Сизиф сизоносый
вновь седлает салазки, -
по откосу скользить метеором,
ласки бреда опять испытать.

Этот бред невесом,
но, как иглоукалыватель,
знает нежные точки на теле
и щекочет в паху.

А салазки крепки,
терпко пахнут, летят, выжимая
слёзы. И малосольный
снег за ними хрустит.

Но чем ветреней вниз,
тем труднее наверх с каждым разом.
Путь обратный - путь на Голгофу.
И однажды (уже скоро)
Сизиф не выкарабкается.

И останется он холодеть
где-нибудь на полдороге в гору.
А салазки покатятся прочь -
других сизифов искать.

1987

СТИХИ ПЕСОЧНЫЕ

Песочные часы, песочные века.
Как из ведра, песок
идёт - и драка в горле!
Осыпаться никак не может старикан
бессмертный - время. А
Иван, увы, в загуле.

Ты, Вань, восстань и врежь по роже из ружья.
Куда нас приведёт
он, ставленник пустыни!?
Мне выпал жребий жрать и видеть миражи,
я выпаду песком в песок и перестану.

Как мне терпеть и знать, что я под колпаком,
где и любовь моя - движок эксперимента!
Мы бедуины, Вань; дубинушку даём
и прыгаем канкан на тлеющих минутах.

Какой эксперимент, когда и цели нет!
Искать повсюду смысл - утеха идиота.
Зачем играть песком - спросите у детей!
Бог мал. Но это ход
другого анекдота.

1989

* * *

Молодым везде у нас дорога.
Выхожу я, мал, и - прямо в дым.
Сквозь него старик блестит, от рога
тоже только что, непроходим.
Есть проспект, но нету перспективы:
не раздавишь. А старик: "Му-му" -
я ещё, мол, хоть куда активен,
я в дороге, я в дыму.
Что поделать! Лёг и я поодаль.
Что же дальше? "Старче, расскажи,
как ты жил, и значит - я по ходу".
"Я не жил, я вкалывал на жизнь"!..
Наркоман! Он перешёл от рога
к иглам. Боже мой, что ждёт меня!
Ждёт не бог: замуровали бога.
Ждёт тачанка, полная огня.

1989

ЗЛО

Снова солнце село. Рецидивист!
Снова на удары и поджоги дефицит.
Сумрачно и тихо здесь. И это значит:
на обратной стороне Земли - иначе.
Зло - мячик. Мы им играем в теннис.
Слово "теннис" произошло от "тени".
Сумрачно и тихо здесь, а там -
полярный день и ток по колючим кустам;
электричество по рогам благородных оленей,
которых пасут их собственные тени.
Такое вот светопреДставление!

Я только мальчик, только зубоскал.
Я шаровою молнией играл.
Переворачивался нА голову с ног,
и, как в часах, ходил во мне песок
туда-сюда, но эту старость зла
я вытряхнуть не смог. О, старичок!..

Пожалуй, только разбив сосуд,
вы остановите песочный зуд.

1990

ПИРОТЕХНИКИ

И перья торжествующе скрипят.
А. Блок

Что держишь, ржавея, держава?
Не серп и не молот - перо!
Чинуш очиненных дружину,
писателей для оборон.
Взлетел пиротехник-поручик,
за ним и другие - на бис.
И в каждой рычит авторучке
спокойствие наших границ.
Пернатым таланта не надо:
куда его в небе зарыть?
Авансом построчно - оплата,
а книгу хоть сразу в сортир.
Они завернулись в папирус,
пестрящий от их же имён.
Но кожу не сносишь на вырост,
и срок её только - сезон.
С бессмертьем - пролёт. Но при жизни
пируй, неживое перо!
В египетской нашей отчизне
навыворот даже добро.
Ну, где ещё встретишь, чтоб в банке
у мумий текущий был счёт,
в то время когда египтянки
живые спадают со щёк.

1990

О КОНСЕРВАХ

Вопрос себе: дано иль не дано?
Но праздный, поздний: всё равно не бросить.
А впрочем, безобиден, словно проседь,
болею себе тихо в чемодан.
И всё-таки мне дан или не дан?
А может, так: зарыл и не заметил.
И вот пишу из-под земли, замётан,
из ящика да в ящик, схваткой над.
У них там схватки и плоды, плоды...
И под руку им стенки не мешают.
Но и они, кто нынче на виду,
в конечном счете, тоже пишут в ящик.
Не открывайте, сыщики, мой ящик:
я уж не тот, уж полуразложён
в моей же желчи. Вдруг она шипяще
на вас запрыгнет. Вам уж не служить...

Спасибо консерваторам консервов!
Я сохранился дО смерти в резерве.

1990

ЧП У ПЕЧЕНЕГОВ, ИЛИ ПОЛЧЕЛОВЕКА

Кто я, что я? Только печенег,
в сечах утративший печень.
Вот такое мне выпало ЧП.
Недругом на старость обеспечен.
Печени, я говорю, нема.
Осталась одна нега.
Но это же полпеченега!
И нечего нежить, эх-ма!
Ну, девки ещё не проблема:
они и сами - лишь пол.
А вот жизнь ПОЛЕВАЯ стала как бремя:
вечный галоп и грубо сервированный стол.
Кому-то - кумыс до утра
и блюда острей полумесяца.
А мне - лишь отвар из трав,
верёвка, чтобы повеситься.
Не узнаЮт и порой даже
бегут меня печенеги,
по этносу вчерашние коллеги,
побросав костры, шатры и телеги.
Я их понимаю: страшно
увидеть полчеловека!

1990

НОВОГОДНИЕ ХИМЕРЫ

Метель не конь, тем более не вороной.
Скорей - сервиз разбегающихся воронок.
Хрусталь и серебро! И праздник сервирован
шипучим блеском и засасывающей игрой.
Игрой ли? Быть может, маскарад
и есть реальность, а будни - лишь сказка.
И оттого так всякий маске рад,
что можно оголиться без опаски.
Неузнанный - не лицемер, а король.
И все мы здесь сегодня короли.
И если пир идёт на нас горой,
то у него гималайский колорит.
Христос воскрес! И - поцелуй взасос,
настоянный на духАх и винах.
Шампанская зима течёт лавиной,
всё через край, точнее, через год.
Моя химера в соболиных мехах.
Меха переливаются, как хамелеон.
Вся речь химеры - только "хи" да "ха".
Она по экономии произносительных усилий чемпион.
Сегодня я особенно сентиментален,
и мой поэт любимый - Северянин.
Мы по метели жизнь свою сверяли,
и бабочками бала улетим.
Играя, ты играй, но не живи игрой!
Брехт не брехал, но вняли ли народы?
Намазывает ночь нас белою икрой -
как хороши, как свежи бутерброды!
Хрустальный мой Христос, звени, звени!
Сыграй нам наше зимнее - не меньше.
А если - вдребезги, я просто заменю,
как ты меня при случае заменишь.

1990

МОЯ КУХНЯ

Что может быть серьёзней шутовства?
Что может быть стихов моих серьёзней?
А шутят за окном, где ни души,
где тьма козлов. Не шуточки, а козни!

А здесь, на кухне, светит светлячок,
цикада-лампочка потрескивает сухо.
Я - мастер кухонных стихов, точнее, кок.
Я утверждаю: истина - на кухне!

Здесь растекается по телу мысль,
и бабочка отбрасывает кокон.
С улыбкой масляной, как у маслин,
здесь надвигаю я колпак глубоко.

А за окном все шутят и - о жуть! -
без понимания того, что шутят.
С такой серьёзной миной! Вот вопрос:
как до сих пор ещё и не взорвались!?

Я им такую хохму испеку,
что сдохнут все /не хохма выйдет, - KOКма!/.
На то и кок, чтоб кокнуть! И куку-
реку, мой папа - Сильвер одноногий!

1990

* * *

Мыслям о тебе не облететь.
О, вечнозелёная порода!
Мне бы так хотелось пожелтеть
и опасть хотя бы на полгода!
Телу быть пристало - наголо,
тело по натуре - гладиатор.
Ты моё решила наколоть:
весь в иголках я, и не погладить.
Ты меня одела, а сама -
просто так, без мыслей, обнажёнка.
Буратино, столбняком сражённый,
я стою. Но я схожу с ума.
Я один. Зима скопила зубы...
Чтобы отвалилась эта хвоя,
нас должно быть неприлично двое.
Приходи, и я тебя забуду.

1990

ОХОТНИЧЬИ РАДОСТИ

Мне снится лес, вылинявший зайцем,
переодетый в парадное. Видимо, я
парад принимаю. На ёлки бросается
лайка, сопровождающая меня.
Всё ей чудятся белки в дозоре.
Но вот, действительно, средь белых ветвей
бенгальский мелькнул и - вверх, как по шторе!
Надо его потушить поскорей.
Но только так, чтоб не испортить шкурку.
С плеча снимаю двуствольный брандспойт,
прицеливаюсь, выплевываю окурок
и - пой, пулька, пой.
Не в бровь, а в глаз. Не волнуйся, Оля,
белку убитую не жалей.
В ирреальном лесу не чувствуют боли.
Притом здесь много разных зверей.
И за этот богатый выпас
я возвожу в генералы мой лес,
рисуя лыжами лампасы
неровно, словно навеселе.
Пока в чугункЕ "доходит" рябчик,
в избушке охотничьей посплю часок,
ощущая бродящий по венам сок,
как у берёзы после зимней спячки...
В общем - полный вперёд! Не сравню
я мой лес даже с девкой ню.
Жалко, Оля, ей-богу,
что ты не можешь побыть здесь хотя бы немного.

1990

ЗАБЛУДИВШИЙСЯ

В четырёх временах года
заблудился, как в трёх соснах.
Хорошо заиметь бы дога,
как говаривал Бунин в нос.
Дог бы вывел меня на дорогу...
Бездорожье и дураки,
как говаривал Гоголь.
Повторять я не какаду.
Дог бы вывел меня, как выводят
на надежде родимые пятна.
Лето, осень, зима и - обратно:
вдоль забора кружу в огороде.
Слева лето, а справа зима.
На ветвях её - птица политик.
Но зима не сосна, а липа,
и политик поёт в колпаке.
Я и сам как упившийся вор,
недойдущий до дому.
Ни вина, ни камина, на дога.
Без вина, а тошнит будь здоров!
Я забуду все буквы на свете.
Память будет вертеть только эти
три /в одном неизменном наборе/,
что начертаны на заборе.

1990

ЛЮБОВЬ ПУЩЕ ЖИЗНИ (К ЗИМЕ)

Дышала в форточку зима.
Зима дышала.
Не злая и всегда за мир,
как будто лошадь.
И мудрая, свернулась в жалость:
- Тепло ли, милый?
- Мне тепло.
Мой форт, мой мезонин несложен,
но снегом ты замазала его.
И в нём горячий есть очаг
и гончая, что у моих свернулась ног.
Горит и тает авторучка на чеку.
И ты мне улыбаешься в окно.
Люблю тебя, зима, как зимогор.
И взял бы в жёны, словно Блок - Россию.
Но я не Блок. Другой. И резус-фактор
встал между нами, обезьяний рок.
Прости меня, медведя-шатуна,
что я топчу твои сияющие залы.
Но, видит бог, уйду не наследив,
как тысячи других, как ты сама уходишь.
Ты хладнокровию меня учила,
а я тебя любви. И под конец
ты спросишь, как всегда: - Тепло ли, милый?
- Да, мне тепло. Прохладно ли тебе?
И в поцелуе первом и смертельном
сольёмся мы наперекор судьбе.

1990

НА РЫБАЛКЕ

Вода скользила, как штампованная фраза,
слюной стекала с вёсел. Будет жор!
Лицо воды встревожилось гримасой,
словив пощечин звуковой набор:
в пылу погони рыбы, как ладони,
за рамки вылетали. "Дать леща!"
Нo тут была и щука, и щеклея,
и язь, и окунь... Всех и не упомнить!
Так открывалось утро. Паротворный
поднялся занавес. И в первом акте
герои завтракали столь активно,
что серебро отскакивало от приборов.
А из-за леса выплывало солнце,
своими плавниками шевеля.
И лишь оно не похлебало солоно,
ведь путь по кругу - зодиак Нуля!
Русалки зазывали в камыши.
Но любо - дорого! Я не пошёл.
Простую рыбку удил для души,
которая играла, как Шопен.
Лежала лодкой на воде душа,
но не надувшись, а расслабясь.
Пришли и пили-ели не спеша,
и неприкосновенные, как ибис.

1990

ТАКИЕ

"Я такая стою, он такой подошёл"...
И торчат они оба "такие".
Хорошо им, завесившим уши лапшой
и глаза не открывшим котятам.
Хорошо им отпугивать нетопырей
и не чувствовать непогоды.
А тут трясёшься от вида перепончатых дней
и космичности огорода!
И не то чтобы ты был их много умней,
просто несколько знаешь эпитетов.
Полузнание - не знание ещё, лишь обман!
Полумёртвый не краше убитого.
Так чего мне завидовать им?
Так чего мне болеть такому?
Наша жизнь - из кувшина дым;
первый джинн получился комом.

1991

ПРОМЕЖУТОК

Я снова взял перо-эх-оперенье.
Лечу, как многоразовый Икар,
по-русски - Ворон. Meж стихий лечу,
как меж стихов. В полёте, как в пролёте.
Вверху - огонь. Стреляет пушка солнца.
Внизу сверкает саблезубая вода.
На ней пиры затеяли пираты.
Валяются кинжал и пистолет,
и между ними течёт вино.
Но стоит вину коснуться оружия,
как оно густеет
и превращается в кровь...
Ни шага в сторону! Спасенье наше - в мере.
И вот прокладываю свой тоннель,
где - розы снов и непрерывность опер.
Но силы устают, стихает норов,
кончается завод на 300 лет.
А дальше - всё равно: магнит ли магмы
притянет в небеса иль море умертвит.

Прощай, пролёт мой, жизни промежуток!
Ты так и падаешь на рифму "жуток".
Мне остаётся тьму твою сводить
цветами снов и фейерверком шуток.

1991

МЕТЕЛЬ

Вращенье гончарного круга,
где водоворот белой глины
принимает очертанья кувшина
в туче искр: сразу обжиг идёт.
Но лишь боги горшки обжигают.
Кувшин разлетается роем песка.

Взрывы петард вытягиваются на носках,
но у них нет будущего.
Как комары, они живут до первой крови.
Их размывает общая кутерьма.

Это лезет лизаться язычник-огонь.
Это пена летит из брандспойтов.
Это ветер, посыпанный порошком,
перестал быть невидимкой.

Завихренья. Метанье туманов.

Творенья растворяются впотьмах,
едва успев возникнуть.
Творец-экспериментатор помешивает в колбе.
Это - помешательство.

1991

* * *

Я ищу свою любовь в полях.
Нахожу и тут же вновь теряю.
Что же это?! Я так не играю!
Но опять кричу её, нахал.
Я свищу свою любовь, резвясь.
Вот она ко мне несётся шибко.
Дым земли столбом дрожит. Ошибка!
Это всего лишь бомба взорвалась.

Где же ты, кого люблю в полях?
Навстречу - только разный мусор:
то пушки пышно с пристани палят,
то кости, скинув трепетное мясо,
валяются повсюду нагишом.
О, закройте свои бледные ноги!
Ведь я ищу свою любовь в сердцах.
Заглядываюсь на людей: она - не она?
та - не та? мечта или суета?
Гюльчатай, покажи, пожалуйста, личико!

Я хожу по полям, как убитый.
Смотрю, кого бы мне тут полюбить.
- Простите, вы случайно не любовь?
- Нет, я бровь.
- Тогда, наверно, ты любовь? - Нет, я вновь.
- Ну, наконец, мне встретилась любовь!
- Дурак, я кровь!
- И вы, конечно, тоже не...
- Я любовь, и не простая, а голубая!..
Вышла мадьярка на берег Дуная.

Однажды, пролетая над полем,
я вдруг подумал:
хорошо бы, эдак, кого-нибудь полюбить!

1992

ЗОВ ЗВУКА

Труп слова распался на звуки...
Посмотрим, куда меня звук заведёт.
Конечно, не на завод,
а в дикие забытые дебри,
где рядом обрез и берёза,
связанные не смыслом паучьим,
а цепью железных созвучий.

Пуля летела так медленно,
что успела пылью покрыться.
Рекрут, парень крутой
её не дождался
и закрутился в воронке реки.

Девки, не верьте грязным дожам,
а верьте дождям,
обмывающим ласково тело.
Впрочем, и грозы сейчас грязны.

Парниковые парни,
парики не спасут вас.
Чук и Гек подросли
и заняли первое место
по обрезанию скальпов.

Я заблудился и маму зову.
Вместо мамы
ко мне кабан подбегает,
он ведёт за собою кабак,
а за ними - бакен с бакенбардами,
а за ним - люди на салюте
(или на блюде, на блуде, на Малюте
Скуратове - всё равно).
Дальше - длиньше: маячит труба,
в которую я вылечу,
как ведьмак,
и дым - баю бай! - меня укачает.

Полюбил я отечества дым,
эти трубки вождей - крематории.
Хорошо умереть домовым,
а не лешим, не подзаборием.

Горько быть пешкой,
а быть горьким тоже не сладко.
В Горках Ленин - лёжкой.
Когда б не лень,
что б Троя вам,
ахинейские мужи!

По реке плывёт парик.
Что тут невесёлого?
Парень к дивчине приник,
обнаживши голову.

Оселедец селёдкой свисает со лба
третий ус дополнительный щёкот
третий глаз третья судимость.
Не раскачивай лодку, осёл!

Золото глотки, но - ах! -
свинец на губах.
Это свинство.
Это свинг.
Меня несёт.
Когда б не этот понос речи,
очищающий организм,
я бы наложил на себя руки...
Прости мне мой детский каприз.

1998

* * *

Предо мною двойная весна:
время года и детский сад.
Малышня и трава соревнуются в беге зелёном...
Побег из небытия
так хорошо начинался!
Детский сад в светский ад
перешёл слишком резко.

Наверно, есть карма реки.
И если бы вырос на Сене,
всю жизнь бы валялся на сене
и видел красивые сны.
Но меня выплеснула Кама,
и вот я - каменный гость,
по совместительству комик.
В зубах моих кость,
в глазах моих злость.
Я вижу, что мир этот в коме
глубокой лежит,
и я, как и он, камикадзе.

Наверно, есть шарм тоски.
Веселье, идущее маршем, придурковато.
И если смеяться, то смеяться по-чёрному.
Тоска мне идёт, как шрам боевой.
Я тосканец.
Не променяю свой умный ад
на детский, надеюсь, сад.

1998

* * *

Царю Кощею надоело жить.
Но он забыл, где смерть его лежит.
Под дубом ли зарыта, как свинья?
В яйце ли, в зайце, в утке ли, в игле?
Дубов (гуляем рощей) до фига.
И зайцы с каждым часом всё наглей.
И улетают яйца на закат,
и утки шутят: на игле сидят.

Кощею гадко, хочет всё забыть.
Во сне он видит ямы да гробы.
Но просыпается - и чёрт бы их побрал! -
его подхватывает прежний карнавал.
Он ничего не ест, лишь яды пьёт,
бросается стремглав с высокой башни,
костлявой грудью лезет на копьё
и встречному сулит большие башли,
моля и требуя: "О, милый мой плебей,
убью тебя иль ты меня убей"!
В него стреляли, жарили огнём
и гусеницами танка трамбовали.
Но скоро снова было всё при нём,
вновь собиралась пыль - на карнавале!

Его бессмертию завидуют ослы.
Бежит от них Кощей на край земли.
Ему доверие внушает лишь гранит,
он как с живым с гранитом говорит.

1998 г.

* * *

Весна меня любовью уколола.
И сердце распустилось, словно роза.
А прежде в организме было голо,
как во саду, опавшем от мороза.

Я розу-сердце, красное от крови,
хочу нести и девушкам дарить.
Но, в зеркало взглянув, сдвигаю брови:
увы, меня нельзя уже любить!

Ввалились щёки и взор померк.
Амур жестокий меня отверг.
Теперь уроки даёт мне смерть.

Весна! Бегут ручьи, летают мухи.
Я еле-еле ноги волочу.
Мне не догнать ни девки, ни старухи.
Я отдан невидимке-палачу.

Прокисли соки и взгляд уснул.
Амур жестокий, ты обманул!

2001

ТУРНЕ ВОЗМЕЗДЬЯ

Апрель. Разлив. Шалаш. Ильич
уху готовит, словно бич,
научно выражаясь - люмпен,
которого никто не любит.
А он охотник и рыбак:
и видит глаз, и ухо внемлет.
К нему не подкрадётся враг.
Он обошёл моря и земли.
И тут полено он зажёг,
из искры возгорелось пламя,
и варит, варит котелок,
и тезисы текут ручьями.

Но всё равно его никто не любит:
ни зверь не прёт, ни Надя не плывёт.
И ходоки сошли бы на безлюдье,
но на печи они не ходят круглый год.
Лишь изредка какой-нибудь Пахом
к его костру случайно забредает,
но, встретив плешь, сверкнувшую умом,
тотчас же в ужасе и мраке пропадает.

Турнули из Европы Ильича
(так начинается турне возмездья!)
за то, что он чинов не различал
и на осле по городу не ездил.
И Петроград ему не рад.
Встал медный конь, его заметив, на дыбы.
Тогда Ильич сказал коню: "Аристократ,
пусть рванное трико, мы не рабы!"

Тогда Ильич сокрылся в шалаше
и пил вермУт девятого разлива,
и написал турецкому паше,
чтоб выслал броневик ему красиво.
И он красиво встал на броневик.
Пред ним Сенатская шумела площадь.
Он произнёс свинцовый черновик
и пересел на медную ка-лошадь.
Так Петроград
стал Ленинград.

2001

КОСТЬ

1

Как не любить тебя: ты так худа.
И дождь идёт худой, костлявая вода.
И я сижу - художник, чистый дух -
играю в кости; цифра больше двух
не выпадает. Это хорошо.
Есть ты и я, а остальное - порошок.

2

Вспомянем, братья. Дело было так.
Ревела буря, матерился мрак.
Семеро графов подскакали к кладбИщу.
И сторож нас спросил: чего мы ищем?
Невесту! - молвил кто-то из нас.
И молния, как трещина, сверкнула.
А сторож, как фонарь, погас.
И нас читать надгробья потянуло.
Поцеловав по морде лошадей,
с собой не захвативши фонарей,
мы, как слепые, пальцами читали,
но попадались нам: то хан Гирей,
то Бармалей, а то товарищ Сталин.
Наконец, один крикнул: эврика!
Мы подошли и нащупали милое имя.
МЁРТВАЯ ЦАРЕВНА зовут её, нашу невесту.
Прежде чем взяться за дело, мы почистили зубы.
И вытащив сапёрные лопатки,
вокруг могилы обойдя вприсядку,
мы сдвинули гранитную плиту,
из-под земли достали красоту.
В хрустальном ящике она лежала,
прекрасная, как снежный перевал,
без шпаги, без плаща, без одеяла.
И мы в неё влюбились наповал.
Царевна кулаком стекло разбила,
восстав, коснулась поцелуем наших уст.
И нас тотчас же сильно зазнобило,
и ожили мы сильно ниже чувств.
С тех пор живём с царевною в землянке.
Она - султан, а мы - её гарем.
И никому не делаем подлянки.
В любви и мире вечно не старем.

3

Подруга дней моих суровых,
наложница мрачных ночей,
зачем живём мы безголово
в окруженье кирпичей?
Надеть бы шапку-невидимку
(беда ведь, не на что надеть!)
и в голубой растаять дымке,
как сон, как утренняя плеть.
Не видеть собственный живот,
гулять по улице нагими,
тебя любить наоборот -
на ощупь лишь, забывши имя.
Слушай, ведь ты же романтик,
поскольку у нас роман.
Повяжи на головке бантик,
я на шею надену аркан,
и пойдём купаться в Лете,
пока нас не ругают наши дети.

2001

* * *

Моя любовь - не струйка дыма,
моя любовь - фонтан огня.
А ты идёшь ногами мимо
и любишь чёрного коня.
Опомнись, Катя, ты - царица,
ты - знамя и лицо страны!
К лицу ль тебе с конём водиться,
к тому же - цвета сатаны!?
Ты не какая-нибудь девка.
Скорее разлюби его
и пересядь ко мне на древко,
оно, ты знаешь - ничего.

2001

ВРЕМЯ

1

Время - грозный часовой,
за плечами - вечность.
Кто идёт? - кричит он. - Стой!
Иначе, покалечу.
Отвечаю: в доску свой,
разве ты не видишь?
На луну пройти позволь,
где молчат на идиш.

Говорит: скажи пароль.
Я пароль не знаю
и гадаю: может, соль,
а может, гималаи?
Нет, не то, - сказало время.
И раздвинув пару стрел,
как амур большой гарема,
словно ножницами, темя
мне отрезало, пострел!

Я упал, себя не помня,
и очнулся на луне.
Вот так номер! Я не понял,
ведь время запретило мне.
Бог погладил моё чувство
и сказал: учи лося!
Ты, дурак, не верил в чудо,
вот оно случилося!

2

Время на часах стоит
и идёт по кругу.
У него усатый вид,
пульс - на всю округу.
Кто идёт? - он мне кричит.
Я ему на идиш:
это ты, дурак, идёшь,
я стою, как видишь.
Даже не стою, - лежу,
даже не дышу уж.
Походящий на лапшу,
я твой, время, ужин.
Разбросало ты меня
силой центробежною,
словно махоньких робят
на лугу на бешеном.

2001

СЧАСТЬЕ БЕЗ УМА

"Стихи должны быть глуповаты!"
Я много лет стихи пишу-с,
и стал такой аляповатый,
такой улыбчивый француз.

Люблю совсем простые вещи:
чаёк, шампанское, балы,
блестеть в кругу красивых женщин.
Дуэли наши тож милы.

Бывало эдак вот перчатку
швырнёшь обидчику в лицо,
попьёшь чайку, пойдёшь вприсядку,
наденешь барышне кольцо...

А карты, господа, а карты!
Шестёрка, дама, туз, король,
и трубки дым, и огнь азарта,
и круглый выигрыш порой.

А если иногда взгрустнётся
и мысль о смерти набежит на голову,
возьму перо, и снова встанет солнце,
и жизнь такая милая и голая!

2002

* * *

Наконец-то я постарел,
наконец-то я поглупел,
наконец-то мне хочется жить
и отчизне костями служить.

2002

* * *

Полюбил молодку дед.
Деду 80 лет,
он ещё не старый,
он ещё с гитарой.

Скушав парочку котлет
и наняв кабриолет,
он подъехал к дому,
где жила его истома.

Как приличный джентельмен,
ихний благородие
расчехлил свой инструмент
и завёл мелодию:

"Я с тобой едва знаком.
У меня на сердце ком,
в голове - бессонница.
Хотца познакомиться.
Выйди, выйди на балкон,
ну а лучше - ниже.
Дай мне руку с молоком,
я тебя не вижу.
Я ещё лихой старик,
полный скипидара.
Посмотри на мой парик,
оцени гитару.
Я куплю тебе монисто.
Выходи за гармониста.
Выйди, выйди за балкон.
Я пылаю, как дракон".

Но дева не услышала сокола,
потому что жила высоко.
До 9-го этажа
не долетела его душа.
В старике от огорченья
встало красное теченье,
и, пеняя на судьбу,
он вернулся домой в гробу.

А всё бы вышло веселей,
проживай они в селе,
где дома не заносятся
и девки, как ангелы, над стариками не носятся.

2002

* * *

Осадок пыли
на моём полу.
Засада были
на моём балу.

Лежит, не тает
времени ковёр.
Мечта густая
больше не король.

Танцуйте, гости -
к чёрту короля!
Пускай на горле
пыльная петля.

И пляшут гости,
поднимая пыль.
Забыты кости,
не видать костыль.

Из сада веет
аромат вина.
И девки-феи
обнимают нас.

2002

* * *

В 30 лет алкоголик,
в 45 - импотент.
Что же ты, братец кролик,
вырыл норку в момент?

Погулял бы ещё по лугу,
пощипал бы ещё траву.
Почему же ты жизнь-подругу
променял на халву?

Почему против солнца
ты, как спринтер, побег?
А вокруг марафонцы
мирно щиплют побег.

Что молчишь, как икона?
Или вовсе ты глуп?
И, хлебнув самогона,
зарываешься вглубь.

2003

* * *

Клён
влюблён,
сосна
влюблена,
берёза
как роза,
ясень
в экстазе,
ель
расправляет постель...
Только дуб
огню недоступ...

2003

О, РУСЬ

О, Русь! О, грусть! Кругом - всхолмление,
и в каждой горке пулемёт
не похоронен, нет, - живёт,
глядит и дышит в щелку мщения.

О, Русь! О, пусть Ильич не похо...
слетает с горки на салаз...
Нам хорошо, ведь нам не плохо.
Эпоха нас целует в глаз.

Лежат безбожные могилы,
а потому что нет на них креста.
Вонзает солнце в землю вилы
лучей. Земля как береста,
а в смысле вспыльчива и нервна.
Какая степь! Какая пыль!
Увы, в гробу лежит царевна!
Какая на душе ковыль!

Мы все, закованы в железо,
с шеломами на головах,
идём, бредём врагу на страх,
копьём бряцая и протезом.

2003

СОВЕСТЬ

Я не прощу себе, что как-то
на папу поднял я кулак.
Мне не забыть рукоприкладства.
Дурак я был, какой дурак!

Ну папа пил, ну скандалил,
но в общем-то больной старик.
А я его рукой ударил.
Какой позор, какой тупик!

Зачем я в тот же миг не помер!?
Зачем, из шкафа ножик взяв,
он не исполнил зверский номер,
а положил обратно в шкаф!?

Он пожалел меня, о, мудрый,
а я его не пожалел.

2003