conversation, which may supply you with an opportunity of exhibiting them. If they are real, they will infallibly be discovered, without your pointing them out yourself, and with much more advantage. Never maintain an argument with heat and clamor, though you think or know yourself to be in the right: but give your opinion modestly and coolly, which is the only way to convince; and, if that does not do, try to change the conversation, by saying, with good humor, "We shall hardly convince one another, nor is it necessary that we should, so let us talk of something else." |
Прежде всего избавься от привычки говорить о себе и не вздумай занимать своих собеседников собственными волнениями или какими-либо личными делами; как они ни интересны тебе, всем остальным слушать о них утомительно и скучно. Кроме того, надо уметь молчать вообще обо всем, что имеет значение лишь для тебя одного. Какого бы ты сам ни был мнения о своих достоинствах, не выставляй их напоказ в обществе, не следуй примеру тех хвастливых людей, которые стараются повернуть разговор именно так, чтобы представилась возможность их выказать. Если это подлинные достоинства, люди о них неминуемо узнают и без тебя и тебе же это будет гораздо выгоднее. Никогда не доказывай своего мнения громко и с жаром, даже если в душе ты убежден в своей правоте и твердо знаешь, что иначе и быть не может - выскажи его скромно и спокойно, ибо это единственный способ убедить; если же тебе не удается это сделать, попытайся попросту перевести разговор на другую тему и весело скажи: "Вряд ли нам удастся переубедить друг друга, да в этом и нет необходимости, поэтому давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом". |
|
Remember that there is a local propriety to be observed in all companies; and that what is extremely proper in one company, may be, and often is, highly improper in another. |
Помни, что у каждой компании есть свои привычки и склонности и то, что как нельзя лучше подходит для одной, может очень часто оказаться совершенно неприемлемо в другом месте. |
|
The jokes, the 'bonmots,' the little adventures, which may do very well in one company, will seem flat and tedious, when related in another. The particular characters, the habits, the cant of one company, may give merit to a word, or a gesture, which would have none at all if divested of those accidental circumstances. Here people very commonly err; and fond of something that has entertained them in one company, and in certain circumstances, repeat it with emphasis in another, where it is either insipid, or, it may be, offensive, by being ill-timed or misplaced. |
Шутки, разного рода bons mots(27), забавные случаи из жизни, которые придутся очень кстати в одной компании, если их рассказать в другой, покажутся плоскими и скучными. Какие-то особенности характеров, привычки, условный язык, принятые в той или иной компании, могут придать определенное значение слову или жесту, которые не имели бы его вовсе, не будь этих привходящих обстоятельств. Люди здесь очень часто совершают ошибку: пристрастившись к чему-то, что забавляло их в определенном кругу и при определенных условиях, они настойчиво повторяют это в другом кругу, при других обстоятельствах, где то же самое становится либо неинтересным, либо, может быть, даже оскорбительным, из-за того, что употреблено не к месту или не ко времени. |
|
Nay, they often do it with this silly preamble; "I will tell you an excellent thing"; or, "I will tell you the best thing in the world." This raises expectations, which, when absolutely disappointed, make the relater of this excellent thing look, very deservedly, like a fool. |
Часто они даже начинают с глупого предисловия, вроде: "Сейчас я расскажу вам замечательную историю" или "Я расскажу вам нечто необычайно интересное". Они вселяют в своих слушателей надежды, и когда надежды эти ни в какой мере не сбываются, незадачливый рассказчик "замечательной истории" оказывается в дурацком положении, которое он, надо сказать, вполне заслужил. |
|
If you would particularly gain the affection and friendship of particular people, whether men or women, endeavor to find out the predominant excellency, if they have one, and their prevailing weakness, which everybody has; and do justice to the one, and something more than justice to the other. Men have various objects in which they may excel, or at least would be thought to excel; and, though they love to hear justice done to them, where they know that they excel, yet they are most and best flattered upon those points where they wish to excel, and yet are doubtful whether they do or not. As, for example, Cardinal Richelieu, who was undoubtedly the ablest statesman of his time, or perhaps of any other, had the idle vanity of being thought the best poet too; he envied the great Corneille his reputation, and ordered a criticism to be written upon the "Cid." Those, therefore, who flattered skillfully, said little to him of his abilities in state affairs, or at least but 'en passant,' and as it might naturally occur. But the incense which they gave him, the smoke of which they knew would turn his head in their favor, was as a 'bel esprit' and a poet. Why? Because he was sure of one excellency, and distrustful as to the other. |
Если тебе особенно хочется завоевать расположение и дружбу определенных людей, будь то мужчины или женщины, постарайся распознать их самое большое достоинство, если таковое имеется, и их самую большую слабость, которая непременно есть у каждого, и воздай должное первому, а второй - даже нечто большее. Есть немало областей, в которых люди хотят всех превзойти или по меньшей мере хотят, чтобы другие думали, что они всех превзошли. И хотя они любят, чтобы им воздавали по достоинству там, где они знают, что действительно достигли чего-то значительного, им больше всего и вернее всего льстит похвала в том, в чем они хотят преуспеть и, однако, не совсем уверены, удается им это или нет. Так, например, тщеславию кардинала Ришелье, который был, несомненно, самым выдающимся государственным деятелем своего времени, да и не только своего, особенно льстило, когда его считали также и лучшим из поэтов, он завидовал славе великого Корнеля и отдал распоряжение раскритиковать "Сида". Поэтому самые искусные из льстецов старались поменьше говорить ему о его уменье управлять или говорили об этом только en passant(28) и лишь тогда, когда представлялся какой-нибудь случай. Но фимиамом, который они курили ему, было превознесение его как bel esprit(29) и как поэта, и они были уверены, что аромат этого фимиама привлечет к ним и его внимание. Почему? Да потому что в первом своем качестве он твердо был убежден, а в отношении второго в душе все-таки сомневался. |
|
You will easily discover every man's prevailing vanity, by observing his favorite topic of conversation; for every man talks most of what he has most a mind to be thought to excel in. Touch him but there, and you touch him to the quick. The late Sir Robert Walpole (who was certainly an able man) was little open to flattery upon that head; for he was in no doubt himself about it; but his prevailing weakness was, to be thought to have a polite and happy turn to gallantry; of which he had undoubtedly less than any man living: it was his favorite and frequent subject of conversation: which proved, to those who had any penetration, that it was his prevailing weakness. And they applied to it with success. |
Ты легко сможешь распознать в каждом человеке предмет его тщеславия, приметив, о чем он особенно любит говорить, ибо каждому человеку свойственно больше всего говорить о том, в чем ему больше всего хочется добиться всеобщего признания. Коснись именно этого, и ты заденешь его за живое. Покойный сэр Роберт Уолпол, который, вне всякого сомнения, был человеком незаурядным, не очень прислушивался к похвалам его таланту, но его самой большой слабостью было желание, чтобы его считали человеком благовоспитанным и галантным кавалером, то есть тем, чем он ни в какой степени не был; это было излюбленным и самым частым предметом его разговора, и людям проницательным становилось ясно, что это - его самое уязвимое место. И они с успехом использовали его слабость в своих целях. |
|
Women have, in general, but one object, which is their beauty; upon which, scarce any flattery is too gross for them to swallow. Nature has hardly formed a woman ugly enough to be insensible to flattery upon her person; if her face is so shocking, that she must in some degree, be conscious of it, her figure and her air, she trusts, make ample amends for it. If her figure is deformed, her face, she thinks, counterbalances it. If they are both bad, she comforts herself that she has graces; a certain manner; a 'je ne sais quoi,' still more engaging than beauty. This truth is evident, from the studied and elaborate dress of the ugliest women in the world. An undoubted, uncontested, conscious beauty, is of all women, the least sensible of flattery upon that head; she knows that it is her due, and is therefore obliged to nobody for giving it her. She must be flattered upon her understanding; which, though she may possibly not doubt of herself, yet she suspects that men may distrust. |
У женщин таким предметом чаще всего является их красота. Как только разговор заходит о ней, никакая лесть им не кажется грубой. Природа, должно быть, не создавала еще женщины, настолько уродливой, чтобы она могла остаться совершенно равнодушной к похвале, воздаваемой ее наружности. Если лицо ее настолько безобразно, что она не может не знать об этом, ей кажется, что фигура ее и весь ее облик с лихвой восполняют этот недостаток. Окажись у нее некрасивая фигура, она думает, что все уравновешивается красотою лица. Если же безобразны и лицо, и фигура, то она успокаивает себя тем, что ей присуще некоторое очарование, уменье как-то особенно себя держать, некое je ne sais quoi(30), еще более располагающее к себе, чем сама красота. Мысль эту можно доказать тем, что самая некрасивая женщина на свете тщательно обдумывает, как ей получше одеться. Настоящая бесспорная красавица, сознающая, что она хороша собой, изо всех женщин менее всего поддается такого рода лести: она знает, что этим ей только воздается должное, и не чувствует себя никому за нее обязанной. Надо похвалить ее ум - хоть сама она, может быть, и не сомневается в нем, она может думать, что мужчины держатся на этот счет иного мнения |
|
Do not mistake me, and think that I mean to recommend to you abject and criminal flattery: no; flatter nobody's vices or crimes: on the contrary, abhor and discourage them. But there is no living in the world without a complaisant indulgence for people's weaknesses, and innocent, though ridiculous vanities. If a man has a mind to be thought wiser, and a woman handsomer than they really are, their error is a comfortable one to themselves, and an innocent one with regard to other people; and I would rather make them my friends, by indulging them in it, than my enemies, by endeavoring (and that to no purpose) to undeceive them. |
Не пойми меня неверно и не подумай, что я рекомендую тебе низкую и преступную лесть. Нет, не вздумай хвалить ничьих пороков, ничьих преступлений; напротив, умей ненавидеть их и отвращать от них людей. Но на свете нельзя жить без любезной снисходительности к человеческим слабостям и чужому тщеславию, в сущности невинному, хоть, может быть, порой и смешному. Если мужчине хочется, чтобы его считали умнее, чем он есть на самом деле, а женщине - чтобы ее считали красивее, заблуждение это благотворно для них обоих и безобидно для окружающих. И я предпочел бы сделать этих людей своими друзьями, потакая им, нежели своими врагами, стараясь (и притом напрасно) вывести их из этого заблуждения. |
|
There are little attentions likewise, which are infinitely engaging, and which sensibly affect that degree of pride and self-love, which is inseparable from human nature; as they are unquestionable proofs of the regard and consideration which we have for the person to whom we pay them. As, for example, to observe the little habits, the likings, the antipathies, and the tastes of those whom we would gain; and then take care to provide them with the one, and to secure them from the other; giving them, genteelly, to understand, that you had observed that they liked such a dish, or such a room; for which reason you had prepared it: or, on the contrary, that having observed they had an aversion to such a dish, a dislike to such a person, etc., you had taken care to avoid presenting them. Such attention to such trifles flatters self-love much more than greater things, as it makes people think themselves almost the only objects of your thoughts and care. |
Существуют также небольшие знаки внимания, чрезвычайно приятные людям и заметным образом воздействующие на ту степень гордости и самолюбия, которые неотделимы от человеческой природы. Эти знаки внимания - верное свидетельство нашей предупредительности и нашего уважения к тем, кому мы их оказываем. Можно, например, приметить маленькие привычки, пристрастия, антипатии и вкусы людей, которых нам хотелось бы расположить к себе, и тогда постараться чему-то потакать и от чего-то уберечь их, при этом деликатно дав им понять, что ты заметил, что им нравится такое-то блюдо или такая-то комната, и поэтому приготовил для них то или другое, или же, напротив, что от тебя не укрылось их отвращение к такому-то блюду и неприязнь к такому-то лицу, и ты постарался, чтобы за столом не было этого блюда, а среди гостей не появилось это лицо. Внимание к подобным пустякам льстит самолюбию гораздо больше, нежели вещи более значительные, ибо люди начинают думать, что чуть ли не все мысли твои и заботы направлены на то, чтобы сделать им приятное. |
|
These are some of the arcana necessary for your initiation in the great society of the world. I wish I had known them better at your age; I have paid the price of three-and-fifty years for them, and shall not grudge it, if you reap the advantage. Adieu. |
Вот кое-какие секреты, которые тебе необходимо знать, для того чтобы войти в высший свет. Хорошо было бы, если бы в твоем возрасте я знал их лучше сам. Я заплатил за эти знания пятьюдесятью тремя годами жизни и ничего не имел бы против, если бы ты уже сейчас мог воспользоваться теми преимуществами, которые можно извлечь из моего неплохого опыта. Прощай. |
|
English |
Русский |
|
LONDON, December 15, O. S. 1747 |
Лондон, 11 декабря ст. ст. 1747 г. |
|
DEAR Boy: There is nothing which I more wish that you should know, and which fewer people do know, than the true use and value of time. It is in everybody's mouth; but in few people's practice. Every fool, who slatterns away his whole time in nothings, utters, however, some trite commonplace sentence, of which there are millions, to prove, at once, the value and the fleetness of time. The sun-dials, likewise all over Europe, have some ingenious inscription to that effect; so that nobody squanders away their time, without hearing and seeing, daily, how necessary it is to employ it well, and how irrecoverable it is if lost. But all these admonitions are useless, where there is not a fund of good sense and reason to suggest them, rather than receive them. By the manner in which you now tell me that you employ your time, I flatter myself that you have that fund; that is the fund which will make you rich indeed. I do not, therefore, mean to give you a critical essay upon the use and abuse of time; but I will only give you some hints with regard to the use of one particular period of that long time which, I hope, you have before you; I mean, the next two years. |
Милый мой мальчик, Мне больше всего хочется, чтобы ты знал одну вещь, которую очень мало кто знает, а именно, какая великая драгоценность - время и как необходимо его разумно использовать. Истина эта известна многим, но мало кто умеет жить в соответствии с нею. Любой дурак, растрачивающий свое время на пустяки, повторяет меж тем какое-нибудь избитое, всем известное изречение - а таких существует великое множество - в доказательство ценности и вместе с тем быстротечности времени. Точно так же по всей Европе разного рода остроумные надписи на солнечных часах напоминают о том же. Таким образом, все те, кто проматывают свое время, ежедневно видят и слышат, как важно для человека проводить его с пользой и как оно невозвратимо, когда его теряют. Но все эти увещевания напрасны, если у человека нет некой твердой основы: здравого смысла и ума, которые сами подсказали бы ему эти истины, избавив его от необходимости принимать их на веру. Судя по тому, как ты описываешь свои дни, я смею думать, что эта основа у тебя есть: она-то и принесет тебе настоящее богатство. Поэтому я не собираюсь писать сейчас критический трактат об употреблении времени и злоупотреблении им. Я позволю себе только подсказать тебе кое-что в отношении того, как использовать один определенный период того долгого времени, которое, надеюсь, тебе еще придется прожить: я имею в виду два ближайших года. |
|
Remember, then, that whatever knowledge you do not solidly lay the foundation of before you are eighteen, you will never be the master of while you breathe. Knowledge is a comfortable and necessary retreat and shelter for us in an advanced age; and if we do not plant it while young, it will give us no shade when we grow old. I neither require nor expect from you great application to books, after you are once thrown out into the great world. I know it is impossible; and it may even, in some cases, be improper; this, therefore, is your time, and your only time, for unwearied and uninterrupted application. If you should sometimes think it a little laborious, consider that labor is the unavoidable fatigue of a necessary journey. The more hours a day you travel, the sooner you will be at your journey's end. The sooner you are qualified for your liberty, the sooner you shall have it; and your manumission will entirely depend upon the manner in which you employ the intermediate time. |
Запомни же, что, коль скоро ты не заложишь фундамента тех знаний, которые тебе хочется приобрести, до восемнадцати лет, ты никогда потом за всю жизнь этими знаниями не овладеешь. Знания - это убежище и приют, удобные и необходимые нам в преклонные годы, и если мы не посадим дерева пока мы молоды, то, когда мы состаримся, у нас не будет тени, чтобы укрыться от солнца. Я не требую и не жду от тебя большого усердия в науках после того, как ты вступишь в большой свет. Я понимаю, что это будет невозможно, а в некоторых случаях, может быть, даже и неуместно; поэтому помни, что именно сейчас у тебя есть время для занятий, которые не будут для тебя утомительны и от которых тебя ничто не сможет отвлечь. Такая возможность тебе больше никогда уже в жизни не представится. Если науки, которые ты будешь изучать, порою и покажутся тебе несколько трудными, помни, что труд - неизбежный спутник твой в том путешествии, которого избежать нельзя. Чем больше часов в день ты будешь в пути, тем скорее ты приблизишься к концу путешествия. Чем скорее ты будешь готов к свободе, тем скорее она придет, и твое освобождение из рабства будет целиком зависеть от того, как ты употребишь предоставленное тебе время. |
|
I think I offer you a very good bargain, when I promise you, upon my word, that if you will do everything that I would have you do, till you are eighteen, I will do everything that you would have me do ever afterward. |
Мне кажется, что я предлагаю тебе очень выгодную сделку: даю тебе слово чести, что если ты выполнишь все, что я от тебя хочу, до восемнадцати лет, то после этого, в течение всей моей жизни, я, в свою очередь, сделаю для тебя все, что ты захочешь. |
|
I knew a gentleman, who was so good a manager of his time, that he would not even lose that small portion of it, which the calls of nature obliged him to pass in the necessary-house; but gradually went through all the Latin poets, in those moments. He bought, for example, a common edition of Horace, of which he tore off gradually a couple of pages, carried them with him to that necessary place, read them first, and then sent them down as a sacrifice to Cloacina: this was so much time fairly gained; and I recommend you to follow his example. It is better than only doing what you cannot help doing at those moments; and it will made any book, which you shall read in that manner, very present in your mind. Books of science, and of a grave sort, must be read with continuity; but there are very many, and even very useful ones, which may be read with advantage by snatches, and unconnectedly; such are all the good Latin poets, except Virgil in his "AEneid": and such are most of the modern poets, in which you will find many pieces worth reading, that will not take up above seven or eight minutes. Bayle's, Moreri's, and other dictionaries, are proper books to take and shut up for the little intervals of (otherwise) idle time, that everybody has in the course of the day, between either their studies or their pleasures. Good night. |
Я знал одного человека, который был так бережен к своему времени, что не хотел терять даже тех коротких минут, которые ему приходилось проводить за отправлением естественных потребностей: в эти минуты он одного за другим успел перечитать всех латинских поэтов. Он покупал какое-нибудь дешевое издание Горация, вырывал из него страницы две и уносил их с собою в нужник, где сначала читал их, а потом уже приносил в жертву Клоацине: этим он сберег немало времени, и я рекомендую тебе последовать его примеру. Лучше поступать так, нежели заниматься в эти минуты исключительно тем, чего ты все равно не можешь не делать, и знай, что любая книга, которую ты таким образом прочтешь, очень отчетливо запечатлеется в памяти. Что касается книг научных и сочинений серьезного характера, то их, разумеется, надо читать не отрываясь, но ведь существует великое множество книг и, кстати говоря, весьма полезных, которые отлично можно читать урывками и от случая к случаю. Это относится ко всем хорошим латинским поэтам, за исключением Вергилия с его "Энеидой", и к большинству современных поэтов - у них много хороших стихотворений, чтение которых займет самое большее минут семь-восемь. Словари Бейля, Морери и другие - подходящее чтение для коротких промежутков праздного (при других обстоятельствах) времени, которое есть у каждого человека в течение дня - между занятиями или между развлечениями. Спокойной ночи. |
|
English |
Русский |
|
January 2, O. S. 1748. |
2 января ст. ст. 1748 г. |
|
DEAR BOY: I am edified with the allotment of your time at Leipsig; which is so well employed from morning till night, that a fool would say you had none left for yourself; whereas, I am sure you have sense enough to know, that such a right use of your time is having it all to yourself; nay, it is even more, for it is laying it out to immense interest, which, in a very few years, will amount to a prodigious capital. |
Милый мой мальчик, Я восхищен тем, как ты распределил время, проведенное в Лейпциге: ты так разумно использовал его с утра и до вечера, что даже и дураку станет ясно, что для себя у тебя ничего не осталось. Вместе с тем я уверен, у тебя достаточно ума, чтобы понять, что так правильно употребить свое время - значит сберечь его для себя. Более того, тем самым ты кладешь его в рост под огромные проценты, и через несколько лет оно превратится в солиднейший капитал. |
|
Though twelve of your fourteen 'Commensaux' may not be the liveliest people in the world, and may want (as I easily conceive that they do) 'le ton de la bonne campagnie, et les graces', which I wish you, yet pray take care not to express any contempt, or throw out any ridicule; which I can assure you, is not more contrary to good manners than to good sense: but endeavor rather to get all the good you can out of them; and something or other is to be got out of everybody. They will, at least, improve you in the German language; and, as they come from different countries, you may put them upon subjects, concerning which they must necessarily be able to give you some useful informations, let them be ever so dull or disagreeable in general: they will know something, at least, of the laws, customs, government, and considerable families of their respective countries; all which are better known than not, and consequently worth inquiring into. There is hardly any body good for every thing, and there is scarcely any body who is absolutely good for nothing. A good chemist will extract some spirit or other out of every substance; and a man of parts will, by his dexterity and management, elicit something worth knowing out of every being he converses with. |
Хотя двенадцать из твоих четырнадцати commensaiix(31), может быть, и не самые интересные люди на свете, и, может быть, им не хватает (как я легко могу предположить) le ton de la bonne compagnie, et les graces(32), которых я хочу для тебя, пожалуйста, постарайся не выказывать им презрения и не выставлять их в смешном свете - могу тебя заверить, что этим ты погрешишь не только против правил хорошего тона, но и против здравого смысла. Постарайся лучше извлечь из встреч с ними наибольшую пользу и помни, что общение с каждым человеком всегда может быть в том или ином отношении полезным. Во всяком случае они помогут тебе лучше овладеть немецким языком, а так как они съехались из различных мест, ты можешь навести разговор на предметы, относительно которых они будут в состоянии дать тебе кое-какие полезные сведения. Пусть даже сами они, вообще-то говоря, люди скучные или малоприятные, кое-что они все же знают - о законах, обычаях, о своем правительстве, о самых знатных домах своей страны - все это полезно знать, и поэтому есть смысл обо всем этом расспросить. Нет ведь, пожалуй, человека, который был бы во всех отношениях хорош, и вряд ли можно найти такого, который был бы совсем ни на что не годен. Хороший химик из любого вещества сможет извлечь ту или иную эссенцию; так и человек способный ловкостью своей и уменьем может извлечь нечто для себя интересное из каждого, с кем он вступит в общение. |
|
As you have been introduced to the Duchess of Courland, pray go there as often as ever your more necessary occupations will allow you. I am told she is extremely well bred, and has parts. Now, though I would not recommend to you, to go into women's company in search of solid knowledge, or judgment, yet it has its use in other respects; for it certainly polishes the manners, and gives 'une certaine tournure', which is very necessary in the course of the world; and which Englishmen have generally less of than any people in the world. |
Коль скоро тебя представили герцогине Курляндской, прошу тебя, бывай у нее так часто, как тебе это позволят другие более необходимые дела. Мне говорили, что это женщина в высшей степени воспитанная и даровитая. Хоть я и не стал бы советовать тебе посещать женское общество для того, чтобы искать там основательных познаний или ума, посещение его полезно в других отношениях: пребывание в нем безусловно шлифует манеры и придает обходительность, очень нужную в свете и которой англичане наделены меньше, чем какая-либо другая нация. |
|
I cannot say that your suppers are luxurious, but you must own they are solid; and a quart of soup, and two pounds of potatoes, will enable you to pass the night without great impatience for your breakfast next morning. One part of your supper (the potatoes) is the constant diet of my old friends and countrymen,--[Lord Chesterfield, from the time he was appointed Lord-lieutenant of Ireland, 1775, used always to call the Irish his countrymen.]--the Irish, who are the healthiest and the strongest bodies of men that I know in Europe. |
Не могу сказать, чтобы твои ужины отличались роскошью, но, согласись, они совершенно сытны: после кварты супа и двух фунтов картофеля ты можешь спать спокойно и без особого нетерпения дожидаться утреннего завтрака. Одна из частей твоего ужина (картофель) - это обычная пища моих старых друзей и земляков - ирландцев, а это самые сильные и здоровые люди, каких я знаю в Европе. |
|
As I believe that many of my letters to you and to Mr. Harte have miscarried, as well as some of yours and his to me; particularly one of his from Leipsig, to which he refers in a subsequent one, and which I never received; I would have you, for the future, acknowledge the dates of all the letters which either of you shall receive from me; and I will do the same on my part. |
Так как, по-видимому, многие мои письма к тебе и м-ру Харту пропали, а равно и кое-какие твои и его - ко мне, в частности одно его письмо из Лейпцига, на которое он ссылается в следующем и которое я так и не получил - попрошу тебя на будущее сообщать мне даты писем, которые вы оба получите от меня; я, со своей стороны, буду делать так же. |
|
That which I received by the last mail, from you, was of the 25th November, N. S.; the mail before that brought me yours, of which I have forgot the date, but which inclosed one to Lady Chesterfield: she will answer it soon, and, in the mean time, thanks you for it. |
Письмо, которое я получил от тебя с последней почтой, помечено 25 ноября н. ст.; с предыдущей почтой я получил еще одно, не помню уж от какого числа, но в него было вложено второе - к леди Честерфилд; в ближайшие дни она тебе ответит, а пока благодарит за то, что ты ей написал. |
|
My disorder was only a very great cold, of which I am entirely recovered. You shall not complain for want of accounts from Mr. Grevenkop, who will frequently write you whatever passes here, in the German language and character; which will improve you in both. Adieu. |
Болезнь моя оказалась всего-навсего сильной простудой, сейчас я уже совсем поправился. Тебе не придется жаловаться на отсутствие известий от м-ра Гревенкопа - он будет часто писать тебе о том, что происходит у нас, по-немецки и притом готическим шрифтом: для тебя это будет упражнением и в том, и в другом. Прощай. |
|
English |
Русский |
|
LONDON, January 15, O. S. 1748. |
Лондон, 15 января ст. ст. 1748 г. |
|
DEAR BOY: I willingly accept the new-year's gift which you promise me for next year; and the more valuable you make it, the more thankful I shall be. That depends entirely upon you; and therefore I hope to be presented, every year, with a new edition of you, more correct than the former, and considerably enlarged and amended. |
Милый мой мальчик, Я охотно принимаю тот подарок, который ты обещаешь мне к будущему новому году, и чем драгоценнее он станет, тем благодарнее я буду за него. Все это зависит исключительно от тебя, и я надеюсь, что ты каждый год будешь дарить мне новое издание себя самого, исправленное по сравнению с предыдущим и значительно расширенное и улучшенное. |
|
Since you do not care to be an assessor of the imperial chamber, and that you desire an establishment in England; what do you think of being Greek Professor at one of our universities? It is a very pretty sinecure, and requires very little knowledge (much less than, I hope, you have already) of that language. If you do not approve of this, I am at a loss to know what else to propose to you; and therefore desire that you will inform me what sort of destination you propose for yourself; for it is now time to fix it, and to take our measures accordingly. Mr. Harte tells me that you set up for a ----------; if so, I presume it is in the view of succeeding me in my office;--[A secretary of state.]--which I will very willingly resign to you, whenever you shall call upon me for it. But, if you intend to be the --------, or the ------- ----, there are some trifling circumstances upon which you should previously take your resolution. The first of which is, to be fit for it: and then, in order to be so, make yourself master of ancient and, modern history, and languages. To know perfectly the constitution, and form of government of every nation; the growth and the decline of ancient and modern empires; and to trace out and reflect upon the causes of both. To know the strength, the riches, and the commerce of every country. These little things, trifling as they may seem, are yet very necessary for a politician to know; and which therefore, I presume, you will condescend to apply yourself to. |
Коль скоро ты не склонен стать податным чиновником государственного казначейства и хочешь получить место в Англии, не сделаться ли тебе профессором греческого языка в одном из наших университетов? Это отличная синекура, и для этого достаточно хотя бы немного знать язык (значительно меньше, чем ты, по-моему, уже знаешь). Если тебе это не по душе, то я просто не знаю, что тебе еще предложить. Мне хотелось бы слышать от тебя самого, чем ты собираешься стать, потому что пора уже сделать выбор и соответственным образом подготовиться. М-р Харт пишет мне, что ты решил стать государственным мужем - если это действительно так, то ты, должно быть, хочешь сделаться моим преемником. Ну что же, я охотно передам тебе все мои полномочия, как только ты меня об этом попросишь. Если же ты собираешься стать политиком или советником, то помни, что есть некоторые мелочи, с которыми нельзя будет не посчитаться. Первое, это надо быть человеком, пригодным для этой должности, а для того чтобы стать им, основательно изучить древнюю и новую истории и овладеть языками. Надо в совершенстве знать государственное устройство различных стран и существующие в них формы правления, расцвет и упадок империй древнего и нового мира, проследить причины того и другого и подумать над ними. Надо также знать, каковы мощь каждой страны, ее богатство и торговля. Все эти обстоятельства на первый взгляд могут показаться не очень значительными, но политическому деятелю совершенно необходимо их знать, и поэтому я надеюсь, что ты снизойдешь до того, чтобы заняться их изучением. |
|
There are some additional qualifications necessary, in the practical part of business, which may deserve some consideration in your leisure moments; such as, an absolute command of your temper, so as not to be provoked to passion, upon any account; patience, to hear frivolous, impertinent, and unreasonable applications; with address enough to refuse, without offending, or, by your manner of granting, to double the obligation; dexterity enough to conceal a truth without telling a lie; sagacity enough to read other people's countenances; and serenity enough not to let them discover anything by yours; a seeming frankness with a real reserve. These are the rudiments of a politician; the world must be your grammar. |
Есть также и еще кое-какие качества, которые необходимо выработать в себе, для того чтобы справиться с практической стороной дела, и, как мне кажется, они заслуживают того, чтобы ты посвятил им минуты досуга. Это - полное владение собой: чтобы никакое чувство ни при каких обстоятельствах не могло вывести из себя. Терпение - для того чтобы выслушивать суждения легкомысленные, безосновательные и даже наглые. Такт - чтобы уметь отвергнуть их и вместе с тем никого не обидеть, а если ты с чем-то соглашаешься, то сделать это в такой манере, чтобы человек почувствовал себя вдвойне тебе обязанным. Гибкость - чтобы уметь скрыть правду и при этом не прибегать ко лжи. Проницательность - чтобы читать написанное на лицах других. Спокойствие - чтобы, взглянув на тебя, никто не мог прочесть твоих мыслей. Уменье казаться человеком откровенным и, в то же время, скрывать свои мысли. Вот те основные качества, которые должны быть у каждого политического деятеля. А учит им свет, он для тебя все равно, что грамматика. |
|
Three mails are now due from Holland; so that I have no letters from you to acknowledge. I therefore conclude with recommending myself to your favor and protection when you succeed. Yours. |
Из Голландии должны еще прибыть три почты, потому-то твоих писем пока еще нет. Кончаю писать и уповаю на покровительство твое и помощь, когда ты сменишь меня на моем посту. Твой. |
|
English |
Русский |
|
BATH, February 18, O. S. 1748. |
Бат, 16 февраля ст. ст. 1748 г. |
|
DEAR BOY: The first use that I made of my liberty was to come here, where I arrived yesterday. My health, though not fundamentally bad yet, for want of proper attention of late, wanted some repairs, which these waters never fail giving it. I shall drink them a month, and return to London, there to enjoy the comforts of social life, instead of groaning under the load of business. I have given the description of the life that I propose to lead for the future, in this motto, which I have put up in the frize of my library in my new house:-- |
Мой дорогой мальчик, Первое, на что я употребил свою свободу, была поездка сюда. Прибыл я вчера. Хоть никакой серьезной болезни у меня, вообще-то говоря, нет, я последнее время не обращал достаточного внимания на свое здоровье, и теперь мне надо подлечиться, что мне всегда и удается на этих водах. Буду пить их в течение месяца, а потом вернусь в Лондон, чтобы наслаждаться там всеми благами светской жизни, вместо того чтобы томиться под тяжестью дел. Описание жизни, которую я собираюсь вести в будущем, я дал в изречении, помещенном на фризе в библиотеке моего нового дома. |
|
Nunc veterum libris, nunc somno, et inertibus horis
Ducere sollicitae jucunda oblivia vitas. |
Nunc veterum libris, nunc somno et inertibus horis
Ducere sollicitae jucunda oblivia vitae.(33) |
|
I must observe to you upon this occasion, that the uninterrupted satisfaction which I expect to find in that library, will be chiefly owing to my having employed some part of my life well at your age. I wish I had employed it better, and my satisfaction would now be complete; but, however, I planted while young, that degree of knowledge which is now my refuge and my shelter. Make your plantations still more extensive; they will more than pay you for your trouble. |
В связи с этим я должен сказать тебе, что чувством непрерывного удовлетворения, которое я надеюсь обрести в этой библиотеке, я буду больше всего обязан тому, что часть жизни, когда мне было столько лет, сколько сейчас тебе, я употребил с пользой. Если бы я прожил эту часть жизни еще лучше, удовлетворение мое было бы намного полнее, но, тем не менее, в мои молодые годы мне все же удалось посеять те знания, которые стали сейчас моим убежищем и приютом. Пусть же твои посевы будут сейчас обширней - урожай с лихвой вознаградит тебя за труды. |
|
I do not regret the time that I passed in pleasures; they were seasonable; they were the pleasures of youth, and I enjoyed them while young. If I had not, I should probably have overvalued them now, as we are very apt to do what we do not know; but, knowing them as I do, I know their real value, and how much they are generally overrated. |
Я нисколько не жалею о времени, проведенном в наслаждениях; они были своевременны, это были наслаждения, присущие молодости, и вкушал я их в молодые годы. Если бы этого не случилось, я, вероятно, переоценивал бы их сейчас, ибо всем нам очень свойственно непомерно ценить то, чего мы не знаем. Но именно благодаря тому, что я испил их с такой полнотой, я знаю теперь их настоящую цену и знаю также, как часто люди придают им больше значения, чем следует. |
|
Nor do I regret the time that I have passed in business, for the same reason; those who see only the outside of it, imagine it has hidden charms, which they pant after; and nothing but acquaintance can undeceive them. I, who have been behind the scenes, both of pleasure and business, and have seen all the springs and pullies of those decorations which astonish and dazzle the audience, retire, not only without regret, but with contentment and satisfaction. |
Не жалею я и о времени, проведенном за делом - и по той же причине. Те, кто видят только внешнюю его сторону, воображают, что оно содержит в себе некое скрытое очарование, которое им не терпится вкусить - и только более близкое знакомство с ним помогает им открыть истину. Я, который пробыл за кулисами как наслаждений, так и дел, и видел все тросы и блоки, которые передвигают декорации, изумляющие и ослепляющие публику, ухожу на покой не только без сожаления, но и с чувством спокойного удовлетворения. |
|
But what I do, and ever shall regret, is the time which, while young, I lost in mere idleness, and in doing nothing. This is the common effect of the inconsideracy of youth, against which I beg you will be most carefully upon your guard. The value of moments, when cast up, is immense, if well employed; if thrown away, their loss is irrecoverable. Every moment may be put to some use, and that with much more pleasure, than if unemployed. Do not imagine, that by the employment of time, I mean an uninterrupted application to serious studies. No; pleasures are, at proper times, both as necessary and as useful; they fashion and form you for the world; they teach you characters, and show you the human heart in its unguarded minutes. But then remember to make that use of them. I have known many people, from laziness of mind, go through both pleasure and business with equal inattention; neither enjoying the one, nor doing the other; thinking themselves men of pleasure, because they were mingled with those who were, and men of business, because they had business to do, though they did not do it. |
Но о чем я жалею и всегда буду жалеть, так это о времени, которое я в молодые годы проводил в праздности и безделье, и которое навсегда для меня потеряно. Это обычное следствие юношеской неосмотрительности, против которой я решительным образом тебя предостерегаю. Ценность мгновений, если их собрать воедино и употребить с пользой, огромна, потеря же, если они растрачены попусту, невозвратима. Из каждого мгновения человек может извлечь известную пользу, и это сопровождается удовольствием, гораздо большим, чем то, с которым это мгновение упускается. Не думай, что, говоря - "употреблять с пользой время", я разумею непрерывные занятия чем-то серьезным. Нет, в положенные часы удовольствия столь же необходимы, сколь и полезны: они образуют человека, придают ему тот вид, который он должен иметь в обществе, посвящают его в характеры других людей и открывают ему чужое сердце в такие минуты, когда оно не бывает настороже. Не забудь только, что надо уметь как следует воспользоваться ими. Я знал немало людей, которые в силу какой-то лености ума с одинаковым невниманием относились и к удовольствиям - они не умели радоваться им, и к делам - они не умели их делать. Эти люди причисляли себя к эпикурейцам только потому, что общались с людьми, любившими жизнь, и к людям деловым только потому, что у них было дело, которое они должны были делать, но которое, однако, не делали. |
|
Whatever you do, do it to the purpose; do it thoroughly, not superficially. 'Approfondissez': go to the bottom of things. Any thing half done or half known, is, in my mind, neither done nor known at all. Nay worse, it often misleads. There is hardly any place or any company, where you may not gain knowledge, if you please; almost everybody knows some one thing, and is glad to talk upon that one thing. Seek and you will find, in this world as well as in the next. See everything; inquire into everything; and you may excuse your curiosity, and the questions you ask which otherwise might be thought impertinent, by your manner of asking them; for most things depend a great deal upon the manner. As, for example, I AM AFRAID THAT I AM VERY TROUBLESOME WITH MY QUESTIONS; BUT NOBODY CAN INFORM ME SO WELL AS YOU; or something of that kind. |
Чем бы тебе ни приходилось заниматься, делай это как следует, делай тщательно, не кое-как. Approfondigsez. Добирайся до сути вещей. Все сделанное наполовину или узнанное наполовину, на мой взгляд, вовсе не сделано и вовсе не узнано. Даже хуже, ибо такое нередко может ввести в заблуждение. Пожалуй, нет такого места или такого общества, откуда ты не мог бы почерпнуть те или иные знания - стоит лишь захотеть. Почти каждый человек знает что-то одно и бывает обычно рад, когда ему предоставляется случай говорить об этом. Ищите и обрящете - слова эти стали справедливы - о том свете, как и об этом. Присматривайся ко всему, во все вникай; та манера, в которой ты будешь спрашивать, послужит оправданием и самим вопросам, которые при других обстоятельствах могли бы показаться неуместными и твоему любопытству, ибо в большинстве случаев все в значительной степени зависит от манеры себя держать. Можно, например, сказать: "Боюсь, что вопросы мои очень навязчивы, только никто, кроме вас, не может мне так хорошо все это рассказать", или что-нибудь в этом роде. |
|
Now that you are in a Lutheran country, go to their churches, and observe the manner of their public worship; attend to their ceremonies, and inquire the meaning and intention of everyone of them. And, as you will soon understand German well enough, attend to their sermons, and observe their manner of preaching. Inform yourself of their church government: whether it resides in the sovereign, or in consistories and synods. Whence arises the maintenance of their clergy; whether from tithes, as in England, or from voluntary contributions, or from pensions from the state. Do the same thing when you are in Roman Catholic countries; go to their churches, see all their ceremonies: ask the meaning of them, get the terms explained to you. As, for instance, Prime, Tierce, Sexte, Nones, Matins, Angelus, High Mass, Vespers, Complines, etc. Inform yourself of their several religious orders, their founders, their rules, their vows, their habits, their revenues, etc. But, when you frequent places of public worship, as I would have you go to all the different ones you meet with, remember, that however erroneous, they are none of them objects of laughter and ridicule. Honest error is to be pitied, not ridiculed. The object of all the public worships in the world is the same; it is that great eternal Being who created everything. The different manners of worship are by no means subjects of ridicule. Each sect thinks its own is the best; and I know no infallible judge in this world, to decide which is the best. Make the same inquiries, wherever you are, concerning the revenues, the military establishment, the trade, the commerce, and the police of every country. And you would do well to keep a blank paper book, which the Germans call an ALBUM; and there, instead of desiring, as they do, every fool they meet with to scribble something, write down all these things as soon as they come to your knowledge from good authorities. |
Ты теперь живешь в стране лютеранского вероисповедания, так бывай же в их кирках и присмотрись, как эти люди молятся богу; понаблюдай за их обрядами и вникни в смысл и назначение каждого из них. А так как ты скоро будешь достаточно хорошо понимать по-немецки, то походи на их проповеди и прислушайся к тому, как они проповедуют. Узнай, как управляется их церковь, стоит ли во главе ее одно лицо или консистории и синод. На какие средства содержится там духовенство и клир: на церковные ли десятины, как в Англии, или на добровольные пожертвования, или же все расходы несет само государство. Проделай то же самое, когда ты поедешь в страны католического вероисповедания: походи по их церквам, понаблюдай их обряды, узнай их смысл, попроси, чтобы тебе объяснили значение некоторых слов. Например, прима, терция, секста, нона, матины, ангелус и т. д. Узнай, какие существуют в стране монашеские ордена, кто были их основатели, какие у каждого из них уставы, обеты, обычаи, доходы и т. п. Но когда ты будешь посещать храмы, где люди молятся богу - а мне хочется, чтобы ты побывал в самых различных, во всех, какие только встретятся на твоем пути - помни, что в каком бы заблуждении ни пребывали те или иные люди, ни над одним из них не надо смеяться, ни одно не должно казаться тебе нелепым. Если человек честно заблуждается, его надо пожалеть, а никак не высмеивать. Предмет поклонения в религиях всего мира всегда один - высшее существо, которое вечно и которое сотворило все, что нас окружает. Различные способы молиться ему ни в коем случае не должны быть предметом насмешек. Каждая секта верит в свою правоту, и я не знаю на этом свете такого непогрешимого судьи, который мог бы решить, какая из них права. Разузнай также везде, где будешь, о государственных доходах, армии, ремеслах, торговле и о полиции каждой страны. И хорошо, если бы ты завел себе переплетенную тетрадь из чистых листов бумаги, то, что немцы называют альбомом, только вместо того, чтобы просить каждого встречного дурака накорябать там хоть несколько строчек, ты собственноручно заносил бы туда все эти сведения, сразу же после того, как тебе удастся почерпнуть их из достоверных источников. |
|
I had almost forgotten one thing, which I would recommend as an object for your curiosity and information, that is, the administration of justice; which, as it is always carried on in open court, you may, and I would have you, go and see it with attention and inquiry. |
Чуть было не забыл еще одного вопроса; мне хочется, чтобы ты заинтересовался им и запасся всеми необходимыми сведениями: узнай, как вершится в данной стране правосудие. Коль скоро все суды - открытые, ты можешь побывать в них, внимательно все разглядеть и во всем разобраться. |
|
I have now but one anxiety left, which is concerning you. I would have you be, what I know nobody is--perfect. As that is impossible, I would have you as near perfection as possible. I know nobody in a fairer way toward it than yourself, if you please. Never were so much pains taken for anybody's education as for yours; and never had anybody those opportunities of knowledge and improvement which you, have had, and still have, I hope, I wish, I doubt, and fear alternately. This only I am sure of, that you will prove either the greatest pain or the greatest pleasure of, Yours. |
Одно только беспокоит меня теперь в отношении тебя. Мне хочется, чтобы ты достиг совершенства, которого, насколько я знаю, никто никогда еще не достигал. А коль скоро это неосуществимо, мне хочется, чтобы ты, насколько возможно, к этому совершенству приблизился. Должен тебе сказать, я не знаю никого, кто был бы на более верной дороге к нему, чем ты. Ни на чье воспитание не было затрачено столько сил, сколько на твое, и никогда ни у кого не было таких возможностей приобрести знания и опыт, какие были и есть у тебя. Временами я надеюсь и предаюсь мечтам, временами - сомневаюсь и даже боюсь. Уверен я только в одном - что ты будешь либо величайшим горем, либо величайшей радостью Твоего... |
|
English |
Русский |
|
BATH, February 22, O. S. 1748. |
Бат, 22 февраля ст. ст. 1748 г. |
|
DEAR Boy: Every excellency, and every virtue, has its kindred vice or weakness; and if carried beyond certain bounds, sinks into one or the other. Generosity often runs into profusion, economy into avarice, courage into rashness, caution into timidity, and so on:--insomuch that, I believe, there is more judgment required, for the proper conduct of our virtues, than for avoiding their opposite vices. Vice, in its true light, is so deformed, that it shocks us at first sight, and would hardly ever seduce us, if it did not, at first, wear the mask of some virtue. But virtue is, in itself, so beautiful, that it charms us at first sight; engages us more and more upon further acquaintance; and, as with other beauties, we think excess impossible; it is here that judgment is necessary, to moderate and direct the effects of an excellent cause. |
Милый мой мальчик, Каждому достоинству и каждой добродетели сродни какая-нибудь слабость или какой-нибудь порок; развившись сверх положенной меры, они превращаются то в одно, то в другое. Щедрость часто становится расточительностью, бережливость - скупостью, храбрость - безрассудством, осторожность - робостью, и т. д. в такой степени, что, по-моему, нужно больше рассудительности для того, чтобы соблюсти меру в наших добродетелях, чем для того, чтобы избежать противоположных им пороков. Порок в своем истинном виде настолько уродлив, что с первого же взгляда вселяет в нас отвращение и вряд ли мог бы когда-нибудь соблазнить нас, если бы поначалу не надевал маски некоей добродетели. Добродетель же сама по себе настолько прекрасна, что покоряет нас с первого взгляда, а при дальнейшем знакомстве увлекает все больше и больше. И мы считаем, что в ней, так же как и во всем, что прекрасно, немыслимо никакое излишество. Здесь-то и бывает нужна рассудительность, для того, чтобы умерить и направить в надлежащее русло самые наши лучшие устремления. |
|
I shall apply this reasoning, at present, not to any particular virtue, but to an excellency, which, for want of judgment, is often the cause of ridiculous and blamable effects; I mean, great learning; which, if not accompanied with sound judgment, frequently carries us into error, pride, and pedantry. As, I hope, you will possess that excellency in its utmost extent, and yet without its too common failings, the hints, which my experience can suggest, may probably not be useless to you. |
Сейчас я постараюсь применить это рассуждение не к какой-либо определенной добродетели, но к одному виду превосходства, который из-за недостатка рассудительности часто приводит к нелепым и заслуживающим всякого порицания последствиям: я имею в виду большие знания, которые, если им не сопутствует трезвый ум, часто вводят нас в заблуждение, делают гордецами и педантами. Так как я надеюсь, что ты в высокой степени наделен этим превосходством над другими и, вместе с тем, не страдаешь слишком распространенными его недостатками, то все, что подскажет тебе мой опыт, может быть, будет небесполезно для тебя. |
|
Some learned men, proud of their knowledge, only speak to decide, and give judgment without appeal; the consequence of which is, that mankind, provoked by the insult, and injured by the oppression, revolt; and, in order to shake off the tyranny, even call the lawful authority in question. The more you know, the modester you should be: and (by the bye) that modesty is the surest way of gratifying your vanity. Even where you are sure, seem rather doubtful; represent, but do not pronounce, and, if you would convince others, seem open to conviction yourself. |
Некоторые ученые люди, гордые своими знаниями, говорят только для того, чтобы выносить решения, и судят обо всем безапелляционно. Это приводит к тому, что те, кого они задевают этой своей нетерпимостью и оскорбляют, творя насилие, восстают, и для того, чтобы избавиться от тирании, подвергают сомнению даже законный авторитет. Чем больше ты знаешь, тем скромнее тебе следует быть, и, к слову сказать, скромность - самый надежный способ удовлетворить наше тщеславие. Даже если ты в чем-то уверен, сделай вид, что колеблешься, изложи свой взгляд, но не настаивай, и если хочешь убедить других, дай им почувствовать, что убедить можно и тебя. |
|
Others, to show their learning, or often from the prejudices of a school- education, where they hear of nothing else, are always talking of the ancients, as something more than men, and of the moderns, as something less. They are never without a classic or two in their pockets; they stick to the old good sense; they read none of the modern trash; and will show you, plainly, that no improvement has been made, in any one art or science, these last seventeen hundred years. I would by no means have you disown your acquaintance with the ancients: but still less would I have you brag of an exclusive intimacy with them. Speak of the moderns without contempt, and of the ancients without idolatry; judge them all by their merits, but not by their ages; and if you happen to have an Elzevir classic in your pocket neither show it nor mention it. |
Есть люди, которые, чтобы показать свою ученость, а зачастую в силу предрассудков, привитых школой, где им это все время внушалось, постоянно говорят о древних греках и римлянах, как о каких-то героических личностях, считая, что наши современники стоят гораздо ниже их. В карманах они постоянно носят томик-другой классиков; их тянет к старинной мудрости; они не читают современного вздора и будут убедительно доказывать вам, что за последнюю тысячу семьсот лет ни одна наука и ни одно искусство не подвинулись вперед ни на шаг. Мне совсем не хочется, чтобы ты отказывался от знакомства с древними авторами, но мне еще меньше хочется, чтобы ты хвастал тем, что они тебе исключительно близки. Говори о современниках без презрения, а о древних - без поклонения; суди о тех и других по их достоинствам, а отнюдь не по давности лет, и если в кармане у тебя окажется какой-нибудь эльзевир, не показывай его и не заводи о нем разговор. |
|
Some great scholars, most absurdly, draw all their maxims, both for public and private life, from what they call parallel cases in the ancient authors; without considering, that, in the first place, there never were, since the creation of the world, two cases exactly parallel; and, in the next place, that there never was a case stated, or even known, by any historian, with every one of its circumstances; which, however, ought to be known, in order to be reasoned from. Reason upon the case itself, and the several circumstances that attend it, and act accordingly; but not from the authority of ancient poets, or historians. Take into your consideration, if you please, cases seemingly analogous; but take them as helps only, not as guides. |
Некоторые весьма ученые мужи самым нелепым образом выводят все свои афоризмы, касающиеся как общественной, так и частной жизни, из того, что они называют "аналогичными случаями" у древних авторов. Они не хотят понять, во-первых, что с самого сотворения мира ни разу не было двух полностью аналогичных случаев и, во-вторых, что ни один случай не излагался каким-либо историком, равно как и не доходил до его сведения со всеми привходящими обстоятельствами, знать же эти обстоятельства настоятельно необходимо для того, чтобы отправляться от них в своих суждениях. Рассуждай о каждом событии, исходя из него самого и сопутствующих ему обстоятельств, и соответственным образом поступай; не полагайся на авторитеты одних лишь поэтов или историков древности. Если угодно, принимай во внимание случаи, которые, на первый взгляд, кажутся сходными, но пусть эти аналогии помогают тебе, а не руководят тобою. |
|
We are really so prejudiced by our education, that, as the ancients deified their heroes, we deify their madmen; of which, with all due regard for antiquity, I take Leonidas and Curtius to have been two distinguished ones. And yet a solid pedant would, in a speech in parliament, relative to a tax of two- pence in the pound upon some community or other, quote those two heroes, as examples of what we ought to do and suffer for our country. I have known these absurdities carried so far by people of injudicious learning, that I should not be surprised, if some of them were to propose, while we are at war with the Gauls, that a number of geese should be kept in the Tower, upon account of the infinite advantage which Rome received IN A PARALLEL CASE, from a certain number of geese in the Capitol. This way of reasoning, and this way of speaking, will always form a poor politician, and a puerile declaimer. |
Мы до такой степени поддаемся предрассудкам, которые внушает нам воспитание, что, подобно тому, как древние обожествляли своих героев, мы готовы обожествлять их безумцев. Что касается последних, то, отдавая надлежащее уважение древности, я должен сказать, что самыми примечательными из них были Курций и Леонид. И вот представь себе, какой-нибудь закоренелый педант, произнося в парламенте речь относительно налога в сумме двух пенсов с фунта, приводит этих двух героев в качестве примеров того, что мы должны делать и как нам надлежит жертвовать собой ради отчизны. Люди ученые, но обиженные умом, так далеко зашли в подобного рода нелепостях, что я нисколько бы не удивился, если бы иные из них предложили, чтобы во время войны с французами мы держали бы в Тауэре гусей, потому что был аналогичный случай, когда Рим неимоверно много выиграл оттого, что сколько-то гусей оказалось в Капитолии. Из того, кто так рассуждает и так говорит, может выйти только никудышный политик и никакой не оратор, а пустозвон. |
|
There is another species of learned men, who, though less dogmatical and supercilious, are not less impertinent. These are the communicative and shining pedants, who adorn their conversation, even with women, by happy quotations of Greek and Latin; and who have contracted such a familiarity with the Greek and Roman authors, that they, call them by certain names or epithets denoting intimacy. As OLD Homer; that SLY ROGUE Horace; MARO, instead of Virgil; and Naso, Instead of Ovid. These are often imitated by coxcombs, who have no learning at all; but who have got some names and some scraps of ancient authors by heart, which they improperly and impertinently retail in all companies, in hopes of passing for scholars. If, therefore, you would avoid the accusation of pedantry on one hand, or the suspicion of ignorance on the other, abstain from learned ostentation. Speak the language of the company that you are in; speak it purely, and unlarded with any other. Never seem wiser, nor more learned, than the people you are with. Wear your learning, like your watch, in a private pocket: and do not pull it out and strike it; merely to show that you have one. If you are asked what o'clock it is, tell it; but do not proclaim it hourly and unasked, like the watchman. |
Есть еще одна разновидность людей: они менее догматичны и менее надменны, но не менее нескромны. К ней относятся общительные и блистательные педанты, которые, даже разговаривая с женщинами, уснащают свою речь меткими греческими и латинскими цитатами, которые до такой степени запанибрата с греческими и латинскими авторами, что дают им имена и прозвища, свидетельствующие о том, что они находятся в близких отношениях с ними. Так, они привыкли говорить "старик Гомер", "этот хитрый плут Гораций", "Марон" вместо Вергилия и "Назон" вместо Овидия. Педантам этим часто подражают хлыщи; у тех нет вообще никаких знаний, но они помнят несколько имен древних авторов и заучили какие-то отрывки их наизусть в исковерканном виде. И вот они имеют дерзость повторять их во всех компаниях, надеясь таким путем сойти за людей ученых. Поэтому, если ты хочешь, чтобы тебя, с одной стороны, не обвиняли в педантизме, а с другой стороны - не подозревали в невежестве, не старайся показывать на людях свою ученость. Говори с собравшимися в доме людьми на их языке, и пусть этот язык будет чистым и не пересыпан словами из другого. Никогда не старайся показаться умнее или ученее, чем люди, в обществе которых ты находишься. Носи свою ученость, как носят часы, во внутреннем кармане; не вынимай их на людях и не пускай в ход репетир только для того, чтобы все знали, что у тебя они есть. Если тебя спросят "который час?" - ответь, но не возвещай время ежечасно и когда тебя никто не спрашивает - ты ведь не ночной сторож. |
|
Upon the whole, remember that learning (I mean Greek and Roman learning) is a most useful and necessary ornament, which it is shameful not to be master of; but, at the same time most carefully avoid those errors and abuses which I have mentioned, and which too often attend it. Remember, too, that great modern knowledge is still more necessary than ancient; and that you had better know perfectly the present, than the old state of Europe; though I would have you well acquainted with both. |
В общем же помни, что знание (я имею в виду знание древних языков и литератур) - самое полезное и необходимое человеку украшение; не иметь его стыдно, но вместе с тем старайся всячески избегать ошибок и злоупотреблений, о которых я говорил и которые слишком уж часто ему сопутствуют. Помни также, что хорошо знать современность - еще более необходимо, чем знать историю, и что ты лучше бы сделал, если бы в совершенстве изучил не прежнее, а современное состояние Европы, хотя мне хотелось бы, чтобы ты был хорошо знаком и с тем, и с другим. |
|
I have this moment received your letter of the 17th, N. S. Though, I confess, there is no great variety in your present manner of life, yet materials can never be wanting for a letter; you see, you hear, or you read something new every day; a short account of which, with your own reflections thereupon, will make out a letter very well. But, since you desire a subject, pray send me an account of the Lutheran establishment in Germany; their religious tenets, their church government, the maintenance, authority, and titles of their clergy. |
Только что получил твое письмо от 17 н. ст. Хоть, надо признаться, твой теперешний образ жизни не очень-то разнообразен, тем не менее материал для письма найдется всегда. Каждый день ты видишь, слышишь или читаешь что-нибудь новое. Если ты вкратце мне сообщишь обо всем и присовокупишь к этому собственные размышления, из этого как раз получится письмо. Впрочем, если ты непременно хочешь, чтобы я задал тебе тему, пожалуйста, напиши мне о лютеранской церкви в Германии, о том, каковы ее догматы, как там управляется церковь, на какие средства она содержится, какими правами там пользуется духовенство и какая у них иерархия. |
|
'Vittorio Siri', complete, is a very scarce and very dear book here; but I do not want it. If your own library grows too voluminous, you will not know what to do with it, when you leave Leipsig. Your best way will be, when you go away from thence, to send to England, by Hamburg, all the books that you do not absolutely want. Yours. |
Полное издание Витторио Сири здесь очень трудно найти и очень дорого стоит, но мне оно не нужно. Если у тебя накопится очень уж много книг, ты не будешь знать, что с ними делать, когда настанет время уезжать из Лейпцига. Лучше всего будет, если ты, перед тем как уехать оттуда, все те, которые не будут тебе совершенно необходимы, перешлешь в Англию через Гамбург. Твой. |
|
English |
Русский |
|
BATH, March 9, O. S. 1748. |
Бат, 9 марта ст. ст. 1748 г. |
|
DEAR BOY: I must from time to time, remind you of what I have often recommended to you, and of what you cannot attend to too much; SACRIFICE TO THE GRACES. The different effects of the same things, said or done, when accompanied or abandoned by them, is almost inconceivable. They prepare the way to the heart; and the heart has such an influence over the understanding, that it is worth while to engage it in our interest. It is the whole of women, who are guided by nothing else: and it has so much to say, even with men, and the ablest men too, that it commonly triumphs in every struggle with the understanding. Monsieur de Rochefoucault, in his "Maxims," says, that 'l'esprit est souvent la dupe du coeur.' If he had said, instead of 'souvent, tresque toujours', I fear he would have been nearer the truth. This being the case, aim at the heart. Intrinsic merit alone will not do; it will gain you the general esteem of all; but not the particular affection, that is, the heart of any. To engage the affections of any particular person, you must, over and above your general merit, have some particular merit to that person by services done, or offered; by expressions of regard and esteem; by complaisance, attentions, etc., for him. And the graceful manner of doing all these things opens the way to the heart, and facilitates, or rather insures, their effects. |
Милый мой мальчик, Время от времени мне приходится напоминать тебе о том, что я часто рекомендовал и чему всегда надо уделять много внимания - о служении грациям. Различное действие, которое оказывают одни и те же слова и дела, в зависимости от того, присоединяются к ним грации или их покидают, просто поразительно. Они расчищают путь к сердцу, а сердце имеет такое влияние на наш ум, что очень важно сделать его своим союзником. В женщинах сердце - это все, и ничто другое не имеет над ними власти, но и для мужчин, причем даже для самых замечательных из них, оно значит так много, что из каждой схватки с разумом обычно выходит победителем. Ларошфуко говорит в своих "Максимах", что I'esprit est souvent la dupe du coeur(34). Если бы вместо souvent(35) он сказал: presque toujours(36), то он был бы, пожалуй, еще ближе к правде. А коль скоро это так, то целься в сердце. Присущего тебе достоинства недостаточно: ты завоюешь им общее уважение всех, но не ту совершенно особенную симпатию, которую таит в себе сердце каждого. Для того, чтобы завоевать расположение определенного лица, ты должен, помимо твоих обычных достоинств, обладать еще некоторыми другими, имеющими для упомянутого лица совершенно особое значение: оказывать ему какие-то услуги или предлагать свою помощь, давать ему почувствовать свое уважение, быть с ним почтительным, любезным, внимательным и т.п. Если же ты вдобавок можешь быть еще и приятным, ты отыщешь путь к сердцу этого человека и тем самым облегчишь свое дело, а вернее всего, даже обеспечишь его успех. |
|
From your own observation, reflect what a disagreeable impression an awkward address, a slovenly figure, an ungraceful manner of speaking, whether stuttering, muttering, monotony, or drawling, an unattentive behavior, etc., make upon you, at first sight, in a stranger, and how they prejudice you against him, though for aught you know, he may have great intrinsic sense and merit. And reflect, on the other hand, how much the opposites of all these things prepossess you, at first sight, in favor of those who enjoy them. You wish to find all good qualities in them, and are in some degree disappointed if you do not. A thousand little things, not separately to be defined, conspire to form these graces, this je ne sais quoi, that always please. A pretty person, genteel motions, a proper degree of dress, an harmonious voice, something open and cheerful in the countenance, but without laughing; a distinct and properly varied manner of speaking: All these things, and many others, are necessary ingredients in the composition of the pleasing je ne sais quoi, which everybody feels, though nobody can describe. Observe carefully, then, what displeases or pleases you in others, and be persuaded, that in general; the same things will please or displease them in you. |
На собственном опыте ты знаешь, какое неприятное впечатление производит тот, кто неуклюж, неряшлив, не умеет как следует ничего сказать и, либо запинается и начинает бормотать себе что-то под нос, либо гнусавит и растягивает слова, кто не обращает внимания на окружающих и т. п. - как все это предубеждает тебя против человека, которого ты видишь в первый раз, несмотря на то что, как ты потом узнаешь, у него могут оказаться большие достоинства и незаурядный ум. А с другой стороны, поразмысли над тем, как противоположные всему этому качества располагают тебя с первого взгляда к людям, которым посчастливилось ими обладать. Тебе хочется видеть в этих людях все достоинства, и ты разочарован, если их не находишь. Множество мелочей, назвать которые по отдельности просто невозможно, втайне сговорившись между собою, порождают эти грации, это je ne sais quoi, которое неизменно нравится людям. Приятная внешность, изящные движения, уменье надлежащим образом одеться, мелодичный голос, открытое и приветливое выражение лица без смешливости - все эти качества и множество других - необходимые составные части того приятного je ne sais quoi, которое каждый чувствует, хоть никто и не может описать. Поэтому хорошенько присмотрись к тому, что тебе нравится или не нравится в людях, и убедись в том, что, как правило, то же самое будет им нравиться или не нравиться в тебе. |
|
Having mentioned laughing, I must particularly warn you against it: and I could heartily wish, that you may often be seen to smile, but never heard to laugh while you live. Frequent and loud laughter is the characteristic of folly and in manners; it is the manner in which the mob express their silly joy at silly things; and they call it being merry. In my mind, there is nothing so illiberal, and so ill-bred, as audible laughter. True wit, or sense, never yet made anybody laugh; they are above it: They please the mind, and give a cheerfulness to the countenance. But it is low buffoonery, or silly accidents, that always excite laughter; and that is what people of sense and breeding should show themselves above. A man's going to sit down, in the supposition that he has a chair behind him, and falling down upon his breech for want of one, sets a whole company a laughing, when all the wit in the world would not do it; a plain proof, in my mind, how low and unbecoming a thing laughter is: not to mention the disagreeable noise that it makes, and the shocking distortion of the face that it occasions. Laughter is easily restrained, by a very little reflection; but as it is generally connected with the idea of gaiety, people do not enough attend to its absurdity. I am neither of a melancholy nor a cynical disposition, and am as willing and as apt to be pleased as anybody; but I am sure that, since I have had the full use of my reason, nobody has ever heard me laugh. Many people, at first, from awkwardness and 'mauvaise honte', have got a very disagreeable and silly trick of laughing whenever they speak; and I know a man of very good parts, Mr. Waller, who cannot say the commonest thing without laughing; which makes those, who do not know him, take him at first for a natural fool. |
А раз я уже заговорил о смехе, то должен тебя особенно против него предостеречь: мне очень бы хотелось, чтобы люди часто видели на твоем лице улыбку, но никогда не слышали, как ты смеешься. Частый и громкий смех свидетельствует об отсутствии ума и о дурном воспитании; этим способом низменная толпа выражает свои глупые радости по поводу каких-нибудь глупых происшествий; на ее языке это означает веселиться. По-моему, громко... смеяться может только человек крайне ограниченный и невоспитанный. Настоящее остроумие или здравый смысл никогда еще никого не смешили; им это не свойственно - они просто приятны человеку и озаряют улыбкой его лицо. Смех же обычно возбуждают или низкопробное шутовство, или какие-нибудь нелепые случайности, люди умные и воспитанные должны показать, что они выше этого. Стоит только человеку сесть мимо стула и свалиться на пол, и он повергает этим всю компанию в хохот, чего не могло бы сделать все остроумие мира, - вот, на мой взгляд, неопровержимое доказательство того, насколько низок и неуместен смех. Я не говорю уже о сопутствующем ему неприятном шуме и о том, как он ужасно искажает черты лица. Смех легко бывает сдержать очень коротким раздумьем, но, так как с ним обычно связывается представление о веселье, люди до конца так и не осознают, насколько он бывает нелеп. У меня нет никакой склонности ни к меланхолии, ни к цинизму; я так же хочу и могу веселиться, как и всякий другой, но я уверен, что с той поры, когда я стал жить в полном разуме, никто никогда не слышал, как я смеюсь. У многих людей, вначале от неловкости и mauvaise honte(37), выработалась очень неприятная и глупая манера - о чем бы они ни говорили, говорить со смехом. Например, один из моих знакомых, м-р Уоллер, человек очень незаурядный, самых обыкновенных вещей не может сказать без смеха; поэтому те, кто его не знают и видят в первый раз, считают его просто дураком. |
|
This, and many other very disagreeable habits, are owing to mauvaise honte at their first setting out in the world. They are ashamed in company, and so disconcerted, that they do not know what they do, and try a thousand tricks to keep themselves in countenance; which tricks afterward grow habitual to them. Some put their fingers in their nose, others scratch their heads, others twirl their hats; in short, every awkward, ill-bred body has his trick. But the frequency does not justify the thing, and all these vulgar habits and awkwardnesses, though not criminal indeed, are most carefully to be guarded against, as they are great bars in the way of the art of pleasing. |
Привычка эта, равно как и много других, очень неприятных привычек, возникает оттого, что вступлению этих людей в свет сопутствует mauvaise honte(37). Попав в общество, они стесняются и приходят в такое замешательство, что совершенно не знают, что делать, и вынуждены пускаться на всевозможные ухищрения только для того, чтобы не потерять самообладания, в дальнейшем же все эти ухищрения превращаются в привычки. Одни ковыряют в носу, другие почесывают затылок, третьи крутят в руках шляпу, словом, у каждого неуклюжего, невоспитанного человека есть свои особые выверты. Но частое повторение одного и того же поступка ни в какой степени не может служить его оправданием, и хоть во всех этих вульгарных привычках, да и в самой неуклюжести нет ничего преступного, их следует самым старательным образом избегать, ибо все это - серьезные препятствия на пути к искусству нравиться. |
|
Remember, that to please is almost to prevail, or at least a necessary previous step to it. You, who have your fortune to make, should more particularly study this art. You had not, I must tell you, when you left England, 'les manieres prevenantes'; and I must confess they are not very common in England; but I hope that your good sense will make you acquire them abroad. If you desire to make yourself considerable in the world (as, if you have any spirit, you do), it must be entirely your own doing; for I may very possibly be out of the world at the time you come into it. Your own rank and fortune will not assist you; your merit and your manners can alone raise you to figure and fortune. I have laid the foundations of them, by the education which I have given you; but you must build the superstructure yourself. |
Помни, что понравиться кому-то - всегда означает одержать некую победу или, по меньшей мере, сделать к этой победе первый необходимый шаг. Тебе предстоит добиваться в жизни успеха, и поэтому ты должен особенно тщательно изучить это искусство. Должен тебе сказать, что, когда ты уезжал из Англии, у тебя не было manieres prevenantes(38), и, признаться, в Англии их не очень-то часто можно встретить, однако, я надеюсь, что твой здравый смысл поможет тебе приобрести их за границей. Если ты хочешь кем-то быть в свете - а если у тебя есть характер, то ты этого не можешь не хотеть - все это должно быть с начала и до конца делом твоих рук, ибо весьма возможно, что, когда ты вступишь в свет, меня уже на свете не будет. Ни твое положение, ни твое состояние тебе не помогут, одни только достоинства твои и манеры могут поднять тебя до приличествующего тебе состояния и места в обществе. Фундамент их я заложил данным тебе воспитанием, все остальное ты должен построить сам. |
|
I must now apply to you for some informations, which I dare say you can, and which I desire you will give me. |
Теперь я попрошу сообщить мне кое-какие сведения, которые, как я полагаю, ты можешь мне дать и которые мне хочется иметь. |
|
Can the Elector of Saxony put any of his subjects to death for high treason, without bringing them first to their trial in some public court of justice? |
Может ли курфюрст Саксонии приговорить кого-либо из своих подданных к смертной казни за государственную измену самолично, или виновные должны сначала предстать перед открытым судом? |
|
Can he, by his own authority, confine any subject in prison as long as he pleases, without trial? |
Может ли он своей властью держать кого-либо из подданных в тюрьме столько, сколько ему захочется, без суда? |
|
Can he banish any subject out of his dominions by his own authority? |
Может ли он своей властью изгнать кого-либо из пределов герцогства? |
|
Can he lay any tax whatsoever upon his subjects, without the consent of the states of Saxony? and what are those states? how are they elected? what orders do they consist of? Do the clergy make part of them? and when, and how often do they meet? |
Может ли он обложить своих подданных налогом без согласия на то Саксонских штатов и что представляют собой эти штаты? Как они избираются? Какие в них входят сословия? Принимает ли в них участие духовенство? Где они созываются и как часто? |
|
If two subjects of the elector's are at law, for an estate situated in the electorate, in what court must this suit be tried? and will the decision of that court be final, or does there lie an appeal to the imperial chamber at Wetzlaer? |
Если двое подданных курфюрста затевают тяжбу из-за имения, расположенного на территории курфюршества, то в каком суде должно слушаться дело, и будет ли решение этого суда окончательным, или его можно обжаловать в Ветцларский имперский суд? |
|
What do you call the two chief courts, or two chief magistrates, of civil and criminal justice? |
Какие названия носят два верховных суда, занимающиеся гражданскими и уголовными делами? |
|
What is the common revenue of the electorate, one year with another? |
Каков средний годовой доход герцогства? |
|
What number of troops does the elector now maintain? and what is the greatest number that the electorate is able to maintain? |
Какую армию содержит курфюрст в настоящее время, и каково наибольшее количество солдат, которых курфюршество может содержать? |
|
I do not expect to have all these questions answered at once; but you will answer them, in proportion as you get the necessary and authentic informations. |
Я не жду, что ты ответишь мне на все эти вопросы сразу, отвечай на них по мере получения необходимых и достоверных сведений. |
|
You are, you see, my German oracle; and I consult you with so much faith, that you need not, like the oracles of old, return ambiguous answers; especially as you have this advantage over them, too, that I only consult you about past end present, but not about what is to come. |
Как видишь, ты теперь - мой немецкий оракул, и доверие мое к тебе так велико, что тебе нет нужды, подобно оракулам древности, давать двусмысленные ответы, тем более, что у тебя есть над ними то преимущество, что я хочу узнать от тебя только о прошлом и настоящем, а не о том, что будет. |
|
I wish you a good Easter-fair at Leipsig. See, with attention all the shops, drolls, tumblers, rope-dancers, and 'hoc genus omne': but inform yourself more particularly of the several parts of trade there. Adieu. |
Желаю тебе хорошо провести время на лейпцигской ярмарке. Внимательно осмотри все лавки, наглядись на шутов, акробатов, канатных плясунов и hoc genus omne(39), но более подробно разузнай о существующих там различных промыслах. Прощай. |
|
English |
Русский |
|
LONDON, April 1, O. S. 1748. |
Лондон, 1 апреля ст. ст. 1748 г. |
|
DEAR BOY: I have not received any letter, either from you or from Mr, Harte, these three posts, which I impute wholly to accidents between this place and Leipsig; and they are distant enough to admit of many. I always take it for granted that you are well, when I do not hear to the contrary; besides, as I have often told you, I am much more anxious about your doing well, than about your being well; and, when you do not write, I will suppose that you are doing something more useful. Your health will continue, while your temperance continues; and at your age nature takes sufficient care of the body, provided she is left to herself, and that intemperance on one hand, or medicines on the other, do not break in upon her. But it is by no means so with the mind, which, at your age particularly, requires great and constant care, and some physic. Every quarter of an hour, well or ill employed, will do it essential and lasting good or harm. It requires also a great deal of exercise, to bring it to a state of health and vigor. |
Милый мой мальчик, За это время три раза уже была почта и ни одного письма - ни от тебя, ни от м-ра Харта; я думаю, что здесь дело исключительно в каких-либо непредвиденных обстоятельствах по пути между Лейпцигом и Лондоном, расстояние-то ведь большое, и таких непредвиденных обстоятельств в пути могло быть немало. Я всегда стараюсь думать, что ты вполне благополучен, когда не узнаю ничего, что бы меня в этом разубедило. Кроме того, как я часто тебе говорил, меня гораздо больше беспокоит, хорошо ли ты себя ведешь, чем, хорошо ли ты себя чувствуешь, и когда от тебя не бывает писем, я стараюсь думать, что ты занят каким-либо более полезным делом. Пока ты будешь умерен, ты будешь и здоров, в твоем возрасте природа в достаточной степени заботится о теле, если только ей предоставляют свободу и если невоздержанностью с одной стороны, и лекарствами - с другой, люди не чинят ей помех. Но с душой дело обстоит совершенно иначе, и она-то у людей твоего возраста требует серьезных и неустанных забот и даже кое-каких лекарств. Каждые четверть часа, в зависимости от того, проведены они хорошо или плохо, принесут ей существенные пользу или вред, и притом надолго. Ей надо тоже много упражняться, для того, чтобы обрести здоровье и силу. |
|
Observe the difference there is between minds cultivated, and minds uncultivated, and you will, I am sure, think that you cannot take too much pains, nor employ too much of your time in the culture of your own. A drayman is probably born with as good organs as Milton, Locke, or Newton; but, by culture, they are as much more above him as he is above his horse. Sometimes, indeed, extraordinary geniuses have broken out by the force of nature, without the assistance of education; but those instances are too rare for anybody to trust to; and even they would make a much greater figure, if they had the advantage of education into the bargain. If Shakespeare's genius had been cultivated, those beauties, which we so justly admire in him, would have been undisgraced by those extravagancies, and that nonsense, with which they are frequently accompanied. |
Присмотрись к тому, насколько отличаются люди, работавшие над собой, от людей неотесанных, и я уверен, что ты никогда не будешь жалеть ни времени, ни сил на то, чтобы себя воспитать. У какого-нибудь ломового извозчика органы все по состоянию своему, может быть, ничуть не хуже, чем у Милтона, Локка или Ньютона, но по своему развитию люди эти превосходят его намного больше, чем он свою лошадь. Иногда, правда, рождаются гении, пробивающие себе путь лишь природными данными и не нуждающиеся в образовании, однако такого рода примеры слишком редки, чтобы с ними следовало считаться. Но даже и эти немногие люди добились бы в жизни значительно большего, если бы у них было еще и надлежащее воспитание. Если бы такой гений, как Шекспир, был облагорожен воспитанием, красоты, которыми он так заслуженно вызывает наше восхищение, не нарушались бы сумасбродствами и нелепостями, которые им так часто сопутствуют. |
|
People are, in general, what they are made, by education and company, from fifteen to five-and-twenty; consider well, therefore, the importance of your next eight or nine years; your whole depends upon them. I will tell you sincerely, my hopes and my fears concerning you. I think you will be a good scholar; and that you will acquire a considerable stock of knowledge of various kinds; but I fear that you neglect what are called little, though, in truth, they are very material things; I mean, a gentleness of manners, an engaging address, and an insinuating behavior; they are real and solid advantages, and none but those who do not know the world, treat them as trifles. I am told that you speak very quick, and not distinctly; this is a most ungraceful and disagreeable trick, which you know I have told you of a thousand times; pray attend carefully to the correction of it. An agreeable and, distinct manner of speaking adds greatly to the matter; and I have known many a very good speech unregarded, upon account of the disagreeable manner in which it has been delivered, and many an indifferent one applauded, from the contrary reason. Adieu! |
Люди обычно бывают тем, что из них сделали воспитание и общество, когда им было от пятнадцати до двадцати пяти лет; поэтому помни, какое большое значение будут для тебя иметь ближайшие восемь-девять лет: вся твоя последующая жизнь зависит от них. Я совершенно откровенно выскажу тебе все мои надежды и опасения касательно тебя. Мне думается, что из тебя выйдет настоящий ученый муж и что ты сумеешь приобрести большой запас разнообразных знаний, но я боюсь, как бы ты не пренебрег тем, что считается вещами незначительными, хотя в действительности они весьма существенны - я имею в виду обходительность, приветливость и располагающие к себе манеры: это подлинные и основательные преимущества, и, однако, люди, не знающие света, считают все это пустяками. Мне пишут, что ты говоришь очень быстро и неотчетливо - это очень неудобно и неприятно для окружающих, и я уже тысячу раз тебе это старался внушить. Пожалуйста, будь внимателен к своей речи и постарайся ее исправить. Когда человек говорит отчетливо и приятно, он гораздо большего может добиться, и мне приходилось слышать немало содержательных речей, которые люди оставляли без внимания из-за того, что у произносивших их была неприятная манера говорить, и не меньше речей пустых, которым, однако, люди рукоплескали только потому, что их было приятно слушать. Прощай. |
|
English |
Русский |
|
LONDON, May 31, O. S. 1748. |
Лондон, 17 мая ст. ст. 1748 г. |
|
DEAR BOY: I received yesterday your letter of the 16th, N. S., and have, in consequence of it, written this day to Sir Charles Williams, to thank him for all the civilities he has shown you. Your first setting out at court has, I find, been very favorable; and his Polish Majesty has distinguished you. I hope you received that mark of distinction with respect and with steadiness, which is the proper behavior of a man of fashion. People of a low, obscure education cannot stand the rays of greatness; they are frightened out of their wits when kings and great men speak to them; they are awkward, ashamed, and do not know what nor how to answer; whereas, 'les honnetes gens' are not dazzled by superior rank: they know, and pay all the respect that is due to it; but they do it without being disconcerted; and can converse just as easily with a king as with any one of his subjects. That is the great advantage of being introduced young into good company, and being used early to converse with one's superiors. How many men have I seen here, who, after having had the full benefit of an English education, first at school, and then at the university, when they have been presented to the king, did not know whether they stood upon their heads or their heels! If the king spoke to them, they were annihilated; they trembled, endeavored to put their hands in their pockets, and missed them; let their hats fall, and were ashamed to take them up; and in short, put themselves in every attitude but the right, that is, the easy and natural one. |
Милый мои мальчик, Получил вчера твое письмо от 16 мая н. ст. и, прочтя его, написал сэру Чарлзу Уильямсу благодарность за внимание, которое он тебе оказал. Твое первое появление при дворе оказалось, по-видимому, удачным, и его величество король Польши обратил на тебя внимание. Надеюсь, что ты отнесся к этой похвале спокойно и с уважением, как и должен отнестись настоящий светский человек. Людей, плохо воспитанных и темных, всякое величие ослепляет: они до безумия пугаются, когда с ними заговаривают короли или великие люди, теряются, робеют и не знают, ни что, ни как им ответить, тогда как les honnetes gens(40) присутствие высокопоставленных лиц не ослепляет; люди благородные знают, какое они должны оказывать им уважение, и не забывают о нем, но при этом нисколько не смущаются и могут так же непринужденно разговаривать с самим королем, как если бы перед ними был любой из его подданных. Вот великое преимущество тех, кого смолоду вводят в высшее общество и кто рано приучается разговаривать с лицами, занимающими более высокое положение. Сколько я здесь видел людей, получивших самое лучшее английское образование, сначала в школе, а потом в университете, которые, когда их представляли королю, не знали, стоят ли они на голове или на ногах. Стоило только королю заговорить с ними, и они чувствовали себя совершенно уничтоженными, их начинало трясти, они силились засунуть руки в карманы и никак не могли туда попасть, роняли шляпу и не решались поднять; словом, в поведении их было все, что угодно, только не было естественности и простоты. |
|
The characteristic of a well- bred man, is to converse with his inferiors without insolence, and with his superiors with respect and ease. He talks to kings without concern; he trifles with women of the first condition with familiarity, gayety, but respect; and converses with his equals, whether he is acquainted with them or not, upon general common topics, that are not, however, quite frivolous, without the least concern of mind or awkwardness of body: neither of which can appear to advantage, but when they are perfectly easy. |
Человек воспитанный умеет говорить с нижестоящими людьми без заносчивости, а с вышестоящими - уважительно и непринужденно. Беседуя с королями, он остается совершенно спокойным; он умеет пошутить с дамами, принадлежащими к самой высокой знати - непринужденно, весело, но вместе с тем и почтительно. С теми же, кто равен ему по положению, независимо от того, знаком он с ними или нет, он говорит о вещах, всех интересующих и всем доступных, не позволяя себе, однако, быть чересчур легкомысленным, нисколько не волнуясь и не делая никаких неловких движений. И надо сказать, что такая вот непринужденность всегда производит самое выгодное впечатление. |
|
The tea-things, which Sir Charles Williams has given you, I would have you make a present of to your Mamma, and send them to her by Duval when he returns. You owe her not only duty, but likewise great obligations for her care and tenderness; and, consequently, cannot take too many opportunities of showing your gratitude. |
Мне бы хотелось, чтобы чайный прибор, полученный от сэра Чарлза Уильямса, ты подарил своей матери и послал ей с Дювалем, когда тот вернется. Ты должен не только испытывать к ней почтение, но и помнить, как ты обязан ей за ее заботу и ласку, и поэтому пользоваться каждым случаем, чтобы выразить ей свою признательность. |
|
I am impatient to receive your account of Dresden, and likewise your answers to the many questions that I asked you. |
С нетерпением жду от тебя известий из Дрездена, равно как и ответов на те многие вопросы, которые я тебе задал. |
|
Adieu for this time, and God bless you! |
А пока прощай, и да благословит тебя бог! |
|
English |
Русский |
|
LONDON, June 21, O. S. 1748. |
Лондон, 21 июня ст. ст. 1748 г. |
|
DEAR BOY: Your very bad enunciation runs so much in my head, and gives me such real concern, that it will be the subject of this, and, I believe, of many more letters. I congratulate both you and myself, that, was informed of it (as I hope) in time to prevent it: and shall ever think myself, as hereafter you will, I am sure think yourself, infinitely obliged to Sir Charles Williams for informing me of it. Good God! if this ungraceful and disagreeable manner of speaking had, either by your negligence or mine, become habitual to you, as in a couple of years more it would have been, what a figure would you have made in company, or in a public assembly? Who would have liked you in the one or attended you; in the other? Read what Cicero and Quintilian say of enunciation, and see what a stress they lay upon the gracefulness of it; nay, Cicero goes further, and even maintains, that a good figure is necessary for an orator; and particularly that he must not be vastus, that is, overgrown and clumsy. He shows by it that he knew mankind well, and knew the powers of an agreeable figure and a graceful, manner. |
Милый мой мальчик, Мысль о том, что у тебя очень плохая дикция, никак не выходит у меня из головы и до такой степени меня тревожит, что я буду писать тебе об этом не только сейчас, но, может быть, и во многих других письмах. Радуюсь и за тебя, и за себя, что я вовремя об этом узнал и что, как я надеюсь, еще не поздно ее исправить, и всегда буду чувствовать себя бесконечно обязанным, как впоследствии, разумеется, и ты сам, сэру Чарлзу Уильямсу, написавшему мне об этом. Боже мой! Если бы по твоему недосмотру, или по моему, эта неловкая и неприятная манера говорить вошла у тебя в привычку, а это могло случиться через какие-нибудь два года - как бы ты выглядел в обществе и на больших приемах! Кому было бы приятно твое присутствие и кто стал бы слушать твои речи? Почитай, что пишут о дикции Цицерон и Квинтилиан, какое большое значение они придают тому, чтобы она была приятной. Цицерон идет даже дальше, он утверждает, что оратору необходима хорошая фигура и что прежде всего он не должен быть vastus, т. е. непомерно большого роста и неуклюжим. Это доказывает, что он хорошо знал людей и понимал, какое большое значение имеет приятная внешность и изящество манер. |
|
Men, as well as women, are much oftener led by their hearts than by their understandings. The way to the heart is through the senses; please their eyes and their ears and the work is half done. I have frequently known a man's fortune decided for ever by his first address. If it is pleasing, people are hurried involuntarily into a persuasion that he has a merit, which possibly he has not; as, on the other hand, if it is ungraceful, they are immediately prejudiced against him, and unwilling to allow him the merit which it may be he has. Nor is this sentiment so unjust and unreasonable as at first it may seem; for if a man has parts, he must know of what infinite consequence it is to him to have a graceful manner of speaking, and a genteel and pleasing address; he will cultivate and improve them to the utmost. Your figure is a good one; you have no natural defect in the organs of speech; your address may be engaging, and your manner of speaking graceful, if you will; so that if you are not so, neither I nor the world can ascribe it to anything but your want of parts. What is the constant and just observation as to all actors upon the stage? Is it not, that those who have the best sense, always speak the best, though they may happen not to have the best voices? They will speak plainly, distinctly, and with the proper emphasis, be their voices ever so bad. |
Мужчины, точно так же как женщины, следуют голосу сердца чаще, чем голосу разума. Путь к сердцу лежит через чувства: сумей понравиться чьим-то глазам и ушам, и половина дела уже сделана. Мне часто приходилось видеть, как судьбу человека раз и навсегда решали первые произнесенные им в обществе слова. Если их приятно услышать, люди, помимо своей воли, сразу же проникаются убеждением, что у человека этого есть достоинства, которых на самом деле у него может и не быть; с другой стороны, если речь его поначалу производит неприятное впечатление, у них сразу же появляется какая-то предубежденность и они не хотят признать за этим человеком заслуг, которые, возможно, у него и есть. И нельзя утверждать, что чувство это несправедливо и необоснованно, как то может показаться с первого взгляда, ибо, если у человека есть какие-то способности, он должен знать, как неимоверно важно для него красиво говорить и быть в обществе приятным и обходительным: тогда он будет развивать в себе эти качества и доводить их до совершенства. У тебя хорошая фигура и нет никаких природных недостатков, которые могли бы повлиять на твою речь; если захочешь, ты можешь быть обходительным, а речь твоя - приятной. Поэтому ни я, ни общество не припишем твою неудачу ничему другому, кроме как недостатку уменья. Какое наблюдение, и очень верное, мы постепенно делаем над актерами на сцене? Не то ли, что самые сообразительные из них всегда говорят лучше всех, хотя голоса у них, может быть, отнюдь не лучшие? Пусть у них даже совсем плохие голоса, они будут во всяком случае говорить понятно, отчетливо и с надлежащим выражением. |
|
Had Roscius spoken QUICK, THICK, and UNGRACEFULLY, I will answer for it, that Cicero would not have thought him worth the oration which he made in his favor. Words were given us to communicate our ideas by: and there must be something inconceivably absurd in uttering them in such a manner as that either people cannot understand them, or will not desire to understand them. |
Если бы Росций говорил быстро, невнятно и грубо, то, ручаюсь тебе, Цицерон никогда не счел бы его достойным той речи, которая была произнесена в его защиту. Слова даны нам для того, чтобы мы могли выражать наши мысли, и до крайности нелепо произносить их так, что, либо люди вообще не смогут понять их, либо у них пропадет всякое желание вникать в их смысл. |
|
I tell you, truly and sincerely, that I shall judge of your parts by your speaking gracefully or ungracefully. If you have parts, you will never be at rest till you have brought yourself to a habit of speaking most gracefully; for I aver, that it is in your power-- You will desire Mr. Harte, that you may read aloud to him every day; and that he will interrupt and correct you every time that you read too fast, do not observe the proper stops, or lay a wrong emphasis. You will take care to open your teeth when you speak; to articulate every word distinctly; and to beg of Mr. Harte, Mr. Eliot, or whomsoever you speak to, to remind and stop you, if you ever fall into the rapid and unintelligible mutter. You will even read aloud to yourself, and time your utterance to your own ear; and read at first much slower than you need to do, in order to correct yourself of that shameful trick of speaking faster than you ought. In short, if you think right, you will make it your business; your study, and your pleasure to speak well. Therefore, what I have said in this, and in my last, is more than sufficient, if you have sense; and ten times more would not be sufficient, if you have not; so here I rest it. |
Говорю тебе прямо и совершенно искренне, что буду судить о твоих способностях по тому, будет ли приятной или нет твоя речь. Если ты человек способный, ты ни за что не успокоишься до тех пор, пока не приучишь себя говорить хорошо, ибо, заверяю тебя, это в твоей власти. Попроси м-ра Харта послушать тебя и читай ему каждый день вслух: пусть он останавливает тебя и поправляет каждый раз, когда ты будешь читать слишком быстро, не соблюдать паузы или неправильно акцентировать слова. Постарайся при этом открывать как следует рот, отчетливо произносить каждое слово. И попроси м-ра Харта, м-ра Элиота и всех, с кем ты будешь говорить, напоминать тебе об этом и прерывать всякий раз, когда ты будешь сбиваться на скороговорку и на невнятное бормотание. Хорошо даже просто читать вслух, когда остаешься один, проверять свою дикцию самому и читать вначале значительно медленнее, чем надо, для того, чтобы освободиться от позорной привычки говорить чересчур быстро. Словом, если только ты об этом как следует подумаешь, искусство красноречия станет твоим делом, твоим занятием и твоим удовольствием. Поэтому того, что я высказал тебе в этом и в предыдущем письме, более чем достаточно, если у тебя есть соображение, а если нет, то напиши я и в десять раз больше, это все равно не поможет. Итак, довольно об этом. |
|
Next to graceful speaking, a genteel carriage, and a graceful manner of presenting yourself, are extremely necessary, for they are extremely engaging: and carelessness in these points is much more unpardonable in a young fellow than affectation. It shows an offensive indifference about pleasing. I am told by one here, who has seen you lately, that you are awkward in your motions, and negligent of your person: I am sorry for both; and so will you be, when it will be too late, if you continue so some time longer. |
Вслед за уменьем хорошо говорить, благородная осанка и уменье произвести хорошее впечатление в обществе очень нужны, потому что они очень располагают к тебе людей. Всякое небрежение к этим качествам в молодом человеке еще менее простительно, чем жеманство. Оно свидетельствует о том, что тебе безразлично, нравишься ты другим людям или нет, а для других это просто оскорбительно. Один человек, видевший тебя совсем недавно, рассказал мне, что ты неловок в своих движениях и не следишь за собою: мне жаль, что это так; если все будет продолжаться в том же духе и дальше, ты сам потом пожалеешь об этом, но будет поздно. |
|
Awkwardness of carriage is very alienating; and a total negligence of dress and air is an impertinent insult upon custom and fashion. You remember Mr. ------ very well, I am sure, and you must consequently remember his, extreme awkwardness: which, I can assure you, has been a great clog to his parts and merit, that have, with much difficulty, but barely counterbalanced it at last. Many, to whom I have formerly commended him, have answered me, that they were sure he could not have parts, because he was so awkward: so much are people, as I observed to you before, taken by the eye. |
Неуклюжесть очень отпугивает людей, полное пренебрежение к одежде и к наружности вообще - это дерзкий вызов существующим обычаям и моде. Ты, конечно, помнишь м-ра *** и, разумеется, помнишь, до чего он был неуклюж; уверяю тебя, это очень мешало признать за ним его способности и достоинства, которые, в конце концов, едва смогли уравновесить этот его недостаток, но не больше. Многие из тех, кому я когда-то рекомендовал его, отвечали мне, что, по их мнению, у человека этого не может быть никаких способностей, иначе он не был бы так неловок - до такой степени много значит, как я тебе уже говорил, в глазах людей внешность. |
|
Women have great influence as to a man's fashionable character; and an awkward man will never have their votes; which, by the way, are very numerous, and much oftener counted than weighed. You should therefore give some attention to your dress, and the gracefulness of your motions. I believe, indeed, that you have no perfect model for either at Leipsig, to form yourself upon; but, however, do not get a habit of neglecting either; and attend properly to both, when you go to courts, where they are very necessary, and where you will have good masters and good models for both. Your exercises of riding, fencing, and dancing, will civilize and fashion your body and your limbs, and give you, if you will but take it, 'l'air d'un honnete homme'. |
Большое влияние на репутацию, слагающуюся в свете, оказывают женщины, и человеку неловкому никогда не получить их поддержки. А ведь, кстати сказать, их очень много, и мнения их гораздо чаще подсчитываются, нежели просто кладутся на весы. Поэтому тебе следует уделять внимание как одежде, так и изяществу всех движений. По-видимому, в Лейпциге нет человека, который бы действительно умел одеваться, обладал изящными манерами и мог служить для тебя образцом того и другого. И тем не менее не пренебрегай ни тем, ни другим и следи за своим костюмом и манерами, отправляясь ко двору - там это необходимо, там-то ты и найдешь себе для того и другого хороших учителей и хорошие примеры. Упражнения в верховой езде, фехтовании и танцах выправят и облагородят твое тело, руки и ноги и придадут тебе l'air d'un honnete homme(41), если только у тебя будет желание ее приобрести. |
|
I will now conclude with suggesting one reflection to you; which is, that you should be sensible of your good fortune, in having one who interests himself enough in you, to inquire into your faults, in order to inform you of them. Nobody but myself would be so solicitous, either to know or correct them; so that you might consequently be ignorant of them yourself; for our own self-love draws a thick veil between us and our faults. But when you hear yours from me, you may be sure that you hear them from one who for your sake only desires to correct them; from one whom you cannot suspect of any, partiality but in your favor; and from one who heartily wishes that his care of you, as a father, may, in a little time, render every care unnecessary but that of a friend. Adieu. |
В заключение хочу, чтобы ты кое о чем подумал, чтобы ты мог почувствовать, какое тебе выпало на долю счастье - иметь человека, который настолько заинтересован тобой, что выведывает твои недостатки, для того, чтобы потом поставить тебя о них в известность. Никто, кроме меня, не стал бы так стараться разузнать их все, а потом исправить, сам-то ты ведь их, может быть, и вовсе не знаешь: наше самолюбие плотной завесой закрывает от нас наши проступки. Но, когда ты слышишь о них от меня, можешь быть уверен, что это голос человека, который, ради тебя одного, хочет их исправления. И человека этого ты не можешь заподозрить в пристрастии, ибо если он и пристрастен, то только к тебе, и всем сердцем хочет, чтобы его отеческая забота о тебе за короткое время сделала излишней всякую другую заботу, разве что дружескую. Прощай. |
|
P. S. I condole with you for the untimely and violent death of the tuneful Matzel. |
Р. S. Прими мое сочувствие по поводу безвременной и трагической смерти сладкозвучного Матцеля. |
|
English |
Русский |
|
LONDON, July, 20, O. S. 1748 |
Милый мои мальчик, Лондон, 26 июля ст. ст. 1748 г. |
|
DEAR BOY: There are two sorts of understandings; one of which hinders a man from ever being considerable, and the other commonly makes him ridiculous; I mean the lazy mind, and the trifling, frivolous mind: Yours, I hope, is neither. The lazy mind will not take the trouble of going to the bottom of anything; but, discouraged by the first difficulties (and everything worth knowing or having is attained with some), stops short, contents, itself with easy, and consequently superficial knowledge, and prefers a great degree of ignorance to a small degree of trouble. These people either think, or represent most things as impossible; whereas, few things are so to industry and activity. But difficulties seem to them, impossibilities, or at least they pretend to think them so--by way of excuse for their laziness. An hour's attention to the same subject is too laborious for them; they take everything in the light in which it first presents itself; never consider, it in all its different views; and, in short, never think it through. The consequence of this is that when they come to speak upon these subjects, before people who have considered them with attention; they only discover their own ignorance and laziness, and lay themselves open to answers that put them in confusion. Do not then be discouraged by the first difficulties, but 'contra audentior ito'; and resolve to go to the bottom of all those things which every gentleman ought to know well. |
Есть две разновидности ума: одна из них никогда не даст человеку сделаться сколько-нибудь значительным, а другая обычно делает его смешным, иными словами, есть - умы ленивые и умы - легкомысленные и пустые. Хочу надеяться, что твой не относится ни к тем, ни к другим. Ум ленивый не дает себе труда ни во что углубиться, первые же встретившиеся на его пути трудности (а трудности неизбежны всюду, когда ты добиваешься чего-то значительного или хочешь что-то значительное узнать) отбивают у него охоту идти дальше; он успокаивается, довольствуется легким, а, следовательно, поверхностным знанием и более склонен остаться глубоким невеждой, нежели затратить какие-то усилия на постижение того, что глубоко. Таким людям многие вещи кажутся невозможными, и порою они бывают даже в этом твердо убеждены, тогда как на самом деле, для человека настойчивого и трудолюбивого невозможного почти нет. Им же все трудное кажется неосуществимым, или во всяком случае они стараются думать, что это так, для того, чтобы оправдать свою лень. Сосредоточиться в продолжение часа на чем-то одном - для них задача чересчур утомительная, они все воспринимают в свете первого впечатления, никогда ничего не рассматривают всесторонне, короче говоря, они ни во что не вдумываются. Это приводит к тому, что, когда им приходится говорить о том или ином предмете с людьми, которые предмет этот внимательно изучили, они только обнаруживают невежество свое и леность и рискуют услышать в ответ слова, способные их смутить. Поэтому не впадай в отчаяние, столкнувшись с первыми трудностями, но contra audentior ito(42) и докапывайся до глубины всего того, что необходимо знать каждому джентльмену. |
|
Those arts or sciences which are peculiar to certain professions, need not be deeply known by those who are not intended for those professions. As, for instance; fortification and navigation; of both which, a superficial and general knowledge, such as the common course of conversation, with a very little inquiry on your part, will give you, is sufficient. Though, by the way, a little more knowledge of fortification may be of some use to you; as the events of war, in sieges, make many of the terms, of that science occur frequently in common conversation; and one would be sorry to say, like the Marquis de Mascarille in Moliere's 'Precieuses Ridicules', when he hears of 'une demie lune, Ma foi! c'etoit bien une lune toute entiere'. But those things which every, gentleman, independently of profession, should know, he ought to know well, and dive into all the depth of them. Such are languages, history, and geography ancient and modern, philosophy, rational logic; rhetoric; and, for you particularly, the constitutions and the civil and military state of every country in Europe: This, I confess; is a pretty large circle of knowledge, attended with some difficulties, and requiring some trouble; which, however; an active and industrious mind will overcome; and be amply repaid. |
Есть науки и искусства, имеющие отношение к определенным профессиям; людям, которые не собираются этих профессий приобретать, нет особенной надобности изучать их. Так, например, фортификация и мореходство: тебе достаточно знать эти науки поверхностно и в самой общей форме, а такого рода знания можно почерпнуть из обыкновенного разговора, и тебе не придется особенно о многом расспрашивать. Впрочем, фортификацию тебе, может быть, и полезно было бы знать получше, так как многие термины этой науки часто стали встречаться в повседневных разговорах, и не стоит уподобляться маркизу де Маскарилю в "Les preclettses ridicnies"(43) Мольера, когда тот, услыхав об une demie lune(44), попадает впросак и восклицает: "Ма foi, c'etait bien une lune toute entiere"(45). Но то, что каждому джентльмену, независимо от его профессии, надлежит знать, он должен знать хорошо и докапываться до самых больших глубин. Это прежде всего языки, история и география, как древние, так и новые, философия, логика, риторика; для тебя же особенно важны конституция и гражданский и военный строй каждого европейского государства. Надо сказать, что все это, вместе взятое, составляет весьма обширный круг знаний, овладение которыми сопряжено с известными трудностями и требует некоторых усилий; однако, человек деятельный и трудолюбивый все эти трудности преодолеет и будет вознагражден с лихвой. |
|
The trifling and frivolous mind is always busied, but to little purpose; it takes little objects for great ones, and throws away upon trifles that time and attention which only important things deserve. Knick-knacks; butterflies; shells, insects, etc., are the subjects of their most serious researches. They contemplate the dress, not the characters of the company they keep. They attend more to the decorations of a play than the sense of it; and to the ceremonies of a court more than to its politics. Such an employment of time is an absolute loss of it. You have now, at most, three years to employ either well or ill; for, as I have often told you, you will be all your life what you shall be three years hence. For God's sake then reflect. Will you throw this time away either in laziness, or in trifles? Or will you not rather employ every moment of it in a manner that must so soon reward you with so much pleasure, figure, and character? I cannot, I will not doubt of your choice. Read only useful books; and never quit a subject till you are thoroughly master of it, but read and inquire on till then. When you are in company, bring the conversation to some useful subject, but 'a portee' of that company. Points of history, matters of literature, the customs of particular countries, the several orders of knighthood, as Teutonic, Maltese, etc., are surely better subjects of conversation, than the weather, dress, or fiddle-faddle stories, that carry no information along with them. The characters of kings and great men are only to be learned in conversation; for they are never fairly written during their lives. This, therefore, is an entertaining and instructive subject of conversation, and will likewise give you an opportunity of observing how very differently characters are given, from the different passions and views of those who give them. |
Человек же легкомысленный и пустой всегда бывает занят, но без толку; мелочи кажутся ему вещами значительными, и свое время и внимание, которые следует посвятить главному в жизни, он растрачивает на пустяки. Такие люди самым серьезным образом занимаются какими-нибудь безделушками, бабочками, раковинами, насекомыми и т. п. Они вглядываются в одежду, а не в характеры людей, в обществе которых проводят время. Декорации пьесы интересуют их больше, нежели ее содержание, а дворцовые церемонии больше, чем политика. Так употреблять свое время - означает совершенно его терять. Сейчас в твоем распоряжении самое большее три года; ты можешь употребить их либо хорошо, либо плохо, только помни, я не раз уже говорил тебе, тем, чем ты будешь через три года, ты будешь всю свою жизнь. Поэтому, умоляю тебя, подумай: растратишь ты это время попусту, проведя его в лени или занимаясь пустяками? Или используешь каждое мгновение так, чтобы оно вскоре уже вознаградило тебя удовольствиями, положением, добрым именем? Я не могу, не хочу сомневаться в твоем выборе. Читай только полезные книги и никогда не переставай заниматься тем или другим предметом, пока не овладеешь им в совершенстве, а до тех пор продолжай читать и старайся узнать о нем побольше. Находясь в обществе, наводи разговор на какой-нибудь полезный предмет, но a la portee(46) этого общества. Вопросы истории, литературы, обычаи различных стран, рыцарские ордена, как-то: Тевтонский, Мальтийский и другие, разумеется, более интересные предметы для разговора, чем то, какая сегодня погода, кто как одевается или какие-нибудь мелкие происшествия, из которых нельзя почерпнуть никаких знаний. Характеры королей и великих людей узнаются только из разговора, ибо при жизни тех и других о них никогда не пишут всей правды. Вот почему говорить об этом бывает интересно и поучительно, и, вместе с тем, такого рода беседа даст тебе возможность понаблюдать, сколь по-разному толкуются одни и те же характеры в зависимости от чувств и взглядов каждого твоего собеседника. |
|
Never be ashamed nor afraid of asking questions: for if they lead to information, and if you accompany them with some excuse, you will never be reckoned an impertinent or rude questioner. All those things, in the common course of life, depend entirely upon the manner; and, in that respect, the vulgar saying is true, 'That one man can better steal a horse, than another look over the hedge.' There are few things that may not be said, in some manner or other; either in a seeming confidence, or a genteel irony, or introduced with wit; and one great part of the knowledge of the world consists in knowing when and where to make use of these different manners. The graces of the person, the countenance, and the way of speaking, contribute so much to this, that I am convinced, the very same thing, said by a genteel person in an engaging way, and GRACEFULLY and distinctly spoken, would please, which would shock, if MUTTERED out by an awkward figure, with a sullen, serious countenance. The poets always represent Venus as attended by the three Graces, to intimate that even beauty will not do without: I think they should have given Minerva three also; for without them, I am sure learning is very unattractive. Invoke them, then, DISTINCTLY, to accompany all your words and motions. Adieu. |
Никогда не стыдись и не бойся задавать вопросы, ибо, если с помощью их ты можешь что-то узнать и если ты при этом извинишься, тебя никогда не сочтут навязчивым или грубым. В повседневной жизни все эти вещи зависят исключительно от того, как ты спрашиваешь, и в этом смысле справедлива пословица: "Одному легче лошадь украсть, чем другому за плетень заглянуть". Нет почти ничего такого, что нельзя было бы так или иначе высказать, то ли с видимостью доверия, то ли с тонкой иронией, то ли найдя для этого какой-нибудь остроумный предлог, и знание света в значительной степени состоит из знания того, когда и где использовать эти разные манеры выражения. Личное обаяние человека, его внешность и то, как он говорит, имеет при этом такое значение, что я убежден: одна и та же вещь, сказанная приятным тоном и произнесенная выразительно и отчетливо, понравится, а если те же самые слова пробормочет себе под нос человек нескладный, с угрюмым и насупленным видом, они у всех вызовут только раздражение. Поэты всегда изображают Венеру в сопровождении трех граций, желая этим подчеркнуть, что даже такая красавица не может без них обойтись. Мне думается, что этих трех спутниц следовало бы дать и Минерве, ибо без них всякая наука очень скучна. Поэтому ясно и внятно призови их каждую в отдельности сопутствовать твоим словам и движениям. Прощай. |
|
P. S. Since I wrote what goes before, I have received your letter, OF NO DATE, with the inclosed state of the Prussian forces: of which, I hope, you have kept a copy; this you should lay in a 'portefeuille', and add to it all the military establishments that you can get of other states and kingdoms: the Saxon establishment you may, doubtless, easily find. By the way, do not forget to send me answers to the questions which I sent you some time ago, concerning both the civil and the ecclesiastical affairs of Saxony. |
Р. S. После того как я написал тебе это письмо, я получил твое без даты, с вложенными в него сведениями о прусской армии; надеюсь, что копию ты себе оставил. Спрячь ее к себе в папку и присовокупи к ней все сведения о военном устройстве, какие ты сможешь получить касательно других государств и королевств. Сведения, касающиеся Саксонии, ты, разумеется, отыщешь без труда. Кстати, не забудь послать мне ответы на вопросы, которые я посылал тебе не очень давно, касательно гражданских и церковных дел Саксонии. |
|
Do not mistake me, and think I only mean that you should speak elegantly with regard to style, and the purity of language; but I mean, that you should deliver and pronounce what you say gracefully and distinctly; for which purpose I will have you frequently read very loud, to Mr. Harte, recite parts of orations, and speak passages of plays; for, without a graceful and pleasing enunciation, all your elegancy of style, in speaking, is not worth one farthing. |
Пойми меня правильно и не подумай, что я пекусь только о том, чтобы стиль твой был изящен, а язык - чист; я хочу, чтобы выговор твой был приятен, а дикция отчетлива, для чего тебе надлежит побольше читать вслух м-ру Харту, причем очень громко, произносить отрывки речей и декламировать сцены из пьес. Помни, что, если ты не научишься хорошей и приятной для слуха дикции, все изящество твоего стиля не будет стоить ни гроша. |
|
I am very glad that Mr. Lyttelton approves of my new house, and particularly of my CANONICAL--[James Brydges, duke of Chandos, built a most magnificent and elegant house at CANNONS, about eight miles from London. It was superbly furnished with fine pictures, statues, etc., which, after his death, were sold, by auction. Lord Chesterfield purchased the hall-pillars, the floor; and staircase with double flights; which are now in Chesterfield House, London.]--pillars. My bust of Cicero is a very fine one, and well preserved; it will have the best place in my library, unless at your return you bring me over as good a modern head of your own, which I should like still better. I can tell you, that I shall examine it as attentively as ever antiquary did an old one. |
Меня очень радует, что м-р Литтлтон одобряет мой новый дом, а в особенности - мои канонические колонны. Мой бюст Цицерона очень хорош и отличной сохранности; он займет у меня в библиотеке самое почетное место, если только, вернувшись, ты не привезешь мне свой собственный, который будет не менее хорош, а мне доставит еще большее удовольствие. Обещаю тебе, что буду разглядывать его с таким же вниманием, с каким все антиквары разглядывали тот. |
|
Make my compliments to Mr. Harte, at whose recovery I rejoice. |
Кланяйся от меня м-ру Харту, очень рад, что он чувствует себя лучше. |
|
English |
Русский |
|
LONDON, September 5, O. S. 1748. |
Лондон, 5 сентября ст. ст. 1748 г. |
|
DEAR BOY: I have received yours, with the inclosed German letter to Mr. Gravenkop, which he assures me is extremely well written, considering the little time that you have applied yourself to that language. As you have now got over the most difficult part, pray go on diligently, and make yourself absolutely master of the rest. Whoever does not entirely possess a language, will never appear to advantage, or even equal to himself, either in speaking or writing it. His ideas are fettered, and seem imperfect or confused, if he is not master of all the words and phrases necessary to express them. I therefore desire, that you will not fail writing a German letter once every fortnight to Mr. Gravenkop; which will make the writing of that language familiar to you; and moreover, when you shall have left Germany and be arrived at Turin, I shall require you to write even to me in German; that you may not forget with ease what you have with difficulty learned. I likewise desire, that while you are in Germany, you will take all opportunities of conversing in German, which is the only way of knowing that, or any other language, accurately. You will also desire your German master to teach you the proper titles and superscriptions to be used to people of all ranks; which is a point so material, in Germany, that I have known many a letter returned unopened, because one title in twenty has been omitted in the direction. |
Милый мой мальчик, Получил твое письмо с вложенным туда немецким письмом на имя м-ра Гревенкопа, которое, как он уверяет, написано отлично, принимая во внимание, что вообще ты этим языком очень мало занимался. Так как самые большие трудности ты уже преодолел, прошу тебя, продолжай заниматься так же прилежно и в совершенстве изучи все остальное. Человек, не владеющий свободно языком, никогда не предстает в выгодном свете или даже таким, каков он есть, когда будет на этом языке говорить или писать: мысли его скованы и кажутся неубедительными и путаными, если он не может найти нужных слов и фраз, для того чтобы их выразить. Поэтому я хочу, чтобы ты непременно писал раз в две недели по-немецки м-ру Гревенкопу: таким образом, ты привыкнешь писать на этом языке. Помимо этого, когда ты уедешь из Германии и будешь жить в Турине, я попрошу тебя писать по-немецки даже мне, чтобы тебе было легко сохранить в памяти то, чему ты с таким трудом научился. Я хочу также, чтобы, живя в Германии, ты пользовался каждым удобным случаем говорить по-немецки - это единственный способ как следует изучить этот язык. Тебе надо будет непременно попросить твоего учителя немецкого языка, чтобы он научил тебя величать как положено людей разных званий и надписывать им письма. На это в Германии обращают чрезвычайное внимание, и известны многие случаи, когда письма возвращались нераспечатанными из-за того только, что на конверте забывали поставить один какой-нибудь титул из двадцати. |
|
St. Thomas's day now draws near, when you are to leave Saxony and go to Berlin; and I take it for granted, that if anything is yet wanting to complete your knowledge of the state of that electorate, you will not fail to procure it before you go away. I do not mean, as you will easily believe, the number of churches, parishes, or towns; but I mean the constitution, the revenues, the troops, and the trade of that electorate. A few questions, sensibly asked, of sensible people, will produce you the necessary informations; which I desire you will enter in your little book. |
Приближается день св.Фомы, когда ты должен будешь покинуть Саксонию и ехать в Берлин, и, смею думать, что, даже если в твоих знаниях об этом курфюршестве и есть кое-какие пробелы, ты восполнишь их перед тем, как уехать. Ты, конечно, понимаешь, что я разумею под этим отнюдь не количество церквей, приходов или городов, а государственное устройство, армию, доходы и ремесла этого курфюршества. Надо только задать несколько благоразумных вопросов благоразумным людям, и ты получишь все необходимые сведения: мне хочется, чтобы ты записал все это в свою книжечку. |
|
Berlin will be entirely a new scene to you, and I look upon it, in a manner, as your first step into the great world; take care that step be not a false one, and that you do not stumble at the threshold. You will there be in more company than you have yet been; manners and attentions will therefore be more necessary. Pleasing in company is the only way of being pleased in it yourself. Sense and knowledge are the first and necessary foundations for pleasing in company; but they will by no means do alone, and they will never be perfectly welcome if they are not accompanied with manners and attentions. You will best acquire these by frequenting the companies of people of fashion; but then you must resolve to acquire them, in those companies, by proper care and observation; for I have known people, who, though they have frequented good company all their lifetime, have done it in so inattentive and unobserving a manner, as to be never the better for it, and to remain as disagreeable, as awkward, and as vulgar, as if they had never seen any person of fashion. When you go into good company (by good company is meant the people of the first fashion of the place) observe carefully their turn, their manners, their address; and conform your own to them. |
Берлин откроет для тебя совершенно новое поприще, и я смотрю на твое появление там, как на первый шаг, который тебе предстоит сделать в незнакомых краях. Постарайся только, чтобы этот первый шаг был правилен, и не споткнись на пороге. Ты встретишь там самое многолюдное общество, в каких тебе до сих пор случалось бывать; тем большее значение там будут иметь предупредительность и манеры. Быть приятным в обществе - это единственный способ сделать пребывание в нем приятным для самого себя. Ум и знания - это первые и самые необходимые условия для того, чтобы понравиться в обществе, но этого отнюдь не достаточно, знай, что качества эти никогда не будут в должной степени оценены, если к ним не присоединятся предупредительность и манеры. Приобрести же и то, и другое тебе легче всего, часто бывая в свете; только ты должен взять за правило внимательно все там усваивать, наблюдать и подмечать. А то ведь я знавал людей, которые всю свою жизнь бывали в хорошем обществе, но при этом оставались настолько невнимательны и ненаблюдательны, что сами нисколько не стали лучше и продолжали быть столь же неприятными, неловкими, вульгарными, как будто вообще никогда в жизни не видели ни одного светского человека. Когда ты попадешь в хорошее общество (под хорошим обществом, я разумею высшие круги того или иного города), внимательно наблюдай обходительность и манеры этих людей и сообразуйся с ними, вырабатывая свои. |
|
But this is not all neither; go deeper still; observe their characters, and pray, as far as you can, into both their hearts and their heads. Seek for their particular merit, their predominant passion, or their prevailing weakness; and you will then know what to bait your hook with to catch them. Man is a composition of so many, and such various ingredients, that it requires both time and care to analyze him: for though we have all the same ingredients in our general composition, as reason, will, passions, and appetites; yet the different proportions and combinations of them in each individual, produce that infinite variety of characters, which, in some particular or other, distinguishes every individual from another. Reason ought to direct the whole, but seldom does. And he who addresses himself singly to another man's reason, without endeavoring to engage his heart in his interest also, is no more likely to succeed, than a man who should apply only to a king's nominal minister, and neglect his favorite. |
Но и это еще не все - надо заглянуть глубже: присмотрись к их характерам и сумей вникнуть в их сердца и умы с возможно большею полнотой. Сумей отыскать основное их достоинство, владеющую ими страсть или самую большую их слабость - и ты будешь знать, какую приманку насадить на крючок, чтобы легче всего изловить их. Человек состоит из множества разнообразных элементов, и надо потратить немало времени и труда, для того чтобы их все изучить, ибо, хотя у каждого из нас есть общие всем составные части, как-то: разум, воля, страсти и влечения, однако, соотношения их и комбинации в разных людях настолько различны, что они-то и образуют великое многообразие характеров, которые в той или иной части отличают одного человека от другого. Управлять всем этим в целом следовало бы разуму, но такие случаи редки. И тот, кто обращается исключительно к разуму другого человека, не пытаясь привлечь на свою сторону также и сердце, никогда не добьется успеха, подобно тому, как не добьется его и тот, кто обратится к официальным лицам при дворе короля и минует королевского фаворита. |
|
I will recommend to your attentive perusal, now that you are going into the world, two books, which will let you as much into the characters of men, as books can do. I mean, 'Les Reflections Morales de Monsieur de la Rochefoucault, and Les Caracteres de la Bruyere': but remember, at the same time, that I only recommend them to you as the best general maps to assist you in your journey, and not as marking out every particular turning and winding that you will meet with. There your own sagacity and observation must come to their aid. |
Я хочу, чтобы сейчас, когда ты вступаешь в свет, ты внимательно прочел две книги, которые раскроют тебе характеры людей настолько, насколько это вообще могут сделать книги. Я имею в виду "Les reflexions morales"(47) господина де Ларошфуко и "Caracteres"(48) Лабрюйера, но помни, что я рекомендую их тебе только, как некие лучшие географические карты; они помогут тебе в пути, но не рассчитывай найти в них повороты дорог и все малейшие их извилины. В этих случаях на помощь им должны прийти собственная твоя наблюдательность и прозорливость. |
|
La Rochefoucault, is, I know, blamed, but I think without reason, for deriving all our actions from the source of self-love. |
Ларошфуко порицают и, как мне кажется, напрасно, за то, что главным побуждением, определяющим все поступки, он считает себялюбие. |
|
For my own part, I see a great deal of truth, and no harm at all, in that opinion. It is certain that we seek our own happiness in everything we do; and it is as certain, that we can only find it in doing well, and in conforming all our, actions to the rule of right reason, which is the great law of nature. It is only a mistaken self-love that is a blamable motive, when we take the immediate and indiscriminate gratification of a passion, or appetite, for real happiness. But am I blamable if I do a good action, upon account of the happiness which that honest consciousness will give me? Surely not. On the contrary, that pleasing consciousness is a proof of my virtue. The reflection which is the most censured in Monsieur de la Rochefoucault's book as a very ill-natured one, is this, 'On trouve dans le malheur de son meilleur ami, quelque chose qui ne des plait pas'. And why not? Why may I not feel a very tender and real concern for the misfortune of my friend, and yet at the same time feel a pleasing consciousness at having discharged my duty to him, by comforting and assisting him to the utmost of my power in that misfortune? Give me but virtuous actions, and I will not quibble and chicane about the motives. And I will give anybody their choice of these two truths, which amount to the same thing: He who loves himself best is the honestest man; or, The honestest man loves himself best.] |
Мне думается, что в этом есть значительная доля истины, и, уж во всяком случае, вреда эта мысль принести не может. Совершенно очевидно, что во всем, что мы делаем, мы стремимся к собственному счастью; и совершенно очевидно, что обрести это счастье мы можем только тогда, когда все будем делать, как следует и поступки наши будут сообразовываться с правилами здравомыслия, иначе говоря - великим законом природы. Осуждения заслуживают только мотивы себялюбия ложного, когда немедленное удовлетворение страсти или стремления принимается нами за истинное счастье. Но следует ли порицать меня за доброе деяние потому лишь, что я преисполняюсь счастья от сознания того, что я его совершил? Конечно же, нет. Вот размышление, которое больше всего осуждается в книге Ларошфуко как жестокое: "On trouve dans le malheur de son meilleur ami quelque chose qui ne deplait pas"(49). А почему же нет? Почему я не могу испытывать очень нежное и подлинное участие к другу, которого постигла беда, и вместе с тем наслаждаться приятным сознанием, что выполнил по отношению к нему мой долг, оказав ему, в его несчастье, всемерную поддержку и утешение? Пусть только сами поступки будут добрыми - и я не стану придираться к вызвавшим их побуждениям. И пусть тогда каждый выбирает одну из двух истин, которые в сущности утверждают одно и то же: "Тот, кто любит больше всего самого себя - самый честный человек", или "Самый честный человек больше всех любит самого себя". |
|
The characters of La Bruyere are pictures from the life; most of them finely drawn, and highly colored. Furnish your mind with them first, and when you meet with their likeness, as you will every day, they will strike you the more. You will compare every feature with the original; and both will reciprocally help you to discover the beauties and the blemishes. |
"Характеры" Лабрюйера - это картины жизни; большая часть их отмечена совершенством рисунка и яркостью красок. Прежде всего запечатлей их в душе, и когда ты в жизни натолкнешься на их подобия - а это будет случаться каждый день - изображения эти поразят тебя еще больше. Ты будешь сравнивать каждую черту их с оригиналом, и тогда то и другое поможет тебе находить красоты и недостатки. |
|
As women are a considerable, or, at least a pretty numerous part of company; and as their suffrages go a great way toward establishing a man's character in the fashionable part of the world (which is of great importance to the fortune and figure he proposes to make in it), it is necessary to please them. I will therefore, upon this subject, let you into certain Arcana that will be very useful for you to know, but which you must, with the utmost care, conceal and never seem to know. Women, then, are only children of a larger growth; they have an entertaining tattle, and sometimes wit; but for solid reasoning, good sense, I never knew in my life one that had it, or who reasoned or acted consequentially for four-and-twenty hours together. Some little passion or humor always breaks upon their best resolutions. Their beauty neglected or controverted, their age increased, or their supposed understandings depreciated, instantly kindles their little passions, and overturns any system of consequential conduct, that in their most reasonable moments they might have been capable of forming. A man of sense only trifles with them, plays with them, humors and flatters them, as he does with a sprightly forward child; but he neither consults them about, nor trusts them with serious matters; though he often makes them believe that he does both; which is the thing in the world that they are proud of; for they love mightily to be dabbling in business (which by the way they always spoil); and being justly distrustful that men in general look upon them in a trifling light, they almost adore that man who talks more seriously to them, and who seems to consult and trust them; I say, who seems; for weak men really do, but wise ones only seem to do it. |
Коль скоро женщины составляют значительную часть общества, и, уж во всяком случае, их достаточно много, и коль скоро мнения их немало значат для репутации человека в свете, а репутация эта очень важна для его карьеры и места в обществе, которое он хочет занять, необходимо нравиться им. Вот почему я хочу посвятить тебя в некие arcana(50); тебе будет очень полезно их постичь, но ты должен хранить все это в тайне и никогда не показывать виду, что ты их знаешь. Итак, женщины - это те же дети, только побольше ростом; они прелестно лепечут и бывают иногда остроумны; но, что касается рассудительности и здравого смысла, то я за всю мою жизнь не знал ни единой женщины, которая могла бы последовательно рассуждать и действовать в течение двадцати четырех часов кряду. Какое-нибудь пристрастие или прихоть всегда заставляет их изменить самые разумные решения. Если люди не признают за ними красоты или пренебрегают ею, дают им больше лет, чем им на самом деле, или недооценивают их мнимый ум, обида мгновенно оборачивается вспышкой гнева, которая начисто опрокидывает всю ту последовательность, к какой они только сумели прийти в самые осмысленные минуты своей жизни. Здравомыслящий мужчина лишь шутит с ними, играет, старается ублажить их и чем-нибудь им польстить, как будто перед ним и в самом деле живой своевольный ребенок, но он никогда не советуется с ними в серьезных вещах и не может доверить им ничего серьезного, хоть и часто старается убедить их, что делает то и другое - и они этим больше всего на свете гордятся. Они ведь до чрезвычайности любят совать свой нос в дела (которым, между прочим, вмешательство их обычно только вредит), и, по справедливости подозревая мужчин в том, что те чаще всего относятся к ним несерьезно, они начинают просто боготворить того, кто говорит с ними, как с равными, притворяется, что доверяет им, и даже спрашивает у них совета. Я говорю "притворяется", потому что люди слабые делают это всерьез, люди же умные только делают вид, что совет этот имеет для них значение. |
|
No flattery is either too high or too low for them. They will greedily swallow the highest, and gratefully accept of the lowest; and you may safely flatter any woman from her understanding down to the exquisite taste of her fan. Women who are either indisputably beautiful, or indisputably ugly, are best flattered, upon the score of their understandings; but those who are in a state of mediocrity, are best flattered upon their beauty, or at least their graces; for every woman who is not absolutely ugly thinks herself handsome; but not hearing often that she is so, is the more grateful and the more obliged to the few who tell her so; whereas a decided and conscious beauty looks upon every tribute paid to her beauty only as her due; but wants to shine, and to be considered on the side of her understanding; and a woman who is ugly enough to know that she is so, knows that she has nothing left for it but her understanding, which is consequently and probably (in more senses than one) her weak side. |
Никакая лесть не может быть для женщин слишком груба или слишком низка: с жадностью поглотят они самую неприкрытую и с благодарностью примут самую низкую, и ты спокойно можешь льстить любой женщине, превознося в ней все что угодно, начиная от ума и кончая изысканным изяществом ее веера. Женщинам, неоспоримо красивым или неоспоримо безобразным, легче всего льстить, прославляя их ум или по крайней мере их обаяние, ведь каждая женщина, если она не отменный урод, считает себя недурной. Ей, однако, нечасто приходится слышать похвалы своей наружности, и она поэтому чувствует себя особенно благодарной и обязанной тем, кто превозносит ее красоту. Что же касается настоящей красавицы, знающей, что она красива, то такая принимает всякую дань своей красоте лишь как нечто должное, и ей хочется блистать своим умом и снискать признание именно за то, что она умна. Женщина, до такой степени безобразная, что сама хорошо это знает, прекрасно понимает, что на ее долю не остается ничего, кроме ума, который становится (и, может быть, не только в одном смысле) ее слабою стороной. |
|
But these are secrets which you must keep inviolably, if you would not, like Orpheus, be torn to pieces by the whole sex; on the contrary, a man who thinks of living in the great world, must be gallant, polite, and attentive to please the women. They have, from the weakness of men, more or less influence in all courts; they absolutely stamp every man's character in the beau monde, and make it either current, or cry it down, and stop it in payments. It is, therefore; absolutely necessary to manage, please, and flatter them and never to discover the least marks of contempt, which is what they never forgive; but in this they are not singular, for it is the same with men; who will much sooner forgive an injustice than an insult. |
Но все это секреты, которые ты должен ревниво хранить, если не хочешь, чтобы все женщины на свете растерзали тебя, как Орфея. Напротив, человек, который собирается вращаться в высшем обществе, должен быть галантным, учтивым и оказывать женщинам знаки внимания, дабы всем им понравиться. Слабость мужчин приводит к тому, что при всех дворах женщины, в той или иной степени, пользуются влиянием: они, можно сказать, чеканят репутацию человека в высшем свете и, либо пускают ее в обращение, либо опротестовывают ее и отказываются принять. Поэтому совершенно необходимо быть с ними обходительным, нравиться им, льстить и никогда не выказывать и тени небрежения, ибо этого они никогда не прощают. Тут они, впрочем, не одиноки, ибо с мужчинами происходит то же самое: любую несправедливость они прощают гораздо легче, чем простую обиду. |
|
Every man is not ambitious, or courteous, or passionate; but every man has pride enough in his composition to feel and resent the least slight and contempt. Remember, therefore, most carefully to conceal your contempt, however just, wherever you would riot make an implacable enemy. Men are much more unwilling to have their weaknesses and their imperfections known than their crimes; and if you hint to a man that you think him silly, ignorant, or even ill-bred, or awkward, he will hate you more and longer, than if you tell him plainly, that you think him a rogue. Never yield to that temptation, which to most young men is very strong; of exposing other people's weaknesses and infirmities, for the sake either of diverting the company, or showing your own superiority. You may get the laugh on your side by it for the present; but you will make enemies by it forever; and even those who laugh with you then, will, upon reflection, fear; and consequently hate you; besides that it is ill- natured, and a good heart desires rather to conceal than expose other people's weaknesses or misfortunes. If you have wit, use it to please, and not to hurt: you may shine, like the sun in the temperate zones, without scorching. Here it is wished for; under the Line it is dreaded. |
Нельзя сказать, что каждый человек тщеславен, алчен или вспыльчив, но у каждого в душе достаточно гордости, чтобы почувствовать самое незначительное пренебрежение и презрение и затаить обиду. Поэтому помни, ты должен тщательнейшим образом скрывать свое презрение к человеку, каким бы справедливым оно ни было, если не хочешь нажить в нем непримиримого врага. Мужчины скрывают свои слабости и недостатки более ревниво, чем преступления, и достаточно только намекнуть человеку, что считаешь его глупым, невежественным или просто невоспитанным и неловким, и он ненавидеть тебя будет больше и дольше, чем если ты скажешь ему, что он мошенник. Никогда не поддавайся соблазну, очень свойственному большинству молодых людей, выставлять напоказ слабости и недостатки других, чтобы поразвлечь общество или выказать свое превосходство. В ту минуту это действительно вызовет смех, но зато ты наживешь себе врага навеки, и даже тот, кто будет смеяться с тобой тогда, пораздумав, станет потом тебя бояться и ненавидеть; помимо всего прочего, это безнравственно, и человек с добрым сердцем больше старается скрыть, нежели выставить напоказ чужие слабости и недостатки. Если ты наделен остроумием, употреби его на то, чтобы понравиться, а не на то, чтобы кого-то обидеть: ты можешь светить, как солнце в странах с умеренным климатом, не оставляя ожогов. Там оно - желанный гость, а на экваторе люди его боятся. |
|
These are some of the hints which my long experience in the great world enables me to give you; and which, if you attend to them, may prove useful to you in your journey through it. I wish it may be a prosperous one; at least, I am sure that it must be your own fault if it is not. |
Таковы некоторые мысли, которые мой долгий опыт жизни в высшем свете позволяет мне сейчас высказать: если ты отнесешься к ним со вниманием, они могут пригодиться тебе в твоем путешествии по свету. Мне хочется, чтобы оно принесло тебе счастье; во всяком случае я уверен, что, если это будет иначе, виноват будешь только ты сам. |
|
Make my compliments to Mr. Harte, who, I am very sorry to hear, is not well. I hope by this time he is recovered. Adieu! |
Поклонись от меня м-ру Харту, мне очень грустно было узнать, что он нездоров. Надеюсь, теперь он уже поправился. Прощай. |
|
English |
Русский |
|
LONDON, September 13, O. S. 1748. |
Лондон, 13 сентября ст. ст. 1748 г, |
|
DEAR BOY: I have more than once recommended to you the "Memoirs" of the Cardinal de Retz, and to attend particularly to the political reflections interspersed in that excellent work. I will now preach a little upon two or three of those texts. |
Милый мой мальчик, Я не раз уже советовал тебе прочесть "Мемуары" кардинала де Реца и обратить особенное внимание на рассуждения о политике, рассыпанные в этой великолепной книге. Сейчас мне хочется остановиться на некоторых таких текстах для маленькой проповеди. |
|
In the disturbances at Paris, Monsieur de Beaufort, who was a very popular, though a very weak man, was the Cardinal's tool with the populace. |
Во время беспорядков в Париже месье де Бофор, который, несмотря на свою слабохарактерность, был человеком весьма популярным, явился орудием в руках кардинала, посредничая между ним и народом. |
|
Proud of his popularity, he was always for assembling the people of Paris together, thinking that he made a great figure at the head of them. The Cardinal, who was factious enough, was wise enough at the same time to avoid gathering the people together, except when there was occasion, and when he had something particular for them to do. However, he could not always check Monsieur de Beaufort; who having assembled them once very unnecessarily, and without any determined object, they ran riot, would not be kept within bounds by their leaders, and did their cause a great deal of harm: upon which the Cardinal observes most judiciously, 'Que Monsieur de Beaufort me savoit pas, que qui assemble le peuple, l'emeut'. |
Гордый своей популярностью, он всегда старался устраивать многолюдные сборища парижан и думал, что, возглавляя их, создает себе имя. Кардинал же, будучи настроен достаточно оппозиционно, был, вместе с тем, и достаточно умен, и старался избегать этих сборищ, за исключением тех случаев, когда это было нужно и когда все делалось с заранее намеченной целью. Однако ему не всегда удавалось удержать месье де Бофора: и тот однажды собрал народ без всякой на то необходимости и цели - толпа взбунтовалась; главари ничего не могли с ней поделать, и все это нанесло значительный вред их делу. По этому поводу кардинал очень рассудительно пишет: "Que monsieur de Beaufort ne savait pas, que qui assemble le peuple l'emeut"(51). |
|
It is certain, that great numbers of people met together, animate each other, and will do something, either good or bad, but oftener bad; and the respective individuals, who were separately very quiet, when met together in numbers, grow tumultuous as a body, and ripe for any mischief that may be pointed out to them by the leaders; and, if their leaders have no business for them, they will find some for themselves. The demagogues, or leaders of popular factions, should therefore be very careful not to assemble the people unnecessarily, and without a settled and well-considered object. Besides that, by making those popular assemblies too frequent, they make them likewise too familiar, and consequently less respected by their enemies. Observe any meetings of people, and you will always find their eagerness and impetuosity rise or fall in proportion to their numbers: when the numbers are very great, all sense and reason seem to subside, and one sudden frenzy to seize on all, even the coolest of them. |
Не приходится сомневаться, что, когда большие толпы народа сходятся вместе, они возбуждают друг друга, и это, как правило, приводит к тем или иным действиям, хорошим или плохим, но чаще всего - плохим. Таким образом, люди, которые, находясь порознь, были совершенно спокойны, сойдясь вместе, приходят в возбуждение, и возбуждение это объединяет их всех; они способны тогда совершить любое злое дело, на которое их натолкнут вожаки; если же тем нечего им предложить, толпа найдет это дело сама. Поэтому демагогам или главарям бунтов следует быть очень осторожными и не собирать народ без надобности и без твердо избранной и хорошо продуманной цели; кроме того, если их устраивать слишком часто, сборища эти становятся очень уж привычным явлением, и противная сторона, разумеется, считается с ними гораздо меньше. Понаблюдай за любым скопищем народа, и ты увидишь, что сила и порывистость растут или спадают в зависимости от многолюдности; когда народу собирается очень уж много, то у людей как будто не остается ни рассудительности, ни разума и всех, в том числе даже самых хладнокровных, охватывает какое-то повальное безумие. |
|
Another very just observation of the Cardinal's is, That, the things which happen in our own times, and which we see ourselves, do not surprise us near so much as the things which we read of in times past, though not in the least more extraordinary; and adds, that he is persuaded that when Caligula made his horse a Consul, the people of Rome, at that time, were not greatly surprised at it, having necessarily been in some degree prepared for it, by an insensible gradation of extravagances from the same quarter. This is so true that we read every day, with astonishment, things which we see every day without surprise. We wonder at the intrepidity of a Leonidas, a Codrus, and a Curtius; and are not the least surprised to hear of a sea-captain, who has blown up his ship, his crew, and himself, that they might not fall into the hands of the enemies of his country. I cannot help reading of Porsenna and Regulus, with surprise and reverence, and yet I remember that I saw, without either, the execution of Shepherd,--[James Shepherd, a coach- painter's apprentice, was executed at Tyburn for high treason, March 17, 1718, in the reign of George I.]--a boy of eighteen years old, who intended to shoot the late king, and who would have been pardoned, if he would have expressed the least sorrow for his intended crime; but, on the contrary, he declared that if he was pardoned he would attempt it again; that he thought it a duty which he owed to his country, and that he died with pleasure for having endeavored to perform it. Reason equals Shepherd to Regulus; but prejudice, and the recency of the fact, make Shepherd a common malefactor and Regulus a hero. |
А вот и еще одно справедливое наблюдение кардинала: все, что происходит в наше время и что мы видим собственными глазами, удивляет нас гораздо меньше, нежели события прошлого, о которых мы читаем в книгах, хотя и в наши дни творятся не менее необыкновенные вещи. Он тут же добавляет, что, когда Калигула произвел своего коня в консулы, жителей Рима это не особенно удивило, ибо их уже мало-помалу к этому подготовили его сумасбродства такого же свойства. Это настолько верно, что мы действительно каждый день с изумлением читаем о чем-то и, вместе с тем, каждый день видим то же самое вокруг себя, однако, нас это нисколько не поражает. Мы дивимся мужеству Леонида, Кодра и Курция и без всякого удивления слушаем рассказ о капитане, который взорвал свой корабль со всей командой и погиб сам, лишь бы не попасть в руки врагов отечества. С благоговейным изумлением читаю я о Порсенне и Регуле и тут же вспоминаю, что спокойно смотрел на казнь Шеперда, восемнадцатилетнего юноши, который собирался застрелить покойного короля и который несомненно был бы прощен, если бы выказал хоть малейшее раскаяние в своем преступном замысле. Но он, напротив, заявил, что, если его простят, он снова будет пытаться осуществить свое намерение, что это его долг перед родиной и что ему радостно умирать от сознания, что он пытался выполнить этот долг. Если рассуждать разумно, то Шеперда можно приравнять к Регулу, однако, оттого что предрассудки наши закостенели, а память о недавнем еще свежа, Шеперд в наших глазах не более чем обычный злоумышленник, а Регул - герой. |
|
Examine carefully, and reconsider all your notions of things; analyze them, and discover their component parts, and see if habit and prejudice are not the principal ones; weigh the matter upon which you are to form your opinion, in the equal and impartial scales of reason. It is not to be conceived how many people, capable of reasoning, if they would, live and die in a thousand errors, from laziness; they will rather adopt the prejudices of others, than give themselves the trouble of forming opinions of their own. They say things, at first, because other people have said them, and then they persist in them, because they have said them themselves. |
Внимательно вдумайся в те понятия, которые у тебя сложились, и пересмотри, проанализируй, разложи их на составные части, погляди и реши, какие из них главные. А вдруг это всего лишь привычки и предрассудки? Взвесь все данные, на основании которых должно сложиться твое суждение на справедливых и беспристрастных весах разума. Даже невозможно представить себе, сколько людей, способных рассуждать здраво, если бы только они этого захотели, живут и умирают в бесчисленных заблуждениях, вызванных одной только ленью; они с гораздо большей охотой подтвердят чужие предрассудки, нежели дадут себе труд выработать собственные взгляды. Сначала они просто повторяют то, что слышат от других, а потом уже упорствуют в этом, потому что сказали так сами. |
|
The last observation that I shall now mention of the Cardinal's is, "That a secret is more easily kept by a good many people, than one commonly imagines." By this he means a secret of importance, among people interested in the keeping of it. And it is certain that people of business know the importance of secrecy, and will observe it, where they are concerned in the event. To go and tell any friend, wife, or mistress, any secret with which they have nothing to do, is discovering to them such an unretentive weakness, as must convince them that you will tell it to twenty others, and consequently that they may reveal it without the risk of being discovered. But a secret properly communicated only to those who are to be concerned in the thing in question, will probably be kept by them though they should be a good many. Little secrets are commonly told again, but great ones are generally kept. Adieu! |
И, наконец, еще одно наблюдение кардинала: секрет сохраняется очень многими людьми гораздо легче, чем можно себе представить. Он имеет в виду какой-нибудь важный секрет, в сохранении которого заинтересованы многие. А ведь совершенно очевидно, что люди деловые знают, сколь важен тот или иной секрет, и строго блюдут его, будучи сами в этом заинтересованы. Кардинал далек от мысли, что кто-нибудь может быть настолько глуп, чтобы разболтать этот секрет из одного только пристрастия к болтовне людям, которые ни в какой степени не заинтересованы в том, чтобы его хранить, и не имеют к нему никакого отношения. Пойти и рассказать любому приятелю, жене или любовнице секрет, который к ним никак не относится - это означает выказать перед тем, и другой, и третьей такую непростительную слабость, которая несомненно убедит их, что ты способен рассказать его еще двум десяткам людей, а следовательно, и они сами могут его рассказать кому-то и никто на них не подумает. Когда же секрет сообщается людям, которых он непосредственно касается, то его скорее всего будут хранить, даже если таких людей окажется очень много. Маленькие секреты обычно переходят из уст в уста, большие же, как правило, сохраняются. Прощай. |
|
English |
Русский |
|
LONDON, September 27, O. S. 1748. |
Лондон, 27 сентября ст. ст. 1748 г. |
|
DEAR BOY: I have received your Latin "Lecture upon War," which though it is not exactly the same Latin that Caesar, Cicero, Horace, Virgil, and Ovid spoke, is, however, as good Latin as the erudite Germans speak or write. I have always observed that the most learned people, that is, those who have read the most Latin, write the worst; and that distinguishes the Latin of gentleman scholar from that of a pedant. A gentleman has, probably, read no other Latin than that of the Augustan age; and therefore can write no other, whereas the pedant has read much more bad Latin than good, and consequently writes so too. He looks upon the best classical books, as books for school-boys, and consequently below him; but pores over fragments of obscure authors, treasures up the obsolete words which he meets with there, and uses them upon all occasions to show his reading at the expense of his judgment. Plautus is his favorite author, not for the sake of the wit and the vis comica of his comedies, but upon account of the many obsolete words, and the cant of low characters, which are to be met with nowhere else. He will rather use 'olli' than 'illi', 'optume' than 'optima', and any bad word rather than any good one, provided he can but prove, that strictly speaking, it is Latin; that is, that it was written by a Roman. By this rule, I might now write to you in the language of Chaucer or Spenser, and assert that I wrote English, because it was English in their days; but I should be a most affected puppy if I did so, and you would not understand three words of my letter. All these, and such like affected peculiarities, are the characteristics of learned coxcombs and pedants, and are carefully avoided by all men of sense. |
Милый мои мальчик, Получил твое латинское сочинение о воине. Хоть это и не совсем та латынь, на которой говорили Цезарь, Цицерон, Гораций, Вергилий и Овидий, это все же не хуже той, что немецкие эрудиты употребляют, когда говорят или пишут. Я всегда замечал, что люди наиболее ученые, те, что больше всего читали по-латыни, пишут хуже всех. Этим-то отличается латынь просвещенного дворянина от латыни какого-нибудь педанта. Дворянин, может быть, и читал-то только писателей века Августа - поэтому он не может писать по-латыни иначе, чем они, тогда как педант, читавший гораздо больше книг, написанных дурной латынью, нежели хорошей, и пишет соответственно. На лучшие произведения римской классической литературы он смотрит, как на книги для школьников, считая их тем самым недостойными своего внимания. Зато он старательно изучает дошедшие до нас отрывки разных безвестных писателей, подбирает встречающиеся у них устарелые слова и употребляет их направо и налево, не рассуждая, годятся они или нет, чтобы выказать свою начитанность в ущерб здравому смыслу. Любимый его автор Плавт, и он любит его отнюдь не за остроумие или за vis comica(52) его комедий, но за множество устарелых слов и за тот жаргон, на котором у него говорят персонажи низкого звания, каких, кроме как у него, нигде не встретишь. Он с большей охотой употребит слово olli, нежели illi(53), optume, нежели optime(54), и любое плохое слово скорее, чем любое хорошее, если только он может доказать, что, строго говоря, это все-таки латынь, что писал на этом языке настоящий римлянин. Следуя этому правилу, я мог бы написать тебе сейчас на языке Чосера или Спенсера и стал бы уверять, что пишу по-английски, потому что в их времена английский язык был именно таким. Но поступить так - значило бы уподобиться самому отъявленному хлыщу, ведь ты бы не понял и двух слов из всей моей писанины. По такому вот жеманству и прочим кривляньям подобного рода всегда можно бывает узнать ученого фата или педанта; люди здравомыслящие тщательно всего этого избегают. |
|
I dipped accidentally, the other day, into Pitiscus's preface to his "Lexicon," where I found a word that puzzled me, and which I did not remember ever to have met with before. It is the adverb 'praefiscine', which means, IN A GOOD HOUR; an expression which, by the superstition of it, appears to be low and vulgar. I looked for it: and at last I found that it is once or twice made use of in Plautus, upon the strength of which this learned pedant thrusts it into his preface. Whenever you write Latin, remember that every word or phrase which you make use of, but cannot find in Caesar, Cicero, Livy, Horace, Virgil; and Ovid, is bad, illiberal Latin, though it may have been written by a Roman. |
На днях мне случилось заглянуть в предисловие, написанное Питискусом к своему словарю, и я обнаружил там слово, которое меня озадачило и которого, насколько помнится, я до того ни разу нигде не встречал. Это наречие praefiscine, что означает "в добрый час", выражение, которое и по звучанию своему выглядит низким и вульгарным. Я стал справляться и, наконец, обнаружил, что слово это раз или два встречается у Плавта. На этом-то основании ученый педант и решил употребить его в своем предисловии. Всякий раз, когда ты пишешь по-латыни, помни, что слово или выражение, которое ты употребляешь, если его нельзя найти у Цезаря, Цицерона, Ливия, Горация, Вергилия и Овидия - это худая, грубая латынь, пусть даже оно и было когда-то употреблено кем-либо из римлян. |
|
I must now say something as to the matter of the "Lecture," in which I confess there is one doctrine laid down that surprises me: It is this, 'Quum vero hostis sit lenta citave morte omnia dira nobis minitans quocunque bellantibus negotium est; parum sane interfuerit quo modo eum obruere et interficere satagamus, si ferociam exuere cunctetur. Ergo veneno quoque uti fas est', etc., whereas I cannot conceive that the use of poison can, upon any account, come within the lawful means of self- defense. Force may, without doubt, be justly repelled by force, but not by treachery and fraud; for I do not call the stratagems of war, such as ambuscades, masked batteries, false attacks, etc., frauds or treachery: They are mutually to be expected and guarded against; but poisoned arrows, poisoned waters, or poison administered to your enemy (which can only be done by treachery), I have always heard, read, and thought, to be unlawful and infamous means of defense, be your danger ever so great: But 'si ferociam exuere cunctetur'; must I rather die than poison this enemy? Yes, certainly, much rather die than do a base or criminal action; nor can I be sure, beforehand, that this enemy may not, in the last moment, 'ferociam exuere'. But the public lawyers, now, seem to me rather to warp the law, in order to authorize, than to check, those unlawful proceedings of princes and states; which, by being become common, appear less criminal, though custom can never alter the nature of good and ill. |
Теперь мне надо кое-что сказать тебе уже по существу твоего сочинения. Должен признаться, я нашел в нем одно утверждение, которое меня поразило. Вот оно: "Quum vero hostis sit lenta, citave morte omnia dira nobis minitans quocunque bellantibus negotium est, parum sane interfuerit quo modo eum obruere et interficere satagamus si ferociam exuere cunctetur. Ergo veneno quoquenti fas est..."(55). Что до меня, то я просто не могу понять, как это употребление яда может быть причислено к законным средствам самозащиты. Сила может несомненно быть отражена силою же, но никак не предательством и обманом, ибо военные хитрости, как-то засады, замаскированные батареи, диверсию, я никак не могу назвать ни предательством, ни обманом - та и другая сторона ожидает их и принимает соответственные предосторожности. Но что касается отравленных стрел, отравления воды в колодцах или подсыпания яда в пищу врагу (что может быть сделано только предательски), то я всегда привык слышать, читать и думать, что, как ни велика грозящая опасность, все эти средства защиты незаконны и бесчестны. Но si ferociam exuere cunctetur(56), то что же, мне тогда лучше умереть, нежели отравить врага? Да, безусловно, гораздо лучше умереть, чем совершить низость или преступление. Да я и не могу быть наперед уверенным, что враг в последнюю минуту не сможет ferociam exuere(57). Но думается, что адвокаты наши, пожалуй, искажают законы и скорее оправдывают, нежели сдерживают противозаконные действия государей и государств, которые сделались уже привычными и от этого стали выглядеть менее преступными, хотя укоренившийся обычай сам по себе никак не может изменить природу добра или зла. |
|
Pray let no quibbles of lawyers, no refinements of casuists, break into the plain notions of right and wrong, which every man's right reason and plain common sense suggest to him. To do as you would be done by, is the plain, sure, and undisputed rule of morality and justice. Stick to that; and be convinced that whatever breaks into it, in any degree, however speciously it may be turned, and however puzzling it may be to answer it, is, notwithstanding, false in itself, unjust, and criminal. I do not know a crime in the world, which is not by the casuists among the Jesuits (especially the twenty-four collected, I think, by Escobar) allowed, in some, or many cases, not to be criminal. |
Пожалуйста, не допускай, чтобы увертки судейских или ухищрения казуистов вторгались в обычные понятия справедливого и несправедливого, которые подсказывает каждому человеку его собственный разум и здравый смысл. Поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы поступали с тобой - вот простое, верное и неоспоримое требование справедливости и морали. Следуй этому правилу, и можешь не сомневаться, что все поступки, в той или иной степени противоречащие ему, как бы благовидно они ни выглядели и как ни трудно было бы против них что-либо возразить, все равно неправомерны, несправедливы и преступны. Я не могу назвать ни одного преступления на свете, которое бы казуисты из числа иезуитов (особливо же те двадцать четыре, которых собрал, если не ошибаюсь, Эскобар) не сочли бы в некоторых, или даже во многих, случаях не содержащими в себе ничего преступного. |
|
The principles first laid down by them are often specious, the reasonings plausible, but the conclusion always a lie: for it is contrary, to that evident and undeniable rule of justice which I have mentioned above, of not doing to anyone what you would not have him do to you. But, however, these refined pieces of casuistry and sophistry, being very convenient and welcome to people's passions and appetites, they gladly accept the indulgence, without desiring to detect the fallacy or the reasoning: and indeed many, I might say most people, are not able to do it; which makes the publication of such quibblings and refinements the more pernicious. I am no skillful casuist nor subtle disputant; and yet I would undertake to justify and qualify the profession of a highwayman, step by step, and so plausibly, as to make many ignorant people embrace the profession, as an innocent, if not even a laudable one; and puzzle people of some degree of knowledge, to answer me point by point. I have seen a book, entitled 'Quidlibet ex Quolibet', or the art of making anything out of anything; which is not so difficult as it would seem, if once one quits certain plain truths, obvious in gross to every understanding, in order to run after the ingenious refinements of warm imaginations and speculative reasonings. |
Посылки, из которых они исходили, часто бывают похожи на правду, рассуждения обоснованны, но вывод всегда неверен, ибо находится в противоречии с тем очевидным и неоспоримым мерилом справедливости, о котором я упомянул раньше - не поступать с другими так, как ты не хочешь, чтобы поступили с тобой. Однако, все такого рода ухищрения казуистов и софистов очень удобны и выгодны для человеческих стремлений и страстей, и поэтому люди легко соглашаются пойти на подобную уступку, не дав себе труда отыскать ошибку в своем рассуждении, на что, кстати сказать, очень многие, я бы даже сказал, большая часть людей, совершенно неспособны; по этой причине обнародование подобных уверток и ухищрений становится еще опасней. Я отнюдь не считаю себя ни искусным казуистом, ни тонким спорщиком, и, однако, я готов объяснить и оправдать поступки разбойника, грабящего на большой дороге, причем с такой последовательностью и так убедительно, что у людей неискушенных может даже явиться желание заняться этим ремеслом, как совершенно невинным, более того, похвальным, людям же осведомленным и умным будет далеко непросто ответить мне по пунктам, и они окажутся в затруднительном положении. Мне довелось видеть книгу, озаглавленную "Quidlibet ex quolibet", или "Искусство делать что угодно из чего угодно", что не так уж трудно, как то может показаться, если ты решаешься поступиться некоторыми простыми истинами, вообще-то говоря, очевидными для каждого разумного человека, и начинаешь гнаться за изощренными творениями пылкой фантазии и умозрительных рассуждений. |
|
Doctor Berkeley, Bishop of Cloyne, a very worthy, ingenious, and learned man, has written a book, to prove that there is no such thing as matter, and that nothing exists but in idea: that you and I only fancy ourselves eating, drinking, and sleeping; you at Leipsig, and I at London: that we think we have flesh and blood, legs, arms, etc., but that we are only spirit. His arguments are, strictly speaking, unanswerable; but yet I am so far from being convinced by them, that I am determined to go on to eat and drink, and walk and ride, in order to keep that MATTER, which I so mistakenly imagine my body at present to consist of, in as good plight as possible. Common sense (which, in truth, very uncommon) is the best sense I know of: abide by it, it will counsel you best. Read and hear, for your amusement, ingenious systems, nice questions subtilly agitated, with all the refinements that warm imaginations suggest; but consider them only as exercitations for the mind, and turn always to settle with common sense. |
Доктор Беркли, епископ Клойнский, весьма достойный, способный и ученый человек, написал целую книгу в доказательство того, что никакой материи не существует, а существует только мысль: что мы с тобой только воображаем, что едим, пьем и спим, ты - в Лейпциге, а я - в Лондоне, что мы только воображаем, что состоим из плоти и крови, что у нас есть ноги, руки и т. п., но, что в действительности все это один лишь дух. Доводы его, строго говоря, неопровержимы, и все-таки они настолько бессильны меня убедить, что я намерен по-прежнему и есть, и пить, и ходить, и ездить, для того чтобы поддерживать в наилучшем из всех возможных состояний ту самую материю, из которой, как я по слепоте своей склонен считать, состоит сейчас мое тело. Обычный здравый смысл (который на деле не столь уж обычен) - самый лучший из всех смыслов. Будь верен ему, и он даст тебе самый разумный совет. Читай и слушай для собственного развлечения рассказы о хитроумных системах, вникай в интересные вопросы, поставленные там со всей изощренностью, какой только может наделить их пылкая фантазия, но смотри на все это только как на упражнения для ума и возвращайся каждый раз к согласию со здравым смыслом. |
|
I stumbled, the other day, at a bookseller's, upon "Comte Gabalis," in two very little volumes, which I had formerly read. I read it over again, and with fresh astonishment. Most of the extravagances are taken from the Jewish Rabbins, who broached those wild notions, and delivered them in the unintelligible jargon which the Caballists and Rosicrucians deal in to this day. Their number is, I believe, much lessened, but there are still some; and I myself have known two; who studied and firmly believed in that mystical nonsense. What extravagancy is not man capable of entertaining, when once his shackled reason is led in triumph by fancy and prejudice! The ancient alchemists give very much into this stuff, by which they thought they should discover the philosopher's stone; and some of the most celebrated empirics employed it in the pursuit of the universal medicine. Paracelsus, a bold empiric and wild Caballist, asserted that he had discovered it, and called it his 'Alkahest'. Why or wherefore, God knows; only that those madmen call nothing by an intelligible name. You may easily get this book from The Hague: read it, for it will both divert and astonish you, and at the same time teach you 'nil admirari'; a very necessary lesson. |
На днях у книгопродавца я наткнулся на маленькое двухтомное издание "Графа де Габалиса". Я перечел его и еще раз поразился. Большая часть содержащихся там нелепых выдумок заимствована у еврейских раввинов, усвоивших эти дикие идеи и изложивших их на своем малопонятном жаргоне, которым каббалисты и розенкрейцеры пользуются еще и по сей день. Число тех и других, должно быть, значительно сократилось, но они все же еще есть, и мне самому довелось знать двоих, изучавших всю эту мистическую дребедень и твердо в нее веривших. До каких только нелепостей не доходит человек, когда воображение и предрассудки в нем побеждают разум и, торжествуя, ведут его потом за собою как пленника в оковах! Алхимики в старину уделяли этим вещам очень много внимания, думая, что они помогут им найти философский камень, а кое-кто из самых знаменитых эмпириков прибегал к ним в поисках панацеи жизни. Парацельс, смелый эмпирик и неистовый каббалист, уверял, что он открыл его, и называл его своим алькахестом. Бог знает почему и для чего, но эти сумасшедшие ничего не хотят назвать удобопонятным словом. Книгу эту ты легко можешь получить из Гааги, прочти ее, она и позабавит тебя, и поразит, и вместе с тем научит тебя nil admirari(58), что совершенно необходимо. |
|
Your letters, except when upon a given subject, are exceedingly laconic, and neither answer my desires nor the purpose of letters; which should be familiar conversations, between absent friends. As I desire to live with you upon the footing of an intimate friend, and not of a parent, I could wish that your letters gave me more particular accounts of yourself, and of your lesser transactions. When you write to me, suppose yourself conversing freely with me by the fireside. In that case, you would naturally mention the incidents of the day; as where you had been, who you had seen, what you thought of them, etc. Do this in your letters: acquaint me sometimes with your studies, sometimes with your diversions; tell me of any new persons and characters that you meet with in company, and add your own observations upon them: in short, let me see more of you in your letters. How do you go on with Lord Pulteney, and how does he go on at Leipsig? Has he learning, has he parts, has he application? Is he good or ill-natured? In short, What is he? at least, what do you think him? You may tell me without reserve, for I promise you secrecy. You are now of an age that I am desirous to begin a confidential correspondence with you; and as I shall, on my part, write you very freely my opinion upon men and things, which I should often be very unwilling that anybody but you and Mr. Harte should see, so, on your part, if you write me without reserve, you may depend upon my inviolable secrecy. If you have ever looked into the "Letters" of Madame de Sevigne to her daughter, Madame de Grignan, you must have observed the ease, freedom, and friendship of that correspondence; and yet, I hope and I believe, that they did not love one another better than we do. Tell me what books you are now reading, either by way of study or amusement; how you pass your evenings when at home, and where you pass them when abroad. I know that you go sometimes to Madame Valentin's assembly; What do you do there? Do you play, or sup, or is it only 'la belle conversation?' Do you mind your dancing while your dancing-master is with you? As you will be often under the necessity of dancing a minuet, I would have you dance it very well. Remember, that the graceful motion of the arms, the giving your hand, and the putting on and pulling off your hat genteelly, are the material parts of a gentleman's dancing. But the greatest advantage of dancing well is, that it necessarily teaches you to present yourself, to sit, stand, and walk, genteelly; all of which are of real importance to a man of fashion. |
Письма твои, за исключением тех случаев, когда они посвящены определенной теме, до крайности лаконичны, и ни одно из них не отвечает ни моим желаниям, ни назначению писем как таковых - быть непринужденной беседой между двумя друзьями, находящимися поодаль друг от друга. Коль скоро я хочу быть для тебя не столько отцом, сколько близким другом, мне хотелось бы, чтобы в своих письмах ко мне ты более подробно писал о себе и о мелочах своей жизни. Начиная писать мне, вообрази, что ты сидишь со мной за непринужденной беседою у камина. При этом ты естественно будешь рассказывать обо всем, что произошло с тобою за день, как-то о том, где ты был, кого видел и каковы твои суждения об этих людях. Рассказывай же обо всем этом в своих письмах, будь добр, познакомь меня и с занятиями своими, и с развлечениями; пиши, с кем ты встретился в обществе и что это за люди, добавь ко всему еще собственные наблюдения над ними, словом, дай мне возможность больше узнать о тебе из твоих писем. Как у тебя идут дела с лордом Полтни и как ему живется в Лейпциге? Что он учен, способен, усидчив? Добр или зол? Короче говоря, что это за человек? Или хотя бы скажи, что ты о нем думаешь? Ты можешь писать мне все без утайки и рассчитывать на мою скромность. Теперь ты в таком возрасте, что мне хочется начать с тобой конфиденциальную переписку, и я, со своей стороны, буду очень откровенно писать тебе, какого я мнения о людях и событиях, причем, чаще всего, я бы совсем не хотел, чтобы, кроме тебя и м-ра Харта, кто-нибудь эти письма читал. Точно так же и ты можешь писать мне совершенно откровенно, и будь уверен, что я тебя ни при каких обстоятельствах не выдам. Если тебе случалось когда-нибудь заглянуть в "Письма" госпожи де Севинье к ее дочери госпоже Гриньян, ты, верно, обратил внимание на легкость, свободу и дружеский тон этой переписки, и вместе с тем, я надеюсь, и даже убежден, они не любили друг друга так, как мы с тобой. Напиши, какие книги ты читаешь, для занятий или для удовольствия, как ты проводишь вечернее время, когда сидишь дома и когда уезжаешь в гости. Знаю, что иногда ты бываешь на вечерах у госпожи Валантен. Чем ты там занимаешься? Играешь, или ужинаешь, или проводишь время только за belle conversation(59)? Стараешься ли ты как следует танцевать, когда твой учитель танцев с тобою? Так как тебе часто придется танцевать менуэт, мне хочется, чтобы ты умел это делать очень искусно. Помни, что изящные движения плеч, уменье подать руку, красиво надеть и снять шляпу - все это для мужчины является элементами танцев. Но самое большое преимущество танцев в том, что они всегда учат тебя иметь привлекательный вид, красиво сидеть, стоять и ходить, а все это по-настоящему важно для человека светского. |
|
I should wish that you were polished before you go to Berlin; where, as you will be in a great deal of good company, I would have you have the right manners for it. It is a very considerable article to have 'le ton de la bonne compagnie', in your destination particularly. The principal business of a foreign minister is, to get into the secrets, and to know all 'les allures' of the courts at which he resides; this he can never bring about but by such a pleasing address, such engaging manners, and such an insinuating behavior, as may make him sought for, and in some measure domestic, in the best company and the best families of the place. He will then, indeed, be well informed of all that passes, either by the confidences made him, or by the carelessness of people in his company, who are accustomed to look upon him as one of them, and consequently are not upon their guard before him. For a minister who only goes to the court he resides at, in form, to ask an audience of the prince or the minister upon his last instructions, puts them upon their guard, and will never know anything more than what they have a mind that he should know. Here women may be put to some use. A king's mistress, or a minister's wife or mistress, may give great and useful informations; and are very apt to do it, being proud to show that they have been trusted. But then, in this case, the height of that sort of address, which, strikes women, is requisite; I mean that easy politeness, genteel and graceful address, and that 'exterieur brilliant' which they cannot withstand. There is a sort of men so like women, that they are to be taken just in the same way; I mean those who are commonly called FINE MEN; who swarm at all courts; who have little reflection, and less knowledge; but, who by their good breeding, and 'train-tran' of the world, are admitted into all companies; and, by the imprudence or carelessness of their superiors, pick up secrets worth knowing, which are easily got out of them by proper address. Adieu. |
Мне бы хотелось, чтобы у тебя был светский лоск до того, как ты поедешь в Берлин. Там тебе придется много бывать в хорошем обществе, и для этого надлежит приобрести соответственные манеры. Очень важно, чтобы у тебя был le ton de la bonne compagnie(60), особенно имея в виду твое будущее поприще. Главная задача дипломата - проникнуть в тайны тех дворов, при которых он состоит, и знать все их allures(61). Добиться этого он может не иначе, как таким вот приятным обхождением, располагающими к себе манерами и подкупающим поведением, которые привлекают к себе людей и делают его не только желанным гостем, но и своим человеком в самых лучших домах. Таким образом, он становится хорошо осведомленным обо всем, что происходит, либо оттого, что выслушивает доверчивые признания, либо оттого, что в обществе этом он встречает людей беспечных, которые привыкли видеть в нем своего человека и ничего от него не скрывать. Дипломат же, который появляется на приемах не иначе, как по официальному поводу, только для того, чтобы, следуя последним полученным им инструкциям, испросить аудиенцию у государя или министра, всегда настораживает своих собеседников и никогда не узнает от них больше, чем они найдут нужным ему сообщить. Здесь в известном смысле полезными могут быть женщины. От фаворитки короля, или жены, или фаворитки министра можно почерпнуть немало полезных сведений, а дамы эти с большой охотой все рассказывают, гордясь тем, что им доверяют. Но в этом случае нужно в высокой степени обладать той обходительностью, которая неотразимо действует на женщин. Я имею в виду непринужденную вежливость, изящное и приятное обращение и ту exterieur brillant(62), перед которой они не могут устоять. Есть особая категория мужчин, которые настолько похожи на женщин, что с ними приходится вести себя так же. Я разумею тех, кого принято называть блестящими кавалерами и которыми полны все дворы: у них не очень-то много ума и еще того меньше знаний, но хорошее воспитание и светский train train(63) открывают им двери всех домов, неосторожность же или беззаботность высших должностных лиц приводит к тому, что они без особого труда узнают все интересующие их сведения, которые потом и становятся достоянием обходительных дипломатов. |
|
English |
Русский |
|
BATH, October 19, O. S. 1748. |
Бат, 19 октября ст. ст. 1748 г. |
|
DEAR BOY: Having in my last pointed out what sort of company you should keep, I will now give you some rules for your conduct in it; rules which my own experience and observation enable me to lay down, and communicate to you, with some degree of confidence. I have often given you hints of this kind before, but then it has been by snatches; I will now be more regular and methodical. I shall say nothing with regard to your bodily carriage and address, but leave them to the care of your dancing-master, and to your own attention to the best models; remember, however, that they are of consequence. |
Милый мой мальчик, В последнем письме я писал, какого общества тебе следует держаться, а сейчас хочу дать кое-какие правила, как в нем себя вести. Опыт мой и собственные наблюдения позволяют мне установить их и достаточно уверенно тебе высказать. Я не раз уже говорил об этих правилах, но пока только урывками, сейчас я сделаю это более последовательно и основательно. Не буду ничего говорить о твоей осанке, силе и ловкости - предоставляю это все твоему учителю танцев и вниманию, которое ты должен уделить лучшим образцам, а пока помни только, что все это важно. |
|
Talk often, but never long: in that case, if you do not please, at least you are sure not to tire your hearers. Pay your own reckoning, but do not treat the whole company; this being one of the very few cases in which people do not care to be treated, everyone being fully convinced that he has wherewithal to pay. |
Говори часто, но никогда не говори долго - пусть даже сказанное тобою не понравится, ты, по крайней мере, не утомишь своих слушателей. Плати по своему счету, но никогда не угощай всю компанию; это один из немногих случаев, когда люди не хотят, чтобы их угощали, так как каждый уверен, что ему есть, чем за себя заплатить. |
|
Tell stories very seldom, and absolutely never but where they are very apt and very short. Omit every circumstance that is not material, and beware of digressions. To have frequent recourse to narrative betrays great want of imagination. |
Прибегай пореже к рассказам и рассказывай разные истории только тогда, когда они очень к месту и очень коротки. Пропускай все несущественное и остерегайся отступлений. Страсть то и дело что-нибудь рассказывать - убедительное доказательство отсутствия всякого воображения. |
|
Never hold anybody by the button or the hand, in order to be heard out; for, if people are not willing to hear you, you had much better hold your tongue than them. |
Никогда не бери никого за пуговицу или за руку, для того чтобы тебя выслушали, ибо если человек не склонен тебя слушать, лучше не придерживать его, а вместо этого придержать свой язык. |
|
Most long talkers single out some one unfortunate man in company (commonly him whom they observe to be the most silent, or their next neighbor) to whisper, or at least in a half voice, to convey a continuity of words to. This is excessively ill-bred, and in some degree a fraud; conversation-stock being a joint and common property. But, on the other hand, if one of these unmerciful talkers lays hold of you, hear him with patience (and at least seeming attention), if he is worth obliging; for nothing will oblige him more than a patient hearing, as nothing would hurt him more than either to leave him in the midst of his discourse, or to discover your impatience under your affliction. |
Любители долго говорить, находясь в компании, чаще всего выбирают какого-нибудь незадачливого человека (обычно это бывает, по их наблюдениям, самый молчаливый или ближайший сосед), чтобы рассказать ему что-то шепотом или хотя бы вполголоса. Это крайне невежливо и даже может расцениваться как подвох, ибо разговор есть нечто общее и является достоянием всех присутствующих. Но, вместе с тем, раз уж кто-нибудь из таких вот говорунов завладеет тобой, выслушай его терпеливо (или во всяком случае сделай вид, что внимательно его слушаешь), если он стоит того, чтобы ты сделал ему это одолжение, ибо человек больше всего чувствует себя обязанным тому, кто готов его терпеливо слушать, и считает себя жестоко обиженным, когда ты вдруг покидаешь его на середине разговора или когда, по твоему удрученному виду, он догадается, что ты ждешь не дождешься, когда он кончит. |
|
Take, rather than give, the tone of the company you are in. If you have parts, you will show them, more or less, upon every subject; and if you have not, you had better talk sillily upon a subject of other people's than of your own choosing. |
Лучше подладиться под тон собравшегося общества, нежели стараться задать ему свой. Если у тебя есть какие-то способности, ты в той или иной степени проявишь их, о чем бы ни зашла речь, если же у тебя их нет, то уж лучше присоединиться к глупому разговору, который ведут другие, чем заводить его самому. |
|
Avoid as much as you can, in mixed companies, argumentative, polemical conversations; which, though they should not, yet certainly do, indispose for a time the contending parties toward each other; and, if the controversy grows warm and noisy, endeavor to put an end to it by some genteel levity or joke. I quieted such a conversation-hubbub once, by representing to them that, though I was persuaded none there present would repeat, out of company, what passed in it, yet I could not answer for the discretion of the passengers in the street, who must necessarily hear all that was said. |
Находясь в смешанном обществе, старайся всеми силами избежать спора, когда каждая сторона силится что-то доказать другой. Подобные споры, хоть они, вообще-то говоря, должны были бы протекать мирно, в действительности восстанавливают стороны друг против друга, и если полемика разгорается и подымается шум, попытайся положить ей конец, рассказав какую-нибудь веселую историю, или превратить все в шутку. Однажды мне удалось утихомирить не в меру расшумевшихся спорщиков, сказав, что, хоть я и уверен, что никто из присутствующих покинув этот дом, нигде не повторит произнесенных в нем слов, я, однако, никак не могу ручаться за скромность прохожих, которые, вне всякого сомнения, слышат все, что здесь говорится. |
|
Above all things, and upon all occasions, avoid speaking of yourself, if it be possible. Such is the natural pride and vanity of our hearts, that it perpetually breaks out, even in people of the best parts, in all the various modes and figures of the egotism. |
Больше всего и при всех обстоятельствах старайся, если только это окажется возможным, не говорить о себе. Наши природные гордость и тщеславие таковы, что они постоянно вырываются наружу даже у самых выдающихся людей, во всем разнообразии различных видов и форм себялюбия. |
|
Some, abruptly, speak advantageously of themselves, without either pretense or provocation. They are impudent. Others proceed more artfully, as they imagine; and forge accusations against themselves, complain of calumnies which they never heard, in order to justify themselves, by exhibiting a catalogue of their many virtues. They acknowledge it may, indeed, seem odd that they should talk in that manner of themselves; it is what they do not like, and what they never would have done; no; no tortures should ever have forced it from them, if they had, not been thus unjustly and monstrously accused. But, in these cases; justice is surely due to one's self, as well as to others; and when our character is attacked, we may say in our own justification, what otherwise we never would have said. |
Одни ни с того, ни с сего начинают вдруг говорить что-нибудь хорошее о самих себе, не имея при этом никакой задней мысли. Такие люди попросту бесстыжи. Другие действуют, на их взгляд, более искусно: они придумывают обвинения, якобы направленные против них, жалуются на клевету, которой они никогда не слыхали, для того, чтобы оправдать себя перечислением своих многочисленных достоинств. Они открыто признают, что подобное самовосхваление может показаться людям странным, заверяют вас, что им самим это неприятно и они никогда бы в жизни не стали этого делать. Нет, никакими пытками нельзя было бы вырвать из них подобных признаний, если бы люди не обвинили их - так чудовищно, так несправедливо! Но, в подобных случаях мы, разумеется, должны быть справедливы к самим себе, равно как и к другим, и, когда нас задевают за живое, мы в свое оправдание можем сказать то, чего при других обстоятельствах никогда бы не сказали. |
|
This thin veil of Modesty drawn before Vanity, is much too transparent to conceal it, even from very moderate discernment. |
Это тонкое покрывало скромности, которым укутывает тебя тщеславие, слишком прозрачно, чтобы скрыть его даже от не особенно проницательных людей. |
|
Others go more modestly and more slyly still (as they think) to work; but in my mind still more ridiculously. They confess themselves (not without some degree of shame and confusion) into all the Cardinal Virtues, by first degrading them into weaknesses and then owning their misfortune in being made up of those weaknesses. They cannot see people suffer without sympathizing with, and endeavoring to help them. They cannot see people want, without relieving them, though truly their own circumstances cannot very well afford it. They cannot help speaking truth, though they know all the imprudence of it. In short, they know that, with all these weaknesses, they are not fit to live in the world, much less to thrive in it. But they are now too old to change, and must rub on as well as they can. This sounds too ridiculous and 'outre', almost, for the stage; and yet, take my word for it, you will frequently meet with it upon the common stage of the world. And here I will observe, by the bye, that you will often meet with characters in nature so extravagant, that a discreet dramatist would not venture to set them upon the stage in their true and high coloring. |
Другие берутся за дело более скромно и, как они думают, более искусно, но, на мой взгляд, они еще более смешны. Они признаются сами (не без некоторого смущения и стыда) в том, что у них есть все главные добродетели, но при этом сначала низводят свои добродетели до степени слабостей, а потом утверждают, что слабости эти - причина того, что они несчастливы в жизни. Они, оказывается, не могут видеть человеческого страдания без того, чтобы не посочувствовать этим людям и не постараться помочь им. Они не могут видеть человека в нужде без того, чтобы его не выручить, хотя сами живут в таких стесненных обстоятельствах, что им трудно бывает себе это позволить. Они не могут не говорить правды, хоть и знают, что это безрассудно. Словом, они понимают, что с такими слабостями им вовсе нельзя жить на свете, не говоря о том, чтобы жить хорошо. Но они уже слишком стары, чтобы измениться, и должны теперь так или иначе нести свой крест. Все это звучит крайне нелепо и outre(64), даже будучи сказано со сцены, и, однако, поверь мне, ты часто будешь сталкиваться с этим на сцене нашей повседневной жизни. Кстати, должен заметить, что ты будешь встречаться в жизни с такими удивительными чудаками, что осмотрительный поэт не решился бы вывести их на подмостках такими, каковы они есть в действительности, и ему пришлось бы искать более бледные краски. |
|
This principle of vanity and pride is so strong in human nature that it descends even to the lowest objects; and one often sees people angling for praise, where, admitting all they say to be true (which, by the way, it seldom is), no just praise is to be caught. One man affirms that he has rode post an hundred miles in six hours; probably it is a lie: but supposing it to be true, what then? Why he is a very good post-boy, that is all. Another asserts, and probably not without oaths, that he has drunk six or eight bottles of wine at a sitting; out of charity, I will believe him a liar; for, if I do not, I must think him a beast. |
Подобные проявления тщеславия и гордости столь властны над человеком, что распространяются даже на самые низкие предметы, и нередко можно видеть, как люди напрашиваются на похвалу там, где, если даже допустить, что все сказанное ими верно (что, между прочим, бывает очень редко), они все равно никакой похвалы не заслужили. Некто утверждает, например, что он ухитрился на почтовых проделать за шесть часов сотню миль: может быть, он прихвастнул, но если даже это и правда, то что же отсюда следует? Только то, что он хороший почтарь, и больше ничего. Другой уверяет, и, может быть, даже божится, что выпил шесть или восемь бутылок вина за один присест: из одного только милосердия я буду считать его лжецом, не то мне придется думать, что он - скотина. |
|
Such, and a thousand more, are the follies and extravagances, which vanity draws people into, and which always defeat their own purpose; and as Waller says, upon another subject,-- |
Не только эти - существуют еще и множество других нелепостей и сумасбродств, на которые побуждает людей тщеславие и которые всегда отстаивают себя сами и, как по другому поводу говорит Уоллер: |
|
"Make the wretch the most despised,
Where most he wishes to be prized." |
Достоин тот презренья и хулы,
Кто непомерной жаждет похвалы. |
|
The only sure way of avoiding these evils, is never to speak of yourself at all. But when, historically, you are obliged to mention yourself, take care not to drop one single word that can directly or indirectly be construed as fishing for applause. Be your character what it will, it will be known; and nobody will take it upon your own word. Never imagine that anything you can say yourself will varnish your defects, or add lustre to your perfections! but, on the contrary, it may, and nine times in ten, will, make the former more glaring and the latter obscure. If you are silent upon your own subject, neither envy, indignation, nor ridicule, will obstruct or allay the applause which you may really deserve; but if you publish your own panegyric upon any occasion, or in any shape whatsoever, and however artfully dressed or disguised, they will all conspire against you, and you will be disappointed of the very end you aim at. |
Единственный надежный способ избежать такого рода зла - это вообще никогда не говорить о себе. Но когда по ходу разговора потребуется все же упомянуть о себе, постарайся не проронить ни одного слова, которое можно было бы прямо или косвенно истолковать как напрашивание на похвалу. Какие бы у тебя ни были качества, люди их узнают, и все равно никто не поверит тебе на слово. Никогда не думай, что при помощи слов ты можешь сгладить свои недостатки или придать блеск своим достоинствам: как раз напротив, в девяти случаях из десяти после этого, первые станут еще более кричащими, а вторые - потускнеют. Если ты будешь молчать о себе, ни зависть, ни негодование, ни насмешка не будут в силах противодействовать похвале, которую ты, может быть, действительно заслужил, или ее уменьшить. Если же ты обнародуешь панегирик самому себе, то по какому бы случаю это ни произошло, в какой бы форме ни было выражено и какой бы искусной личиной ты его ни прикрывал, они сговорятся против тебя и тогда тебе уж не удастся достичь своей цели. |
|
Take care never to seem dark and mysterious; which is not only a very unamiable character, but a very suspicious one too; if you seem mysterious with others, they will be really so with you, and you will know nothing. The height of abilities is to have 'volto sciolto' and 'pensieri stretti'; that is, a frank, open, and ingenuous exterior, with a prudent interior; to be upon your own guard, and yet, by a seeming natural openness, to put people off theirs. Depend upon it nine in ten of every company you are in will avail themselves of every indiscreet and unguarded expression of yours, if they can turn it to their own advantage. A prudent reserve is therefore as necessary as a seeming openness is prudent. Always look people in the face when you speak to them: the not doing it is thought to imply conscious guilt; besides that you lose the advantage of serving by their countenances what impression your discourse makes upon them. In order to know people's real sentiments, I trust much more to my eyes than to my ears: for they can say whatever they have a mind I should hear; but they can seldom help looking, what they have no intention that I should know. |
Ни в коем случае не напускай на себя загадочность и таинственность: это делает человека не только неприятным, но и очень подозрительным; если ты будешь слишком скрытен с другими людьми, те, в свою очередь, начнут скрытничать, и в результате ты ничего от них не узнаешь. Идеал человека - это иметь volto sciolto(65) и pensieri stretti(66), т. е. открытое, прямое и осмысленное лицо и душу благоразумную и сдержанную: быть самому настороже и, вместе с тем, своим кажущимся естественным простодушием располагать других к откровенности. Ручаюсь тебе, в каком бы обществе ты ни находился, девять человек из десяти не преминут воспользоваться каждым твоим нескромным и неосторожно оброненным словом, если только смогут извлечь из этого какую-либо пользу. Поэтому благоразумная сдержанность столь же необходима, сколь притворное простодушие благоразумно. Говоря с людьми, всегда смотри им в глаза; если ты этого избегаешь, люди начинают думать, что ты считаешь себя в чем-то виноватым; к тому же ты теряешь тогда возможность узнавать по выражению их лиц, какое впечатление на них производят твои слова. Когда я стараюсь распознать истинные чувства людей, я полагаюсь на мои глаза больше, чем на уши, ибо люди говорят, имея в виду, что я их услышу, и соответственно выбирают слова, но им очень трудно помешать мне увидеть то, чего они вовсе, может быть, не хотят мне показывать. |
|
Neither retail nor receive scandal willingly; defamation of others may for the present gratify the malignity of the pride of our hearts; cool reflection will draw very disadvantageous conclusions from such a disposition; and in the case of scandal, as in that of robbery, the receiver is always thought, as bad as the thief. |
Не пересказывай и по своей охоте не слушай сплетен; несмотря на то, что чужое злословие может на первых порах польстить нашей собственной недоброжелательности и спеси, стоит только хладнокровно над всем этим поразмыслить, как ты придешь к очень нелестным для себя выводам. А со сплетнями в этом отношении дело обстоит так же, как с воровством: укрывателя краденого считают таким же негодяем, как и вора. |
|
Mimicry, which is the common and favorite amusement of little low minds, is in the utmost contempt with great ones. It is the lowest and most illiberal of all buffoonery. Pray, neither practice it yourself, nor applaud it in others. Besides that the person mimicked is insulted; and, as I have often observed to you before, an insult is never forgiven. |
Передразнивание, распространенное и излюбленное развлечение людей мелких и низких, в душах возвышенных вызывает самое холодное презрение. Это один из самых низких и самых недостойных видов шутовства. Пожалуйста, никогда не передразнивай никого сам и не поощряй этого в других. Помимо всего прочего, это бывает обидным для того, кого передразнивают, а, как я не раз уже писал тебе, обиду люди никогда не прощают. |
|
I need not (I believe) advise you to adapt your conversation to the people you are conversing with: for I suppose you would not, without this caution, have talked upon the same subject, and in the same manner, to a minister of state, a bishop, a philosopher, a captain, and a woman. A man of the world must, like the chameleon, be able to take every different hue; which is by no means a criminal or abject, but a necessary complaisance; for it relates only to manners and not to morals. |
Вряд ли надо давать тебе совет говорить с разными людьми по-разному; думается, что и без этого предупреждения ты не стал бы говорить о том же самом предмете в одних и тех же выражениях с министром, епископом, философом, военным и женщиной. Человеку светскому надо уметь подобно хамелеону менять каждый раз цвета, и в этом нет ничего зазорного или мерзкого, ибо все это имеет отношение только к манерам, а отнюдь не к морали. |
|
One word only as to swearing, and that, I hope and believe, is more than is necessary. You may sometimes hear some people in good company interlard their discourse with oaths, by way of embellishment, as they think, but you must observe, too, that those who do so are never those who contribute, in any degree, to give that company the denomination of good company. They are always subalterns, or people of low education; for that practice, besides that it has no one temptation to plead, is as silly and as illiberal as it is wicked. |
Два слова только о божбе; надеюсь и верю, что этого будет больше чем достаточно. Тебе, может быть, случалось иногда слышать, как иные, будучи в хорошем обществе, перемежают свою речь божбой, полагая, что они этим ее украшают, но, вместе с тем, ты, должно быть, заметил, что присутствие подобных людей меньше всего позволяет обществу называться хорошим. Это либо простолюдины, либо люди, вовсе не получившие воспитания, ибо привычка эта, помимо того, что в ней нет ровно ничего притягательного, не только вульгарна и глупа, но и порочна. |
|
Loud laughter is the mirth of the mob, who are only pleased with silly things; for true wit or good sense never excited a laugh since the creation of the world. A man of parts and fashion is therefore only seen to smile; but never heard to laugh. |
Громкий смех - это утеха толпы, которая всегда развлекается какими-нибудь глупостями, ибо ни подлинное остроумие, ни здравый смысл с самого сотворения мира никого еще никогда не смешили. Поэтому человек достойный и бывающий в свете привык улыбаться, но он никогда не смеется. |
|
But to conclude this long letter; all the above-mentioned rules, however carefully you may observe them, will lose half their effect, if unaccompanied by the Graces. Whatever you say, if you say it with a supercilious, cynical face, or an embarrassed countenance, or a silly, disconcerted grin, will be ill received. If, into the bargain, YOU MUTTER IT, OR UTTER IT INDISTINCTLY AND UNGRACEFULLY, it will be still worse received. If your air and address are vulgar, awkward, and gauche, you may be esteemed indeed, if you have great intrinsic merit; but you will never, please; and without pleasing you will rise but heavily. Venus, among the ancients, was synonymous with the Graces, who were always supposed to accompany her; and Horace tells us that even Youth and Mercury, the god of Arts and Eloquence, would not do without her: |
В заключение этого длинного письма скажу тебе, что, сколь бы тщательно ты ни соблюдал правила, о которых я тебе пишу, все они потеряют добрую половину своего действия, если им не будут сопутствовать грации. Что бы ты ни говорил, если на лице твоем в это время запечатлелись презрение и цинизм или замешательство, или на нем застыла глупая улыбка смущения, слова твои никому не понравятся. Если же ты в довершение всего еще будешь не говорить, а бормотать или мямлить, произведенное ими впечатление будет еще хуже. Если внешность твоя и манера обращения вульгарны, неуклюжи, gauches(67) тебя, правда, могут уважать за выдающиеся душевные качества, но ты никогда не будешь нравиться людям, а если ты не будешь нравиться, тебе будет очень трудно продвигаться вперед. У древних Венера не мыслилась без граций, которые, как они считали, всюду следовали за нею, а Гораций говорит, что даже Ювента и Меркурий, бог искусств и красноречия, не могли без них обойтись. |
|
'Parum comis sine to Juventas Mercuriusque.' |
- Parum comis sine te Juventas Mercuriusque(68). |
|
They are not inexorable Ladies, and may be had if properly, and diligently pursued. Adieu. |
Эти дамы не так уж неумолимы, и если ты начнешь ухаживать за ними с должным старанием, ты можешь добиться их благосклонности. Прощай. |
|
English |
Русский |
|
LONDON, November 18, O. S. 1748. |
Лондон, 18 ноября ст. ст. 1748 г. |
|
DEAR BOY: Whatever I see or whatever I hear, my first consideration is, whether it can in any way be useful to you. As a proof of this, I went accidentally the other day into a print-shop, where, among many others, I found one print from a famous design of Carlo Maratti, who died about thirty years ago, and was the last eminent painter in Europe: the subject is |
Милый мой мальчик, Что бы я ни увидел и ни услышал, я первым делом думаю, не может ли это так или иначе пригодиться тебе. На днях я вот случайно зашел в магазин эстампов, где среди множества всего другого нашел гравюру с замечательного рисунка Карло Маратти, последнего из знаменитых европейских художников, умершего около тридцати лет назад; подпись гласит: |
|
'il Studio del Disegno'; or "The School of Drawing." An old man, supposed to be the master, points to his scholars, who are variously employed in perspective, geometry, and the observation of the statues of antiquity. With regard to perspective, of which there are some little specimens, he has wrote, 'Tanto che basti', that is, "As much as is sufficient"; with regard to geometry, 'Tanto che basti' again; with regard to the contemplation of the ancient statues, there is written, 'Non mai a bastanza',--"There never can be enough." But in the clouds, at the top of the piece, are represented the three Graces, with this just sentence written over them, 'Senza di noi ogni fatica e vana', that is, "Without us, all labor is vain." |
"Il Studio del Disegno", или "Школа рисования". Старик, по всей видимости мастер, дает разъяснения ученикам, один из которых занят перспективой, другой геометрией, третий разглядывает античные статуи. В отношении перспективы, несколько образцов которой мы видим, мастер написал: "Tanto che basti", что означает - "Столько, сколько нужно"; в отношении геометрии также - "Tanto che basti", а там, где созерцают античные статуи, написано: "Non mai a baslanza" - "Никогда не может быть достаточно". В обоих изображены три грации, и под ними написано в точности следующее: "Senza di noi ogni fatica е vana", т. е. - "Без нас всякий труд напрасен". |
|
This everybody allows to be true in painting; but all people do not seem to consider, as I hope you will, that this truth is full as applicable to every other art or science; indeed to everything that is to be said or done. I will send you the print itself by Mr. Eliot, when he returns; and I will advise you to make the same use of it that the Roman Catholics say they do of the pictures and images of their saints, which is, only to remind them of those; for the adoration they disclaim. Nay, I will go further, as the transition from Popery to Paganism is short and easy, I will classically end poetically advise you to invoke, and sacrifice to them every day, and all the day. It must be owned, that the Graces do not seem to be natives of Great Britain; and, I doubt, the best of us here have more of rough than polished diamond. |
В том, что касается живописи, каждый с этим легко согласится, но, по-видимому, не все считают, что истина эта в полной мере применима к любому другому искусству или науке, в сущности ко всему, что говорится или делается на свете. Я пришлю тебе эту гравюру с м-ром Элиотом, когда тот вернется, и посоветую тебе воспользоваться ею так же, как католики, по их словам, пользуются изображениями и статуями - единственно для того, чтобы те напоминали им о святых, ибо прямое поклонение этим изображениям они отрицают. Больше того, так как от папизма легко и просто можно перейти к язычеству, я посоветую тебе, выражаясь классическим и поэтическим языком, призывать их и приносить им жертвы каждый день, с утра и до вечера. Надо, однако, сказать, что грации не очень-то прижились на почве Великобритании, боюсь, что даже лучший из англичан более напоминает собой скорее необработанный, нежели отшлифованный алмаз. |
|
Since barbarism drove them out of Greece and Rome, they seem to have taken refuge in France, where their temples are numerous, and their worship the established one. |
Коль скоро наступившее варварство изгнало граций из Греции и из Рима, они, как видно, нашли себе прибежище во Франции, где, возведенные в их честь, храмы многочисленны и, где поклонение им стало как бы государственной религией. |
|
Examine yourself seriously, why such and such people please and engage you, more than such and such others, of equal merit; and you will always find that it is because the former have the Graces and the latter not. I have known many a woman with an exact shape, and a symmetrical assemblage of beautiful features, please nobody; while others, with very moderate shapes and features, have charmed everybody. Why? because Venus will not charm so much, without her attendant Graces, as they will without her. Among men, how often have I seen the most solid merit and knowledge neglected, unwelcome, or even rejected, for want of them! While flimsy parts, little knowledge, and less merit, introduced by the Graces, have been received, cherished, and admired. Even virtue, which is moral beauty, wants some of its charms if unaccompanied by them. |
Задумайся основательно над тем, почему такие-то и такие-то люди нравятся тебе и располагают к себе больше, чем другие, обладающие теми же достоинствами, что и они, и ты непременно заметишь, что первые находятся под покровительством граций, вторые же - нет. Я знал немало женщин, хорошо сложенных и красивых, с правильными чертами лица, которые, однако, никому не нравились, тогда как другие, далеко не так хорошо сложенные и не такие красивые, очаровывали каждого, кто их видел. Почему? Да потому, что Венера, когда рядом с нею нет граций, не способна прельстить мужчину так, как в ее отсутствие прельщают те. И как часто мне приходилось видеть людей, чьими незаурядными достоинствами и знаниями пренебрегает общество, встречая их неприветливо и стараясь даже оттолкнуть от себя - и все только потому, что грации к ним неблагосклонны. И наряду с этим весьма посредственные способности, небольшие знания и меньшие достоинства при покровительстве граций встречали приветливый прием, ласку и восхищение. Даже добродетель, которая есть не что иное, как красота духовная, не так пленяет, когда появляется без них. |
|
If you ask me how you shall acquire what neither you nor I can define or ascertain, I can only answer, BY OBSERVATION. Form yourself, with regard to others, upon what you feel pleases you in them. I can tell you the importance, the advantage, of having the Graces; but I cannot give them you: I heartily wish I could, and I certainly would; for I do not know a better present that I could make you. |
Если ты спросишь меня, как тебе приобрести то, что ни ты, ни я не способны ни установить, ни определить, то я могу только ответить - наблюдая. Воспитывай себя, сообразуясь с другими людьми, положив в основу то, что, как тебе кажется, нравится в них тебе. Я могу сказать тебе, как важно пользоваться покровительством граций и какие это даст тебе преимущества, но я не могу призвать их к тебе. Я бы всей душой хотел быть в состоянии привлечь их на твою сторону, и я бы, разумеется, это сделал, ибо это было бы самым лучшим подарком, который я бы мог тебе преподнести. |
|
To show you that a very wise, philosophical, and retired man thinks upon that subject as I do, who have always lived in the world, I send you, by Mr. Eliot, the famous Mr. Locke's book upon education; in which you will end the stress that he lays upon the Graces, which he calls (and very truly) good-breeding. I have marked all the parts of that book that are worth your attention; for as he begins with the child, almost from its birth, the parts relative to its infancy would be useless to you. Germany is, still less than England, the seat of the Graces; however, you had as good not say so while you are there. But the place which you are going to, in a great degree, is; for I have known as many well-bred, pretty men come from Turin, as from any part of Europe. The late King Victor Amedee took great pains to form such of his subjects as were of any consideration, both to business and manners; the present king, I am told, follows his example: this, however, is certain, that in all courts and congresses, where there are various foreign ministers, those of the King of Sardinia are generally the ablest, the politest, and 'les plus delies'. You will therefore, at Turin, have very good models to form yourself upon: and remember, that with regard to the best models, as well as to the antique Greek statues in the print, 'non mai a bastanza'. Observe every word, look, and motion of those who are allowed to be the most accomplished persons there. Observe their natural and careless, but genteel air; their unembarrassed good-breeding; their unassuming, but yet unprostituted dignity. Mind their decent mirth, their discreet frankness, and that 'entregent' which, as much above the frivolous as below the important and the secret, is the proper medium for conversation in mixed companies. I will observe, by the bye, that the talent of that light 'entregent' is often of great use to a foreign minister; not only as it helps him to domesticate himself in many families, but also as it enables him to put by and parry some subjects of conversation, which might possibly lay him under difficulties both what to say and how to look. |
Для того, чтобы ты знал, что один очень мудрый человек, живущий уединенно и занятый философией, думает по этому поводу так же, как и я, который всю жизнь провел в свете, посылаю тебе с м-ром Элиотом знаменитую книгу Локка "О воспитании": ты увидишь, какое большое значение философ этот придает грациям, которых он называет (и совершенно правильно) хорошим воспитанием. Я отметил все разделы книги, которые заслуживают твоего внимания, но начинает он с воспитания ребенка чуть ли не от самого его рождения, и главы, посвященные раннему детству, читать тебе совершенно незачем. Германия - еще в меньшей степени приют граций, чем Англия, тем не менее, пока ты живешь там, лучше будет, если ты почтешь за благо не распространяться об этом. Зато страна, в которую ты едешь, очень им полюбилась, и среди уроженцев Турина, например, приятных, хорошо воспитанных людей не меньше, чем где бы то ни было в Европе. Покойный король Виктор Амедей прилагал все силы к тому, чтобы те из его подданных, которые наделены талантами, получали не только знания, но и хорошее воспитание; ныне царствующий король, говорят, следует его примеру; во всяком случае с уверенностью можно сказать, что при всех дворах и на всех конгрессах, где бывают посланники различных стран, посланники короля Сардинии - самые способные, самые вежливые и les plus delies(69). Поэтому в Турине ты найдешь прекрасные, достойные всяческого подражания примеры. И помни, что к лучшим, достойным подражания людям, точно так же как к античным статуям на гравюре, в полной мере относятся слова nоn mai a bastanza. Вслушивайся в каждое слово, следи за каждым взглядом и движением тех, кого общество считает там образцами совершенства. Присмотрись к их естественному, свободному и вместе с тем учтивому обращению, к их непринужденным манерам, к их лишенному всякой надменности и вместе с тем не омраченному даже тенью угодливости достоинству. Обрати внимание на то, как пристойно они умеют веселиться, как сдержанны они в своей откровенности, на тот entregent(70), который, поднимаясь над легкомыслием, но, вместе с тем, никогда не впадая в напыщенность или таинственность, лучше всего помогает поддерживать разговор в смешанном обществе. Замечу кстати, что способность к такому вот легкому entregent часто бывает очень полезна для дипломата, находящегося в чужой стране; благодаря ему он не только чувствует себя как дома во многих семьях, но имеет возможность откладывать и отклонять разговор на такие темы, которые могли бы поставить его в затруднительное положение, когда он не знал бы, что сказать и какое придать себе выражение лица. |
|
Of all the men that ever I knew in my life (and I knew him extremely well), the late Duke of Marlborough possessed the graces in the highest degree, not to say engrossed them; and indeed he got the most by them; for I will venture (contrary to the custom of profound historians, who always assign deep causes for great events), to ascribe the better half of the Duke of Marlborough's greatness and riches to those graces. He was eminently illiterate; wrote bad English and spelled it still worse. He had no share of what is commonly called PARTS: that is, he had no brightness, nothing shining in his genius. He had most undoubtedly, an excellent good plain understanding with sound judgment. But these alone, would probably have raised him but something higher than they found him; which was page to King James the Second's queen. There the Graces protected and promoted him; for while he was an ensign of the Guards, the Duchess of Cleveland, then favorite mistress to King Charles the Second, struck by those very Graces, gave him five thousand pounds, with which he immediately bought an annuity for his life of five hundred pounds a year, of my grandfather Halifax; which was the foundation of his subsequent fortune. His figure was beautiful; but his manner was irresistible, by either man or woman. It was by this engaging, graceful manner, that he was enabled, during all his war, to connect the various and jarring powers of the Grand Alliance, and to carry them on to the main object of the war, notwithstanding their private and separate views, jealousies, and wrongheadednesses. Whatever court he went to (and he was often obliged to go himself to some resty and refractory ones), he as constantly prevailed, and brought them into his measures. The Pensionary Heinsius, a venerable old minister, grown gray in business, and who had governed the republic of the United Provinces for more than forty years, was absolutely governed by the Duke of Marlborough, as that republic feels to this day. He was always cool; and nobody ever observed the least variation in his countenance; he could refuse more gracefully than other people could grant; and those who went away from him the most dissatisfied as to the substance of their business, were yet personally charmed with him and, in some degree, comforted by his manner. With all his gentleness and gracefulness, no man living was more conscious of his situation, nor maintained his dignity better. |
Из всех, кого я знал (а его-то я знал очень хорошо), герцог Мальборо пользовался наибольшей благосклонностью граций, я бы сказал даже - был их избранником. И в самом деле, успехами своими он больше всего обязан был им, ибо я возьму на себя смелость сказать (вопреки обычаю присяжных историков, которые привыкли для каждого значительного события искать глубокие причины), что славу и богатство герцога Мальборо в значительной степени создали именно грации. Он был человеком очень необразованным, писал на плохом английском языке и совсем не ладил с орфографией. Он не был ни в малейшей степени наделен тем, что обычно называют талантами: никакой яркости, никакого блеска. Надо, правда, признать, что у него был очень ясный ум и судил он обо всем здраво. Но один этот ум, может быть, поднял бы его только чуть выше той ступени, на которой грации его отыскали, а был он тогда всего-навсего пажом королевы, супруги короля Иакова II. Тогда-то они и оказали ему покровительство и вознесли его очень высоко: в бытность его прапорщиком королевской стражи герцогиня Кливлендская, в то время любимая фаворитка короля Карла II, восхищенная этими грациями - его удивительными манерами - подарила ему пять тысяч фунтов; деньги эти он тут же одолжил моему деду Галифаксу и стал до конца своей жизни получать с него ежегодно по пятисот фунтов. Этим он положил начало своему состоянию. Герцог Мальборо был очень строен, манеры же его производили просто неотразимое впечатление и на мужчин, и на женщин. Эти-то располагающие к себе приятные манеры позволили ему в течение всей войны, которую он вел, соединить воедино различные враждовавшие между собой силы Великого союза и двинуть на главного врага, заставив их принести в жертву общей цели существовавшие меж ними разногласия, обоюдную зависть и своеволие. При каких бы дворах ему ни приходилось бывать (а ему часто приходилось самому отправляться к несговорчивым и непокорным), он неизменно одерживал верх и подчинял других своей воле. Пенсионарий Гейнзиус, почтенный старый государственный деятель, поседевший за исполнением своих обязанностей и возглавлявший Республику Соединенных Провинций на протяжении сорока с лишним лет, был в полном подчинении у Мальборо, и последствия этого подчинения Нидерланды чувствуют и поныне. Он всегда умел сохранять хладнокровие, и никто никогда не замечал, чтобы под влиянием обстоятельств выражение его лица сколько-нибудь менялось. Отказывал он с видом более приветливым, чем иные люди дают свое согласие, и тот, кто уходил от него совершенно неудовлетворенный исходом дела, бывал очарован и даже в какой-то степени ублаготворен его обращением. Ни один человек на свете, как бы он ни был деликатен и учтив, не видел с такой прозорливостью стоящие перед ним задачи и не сохранял чувство собственного достоинства лучше, чем он. |
|
With the share of knowledge which you have already gotten, and with the much greater which I hope you will soon acquire, what may you not expect to arrive at, if you join all these graces to it? In your destination particularly, they are in truth half your business: for, if you once gain the affections as well as the esteem of the prince or minister of the court to which you are sent, I will answer for it, that will effectually do the business of the court that sent you; otherwise it is up-hill work. Do not mistake, and think that these graces which I so often and so earnestly recommend to you, should only accompany important transactions, and be worn only 'les jours de gala'; no, they should, if possible, accompany every, the least thing you do or say; for, if you neglect them in little things, they will leave you in great ones. I should, for instance, be extremely concerned to see you even drink a cup of coffee ungracefully, and slop yourself with it, by your awkward manner of holding it; nor should I like to see your coat buttoned, or your shoes buckled awry. But I should be outrageous, if I heard you mutter your words unintelligibly, stammer, in your speech, or hesitate, misplace, and mistake in your narrations; and I should run away from you with greater rapidity, if possible, than I should now run to embrace you, if I found you destitute of all those graces which I have set my heart upon their making you one day, 'omnibus ornatum excellere rebus'. |
Сколь же многого ты можешь достичь теперь, когда ты приобрел уже такие знания и когда, надеюсь, ты приобретешь значительно больше, если ты присоединишь к ним еще дарованные тебе грациями хорошие манеры? Право же, в твоем положении иметь их - значит уже сделать полдела, ведь стоит тебе один раз завоевать благосклонность, а равно и уважение государя или министра двора, к которому ты послан, ручаюсь тебе, миссия, которая на тебя возложена, будет выполнена, а нет - тебе очень нелегко будет чего-то добиться. Не впади только в ошибку и не подумай, что хорошие манеры, которые я так часто и настойчиво рекомендую тебе приобрести, нужны только тогда, когда перед тобой стоят какие-то важные задачи, и что прибегать к ним ты должен только в les jours de gala(71). Нет, они должны по возможности сопутствовать каждому твоему самому незначительному шагу, каждому слову, ибо, если ты будешь пренебрегать ими в малом, они покинут тебя и в большом. Мне, например, было бы крайне неприятно, если бы ты даже чашку с кофе держал в руках некрасиво и неловко и, из-за собственной неуклюжести, разлил ее на себя; точно так же мне было бы неприятно, если бы камзол твой был застегнут не на ту пуговицу, а пряжки на башмаках сидели косо; но я был бы вне себя, если бы вдруг услыхал, что, вместо того чтобы говорить как следует, ты бормочешь так, что ничего нельзя понять или, рассказывая что-нибудь, вдруг останавливаешься, сбиваешься, путаешься и мелешь чепуху. И так же, как теперь мне хочется поскорее примчаться к тебе, обнять тебя и расцеловать, так мне захочется убежать куда-нибудь подальше прочь, если я увижу, что у тебя нет тех манер, которые я мечтаю сделать твоим достоянием, чтобы они позволили тебе рано или поздно omnibus ornatum excellere rebus(72). |
|
This subject is inexhaustible, as it extends to everything that is to be said or done: but I will leave it for the present, as this letter is already pretty long. Such is my desire, my anxiety for your perfection, that I never think I have said enough, though you may possibly think that I have said too much; and though, in truth, if your own good sense is not sufficient to direct you, in many of these plain points, all that I or anybody else can say will be insufficient. But where you are concerned, I am the insatiable man in Horace, who covets still a little corner more to complete the figure of his field. I dread every little corner that may deform mine, in which I would have (if possible) no one defect. |
Вопрос этот невозможно исчерпать, ибо он имеет отношение ко всему, что должно быть сказано или сделано, но сейчас я пока оставлю его, так как и без того письмо вышло очень уж длинным. Я так хочу сделать тебя совершенным, так беспокоюсь об этом, что никогда не буду считать, что его исчерпал, несмотря на то, что тебе, может быть, и покажется, что я говорю о нем слишком много, и несмотря на то что, сколько бы я или кто другой ни говорили о нем, все это будет недостаточно, если у тебя самого не хватит здравого смысла, чтобы во всем этом разобраться. Но там, где дело касается тебя, я становлюсь похожим на ненасытного человека у Горация, который все домогается каких-то клочков земли, чтобы округлить свой участок. Я боюсь каждого клочка земли, который может вклиниться в мой участок, исказив его форму; мне хочется, чтобы в нем, насколько это возможно, не было никакого изъяна. |
|
I this moment receive yours of the 17th, N. S., and cannot condole with you upon the secession of your German 'Commensaux'; who both by your and Mr. Harte's description, seem to be 'des gens d'une amiable absence'; and, if you can replace them by any other German conversation, you will be a gainer by the bargain. I cannot conceive, if you understand German well enough to read any German book, how the writing of the German character can be so difficult and tedious to you, the twenty-four letters being very soon learned; and I do not expect that you should write yet with the utmost purity and correctness, as to the language: what I meant by your writing once a fortnight to Grevenkop, was only to make the written character familiar to you. However, I will be content with one in three weeks or so. |
Только что получил твое письмо от 17 н. ст. и не могу разделять твоего огорчения по поводу разрыва с твоими немецкими commensaux(73), о которых как ты, так и м-р Харт пишете, что они des gens d'une aimable absence(74). И если ты можешь заменить их кем-нибудь другим для практики в немецком языке, то ты от этого выиграешь. Не могу только понять одного: если ты знаешь немецкий достаточно хорошо, чтобы прочесть любую немецкую книгу, то почему тебе кажется таким трудным и скучным немецкий шрифт; выучить двадцать четыре буквы можно очень быстро, а я ведь вовсе не жду, что ты будешь писать хорошим стилем и без ошибок в языке: если я и просил тебя писать раз в две недели Гревенкопу, то лишь для того, чтобы ты освоился с немецкой каллиграфией. Во всяком случае, я удовольствуюсь и одним письмом раз в три недели. |
|
I believe you are not likely to see Mr. Eliot again soon, he being still in Cornwall with his father; who, I hear, is not likely to recover. Adieu. |
Должно быть, ты теперь скоро не увидишься с м-ром Элиотом, он ведь все еще в Корнуэле со своим отцом, который, как я слышал, вряд ли поправится. Прощай. |
|
English |
Русский |
|
LONDON, January 10, O. S. 1749. |
Лондон, 10 января ст. ст. 1749 г. |
|
DEAR BOY: I have received your letter of the 31st December, N. S. Your thanks for my present, as you call it, exceed the value of the present; but the use, which you assure me that you will make of it, is the thanks which I desire to receive. Due attention to the inside of books, and due contempt for the outside, is the proper relation between a man of sense and his books. |
Милый мой мальчик, Получил твое письмо от 31 декабря н. ст. Ты так благодаришь меня за мой подарок, а он, право же, того не стоит. Ты заверяешь меня, что он тебе будет полезен - это и есть та благодарность, которую я жду от тебя. Отношения человека разумного к книгам должны складываться из подобающего внимания к содержанию их и подобающего презрения к их внешнему виду. |
|
Now that you are going a little more into the world; I will take this occasion to explain my intentions as to your future expenses, that you may know what you have to expect from me, and make your plan accordingly. I shall neither deny nor grudge you any money, that may be necessary for either your improvement or your pleasures: I mean the pleasures of a rational being. Under the head of improvement, I mean the best books, and the best masters, cost what they will; I also mean all the expense of lodgings, coach, dress; servants, etc., which, according to the several places where you may be, shall be respectively necessary to enable you to keep the best company. Under the head of rational pleasures, I comprehend, first, proper charities, to real and compassionate objects of it; secondly, proper presents to those to whom you are obliged, or whom you desire to oblige; thirdly, a conformity of expense to that of the company which you keep; as in public spectacles; your share of little entertainments; a few pistoles at games of mere commerce; and other incidental calls of good company. The only two articles which I will never supply, are the profusion of low riot, and the idle lavishness of negligence and laziness. |
Теперь, когда ты стал несколько чаще бывать в свете, я воспользуюсь этим случаем и разъясню тебе мои намерения касательно расходов, которые тебе предстоят, дабы ты знал, на что ты можешь рассчитывать и в соответствии с этим строил все свои планы. Я не буду ни отказывать тебе в деньгах, потребных для занятий и для удовольствий, ни жалеть о них. Речь идет, разумеется, об удовольствиях разумных. В мое представление о занятиях входят лучшие книги и лучшие учителя, чего бы то и другое ни стоило. Я включаю сюда также расходы на квартиру, выезды, одежду, слуг и т. п.; ты теперь будешь переезжать из одного города в другой, и все это необходимо тебе для того, чтобы ты мог бывать в лучшем обществе. Под разумными удовольствиями, которые ты можешь себе позволить, я имею в виду, во-первых, надлежащую помощь лицам, действительно нуждающимся и вызывающим к себе сострадание; во-вторых, подобающие подарки людям, которым ты чем-либо обязан или которым ты хотел бы сделать одолжение; в-третьих, участие в общих расходах компании, в которой ты проводишь время, как, например, доля, причитающаяся с тебя за какое-нибудь зрелище, угощение, сколько-то пистолей на карточную игру и другие непредвиденные расходы, которых может потребовать пребывание в хорошем обществе. Единственные две статьи расхода, на которые я никогда ничего тебе не отпущу - это низкое распутство и расточительность, проистекающая от небрежения и лени. |
|
A fool squanders away, without credit or advantage to himself, more than a man of sense spends with both. The latter employs his money as he does his time, and never spends a shilling of the one, nor a minute of the other, but in something that is either useful or rationally pleasing to himself or others. The former buys whatever he does not want, and does not pay for what he does want. He cannot withstand the charms of a toyshop; snuff-boxes, watches, heads of canes, etc., are his destruction. His servants and tradesmen conspire with his own indolence to cheat him; and, in a very little time, he is astonished, in the midst of all the ridiculous superfluities, to find himself in want of all the real comforts and necessaries of life. Without care and method, the largest fortune will not, and with them, almost the smallest will, supply all necessary expenses. |
Дурак способен промотать, без всякой для себя пользы и толку, больше, чем с пользой и толком потратит человек умный. Тот расходует деньги столь же бережливо, как и время, и никогда не потратит лишнего шиллинга или минуты без пользы или разумного удовольствия для себя и других. Первый покупает то, что ему ни на что не нужно, и не платит за то, что ему действительно необходимо. Он не может противостоять соблазнам, которые встречают его в магазине безделушек, разоряется на всевозможных табакерках, часах, набалдашниках для тростей и т. п. Слуги его и лавочники вступают в заговор с его праздностью и вводят его в обман; очень скоро он, к великому своему удивлению, видит, что, окруженный всеми этими нелепыми ненужностями, он, оказывается, лишен самого необходимого и не может удовлетворить своих насущных потребностей. Человек беззаботный и неупорядоченный, даже если в руки ему попадет огромное состояние, не сможет себя обеспечить, тогда как человеку рассудительному и бережливому даже при самых ограниченных средствах нетрудно бывает свести концы с концами. |
|
As far as you can possibly, pay ready money for everything you buy and avoid bills. Pay that money, too, yourself, and not through the hands of any servant, who always either stipulates poundage, or requires a present for his good word, as they call it. Where you must have bills (as for meat and drink, clothes, etc.), pay them regularly every month, and with your own hand. Never, from a mistaken economy, buy a thing you do not want, because it is cheap; or from a silly pride, because it is dear. Keep an account in a book of all that you receive, and of all that you pay; for no man who knows what he receives and what he pays ever runs out. I do not mean that you should keep an account of the shillings and half-crowns which you may spend in chair-hire, operas, etc.: they are unworthy of the time, and of the ink that they would consume; leave such minutia to dull, penny-wise fellows; but remember, in economy, as well as in every other part of life, to have the proper attention to proper objects, and the proper contempt for little ones. A strong mind sees things in their true proportions; a weak one views them through a magnifying medium, which, like the microscope, makes an elephant of a flea: magnifies all little objects, but cannot receive great ones. I have known many a man pass for a miser, by saving a penny and wrangling for twopence, who was undoing himself at the same time by living above his income, and not attending to essential articles which were above his 'portee'. |
Всякий раз, когда ты что-либо покупаешь, старайся платить наличными и не прибегай к счетам. Деньги плати сам, а не поручай слуге, ибо тот непременно либо выговорит себе какой-то процент, либо возымеет желание получить что-нибудь "за услуги". Там, где тебе приходится брать счета (например, за еду и питье, за платье и т. п.), оплачивай их регулярно каждый месяц и делай это самолично. Никогда не покупай ненужную тебе вещь - ни из ложно понятой экономии, только потому, что она дешева, ни из глупого тщеславия, только потому, что она дорога. Записывай в книге все приходы и расходы, потому что человеку, который знает, сколько он получает и сколько тратит, никогда не грозит опасность выйти из бюджета. Это вовсе не значит, что ты должен записывать каждый шиллинг и каждые полкроны, которые ты, может быть, истратишь где-нибудь на извозчика, на билет в оперу и т. п., пусть этими minuties(75) занимаются люди скаредные и тупые, ты же помни, что в деле бережливости, как и во всем остальном, необходимо уделять надлежащее внимание вещам, того заслуживающим, и с надлежащим презрением относиться к ничтожным. Человек сильный видит все таким, каково оно на самом деле; человек же слабый видит все сквозь некое увеличительное устройство, которое, как микроскоп, муху превращает в слона, но не дает возможности увидеть крупное. Я знал немало людей, слывших скрягами из-за того, что они дрожали над каждым пенсом, а из-за двух пенсов готовы были затеять ссору - и эти же самые люди губили себя тем, что жили не по средствам и нисколько не заботились о важных вещах, которые были выше их portee(76). |
|
The sure characteristic of a sound and strong mind, is to find in everything those certain bounds, 'quos ultra citrave nequit consistere rectum'. These boundaries are marked out by a very fine line, which only good sense and attention can discover; it is much too fine for vulgar eyes. In manners, this line is good-breeding; beyond it, is troublesome ceremony; short of it, is unbecoming negligence and inattention. In morals, it divides ostentatious puritanism from criminal relaxation; in religion, superstition from impiety: and, in short, every virtue from its kindred vice or weakness. I think you have sense enough to discover the line; keep it always in your eye, and learn to walk upon it; rest upon Mr. Harte, and he will poise you till you are able to go alone. By the way, there are fewer people who walk well upon that line, than upon the slack rope; and therefore a good performer shines so much the more. |
Верный признак человека сильного и здравомыслящего - это способность во всем найти известные границы, quos ultra citrave nequit consistere rectum(77). Границы эти обозначены очень тонкой чертой, разглядеть которую может только человек внимательный и умный, она чересчур тонка для обычного глаза. В том, что касается манер, линия эта именуется воспитанностью: переступающий ее становится нестерпимо церемонным, недостигший - непозволительно рассеянным, небрежным. В области морали черта эта лежит между ханжеским пуританством и преступной распущенностью; в области религии - между суеверием и нечестивостью; одним словом, она отделяет каждую добродетель от родственных ей слабости или порока. По-моему, ты достаточно умен, чтобы черту эту обнаружить; держи ее всегда перед глазами и учись идти по ней; положись на м-ра Харта, и он будет поддерживать тебя в равновесии до тех пор, пока ты не научишься сохранять его один. Между прочим, люди, которые могут идти не сбиваясь по этой черте, встречаются гораздо реже, чем канатные плясуны, поэтому-то и заслуги их ценятся так высоко. |
|
Your friend Comte Pertingue, who constantly inquires after you, has written to Comte Salmour, the Governor of the Academy at Turin, to prepare a room for you there immediately after the Ascension: and has recommended you to him in a manner which I hope you will give him no reason to repent or be ashamed of. As Comte Salmour's son, now residing at The Hague, is my particular acquaintance, I shall have regular and authentic accounts of all that you do at Turin. |
Твой друг, граф Пертенг, который постоянно осведомляется о тебе, написал графу Сальмуру, ректору Туринской академии: он просит подготовить тебе комнату сразу же после Вознесения и дает тебе самую лучшую рекомендацию, причем надеюсь, что у него не будет причин ни сожалеть о ней, ни ее стыдиться. Сына же графа Сальмура, который сейчас находится в Гааге, я прекрасно знаю, и поэтому я буду регулярно получать точные сведения обо всем, что ты делаешь в Турине. |
|
During your stay at Berlin, I expect that you should inform yourself thoroughly of the present state of the civil, military, and ecclesiastical government of the King of Prussia's dominions; particularly of the military, which is upon a better footing in that country than in any other in Europe. |
Надеюсь, что за время своего пребывания в Берлине ты тщательно изучишь, как управляются владения короля Пруссии, какие там существуют гражданские власти, каковы устройство армии и духовная иерархия, и обратишь особенное внимание на армию, которая в этой стране находится на более высоком уровне, чем где бы то ни было в Европе. |
|
You will attend at the reviews, see the troops exercised, and inquire into the numbers of troops and companies in the respective regiments of horse, foot, and dragoons; the numbers and titles of the commissioned and non-commissioned officers in the several troops and companies; and also take care to learn the technical military terms in the German language; for though you are not to be a military man, yet these military matters are so frequently the subject of conversation, that you will look very awkwardly if you are ignorant of them. Moreover, they are commonly the objects of negotiation, and, as such, fall within your future profession. You must also inform yourself of the reformation which the King of Prussia has lately made in the law; by which he has both lessened the number, and shortened the duration of law-suits; a great work, and worthy of so great a prince! As he is indisputably the ablest prince in Europe, every part of his government deserves your most diligent inquiry, and your most serious attention. It must be owned that you set out well, as a young politician, by beginning at Berlin, and then going to Turin, where you will see the next ablest monarch to that of Prussia; so that, if you are capable of making political reflections, those two princes will furnish you with sufficient matter for them. |
Ты будешь присутствовать там на парадах, увидишь военные маневры и узнаешь, сколько там взводов и рот в кавалерийских, пехотных и драгунских полках, сколько там офицеров и унтер-офицеров в отдельных ротах и эскадронах и как называются там различные чины; выучи все немецкие слова, относящиеся к военному делу: пусть сам ты и не собираешься стать военным, но в обществе так часто заходит разговор о войне и обо всем, что с нею связано, что, не зная этих слов, ты неминуемо будешь попадать в очень неловкое положение. Кроме того, все это нередко становится предметом переговоров и тем самым может иметь прямое отношение к твоей будущей профессии. Тебе следует также узнать, какие преобразования внес за последнее время король Пруссии в области юриспруденции: они позволили ему сократить число судебных дел и ускорить их разбор; это великая заслуга, она достойна великого государя! А так как государь этот, разумеется, самый выдающийся в Европе, каждая область его правления заслуживает того, чтобы ты, елико возможно, тщательно ее изучил и уделил ей самое пристальное внимание. Надо признать, что, решив приобщиться к политике, ты правильно поступил, начав с Берлина, а потом поехав в Турин, где тебе предстоит увидеть второго после прусского короля выдающегося монарха; таким образом, если ты способен поразмыслить над вопросами политики, эти два государя дадут тебе достаточно для этого материала. |
|
I would have you endeavor to get acquainted with Monsieur de Maupertuis, who is so eminently distinguished by all kinds of learning and merit, that one should be both sorry and ashamed of having been even a day in the same place with him, and not to have seen him. If you should have no other way of being introduced to him, I will send you a letter from hence. Monsieur Cagenoni, at Berlin, to whom I know you are recommended, is a very able man of business, thoroughly informed of every part of Europe; and his acquaintance, if you deserve and improve it as you should do, may be of great use to you. |
Мне хотелось бы, чтобы ты постарался познакомиться с месье де Мопертюи, человеком настолько примечательным и своей ученостью, и другими достоинствами, что было бы и досадно, и стыдно провести хотя бы день в одном городе с ним и не повидать его. Если у тебя не будет никакого другого случая познакомиться с ним, я пришлю тебе отсюда к нему письмо. Месье Каньони в Берлине, к которому, как мне известно, у тебя есть рекомендация - очень талантливый человек, превосходно осведомленный обо всем, что делается в Европе: знакомство с ним, если ты заслужишь его и сумеешь извлечь из него все, что надо, может оказаться для тебя очень полезным. |
|
Remember to take the best dancing-master at Berlin, more to teach you to sit, stand, and walk gracefully, than to dance finely. The Graces, the Graces; remember the Graces! Adieu! |
Не забудь взять себе в Берлине самого лучшего учителя танцев - не столько для того, чтобы он научил тебя хорошо танцевать, сколько для того, чтобы научиться у него изяществу движений вообще, уменью изящно сидеть, стоять и ходить. Грации, грации; не забывай о грациях! Прощай. |