Сколько лет этой забавной и малоприличной приговорке? Думаете, экзерсис кого-нибудь из новомодных супер-пупер-некро-готов? Они бы рады... да кто ж им дастъ. Балаганная зазывушка дошла до нас кабы не со времён князя Владимира — на фресках девятого века уже изображали потешников с гудками, бубенчиками и разрисованными личинами. Уже тогда к вящему возмущению первых священников ряженые потешали народ такими шуточками, от которых покраснел бы и негр. Следуя переиначенной церковью же традиции, долгими зимними ночами скоморохи гоняли смехом напасть и смерть от русских селений.

Сквозь века уже не различишь в похоронах вороны или драке Старика со Старухой изначальные языческие обряды битвы Жизни и Смерти или жертвоприношение птицы Даждьбогу — пусть даст дождя. Но сперва был именно ритуал. У Семёновой это описано красиво и страшно — как старухи задранными подолами пугают Коровью Погибель. Вообще "выворот наизнанку" для связи с потусторонним миром характерен для многих древних "многобожьих" культур — вспомните кельтских фоморов или китайских чудищ. Но кому кроме повара интересно — из чего варят необыкновенной вкусности ароматный и жирный борщ?

Скоморохи месили липкую грязь русских дорог без малого тысячелетие. Развлекали князей и бояр, веселили крестьян, распространяли новости. А самое главное — как божьи пчелки с цветка на цветок, переносили из области в область словечки и диалекты, по крупинке, по зернышку отбирая жемчужины русской народной речи. Балагуры и пересмешники, они как никто могли оценить меткость образа или звучную оплеуху частушки. Слово — хлеб скомороха, его щит и меч, пёстрый мячик и бубенец божий — потеряв сакральность обряда, они сумели сохранить священную силу веселья. Цари гневались, бояре грозили посохами... а народ аплодировал и смеялся до упаду над солёными шуточками. Даже древний "вертеп" — кукольную инсценировку Рождества и избиения Иродом младенцев-первенцев — скоморохи умудрялись напичкать двусмысленными намеками и потасовками. Иоанн Грозный попробовал было истребить скоморошье племя — уж больно зло кусались пёстрые зудливые комары, — да потешники оказались живучей кошек.

А в 17 веке потянуло на Русь с неметчины губительным сквозняком. От мощного пинка Петра I открылось окно в Европу и всем, включая забавников, стало не до смеху. Любого мужика, не приписанного и годного в дело, ловили, считали и отправляли — строить корабли, поднимать из болота город, служить царю и отечеству в пехоте или во флоте. Канва обрядов сохранилась у крестьян, обрядившись в смешные одежки народных праздников. А традиция прервалась — кроме частушек и масок от скоморошества почитай ничего не осталось.

Свято место пусто не бывает — в 1702 году в Москве Пётр I открыл первый народный театр. И началась волна фейерверков и шествий, гуляний и представлений — сперва переводных, бравурных, словно картонных, но все же пьес. Императоры и императрицы Всея Руси хорошо понимали лозунг "хлеба и зрелищ" и если с первым регулярно возникали проблемы, надлежало кормить людей хотя бы вторым. Петр через "всепьянейшие соборы" и "ассамблеи" европеизировал — и успешно — образованные сословия. Можно сказать, что именно он заложил основу для рекламного дела — и буклеты, и щиты, и световая реклама появились при Плотнике Всея Руси. Матушка Екатерина напротив восхваляла себя любимую и своё просвещенное царство. "Аве, Фелица" — пели академические поэты, потрясая тяжелыми париками. И, как огонь по газете, разошлась по усадьбам и особнякам мода на домашние театры.

...Их растили из крепостных детей — смазливых, бойких и "ловких плясать да петь". Кое-как стригли, мыли, иногда учили читать и бормотать по-французски. В свободное от спектаклей время актеры работали парикмахерами и камердинерами своих бар, а актрисы — наложницами хозяина и особо приближённых гостей. А на сцене они были пастухи и пастушки, амуры и купидоны — заезжие итальянцы учили их двигаться, говорить и выводить рулады. Кому-то — как знаменитому Щепкину или дочери кузнеца Прасковье Жемчуговой, вышедшей замуж за графа Шереметева, — повезло выйти из оков рабского сословия. Многих сгубили водка и сомнительная участь людей достаточно образованных, чтобы вернуться к хлевам и амбарам.

Буквально на костях выросла повсеместная деревенская традиция лицедейства, привычка представлять и держать себя на сцене, вольное обращение со стихом, новые герои для уличных комедий. Царь Максимильян и его сын Адольф, доктор-немец, прекрасная и развратная Богиня — почитаешь старинные пьески и видишь, как растут они из напудренных и наивных тиятров 18 века. Можно сказать, что крепостные актеры заложили коренное отличие наших народных балаганчиков от европейских трупп, где комедиантство было преимущественно городской культурой. Картонные котурны классицизма, надетые на лубяные лапти, эллинистически жесткий строй сюжета, порядок ролей, стиль костюмов и декораций — и вольная речь диалогов. Как учили от отца к сыну: переговаривай, чтобы народ потешить.

В город народный театр шагнул в середине 19 века с разрушением крепостного строя. Потешные пьески, которыми тешилась дворня, выбрались на подмостки. Неизменные персонажи представлений Петрушки: "барин голый" — разорившийся, спивающийся дворянин, "барыня" — "у барыни юбка длинна, из-под юбки ж... видна" — и вороватый "староста" с оброком. Если кто помнит песенку "Всё хорошо, прекрасная маркиза" — это перефразировка диалога Барина со Старостой — что да как было в деревне, пока хозяин в городе последние портки прогулял. С добавлениями и врезками бродячий сюжет на полвека как минимум пережил своих героев — в 1915 году старик-лакей в номерах показывал Гиляровскому свою интерпретацию представления.

Чуть раньше окончательно сформировался "раёшный стих" — знаменитая смачная приговорка. Что это такое — текст с формальным делением на строчки, плюс-минус совпадающие по ритмической структуре. Счет ударений и рифмы — по вкусу. Так писали еще до Ломоносова. Тяжкий дух классицизма не сумел выдавить из сознания живой игры языка, и вот озорник Пушкин пишет "Жил-был поп толоконный лоб. Пошел поп по базару, поискать кой-какого товару" — типичный раёк, говор ярмарочного зазывалы. Простая русская речь наконец-то пустила корни в поэзии. Ей вдохновлялись многие. Анненский: "Подходите, сударики — шарики! Шарики детски — деньги отецки!". Некрасов: "У дядюшки Якова хватит про всякого. Новы коврижки — Гляди-ко: книжки!". Из раёшных, скоморошьих присловий растет Цветаева с ее восхитительными созвучиями, белой, сахарной россыпью рифм:

Пока поэты ломали копья и переводили роскошную глянцевую бумагу с затейливыми виньетками, уличные балагуры занимались делом. Знаменитые балаганы и райки 19-20 века — где показывали "картинки" из фотографической панорамы, разыгрывались немудрящие сюжетцы народной жизни и выставляли на потеху народу самые разные диковины. Зазывалы — раёшные "деды" — их наряд, кстати, почти в точности повторял скомороший костюм святочного Старика — изощрялись в остроумии — кто во что горазд.

"А вот, извольте видеть, господа, андермандир штук — хороший вид, город Кострома горит, у забора мужик стоит с..., квартальный его за ворот хватает, говорит, что он поджигает, а тот кричит, что заливает".

"А вот еще штука, стоит жУка. Глядите-ка сюда: это — декаденты господа. Описывают, как поют миноги, как рыдают зелёные ноги. У них все не по-нашенски: чувства у них красные, звуки ананасные, в сердце булавки, в затылке пиявки, в голове Гоморра и Содом, словом кандидаты в жёлтый дом! Туда им и дорога!"

"Перед вами барин, не то еврей, не то татарин, а то, может быть, и грек, очень богатый человек. Он по бульвару спокойно гуляет, вдруг кто-то платок из кармана таскает. Барин это слышит, да нарочно еле дышит. На то он и держит банкирскую контору, чтобы не мешать никакому вору. Сам, видно с маленького начинал. Чисто!"

"Деды" были злоехидны и злободневны, не подчинялись никакой цензуре и называли вещи своими именами, да так, что потом ввек не отмоешься. Сравниться с ними по виртуозности выражений могли разве что одесские торговки рыбой. А время двигалось к революции... В начале девятисотых годов балаганы прикрыла полиция — ни на московских гуляньях ни на нижегородских ярмарках не раздавалось больше: "Здравствуйте, господа разные, дельные и праздные, и трезвые, и пьяные, и скромные, и рьяные, и молодые, и старые, и полные, и сухопарые!"

К тем же девятисотым годам начала умирать традиция театров "любительских" — кочевых и "поместных" продолжателей дела крепостных трупп. По еврейским местечкам еще колесили "Блуждающие звёзды" со своими смешными и трогательными мелодрамами и водевилями. А русская традиция исчерпала себя — искусству стало тесно в рамках рампы, повинуясь всеобщему водовороту, оно хлынуло за пределы классического канона. И на старых дрожжах замесили молодой хлеб — "Петрушка" Дягилева и "На дне" в постановке Станиславского... но это совсем другая история.

Приговорки и прибаутки переняли большевистские агитаторы — и переняли успешно, оценив балаганные присловья, как наилучшую рекламу своим проектам. Большая часть населения России все еще оставалась неграмотной, хлёсткие, въедающиеся в память частушки и рекламные слоганы моментально передавались из уст в уста.

Их противники пробовали отвечать "в тему":

Но в игру вступили профессионалы:

— прогремел Маяковский, и, "взяв винтовки новые, на штык флажки", народ отправился следом за коммунистами. Не побоюсь утверждать, что победа Революции в России это в первую очередь победа на лингвистическом поле. Сменив русский язык на "новояз", вложив в народное сознание образы и характеристики "плохих" и "хороших" — "Не пойду за беляка — у него кишка тонка, а пойду за коммуниста — у него под носом чисто!" — большевики разрушили до основанья старый мир. И уже в начале двадцатых деревенская Венера отбивает каблучками на "вечорницах" и тараторит:

Тогда же, в 20-х, над народным стихом успешно работал, осваивая и перерабатывая традицию, детский поэт Корней Чуковский. Как вы думаете, откуда взялись "Сорок кадушек солёных лягушек, сорок амбаров сухих тараканов"? Изначально раёшники рекомендовали — "сорок сорокушек солёных женских половых органов", но этот рецепт скорее всего сочли неподходящим для детских ушей. Впрочем, прямых цитат у Чуковского мало, а воспринятый со слуха, привитый, как ветка к дереву, раёшный говор дал нам лучшие стихи для малышей. "Скачет сито по полям, а корыто по лугам, за лопатою метла вдоль по улице пошла" — двухлетние детишки запоминают наизусть эти чудные приговорки с одного прочтения.

Специалист по языкознанию, на которого так прозрачно и недвусмысленно намекал Чуковский в своем "Тараканище", попробовал разделаться с живой народной речью самым эффективным способом — выхолостить ее, сделать казенной. Частушки сочиняли по указанию свыше, народные театры снова влезли в котурны — на этот раз постановлений партии. Когда за успешную послушливость можно было выхлопотать премию и блага, а за неудачное слово — лишиться головы, волей-неволей начнешь выбирать выражения, да такие, что нигде кроме официальной газеты, плод трудов применить не удастся. И звучали в крестьянских избах восхитительные шедевры новых Тредиаковских:

В дело вмешалась война. Враг был страшен и задача "победить любой ценой" требовала решения. Раёшный стих затянули в зеленый мундир, дали в руки "винтовку новую" и отправили на передовую — поднимать боевой дух солдат. Про армейский фольклор, пехотные сказки и окопные, круто присоленные словечки можно писать отдельную статью. Просто добудем из жёлтых тетрадок в клеточку, исписанных химическим карандашом, приговорки военных лет:

"Летит над нашими позициями "Рама" и гудит: "Виж-ж-у! Ви-ж-ж-у!" Улетела "Рама", прилетел бомбардировщик и гудит: "Вез-у-у! Вез-у-у!". "Кому?" "Кому?" - спрашивают наши зенитки, подняв дула кверху. Бомбардировщик в ответ: "Вам! Вам!". Зенитки как начали лупить: "Дай! Дай! Дай!". А за ними и крупнокалиберный пулемет застрекотал: "Ах, ты так? Ах, ты так?". Бомбардировщик — в пике: "Н-на! Н-на!". Бомбы одна за другой: "Жах! Жах!". Земля в ответ: "0х! Ох!". А боец ПэТээР (противотанковое ружье — Л.П.) схватил да как даст по бомбардировщику, по мотору его, пули так и запели: "Тебе! Тебе!". Завыл бомбардировщик: "Мн-е? Мн-е?" и врезался в землю. "0-ох!" — облегчённо вздохнула земля..."

К неизвестным краснобаям примкнули наши поэты — самый известный из них Твардовский со своим "Василием Тёркиным" — балагуром и сквернословом, настоящим солдатом из того строя, в котором плечо к плечу стояли петровские гренадёры, суворовские чудо-богатыри и николаевская пехтура. Русская речь создает героя и он отвечает:

С таким же звонким ударом, разбитным куражом мог бы выйти на круг княжий витязь — поплясать под гудок перед битвой на Калке. Краснословица, словно кружево, вяжет петли, сплетая единой нитью братьев по языку. Вроде бы и насмешка — да солона. Вроде кровью с-под шуточки брызжет — так по-нашему ж улыбаться из-под кнута... Так и шли — до Победы.

После войны вроде бы не осталось места для скоморошества. Всеобщая грамотность наконец-то дала плоды, вскорости подоспело и телевидение. Деревенские частушечники и любители анекдотов сохранялись как раритетные книги в библиотеках... Фольклористы начала шестидесятых все чаще возвращались с пустыми руками. Словотворчество оскудело, иссохло, не выдерживая конкуренции с масс-культурой... Куда деваться бродячему скомороху? На кухню, на московскую кухню, бередить подругу-гитару, выбивать из нее ядовитую горькую правду — чтобы слушали и повторяли и передавали, как подобает — из уст в уста. Хоть убейся, не хватит магнитофона системы "Яуза", если песня не идёт к языку. А они шли...

— начал Галич.

— продолжил Высоцкий. И ожила, разбудилась раёшная балагурь побежала по студотрядам и костеркам туристов, зазвучала из окон как первый колокольчик, серебряный бубенец нового времени.

Александр Башлачёв, последний русский скоморох, впитал поэтику языка, как никто из предшественников-бардов. Могу быть пристрастна и охотно подставлю покаянную голову, но никому со времён Цветаевой не удавалось так свободно, вольно играть со звуком, заставлять звучать, словно струны, все созвучия и подтексты, выворачивать язык, как овечий тулуп, наизнанку рифмой.

Вот она горькая приговорка, трижды драная скоморошья шкура — пока до крови не обобьёшь, не почуешь всю соль красоты, не помстится раёк — раем божьим, где все едино — спасение и погибель на кончике языка. ...Имя Имён — в первом крике узнаешь его, повитуха...

Последний уличный выплеск раёшников и балагуров пришелся на перестройку. Частушечники, уличные поэты и демагоги честили власть предержащих, отрываясь за годы глубокомысленного молчания: "По талонам горькое, по талонам сладкое — что же ты наделала, голова с заплаткою", "Куй железо, пока Горбачёв", всевозможные утерянные уже злободневные баечки — где найти нового Гиляровского, который по крохам соберет скоморошьи присловья перестроечных лицедеев?

А сейчас, в 21 веке у балаганного говора остались три законных пристанища. Монологи напёрсточников, кавалеров уличных лотерей, зазывальные ласковые присказки про гарантированный телевизор. Воркотня торговцев на рынке: "Помидоры царски, красно-краснодарски!". И — как ни печально — современная реклама. "Звезды Суворову Александр Васильичу", "Съел и порядок", "Хорошо иметь домик в деревне". Рекламный слоган стал наследником скоморошьей, балагуристой речи. Хорошо это или плохо — не нам решать. Ведь затем и устраивали свои пышные шумные шествия древние волхвы — чтобы привлечь внимание бога к людям, а людей к служению разрисованным идолам. Правота языка, народной памяти неоспорима — шелуху смоет временем, драгоценные жемчужинки русской речи останутся. И чудесные наши потомки украсят этими перлами свои шапочки и пришьют к ним новые божьи бубенцы — смеяться и танцевать у храма, как не брезговал царь Давид. Бо веселием славим бога и укрепляем дух...

...Эй прохожий, на того рыжего похожий, что персона грустна, али сказка моя не ясна?...