|
|
||
Перейдя к анализу третьего (и заключительного) действия пьесы 1853 года, мы сразу же обратили внимание на его резкое своеобразие в художественном плане: почти полное (за одним-единственным исключением) отсутствие ОЗНАЧАЮЩЕГО заглавной метафоры этого произведения, метафоры "разоблачения", "раздевания" - то есть ПРЯМЫХ упоминаний... предметов одежды; что и является аномалией на фоне предыдущих двух действий пьесы.
Тем не менее, вглядываясь в художественную ткань этого большого фрагмента, мы догадались: та же самая метафора - господствует и здесь; только выражена она - по-другому. А именно: подспудным, подразумеваемым образом... растерзания срываемой с "разоблачаемого" человека одежды на части, на лоскуты, в клочья. Этот образ причем - прямо присутствует, предъявляется читателю еще в одном из эпизодов второго действия, программируя, таким образом, художественную концепцию финала.
Этот художественный образ - и служит камертоном происходящих в третьем действии событий. В частности - проявляется он в жесте изгнания, отвержения воспитанницы Катеньки; жесте, который рисуется в перспективе ее взаимоотношений с ее патронессой Анной Ефремовной.
И жест этот, поначалу, в первом явлении, ограничивающийся лишь сферой воображения, - РЕАЛИЗУЕТСЯ, осуществляется на деле... уже в следующей сцене, с участием той же Анны Ефремовны и ее союзника в борьбе за наследство.* * *
Речь идет в ней именно об этом - об окончательном их разрыве с остальными претендентами, а потом - и о разделении, разрыве между ними самими:
"А н н а Е ф р е м о в н а. ...А нам надобно ехать в подмосковную, которая, сам согласись, целый месяц без всякого надзора; надобно же кому-нибудь принять ее поскорее.
С е р г е й В а с и л ь и ч. Вы куда хотите поезжайте, а я отсюда не тронусь и шагу ему [расхищающему имение Ивану Прокофьичу] не дам ступить без себя.
А н н а Е ф р е м о в н а. Если ты, мой друг, непременно хочешь, так оставайся, - это будет даже полезно, потому что ты все-таки своим влиянием будешь ограничивать его; но меня, мой друг, отпусти.
С е р г е й В а с и л ь и ч. Я вас и не держу, ma tante".
Разрыв здесь, как мы видим, не полный, не окончательный; альтернативой ему служит сохранение тех или иных, между теми или иными персонажами связей: "НАМ надобно ехать...", "если... хочешь, ТАК ОСТАВАЙСЯ".* * *
Однако совместная поездка в подмосковную, предлагаемая героиней, имеет под собой... сугубо корыстную почву: у нее нет денег на самостоятельную поездку; она думает проехаться за счет своего партнера. Когда же он отказывается - просит его занять ей денег на дорогу.
Убедившись же в том, что денег ей от него не получить, "разоблачив" его бессердечие по отношению к ней, Анна Ефремовна - реализует только намечающийся в их разговоре жест разрыва; изгоняет его, прогоняет его от себя:
"А н н а Е ф р е м о в н а. ...Оставьте меня, пожалуйста, в покое: я больна и расстроена.
С е р г е й В а с и л ь и ч. Вы уже даже гоните меня от себя?
А н н а Е ф р е м о в н а. Я не гоню, а прошу дать мне покой. Это желание в мои лета вполне извинительно; а с твоей стороны очень неделикатно не понимать этого.
С е р г е й В а с и л ь и ч. Извольте, я уйду; пожалуй, сердитесь; для меня, право, все равно.
А н н а Е ф р е м о в н а. Я это вижу".
И здесь разрыв - еще не окончательный (как не сразу, не мгновенно рвется ткань срываемой с "разоблачаемого" одежды): изгнание собеседника еще требует от героини каких-то "извинительных", примиряющих мотивировок.
Вместе с тем перспектива окончательности разрыва утверждается ее собеседником: которому - "все равно", останется ли он с ней или ее покинет; он - не дорожит существующей между ними союзнической связью.* * *
Этот осуществленный героиней жест изгнания - дублируется в одной из следующих сцен. Сергей Васильич вновь является перед ней: потому что все еще привязан к ней одной ниточкой - своей влюбленностью в ее воспитанницу, к которой он почти на глазах своей тетушки вновь начинает приставать:
"...А н н а Е ф р е м о в н а. Сергей Васильич... имейте хоть сколько-нибудь стыда... Извольте отсюда идти: я видеть вас не желаю.
С е р г е й В а с и л ь и ч. Зачем же уйти? Разве я вам мешаю?
А н н а Е ф р е м о в н а. Повторяю вам, идите вон... повеса!"
Однако это - не простое повторение, дублирование уже однажды показанного. Персонаж здесь - берет реванш за свое изгнание. Еще в первой из этих сцен, как мы видели, он роняет неосторожное слово о "краже денег", оскорбившее собеседницу (принявшую, видимо, это замечание на свой счет) и катализировавшее ее разрыв с ним.
Но само произнесение вслух этого слова - также показывает, что он и сам не очень дорожит связью с ней, готов ее порвать со своей стороны. И мы видели уже, что во второй из этих двух сцен - мотив этот получает продолжение: он уже - прямо обвиняет свою собеседницу в том, что она... не возвращает занятых у него денег; по сути - именно что... "украла" их у него!* * *
И после такого обвинения - этот ответный окончательный разрыв с его стороны в этой сцене и происходит. Осуществляется он - угрозой вступить в союз с тем, кто является на данный момент ее злейшим врагом, с тем самым обсуждавшимся ими прежде расхитителем - предводителем наследников Иваном Прокофьичем:
"... - Уйдете вы или нет?
- Чем же я вас беспокою?
- Всем! И я вынуждена буду просить сюда брата Ивана Прокофьича, чтоб он вас научил быть вежливее.
- Вы заблуждаетесь, ma tante. Иван Прокофьич уж за мной присылал; мы будем с ним скоро друзья, и я ему расскажу все, на что вы меня подучили... Adieu! (Уходит.)".
Эта угроза тем более существенна, убийственна для героини, что она только что перед этим - решилась на столь тягостное для нее после всего произошедшего примирение со своим братом - единственной оставшейся у нее надеждой... получить денег на дорогу.* * *
В общем, та умилительная картина, которую рисует эта же героиня в первом действии, - меняется на прямо противоположную. Тогда она во всеуслышание объявляла собравшейся дворне, побуждая ее к сотрудничеству в поисках похищенных, предположительно, денег: "Наше родство служило и будет служить примером согласия".
Теперь же, в разговоре с лакеем, у которого она тоже надеется... выманить денег себе на дорогу, Анна Ефремовна признается, исповедует перед ним крушение прежнего своего лицемерия (разоблачает... саму себя!):
" - Ты все еще, Григорьюшка, по-прежнему, как при дяде бывало, хочешь видеть всех нас за общим столом? Нет, старичок, мы не только что обедать, мы имени слышать друг друга не можем".
То же - и в разговоре со старостой (обрабатываемым ею с той же корыстной целью):
" - Я с Иваном Прокофьичем не только что говорить, видеться не хочу..."
Сцена с этим посторонним для нее персонажем показывает, что он и остальные находящиеся в его положении люди - очень хорошо представляют себе сложившееся между наследниками соотношение сил и интересов; они видны для них как на ладони, "разоблачены"; предстают обнаженными от тех демагогических уловок, которыми поначалу прикрывали свою своекорыстную деятельность.* * *
Староста хорошо понимает, кто теперь в имении хозяин, на чьей стороне реальная сила. И апелляция его собеседницы к формальному праву, манипулирование абстрактными рассуждениями - для него ничего не значит, лишь выставляя напоказ ее беспомощность:
" - ...Неужели ты не понимаешь, что Иван Прокофьич и я здесь равны.
- Говорено было, да толкуют другое. Починок, говорят, Ивану Прокофьичу достался: он вчера об этом повестил всех..."
Ответная реплика собеседницы - служит зеркальным отражением ее реплики в первом действии, о которой мы только что напомнили:
" - А! Если это так, так поди же и объяви от моего имени, что Ивану Прокофьичу никогда Починок не достанется. Мы, все родные, на это несогласны".
Речь идет о "несогласии", разрыве наследников с их предводителем; и в то же время Анной Ефремовной делается попытка прибегнуть к прежнему ее аргументу: на фоне этого разрыва - она заявляет о прежнем "согласии" между всеми остальными - что должно стать в глазах ее собеседника проявлением силы, равноценной авторитету их бывшего предводителя.* * *
Но, если разрыв в одном случае произошел, - то нет никаких оснований надеяться, что он в этой милой компании не пойдет дальше. И ответ старосты показывает, что он - отдает себе в этом отчет; не надеется на то, что это призрачное "согласие" может послужить для него какой-то защитой:
" - Как мне это, сударыня, делать! Вся ваша воля... а мне делать эвтакие дела опасно!
- Отчего же тебе с Иваном Прокофьичем не опасно делать?..."
Ответ на этот вопрос ясен: потому что на его стороне - реальная сила; а "согласие" остальных наследников - фикция. И героиня - опять пытается внедрить свои абстрактные схемы в положительные, основанные на жизненном опыте представления своего собеседника.* * *
Но в то же время крушению подвергается... и этот "реалистический", "жизненный" (вопреки формальному, абстрактному "праву") взгляд на вещи крестьянских обитателей поместья - который так выгодно отличал их от наследников в первом действии!
Они, как это выяснится в самом конце, и именно в отношении их опоры на "авторитет" Ивана Прокофьича, - тоже оперируют... абстракциями; накладывают собственные абстрактные схемы на окружающую действительность.
Впрочем, эту фантастичность их "реалистических", "жизненных" представлений - можно было уже разглядеть, предугадать по тому безудержному фантазированию, которому, в компании наследников, предавалась одна из их среды - доносчица Матвеевна во втором действии.
Они - не разглядели в новом своем хозяине, Иване Прокофьиче, такую же, по существу дела, беспомощность, как и во всех остальных; такую же неподкрепленность его самоуправных распоряжений реальной силой (и правом) - как и в только что прозвучавших в этой сцене беспомощных распоряжениях Анны Ефремовны.* * *
В разговоре ее со старостой - как и в скандальном разговоре с племянником, тоже присутствует жалкий обломок былого тотального разоблачительства, которому она с таким упоением предавалась вместе со всеми остальными. В сцене скандала с племянником она хотя бы смогла довести эту процедуру "разоблачения" до конца, завершить ее - его изгнанием.
Теперь же сделанное ею "страшное" разоблачение, которым она хотела козырнуть в процессе выпрашивания денег, - было встречено полным равнодушием, не произвело никакого эффекта:
" - ...Как же ты его [Ивана Прокофьича] допускаешь здесь распоряжаться, как в собственном имении? Ты думаешь, мы не знаем, что вы хлеб думаете вывезти? Все, мой милый, знаем, все нам известно.
- Я тут воспрещать не могу".
И в обеих сценах ее разговора с этими, низшими по положению людьми - тоже происходит разрыв, распад. Староста - отказывается предпринимать какие-либо действия по добыванию для нее денег.* * *
Лакей, которого она, в расчете воспользоваться для путешествия его денежными накоплениями, коварно зазывает к себе, в ее новоприобретенную (по ее утверждению) подмосковную, "на покой", на это предложение - соглашается:
" - ...Я тебя думаю, Григорьюшка, взять к себе. На днях я еду в Москву. Соберись, голубчик, со мной. Что тебе здесь делать?
- Как вам угодно: я ни от чего не прочь. Службы-то от меня спрашивать нельзя: стар больно.
- Не для службы я тебя беру, а успокоить твою старость желаю, в память моего друга и дяди, к которому ты нелицемерно был привязан..."
И звучит в этой слащавой фразе - знакомая нам песенка о "согласии", в отсутствии, роковом крушении которого героиня только что исповедывалась тому же лакею.* * *
Но и тут - разрыв... на разрыве! Сразу после этого своего "фирменного" фарисейского заявления - Анна Ефремовна начинает прощупывать почву насчет имеющихся у Григорьюшки "деньжонок". И вот тогда выясняется:
" - ...У тебя, должно быть, есть деньжонки и именьице какое-нибудь? Как ы тебе его выручить? Иван Прокофьич, говорят, все у вас запечатал.
- А что, матушка, у меня ничего нет...
- Куда же ты деньги-то девал, пятьдесят рублей серебром, которыми тебя наградили?
- Дочке отослал; она у меня за мещанина выдана..."
И здесь - обнажается первый разрыв:
" - ...ДУМАЛ, за старостью она меня призрит: мне на хлеб и хватит, а ей будет полегче..."
Но, видимо, - не приняла его дочка; не захотела "призреть": этим и объясняется то, что, вопреки своим планам приютиться у дочери, лакей Григорий - сразу соглашается на переезд в Москву.
Но... Анна Ефремовна, узнав о том, что деньги намечаемой жертвы перекочевали в карман конкурентов, Григорьевой дочери и ее мещанина-мужа... сразу же теряет к своему собеседнику всякий интерес. Отсылает, прогоняет его: точно так же, как в одной из предыдущих и в одной из последующих сцен - она прогоняет от себя ставшего ей ненужным, и даже опасным, Сергея Васильича.* * *
Иван Прокофьич же (как нам стало известно из сообщения возмущенного его действиями Сергея Васильича) - демонстративно... порывает со своими родственниками: на глазах у всех вывозит из имения все движимое имущество!
Но... После сцены с повторным изгнанием племянника Анной Ефремовной, во второй половине третьего действия, в которой он, бывший предводитель наследников вновь выходит на сцену и занимает в происходящих событиях центральное положение, - дело принимает, казалось бы... прямо противоположный оборот.
Ему необходимо добиться, чтобы все остальные - засвидетельствовали его право на обладание этим имением, этой частью имения покойного. Ради этого - он идет на то, чтобы вновь примириться с разгневанными его поведением родственниками; вновь ведет сепаратные переговоры с каждым из них.
Но, поскольку все они по-прежнему заинтересованы в том, чтобы он и далее руководил разделом наследства, как это было до тех пор, пока составленный им проект "условия" не вызвал с их стороны бурю негодования, - дело выглядит так, что инициатива этих переговоров (за одним исключением) - снова, как и во втором действии, исходит от них.
Однако при этом он, не глядя, раздает им настолько взаимоисключающие обещания удовлетворить, в свою очередь, их собственные требования (так, пресловутую подмосковную он обещает отдать одновременно... и Анне Ефремовне и также претендующей на нее Эмилии Петровне!) - что становится ясно: он, урвав себе желаемый кусок, хочет - бросить их на произвол судьбы, не собирается далее заниматься устройством их дел.
Так что имеет место - только видимость примирения; разрыв между ними - не перестает быть окончательным.* * *
В этих скоротечных, наскоро производимых им сделках с ними, как и в предыдущих сценах с ведущим участием Анны Ефремовны, - вновь звучат столь же торопливые, обрывочные сплетни, разоблачения. Простак Кирило Семеныч - разоблачает перед Иваном Прокофьичем манеру поведения своей бывшей сообщницы, Эмилии Петровны - которая, в свою очередь, подговаривает его... разоблачить Ивана Прокофьича:
"... - Я уж теперь с Эмилией Петровной поссорился: начала меня посылать в город, чтобы я ехал да на вас жалобу подал; я не согласился.
- В чем же-с жалобу-с?
- А вот, что вы усадьбу, говорит, хотите раззорить. Все теперь сидит с Матвеевной да рассуждает. Советницу какую нашла!..."
И это единичное разоблачение, разоблачение сегодняшних "проступков" героини - разрастается; перерастает... в разоблачение всего ее образа жизни:
" - ...Даром, что молодая барыня, а хуже старой; в доме все на замке; как куда уезжает из дому, будто не нарочно и увезет все ключи с собой; а Симон ее и ходит по горницам да хлопает глазами".
Дух разоблачительства, таким образом, имеет тенденцию - вернуться к прежним масштабам: а все потому, что на горизонте перед глазами персонажа - маячит надежда обрести прежнее единение; единение - которое и питало почву для прежней стихии разоблачительства.* * *
Для этого тут же он - обвиняет и себя самого, приносит "покаяние" - чем и добивается видимости примирения со своим собеседником:
" - ...Вы бы, братец, опять нас поделили; а то что нам без вас делать!...
- Если-с мне не дадут-с, что я себе написал-с, я ничего не буду делать.
- Так возьмите, что написали: я не прочь... Стану ли я с вами спорить?
- А сами на Починок бьете?
- В этом виноват: прежде хотелось, а теперь нет.
- Чего же вы теперь желаете?
- Душ сто без усадьбы, да серебра тоже желаю: про серебро мне Варвара Михеевна очень наказывала...
- Подпишите за мной Починок, так все это получите".
Обещание это, на основе которого возникает видимое согласие, столь же пустое, бесперспективное, как и даваемое всем остальным.
При этом нужно заметить, что и общая картина происходящего - как бы переворачивается, по сравнению с тем, что было в двух предыдущих действиях. Бывший предводитель наследников занимается тем, в чем он в предшествующих действиях подозревал и в чем прямо обвинял и крестьян, и воспитанника покойного.
Его подозрения выражали, таким образом, его точку зрения на то, как нужно обращаться со ставшим тебе доступным никому не принадлежащим и никем не охраняемым имуществом; его представления о том, что ни один разумный человек - иначе с таким имуществом обращаться не будет.* * *
Со стороны остальных персонажей, как это было у Кирила Семеныча, тоже делаются попытки вновь установить связи, идти наперекор этой общей тенденции к разрушению, распаду.
Оказавшись в изоляции, Анна Ефремовна решает восстановить отношения с оскорбленным ею Иваном Прокофьичем, "покаяться" перед ним и сделать исповедальное, унизительное для нее признание в своем безденежье:
"...Многоуважаемый братец Иван Прокофьич! Другой день я не осушаю глаз после той неприятности, которая, совершенно с моей стороны невинно, вышла между нами. Я прежде говорила и теперь готова письменно подтвердить, что Починок должен вам принадлежать, и в доказательство этого хочу уехать отсюда. Двуместную карету оставляю в вашу пользу и вместо нее прошу мне выдать хоть сто рублей серебром, чтоб я имела возможность отсюда уехать, потому что говорю вам, как брату, на участие которого всегда надеялась, что я не имею полушки в моем кошельке..."
Однако эта видимость восстановления родственного согласия ("в доказательство" которого она... "хочет отсюда уехать"!) рисуется в ее воображении на фоне усугубляемого этим "согласием" - разрыва с остальными родственниками. Об этом она и размышляет, когда планирует свое "примирение":
" - ...Разве сойтись опять с братом Иваном Прокофьичем? Я это еще прежде предчувствовала. Пускай бы другие ему противоречили: он бы на них рассердился, а со мной бы еще больше сблизился и отпустил бы меня в подмосковную. Он здесь, а я там, - и прекрасно было бы!..."
Именно в этот момент, как мы знаем, как раз когда ее воспитанница была послана с примирительным письмом к брату Ивану Прокофьичу, - отвергнутый ею племянник и высказывает угрозу окончательно их поссорить, рассказав бывшему предводителю о ее интригах; пресечь ее намерения в корне, не допустить выхода ее из изоляции, воссоединения.* * *
И действительно, в следующем затем разговоре с ним он - доносит ему о ее намерениях, "разоблачает" ее. На что собеседник - подтверждает окончательность, бесповоротность их разрыва:
" - ...Но только я вас преуведомляю, что Анна Ефремовна хочет ехать в подмосковную и там распоряжаться.
- Кто ж ее пустит туда".
Иван Ефремович в их беседе, в свою очередь, идет на попятную, кается перед собеседником в своем самоуправстве; намекает, что готов вернуть ему желаемое, - хотя никаких прямых обещаний в том не дает, и ясно, что ничего возвращать он не будет:
" - За что вы на меня сердитесь?...
- Вы сами должны хорошо это знать... Позволяете себе делать черт знает что такое.
- Что же я такое делаю? Вы сами толком не скажете, что хотите получить, а после сердитесь.
- Я хочу получить денег, именья и лошадей, которые вы увели в свою усадьбу.
- Лошадей можно привести и назад: не прикованные они там стоят.
- Сделайте милость.
- И вам ведь мне надобно уступить: я для вас все сделаю-с..."
Но, заявив о беспочвенности притязаний героини на подмосковную часть имения в конце этой сцены, в начале следующей же - вернувший, казалось бы, себе свое прежнее положение предводитель наследников... дает ей самой заверение, полностью отрицающее прозвучавший только что из его уст решительный отказ!* * *
Все дело в том, что делает он это так, что никто из собравшихся на новое их совещание наследников не может догадаться, в чем это заверение состоит:
"А н н а Е ф р е м о в н а. ...(К Ивану Прокофьичу.) ...Я пришла, мой родной, узнать, какой ответ твой будет на мое письмо?
- Все будет сделано по вашему желанию.
- Точно ли все, мой голубчик? Меня это очень беспокоит.
- Все-с..."
"Желания", высказанные героиней в письме, - не озвучиваются в присутствии остальных претендентов, так что они не имеют возможности сравнить их со своими желаниями.* * *
А цитированное нами это письмо, помимо просьбы о выдаче денег на дорогу, в конце своем содержало еще одно требование:
"...При составлении раздельного акта я буду просить вас оставить за мной подмосковную, как вы уже и обещали".
Но вот только в состоявшемся буквально накануне этого совещания разговоре персонажа с другой претенденткой - Эмилией Петровной он прямо заявил, что эта же самая часть наследства... будет отдана ей:
" - ...Я буду губернатору жаловаться...
- За что же вы будете жаловаться?
- А за то, что вы мне не выделяете моей части.
- Я вам уступаю-с подмосковную.
- Да где же это? Я ничего еще покуда не вижу...
- Вы сами еще мне ничего не уступили.
- Чего я вам не уступила?
- Починка не уступаете мне.
- Напрасно: про Починок я ничего не говорила; берите, - только чтобы подмосковная моя была.
- На словах мало говорить, а надо написать-с.
- Я и напишу; только вот еще что: я хочу, чтобы вы Анне Ефремовне и Сергею Васильичу как можно меньше дали.
- Я им меньше и дам-с..."
Последнее обещание имеет такую же цену, как и данное Сергею Васильичу - "не пускать" Анну Ефремовну в ту же подмосковную деревню: дается с такой же легкостью, потому что не имеет за собой никакого намерения его исполнить.
В целом же, все эти попытки восстановления связей (как и попытки новых "разоблачений" персонажей друг другом) - тоже только судорожные движения, не имеющие никакого будущего, никакой перспективы. Они лишь - подчеркивают наступившее состояние распада; в клочья разорванную иллюзию былого "согласия" этих людей.* * *
И наконец, в кульминационной сцене этого действия, когда остальные наследники должны подписать свое согласие на то, чтобы требуемое Иваном Прокофьичем имение досталось ему, - все эти фиктивные попытки восстановления разорванных связей приводят к окончательному краху.
Выясняется, что все они - чувствуют, понимают, что он ими - ма-ни-пу-ли-ру-ет; что у их совместного "раздела" во главе с ним - нет никаких перспектив. И - отказываются, один за другим, подписывать согласие.
Но они - не знают, как его, его скрытую цель (урвать свое и бросить их) - раз-об-ла-чить.
Поэтому - ограничиваются частными разоблачениями. Но разоблачения эти - откровенно грубые, показывающие - насколько велика их жажда, потребность в них:
"И в а н П р о к о ф ь и ч. ...(Обращаясь к Анне Ефремовне.) Подпишитесь, сестрица.
А н н а Е ф р е м о в н а. Я, мой родной, тебе прежде говорили и теперь повторяю,что я согласна на все, только откровенно тебе скажу, что я об деньгах беспокоюсь.
И в а н П р о к о ф ь и ч. Деньги вам будут. Я сейчас послал в село к Тихону, чтобы двести целковых вам доставил.
С е р г е й В а с и л ь и ч. Что вы врете! Тихон другой день, как уехал в город..."
Любопытно, что осведомленность персонажа о передвижениях некоего Тихона - очевидно, управляющего личным имением Ивана Прокофьича - свидетельствует о том, что он, его конкурент-"лошадник" Степан Васильич... ШПИОНИТ за ним (что и было заявлено им в разговоре с Анной Ефремовной: "шагу ему не дам ступить без себя"); старается выяснить его "подноготную"!
Или, в терминах самого этого драматургического произведения, - раз-об-ла-чить его.* * *
Сопротивляющиеся диктату бывшего "лидера" персонажи в этой сцене - затягивают дело отговорками, упрямством:
"И в а н П р о к о ф ь и ч. ...Кирило Семеныч, подписывайтесь!
К и р и л о С е м е н ы ч. Вы, братец, почитайте прежде, а я что один...
И в а н П р о к о ф ь и ч. ...(Обращаясь к Эмилии Петровне.) Подписывайтесь.
Э м и л и я П е т р о в н а. Нет, я раздумала, я без мужа ни к чему не могу подписаться.
И в а н П р о к о ф ь и ч. Да ведь вы сами говорили, что согласны.
Э м и л и я П е т р о в н а. Я и теперь говорю, что согласна, но подпишусь, если муж мне это позволит.
И в а н П р о к о ф ь и ч. Тьфу ты, иное дело. (К Кирилу Семенычу.) Начинайте уж вы по крайности!
К и р и л о С е м е н ы ч. Я не знаю, братец, чтобы другие не рассердились.
И в а н П р о к о ф ь и ч. Да что же вам другие? Другие все согласны, и этого не понимаете..."
Перед лицом этого ослиного упрямства, причем всеобщего, коллективного, ему приходится начинать... по второму кругу. И степень его обескураженности перед лицом этого сплоченного фронта выражается в том... что его ложь, лживость, на которой основано все это предприятие, - выходит наружу.
Он выдвигает, как аргумент: "Другие согласны..." - в то время, как... никто не согласен, не соглашается. И - каждый при том открыто об этом заявляет!
Это у него в голове, в его планах - сложилось всеобщее согласие; и он его видит, говорит о нем - вопреки очевидной всем реальности, составляющей для его планов несокрушимое препятствие. И он - его игнорирует; убегает от него, от - реальности.* * *
Наконец, сопротивляющимися сонаследниками - выдвигаются встречные требования, которые могут обезопасить их от угрозы, которую они ощущают, но которую они не могут сформулировать, открыто инкриминировать своему общему противнику:
"С е р г е й В а с и л ь и ч. ...Нам тут никому и ни к чему не следует подписываться. Вы напишите наперед весь раздельный акт, тогда и подпишемся.
И в а н П р о к о ф ь и ч. Раздел после-с! Вы прежде это кончите; вы сами давеча уступали мне Починок.
С е р г е й В а с и л ь и ч. Починок мы вам и отдадим, но напишите весь акт.
И в а н П р о к о ф ь и ч. Акт мы напишем в городе, там и совершим; а здесь, пожалуй, еще и ошибемся, я сам не умею писать.
Э м и л и я П е т р о в н а. А себе вы умеете писать? Отчего вы вещей не делите?
И в а н П р о к о ф ь и ч. Вещи после разделим.
А н н а Е ф р е м о в н а. Ах, нет, мой родной! Это несправедливо: вещи ты теперь раздели..."
И, бессильный перед лицом этой реальности, бывший предводитель наследников... начинает молоть откровенную чушь: он-де... не умеет акты писать! Тогда как все действие пьесы вращается вокруг того, что он из них всех - единственный, кто способен написать раздельный акт, и именно это держит, сплачивает их вокруг него - даже после произошедшего было всеобщего разрыва.* * *
И на сцене вновь появляется - ГОРОД, тот самый, куда Эмилия Петровна подбивала Кирила Семеныча ехать жаловаться на Ивана Ефремыча. Город - как высшая судебная инстанция, авторитетная для каждого из них, способная их примирить.
И в то же время... настолько бесконечно удаленная, что персонаж может сослаться на нее, не опасясь, что она помешает его темным делишкам. А следовательно - никакого примирения обеспечить не способная.
И, странным образом, именно она, эта инстанция, этот "ГОРОД" - становится для него последним спасательным кругом, за который он хватается, в надежде, что он поможет ему... это непрошибаемое, непреодолимое для него самого препятствие в виде сгустившейся вокруг него реальности - преодолеть; эти его темные делишки - осуществить.
Но это надежда уже, конечно, совершенно безумная; высказывая ее - он начинает откровенно заговариваться. Сама эта идея - возникает как ответная реакция на предшествующую реплику собеседницы; как бредовое развитие содержащегося в ее словах мотива.
Анна Ефремовна поясняет, почему отложенный на неопределенное время раздел движимого имущества - является лично для нее "несправедливым":
" - ...Вещи ты теперь раздели, для меня это необходимо: я завтра же УЕЗЖАЮ отсюда совсем.
И в а н П р о к о ф ь и ч. Нам теперь всем надобно ЕХАТЬ в город..."
ЗАЧЕМ ехать в город, какая в этом может быть прагматическая необходимость - совершенно неясно. Ведь в городе, по словам того же персонажа, следует совершить раздельный акт, а именно его-то он - совершить и не хочет (и не может - вследствие противоречий в интересах наследников)!* * *
О бессмысленности его внезапного требования - сразу же и заявляет другая его собеседница:
"Э м и л и я П е т р о в н а. Как в город? Это с чего вы взяли? Я не поеду. Довольно жила и здесь, благодарю покорно. Делите теперь, а не то я буду жаловаться".
И той же бессмысленностью - заражается... и ее собственная реплика. Она категорически отказывается ехать в город, а между тем... собирается "жаловаться". Но ведь мы уже знаем, что для того, чтобы пожаловаться - нужно именно... ехать в город! Круг, таким образом, замыкается.
|