Бобров Михаил Григорьевич. Искусство поклона

Весною – рассвет. Все белее края гор, вот они слегка озарились светом. Тронутые пурпуром облака тонкими лентами стелются по небу.

Сэй-Сэнагон “Записки у изголовья”

Прежде всего стажер должен уметь кланяться. Остальному научат на работе.

– … Пожалуйста, позаботьтесь обо мне!

Завершив с этими словами поклон, Синдзи отшагнул чуточку вправо и рассмотрел своих коллег внимательней. И, конечно, же, первым делом заметил близнецов – как все их замечали.

Парень, Хирата Кэтсу, на вид старше стажера тремя годами. Может, и двумя. Да хоть и на день старше: все равно Кэтсу теперь непосредственный начальник стажера. Самый близкий человек во всем громадном офисе, в “белой шкатулке”, как штаб-квартиру называют горожане.

Рядом девушка, примерно того же возраста, с очень приятной улыбкой. Молодые японки делятся на два главных вида: “милашки” и “красавицы”. Так вот, Хирата Сэтсу именно милашка-“каваи”: худенькая, похожая на подростка. Улыбка превращает ее в совсем юную девочку.

Когда Хирата Сэтсу не улыбается, она очень похожа на брата. Особенно в униформе офисных служащих: костюмы, светлые рубашки, корпоративные галстуки. Интересно, почему компания посадила их мало того, что в одном здании – обычно родственников стараются разделить – но еще и в одном отделе?

Отдел, кстати, важный – как только что пояснил его начальник, приведший Синдзи в комнату. Первичный учет, на нем стоит весь огромный фундамент бухгалтерии. Но линейные подразделения – в силу занятости, несомненно, тоже важными делами! – оформляют отчеты не всегда идеально. Поэтому в структуре корпорации появился отдел сбора первичных данных, который все циферки должен привести в удобную для бухгалтеров форму. И, конечно же, проверить. А то “в полях” почитают за великую честь хоть чем-то уесть “городских”. Особенно, если те из других подразделений корпорации.

Госпожа Кобаяси Рико, судя по строгому взгляду, занимается именно проверками. Кроме взгляда, ничем решительно госпожа Рико не выделяется. Офисный костюм, спокойное и довольно усталое лицо; поклонилась и поспешила вернуться к бумагам.

– Вижу, познакомились.

Начальник отдела благостно улыбнулся. Насколько Синдзи успел понять, уважаемый господин Кимура Коджи не злой и не вредный. На вид ему лет около пятидесяти, вряд ли намного больше. За две недели в учебном центре корпорации Синдзи понял: начальник по мелочам не допекает. Пока что-нибудь не стрясется, конечно. Тут уже полетят головы… Уважаемого господина Кимура очень легко представить с мечом в руках.

Начальник отдела улыбнулся:

– Господин Рокобунги. Сегодня, в ознаменование первого рабочего дня, вам уже давали много напутствий и пожеланий, так что буду краток. Вам, безусловно, известна пословица: “Что случилось в дороге, остается в дороге”?

Синдзи поклонился.

– Так вот, господин Рокобунги. Мы и есть эта самая дорога. Мы – Нихон Тэцудо.

Уважаемый господин Кимура сделал некий округлый жест рукой; точно, ему там веера не хватает, подумал стажер. Веера, а на голове шлема-кабуто, и чтобы золоченые наплечники непременно. Стоит прямо, словно рельсу проглотил.

– Согласно опросам общественного мнения, полиции доверяют шестьдесят пять процентов населения, телевидению семьдесят… А нам, японским железным дорогам… – уважаемый господин Кимура подчеркнул слова коротким жестом ладони. – … Доверяют семьдесят пять процентов населения. Вы понимаете меня, господин Рокобунги?

Стажер снова поклонился, но на этот раз не смолчал.

– Да, уважаемый господин Кимура, понимаю.

Уважаемый господин Кимура еще поулыбался, обежав при том цепким, внимательным взором полководца невеликое свое войско, только что возросшее на целую четверть, а потом, коротко поклонившись, удалился.

– Проходи сюда, – Сэтсу уже расчистила для стажера небольшой столик в углу. Ну, по крайней мере, там не будет сквозняков.

Синдзи подошел, еще раз поклонившись.

– Брось, младший коллега… – Кэтсу поморщился. – Не такие уж мы страшные. Сестра, на выемку его?

Серая мышь Кобаяси Рико при этих словах подняла взгляд, осмотрела Синдзи с ног до головы. Видимо, осталась довольна и облегченно вздохнула:

– Точно. Если мы поедем, тут вся работа встанет. А он парень молодой, ноги крепкие.

Кэтсу согласно кивнул. Взял со стола стопку давно заготовленных бумаг, протянул стажеру:

– Значит, господин Рокобунги. Бери вот эти предписания. До Айбецу мы все вынули и даже кое-что обработали. Да, это линия Секихоку. Начинаешь с Нака-Айбецу, она между мостами… И дальше до Абасири, ни одной не пропуская. Что делать, я написал, вот инструкция.

Стажер взял протянутую папку с уже подколотыми листами.

– … Мешки для бумаг получишь в транспортной службе, там должны все подготовить. Если нет, звонишь мне…

Стажер вбил в мобильный телефон продиктованный старшим товарищем номер.

– … В общем, с первым заданием тебя. Поедешь завтра утром, я тебя подсажу на товарный, а там будешь сам подсаживаться. Расписание возьмешь в диспетчерской… Погода хорошая…

Еще бы, мысленно согласился стажер. Апрель, самое начало. По теплому югу, вдоль длинного острова Хонсю, катится волна цветения сакуры. Здесь, на Хоккайдо, вишневый цвет вскипит через месяц, под “Золотую неделю”. Или дней на десять позже, примерно к середине мая, смотря по погоде…

Так. Что-то он замечтался. А старший товарищ говорит о работе. Нельзя в такой миг ушами хлопать!

– … Самое главное, стажер: ничего не перепутай. Каждая станция – в свой мешок. Что хочешь спросить?

– Позволено ли мне узнать, какова цель поездки?

Кэтсу вздохнул, переглянулся с милой сестренкой, потом с неприметной госпожой Кобаяси.

– Никакого секрета, стажер. Финансисты потребовали данные по всем линиям, чтобы закрыть убыточные… Так! Стажер, ты местный?

– Не совсем. У меня брат в пригороде.

– Вот и хорошо. Значит, завтра к поезду не проспишь… Сегодня до вечера еще три часа, так… Сестренка, поводи его по “белой шкатулке”, покажи, где у нас что.

– Почему я?

– А кто у нас “добрая фея отдела”?

Сэтсу изобразила смущение, отчего стала втрое милее. Стажер снова поклонился. Вообще-то, в учебном центре им делали экскурсии по этажам, но прогуляться по ним же в компании красотки Сэтсу… То есть, разумеется, госпожи Хираты… Все равно: не худшее начало первого рабочего дня.

Синдзи вполне обоснованно полагал, что больше таких легких рабочих дней у него не будет.

– Стажер!

– Да, господин Хирата.

– Не опоздай, – велел Кэтсу, возвращаясь к собственному столу, заваленному бумагами выше монитора. – Завтра в семь на станции.

На станции Саппоро пахло как на всякой станции: креозотом. Давно уже большую часть пропитанных им шпал поменяли на бетонные, давно уже построили красивый большой вокзал; недавно прибавили к вокзалу громадную крытую зону с магазинами, кафе, всякими там парикмахерскими и караоке – а запах креозота никуда не делся, словно бы вокруг времена Тодзио, и вот-вот от северной горловины вкатится углевоз линии Соя под черным сопящим “Ki-Ha 56” в облаках пара.

Стажер и Хирата Кэтсу ждали именно товарный, чтобы выехать как можно раньше. Стажер оправлял новую, необмятую парадную куртку, синюю с золотой вышивкой, натягивал на уши свеженькую фуражку, и все пытался выставить жесткий негреющий воротник, укрываясь от резкого ветра с моря. Апрель, конечно: трава лезет между шпал даже на раскатанных главных путях, все вокруг свежее, зеленое и милое взгляду. Кончается сюмбун: маленький сезон “весеннее равноденствие”. Но ветру до земного календаря дела нет. Ветер холодный, морской, влажный.

– С машинистом особо не откровенничай, – Кэтсу тоже потер щеки. Он, по всей видимости, проснулся не в обычное для себя время, и потому отчаянно хотел зевнуть, что героически скрывал от стажера. Стажер хотел спать ничуть не меньше, но ему не требовалось так уж отчаянно держать лицо. Стажер спросил:

– Господин Хирата, а в чем дело с машинистом?

– Да ни в чем. Просто он из другой компании.

Стажер кивнул. Пассажиров перевозят много корпораций, JR Hokkaido лишь одна из них. А вот грузы по всей стране доставляет единственная железнодорожная компания: JR Freight. Тоже огромная и сильная организация, но рельсов своих у них нет. Не досталось при дележке, когда тридцать лет назад кроили “Японские железные дороги”.

Примерно тогда же начальство той и другой корпораций заключило соглашение по части мелких услуг друг другу. Написали “грузовики” должную инструкцию, выдали управлению тяги. Те, соответственно, передали распоряжение машинистам, ну и вот – синий тепловоз, высокая лесенка, холодный поручень.

Стажер поклонился куратору, Хирата поклонился ответно. Стажер взлетел в кабину, нащупал подошвами площадку поровнее и тогда уже поклонился машинисту:

– Рокобунги Синдзи, стажер JR Hokkaido. Пожалуйста, позаботьтесь обо мне!

Дядька усмехнулся:

– Санада Керо, старший машинист JR Freight.

Полнолицый, загорелый, он выглядел скорее моряком, чем тепловозником; проследив за его руками, стажер так и вскинул брови, но первым заговаривать не стал: невежливо.

– Спрашивай уж.

– Скажите, а ведь это DD13? Приборы старые, и рычаг контроллера такой формы… – не найдя слов, стажер изобразил загогулину руками.

Теперь удивился машинист:

– Откуда знаешь?

– С детства интересовался.

– Тэцудо отаку, вот как? Да, это DD13 седьмой добавочной серии. Повезем цемент на Абасири.

– Тюрьму подновлять?

– Не знаю, господин стажер. Скажите, а вы хорошо знаете линию Секихоку?

Стажер на миг прикрыл глаза.

– Я выучил станции только до Китами, потому что за сегодня вряд ли доберусь дальше Сиракавы. Но все мои слабые знания в вашем распоряжении.

– Профиль?

– Четыре тысячных самое большее, подъем за мостом Айбецу.

– Выбросы после зимы есть? – машинист похлопал по сиденью рядом. Стажер сел и притянул за собой дверь. Сказал:

– После зимы все правили, насколько я знаю. Господин машинист, а вы откуда?

– С той линии, что по берегу через Обихиро, где гонки коней-тяжеловозов, знаете? Вот, и потом к Нэмуро.

– Да, – стажер положил на колени небольшой портфель, набитый мешками для бумаг и стопкой наклеек с отпечатанными названиями станций. – Линия Нэмуро, так и называется. У нас на Сэкихоку только пассажирское движение.

Машинист усмехнулся:

– Сейчас мы его разбавим. Да… – вздохнул неопределенно, но стажер его прекрасно понял.

Стажер представил себе карту Хоккайдо. Остров похож то ли на бескрылую птицу киви, то ли на присевшего перед скачком анимешного зайца с огромной головой. Тощими лапками заяц опирается на Сангарский пролив – там порт Хакодатэ с крепостью Горекаку. Носиком заяц тянется к югу-востоку. Там поселение Эримо.

Левое ухо зайца – остров Сахалин, как его зовут грозные северные соседи, или Карафуто, как его называют в Японии. На берегу пролива, напротив Карафуто – самая северная в Японии станция Вакканай, откуда раньше везли лес и уголь.

Правое ухо зайца – цепочка Курильских островов, подходящих к Хоккайдо совсем близко у города Нэмуро. Там раньше грузили камчатского краба величиной с колесо грузовика и деликатесных морских ежей, а туда возили торпеды с морских арсеналов, чтобы снаряжать Нихон Кангун, императорский флот Японии. На знаменитый первый удар по Перл-Харбору флот выходил именно из тамошних краев, точнее – из бухт недалекого острова Шикотан.

В середине Хоккайдо высится гора Дайсецудзан. Южнее горы поля Обихиро, западнее горы долина Саппоро – собственно, почему город именно там и построили – а все остальное как сморщенное зеленое одеяло. Укромные долинки, красивейшие узкие речки, черные, непроглядные воды священных озер народа эбису. Склоны, водопады, медведи, эх!

Ну и пять миллионов населения, рассеянного по всем этим живописным уголкам. Да, некогда JR Hokkaido люди загружали “на все деньги”, особенно перед праздниками. А сейчас вот: стажер едет собирать бумаги, чтобы в “белой шкатулке” решили, не следует ли закрыть линию Сэкихоку…

Ничего этого стажер господину машинисту не сказал.

Во-первых, тот из чужой компании. Во-вторых, дядька немолодой. Наверняка, все сам понимает. Он-то застал восьмидесятые годы, когда жизнь била ключом. От Вакканая до Хакодатэ стонали рельсы под углевозами, а к шахтам Фурано везли срубленный на Карафуто лес, а еще с того самого Хакодатэ – рис и рыбу, а с восточного Нэмуро тунца и палтуса; да мало ли всякого!

Впрочем, даже сегодня станция Саппоро обслуживает столицу острова Хоккайдо, двухмиллионный современный город. И нескоро еще компания JR Hokkaido проявит признаки слабости!

Ничего этого господин машинист стажеру не сказал.

Во-первых, мальчик-стажер из чужой компании. Во-вторых, на однопутной линии где попало не разъедешься, надо соблюдать график. Единственное, что может сделать ради графика машинист: ехать быстрее или медленнее. Хороший машинист при этом еще и ухитряется тормозить пореже, чтобы потом не разгоняться заново, сжигая драгоценное топливо. Очень хороший машинист способен без калькулятора прикинуть, сколько сот метров пройдет накатом состав, груженый лесом, а сколько – кирпичом или там говядиной, и выбрать скорость в рамках разрешенной, и все эту математику провернуть в голове за полсекунды, пока поезд приближается к светофору.

Танец хорошо, балет хорошо, синхронное плавание завлекательно выглядит… А синхронное движение тысячетонных стальных змей на пространствах в сотни километров с точностью до минуты – это вот и есть японские железные дороги, их сила и слава, отшлифованная столетней историей.

Правда, разговаривать на такой работе особо некогда. Пока синий тепловоз вытаскивал из путаницы стрелок сорок хопперов с цементом, господин старший машинист не проронил ни слова. Да и потом в кабине “тринадцатого” молчали до первого моста через Исикари.

До первого моста через Исикари можно доехать и на машине по дороге Е39. Городок Айбецу зажат в горной долине, кроме городка в той же долине собственно речка Исикари, трасса Е39 и местная дорога попроще, ну и железнодорожная линия Сэкихоку – все вместе, все застроено, никаких особенно диких красот.

Зато около второго моста, уже после станции Нака, есть небольшая площадка, откуда проходящие поезда красиво смотрятся на фоне рассветного или закатного неба. Там-то и собрались поутру фанаты железной дороги, те самые “тэцудо отаку”. Прошел слух, что на линию Сэкихоку в кои-то веки передали один DD13 “синий”, и человек двадцать уже выставили фотокамеры, настроили автоспуски, отрегулировали дорогие объективы: все, чтобы запечатлеть обычный грузовой состав под обыкновенным локомотивом.

Против ожидания, грузовой состав замедлил ход рядом с платформой Нака-Айбецу. Из тепловоза выпрыгнул железнодорожник в сине-золотой парадной форме. Пройдя вдоль состава буквально два шага, он поклонился невидимому от моста машинисту в кабине – а вот потом обернулся к собравшимся перед мостом людям и с полным пониманием их действий помахал обеими руками.

– Это же Синдзи, не сойти мне с этого места!

– Так он все-таки устроился в JR!

– Точно! В форме! Снимайте его, братья! Один из нас попал в рай!

Отаку бросились к фототехнике, похватали камеры в руки и успели сделать несколько десятков кадров прежде, чем синий DD13 торжественно вкатился на загудевший всеми ребрами мост, а Синдзи скрылся за домиком станции.

Станции Нака-Айбецу достался маленький вокзал, построенный не без выдумки. Архитектор взял прямоугольный “кирпич” и смело перечеркнул его треугольным “шалашом”. В “шалаше” сделал зал ожидания, а к нему крыльца на вход и выход. В остатках “кирпича” разместил комнатку с кассиром, такую же побольше с дежурным, совсем уж маленькую кладовку для швабр и метел – на чем счел свой архитектурный долг исполненным и растворился в дивной красоты окружающих садах.

Синдзи прошел в голубенький домик. Внутри пахло мокрым деревом, блестели идеально вымытые полы. В маленьком зале ожидания не ожидал ни единый человек.

Вернулся с платформы дежурный, мужчина лет сорока, со следами хорошо проведенного вечера на пухлом лице. Стажер поклонился ему, как две недели тренировался в учебном центре. Дежурный только рукой махнул: оставь, мол, политесы – и позвал в служебную дверь, справа от кассового окошка. Там дежурный – он же кассир, бухгалтер, уборщик, заодно и начальник станции – гостеприимно распахнул дверцу кладовки.

Стажер охнул: какой тут мешок! Сразу машину вызывать: пухлые папки со счетами и квитанциями едва не сыпались под ноги с лакированных полок. Хорошо еще, мышами не пахнет.

Впрочем, с чего-то надо начинать; стажер представил, как через много лет будет рассказывать внукам о первом рабочем дне… Или не будет: все сотрется из памяти.

– Я полагаю, мне стоит пройти до почтового отделения и оформить это все доставкой?

– Да, юноша, вы правы. – Дежурный утер лоб и одним движением всосал бутылочку зеленого чая. – Придет их грузовичок. Водитель, нас двое… Как раз до “Охотска” успеем.

– А пассажиры на “Охотск” будут?

– Обязательно. От нас немало людей ездит. Вы потом куда?

Стажер поклонился, выпрямился:

– Полагаю, до следующей станции.

Станция Айзан, желтая будочка, за музеем и буддийским храмом почти не видная. Счетов тоже почти нет: листов десять, не более. Стажер собрал их в папку, перевязал и кинул в портфель. Посмотрел на часы и решил до следующей станции пройти пешком: три километра не дорога, и не упала еще летняя удушающая жара… Хорошо хоть, сезона дождей на Хоккайдо нету.

Станция Антарома, кремового цвета домик, говорливая тетушка-дежурная. На такие посты женщин до сих пор принимали неохотно, и тетушка обычно тут не работала: подменяла заболевшего сына. Здесь бумаг оказалось больше, чем на Айзане, но намного меньше чем в Нака. Стажер легко упаковал их все в один мешок, налепив заранее отпечатанную наклейку. Оставил мешок для ближайшего поезда на Саппоро, сам дождался “ускоренного” пассажирского до Китами. Пришел фиолетовый четырехвагонный красавец двести шестьдесят первой серии, с немалым числом людей в салоне, так что стажеру пришлось кланяться еще и пассажирам.

В новеньком поезде пахло невытертым пластиком, тугой обивкой сидений и памятным по учебному центру ядреным промышленным шампунем для уборки многолюдных мест. Синдзи поздоровался с машинистом: тоже молодым, но незнакомым, и стоял у переднего окна, порой перекидываясь парой слов ни о чем.

Станция Тоун: снова небольшой домик, снова раскланяться с дежурным; полированные дверки, за ними пыльные полки, на полках ломкие листы – все в портфель; прощальный поклон; дальше!

К полудню Синдзи высадился на станции Камикава, отремонтированной с претензией на архитектуру и такой большой, что в ней поместились бы все предыдущие. Здесь работали целых пять человек. Помогать Синдзи с бумагами выделили кассира: красивого худощавого парня, в подшитой по моде форме, улыбчивого и явно скучавшего.

Задаче модник обрадовался. Помог вынести кипу счетов, растолкать по пяти мешкам. Даже подписал наклейки: точно тяготился бездельем. Расспрашивал Синдзи, как там дела в “белой шкатулке”; стажер признался, что работает первый день. Парень засмеялся:

– Ничего, ничего! У нас красивая форма и хорошая зарплата. Мы выгодные женихи, присмотрись. Тут по деревням водятся чудесные девчонки! Они не воротят носы, как “принцессы” в Саппоро!

Синдзи что-то ему ответил, думая больше о том, как бы не опоздать на очередной поезд: за ним наступало длинное затишье до вечера, когда поток развернется обратно. Синдзи не хотел терять полдня и нетерпеливо смотрел то на дорогу, то на часы.

Но вот, наконец-то, прибыл серо-синий почтовый грузовичок. Синдзи проштемпелевал все заявки личной печатью. Веселый кассир, явно рисуясь перед парой забредших на станцию школьниц, закинул в кузов мешки. Драгоценная бухгалтерия отправилась в “белую шкатулку”… Интересно, как там коллеги со всем этим управятся?

Впрочем, подумал стажер, он-то об этом узнает непременно и во всех деталях. Вот как закончит вывозить все бумаги со всех станций, так его же на разборку и посадят.

На этот раз приехал белый трехвагонный “коробок” реликтовой сороковой серии, с узенькой зеленой полоской. Машинист его вел пожилой, неразговорчивый. Стажеру поклонился небрежно, явно оставшись недовольным. Контроллером двигал с отчетливой досадой, так что беседовать Синдзи не пытался, просто смотрел и впитывал. Перед въездом в тоннель встали на боковую ветку разъезда, пропустили встречный. Снова разогнались, тоннель… До станции Ками-Сиратаки стажер молчал, являя собой образец достойной сдержанности, не зная, куда деваться от внимания пассажиров к его сине-золотой парадной форме. Детишки и вовсе чуть не пальцами тыкали. На платформу стажер буквально выпрыгнул, как в кино выпрыгивают храбрые парашютисты.

Поклонился суровому машинисту на прощание – тот снизошел до кивка, не более. Тогда Синдзи, отвернувшись от неласкового прошлого, обратился лицом к заманчивому будущему, а именно к людям, явно ожидавшим стажера посреди скромной платформы.

Платформы в глуши Хоккайдо делали просто: вдоль пути ряд бетонных блоков, чтобы отбить ровный край – а дальше просто насыпь шириной метра четыре и в длину так, чтобы к платформе встало семь-восемь вагонов. Обычно поверх насыпи щебенка, но года за три-четыре и насыпь, и щебень, и щели в камнях – все зарастает сплошным ковром.

Посреди зеленого травяного ковра стояла женщина. Высокая, с отличной фигурой, плотно затянутой в темно-вишневый брючный костюм. Туфли в тон… Как для брюнетки, впечатление выходило мрачноватое. Тем более, что женщина выглядела спокойной и уравновешенной даже когда улыбнулась. Пожалуй, ее лицо и без косметики будет не хуже смотреться, решил про себя стажер.

Слева от женщины независимо оттопыривала ножку девушка… Скорее всего, старшеклассница. Точно такого же типа “кирей”, то есть “красавица”. Волосы прямые, без челки. Черты лица четкие, правильные, и сама вся такая серьезная, что не будь рядом старшей родственницы, сошла бы за взрослую. Разве только одета проще: розовые кроссовки, синие джинсы, белая блузка, непременная сумочка с медвежонком на подвеске, тоже розового цвета.

Мужчина справа от женщины никакого впечатления на стажера не произвел. Средних лет, среднего телосложения, в костюме служащего, туфли заметно потертые… Синдзи посмотрел на него вскользь, и лишь после общего поклона сообразил: галстук. На неприметном человечке бело-зеленый галстук JR Hokkaido, следовательно, к нему-то Синдзи и послан.

Если что стажер умеет хорошо, так именно кланяться. Синдзи еще раз поклонился, только на этот раз уже сумев оторвать взгляд от пары красавиц.

– Рокобунги Синдзи, стажер JR Hokkaido.

– Акияма Дайске, начальник станции Ками-Сиратаки. Мои знакомые: госпожа Ямаута Аки (старшая величаво кивнула) и ее племянница Ямаута Уэджи (девушка поклонилась так быстро, что медвежонок на подвеске шлепнул ее по уху).

Кассир и стажер прошли в станционный домик – обычный вагончик, без особых изысков архитектуры – и там, перед полками с бумагой, господин Акияма спросил:

– Все забираете? И даже расходные?

– Таково распоряжение начальника отдела, господин кассир.

Господин кассир усмехнулся грустно, понимающе:

– Готовят к закрытию. Знакомо… Господин стажер, а что же говорили о людях?

– Отсюда много ездит?

– В школу девочки. Вот, Ямаута-младшая.

– Одна?

– Что вы. Еще подружки. Каждый день десяток билетов до Энгару продаю точно, а бывает, и вдвое больше.

– Вы понимаете, я не решаю эти вопросы.

– И тем не менее, я бы очень вас просил поставить их перед вашим непосредственным начальником.

Непосредственным начальником Синдзи числился Хирата Кэтсу, ему стажер все и рассказал на утро следующего дня, когда их маленький офис уже тонул в желтых пыльных листах. Почтовые грузовички накануне все доставили: и мешки из Нака, и упаковки из Камикавы, и остальное прибыло тоже. К приходу стажера всю бухгалтерию выложили на столы, подоконники, даже кое-где на пол. Госпожа Кобаяси Рико свое дело знала туго: наметанным глазом она выхватывала из бумаг нужные цифры и диктовала их милашке Сэтсу, беспрерывно щелкающей клавишами. Господин Хирата только успевал подкладывать нужные листы и сгребать просмотренные. Ответил он рассеянным тоном:

– Я доложу уважаемому господину Кимура. Я уверен, что он все это тщательно обдумает и примет решение. А ты…

Госпожа Кобаяси чихнула, Сэтсу за ней. Последним, с основательностью пушечного залпа, чихнул сам стажер.

– … А ты пока вот что сделай. – Господин Хирата протиснулся между разложенных листов к своему столу и протянул Синдзи пачку очередных предписаний.

– На линии Соя возле города Хоронобэ у нас пара станций вообще без кассиров: Оноппунай и Тойканбэцу. Никаких служащих там нет. И вот, некто украл таблички с названиями станций.

Теперь чихнул и сам господин Хирата, заглушив диктовку, отчего женщины посмотрели на него неодобрительно.

– Скорее всего, вывески сняли тамошние отаку. А ты сам, насколько я знаю, не чужд… Э-э?

– Верно, господин Хирата. Но я никогда бы себе не позволил…

– Верю, верю. – Господин Хирата опять чихнул. – Я не об этом. Я хочу сказать, что ты этих ребят понимаешь. Ты для них свой. Напиши официальное обращение к похитителям вывесок, вежливо попроси вернуть. Полагаю, ты сумеешь найти нужные слова. Отнеси обращение в “Саппоро Сегодня”, а дальше они сами распространят везде.

– О! – Узнав, что в пыльном офисе сегодня сидеть не придется, Синдзи радостно улыбнулся. – А ведь у меня в “Саппоро Сегодня” работает знакомый, да! Его зовут Фурукава Кэзуо…

Фурукава Кэзуо хлебал бульон из чашки так быстро, словно бы через минуту ворвется неугомонная младшая сестра и отнимет чашку, и уничтожит покой, и разрушит любое количество планов. Синдзи ел не спеша, о чем Кэзуо немедленно высказался:

– Какой ты стал основательный, когда на работу устроился. Корпоративный сараримэн, а?

– Поднимай выше, – Синдзи усмехнулся и тоже принялся допивать бульон. Вокруг приятелей звонко, разноголосо шумела закусочная, а вокруг закусочной раскатывались волны солидного, индустриального гула: вокзал Саппоро.

Переждав минуту прибоя – от прибывающих составов и плитка под ногами мелко дрожала, точно как прибрежные скалы – Синдзи наставительно поднял палец:

– Я государственный служащий.

– Нет, погоди… – Кэзуо все допил и доел, отставил плошку, отложил палочки, откинулся на стуле. За сигаретой не полез: видимо, в очередной раз бросал курить. – Вас же в восемьдесят седьмом разделили и приватизировали. Получилось шесть компаний: West, Central, East, Shikoku, Kyuhsu, и вот вы – JR Hokkaido.

– Все так, но акций JR Hokkaido на бирже нет.

Кэзуо подумал: как-то Синдзи грустно это сказал. Подумал еще и решил не углубляться в тему. Он все-таки репортер, и может узнать эти подробности как-нибудь иначе, не тревожа лишний раз приятеля.

– Так зачем ты хотел встретиться?

Синдзи вытащил из портфеля папку, из папки лист в прозрачном пластике.

– Вот официальное письмо-заказ. А вот, я тебе на почту скинул текст. Я там прошу старых знакомых, чтобы таблички с названиями станций вернули.

Кэзуо соображал быстро.

– Думаешь, отаку сняли? Логично, че… Может, и вернут… Объявление хотите?

– И на сайт обязательно.

Репортер хмыкнул:

– Я уверен, это завтра в национальном канале окажется. Такая колоритная деталь. Не все же про говядину WAGUE писать.

Синдзи обернулся к официантке, отлистал купюры. Ничего не сказав, поклонился приятелю Кэзуо, потом направился в офис.

Офис наполняли одни лишь бумаги по всем ровным поверхностям: отдел дружно ушел пить кофе. Стажер нашел своих на пятом этаже “белой шкатулки” и присоединился, радуясь, что не пил кофе в закусочной. Напиток, правда, офисная кофеварка готовила так себе, но стажер не обратил внимания на вкус, потому что первым делом спросил:

– Господин Хирата, нет ли решения по станции с пассажирами? По Ками-Сиратаки?

– Сколько их там?

– За десяток ручается кассир, но ведь наверняка больше.

– Ради десятка пассажиров гонять поезд… Хм… – Кэтсу всем лицом и телом изобразил: “Стажер, вы охренели?”

Стажер очень почтительно поклонился:

– Не ради десятка, а ради репутации JR Hokkaido.

Кэтсу приложил воистину богоподобные усилия, чтобы кофе не вышел у него носом и ушами. Справился и ответил так:

– Господин Рокобунги, вы работаете у нас всего лишь третий день. Даже самый лучший куратор не успел бы за это время рассказать вам о всех сложностях нашей работы. Не сделать ли так, чтобы мы вернулись к вашему вопросу чуть погодя? Скажем, когда вы привезете бумаги по всей линии Сэкихоку? Ведь никакое решение о закрытии станции не может быть принято, пока мы не соберем все части картины.

Синдзи еще раз поклонился:

– Прошу извинить мои слова, вызванные малым опытом и юношеской горячностью.

Кэтсу махнул свободной рукой.

– Идите, готовьтесь. Постарайтесь добраться завтра хотя бы до Энгару. Там большой вокзал, здорово запутаны счета, вам его одного на неделю хватит.

Стажер поклонился снова:

– Завтра первым составом еду в то самое Сиратаки. Селение большое, четыре станции, я привез бумаги только с первой.

С первой станции Ками-Сиратаки до второй, которая именовалась просто Сиратаки, без приставок, стажер по утреннему холодку дошагал минут за тридцать. Быстро нашел общественный центр, а в нем управителя селения. Полное наименование управителевой должности занимало полторы строки, но местные на вопросы стажера отвечали все одинаково: “А, это вам к нашему старосте. Да, его все так называют, не стесняйтесь.”

После обязательных приветствий и набора поклонов стажер придал себе самый официальный вид и выразился так:

– Господин староста, мне никто не поручал говорить вам то, что вы сейчас услышите. Лишь моя юношеская наивность и неопытность привели меня сегодня к вам. Единственное, что может меня оправдать: искренность.

Господин староста сдвинул брови самую чуточку.

– В руководстве обсуждается мысль: не следует ли закрыть станцию Ками-Сиратаки. А также Кю-Сиратаки и Симо-Сиратаки. У вас в селении останется единственная платформа.

– Господин стажер, что означает: “закрыть станцию”? Снимут рельсы, как на линии Тихоку в две тысячи шестом?

– Рельсы останутся, господин староста. Поезда останавливаться не будут.

– И даже экспресс “Охотск”?

– Даже он. Со станции Ками-Сиратаки ездит лишь десяток старшеклассниц. Мое руководство полагает это…

– … Убыточным. Точно так он и сказал.

Совет представителей собрался в том самом здании общественного центра.

– Он совершил должностной проступок. – Маэда Макото заговорил первым, и все стихли из уважения к его возрасту. – Господин староста, вы говорите, мальчик молод?

– Очень.

– Если он видел на платформе молодую Дзюнко…

– Ямаута он видел, – как бы про себя сказал кассир Акияма Дайске.

– Старшую или младшую?

– Обеих.

По залу совета прокатился сдержанный смешок, сменившийся напряженной тишиной.

С одной стороны, стажер выдал внутреннюю информацию группы. Такое не прощают, и неважно, насколько в реальности важны или не важны те сведения.

С другой стороны, стажер выказал свое расположение к ним, жителям городка Сиратаки. И неважно, симпатия к старшей или младшей Ямаута сподвигла мальчишку в сине-золотой куртке на столь рискованное действие.

Маэда Макото огладил густую бороду цвета “перец и соль”.

– Шахты закрыли, – вздохнул он. – Люди поуезжали. А полям здесь у нас тесновато. Не Обихиро!

Люди переглянулись. Господина Маэда выслушали из уважения к сединам, но по делу он ведь ничего не сказал!

Поднялся главный электрик городка, господин Ивата. Молодой, почти как тот стажер. Красивый и знающий это о себе. Господин Ивата Иоширо модно одевался, нравился девушкам. Нужная всем специальность прибавляла ему веса, и потому слушали его тоже внимательно.

Господин Ивата сказал:

– Может быть, стажер и прав. Наши отцы жили, чтобы работать, и мы почитаем их за это. Но времена изменились. Не следует ли нам работать, чтобы жить? Если станцию и закроют – разве нет у нас в каждом доме машины? Разве плох асфальт на триста тридцать третьей дороге? Разве нет у нас вдоль поселка еще лучшей трассы Е39?

Тут в совете зашумели. Но прежде, чем кто-либо успел отреагировать на столь вопиющее нарушение традиций, подскочила госпожа Ивахара – та самая, которую дед Маэда называл “молодая Дзюнко”. Стройная, невысокая. Несмотря на троих детей, выглядевшая студенткой. Госпожа Ивахара нравилась буквально всем в поселении. Имя Дзюнко – “чистый ребенок” – подходило ей, как нельзя лучше, особенно если слово “чистый” принять в значении “незамутненный”.

Госпожа Ивахара Дзюнко звонким голосом рубанула:

– Напишем петицию! У меня сестра в Обихиро, живет возле ипподрома. Так они, когда гонки тяжеловозов потеряли популярность, обратились в совет префектуры. Им выделили субсидию.

– Конечно: коней забивать жаль. Это не станцию закрыть.

– Госпожа Ивахара, ваша сестра там не одна выступала. Вы же состоите в “партии тетенек”? Ну, которые говорят: “Берите налоги у тех, кто может их платить”… “Хотим жить в обществе, где заботятся о слабых и прислушиваются к тихим голосам”, верно?

– Не вижу в том ничего плохого.

– Я не об этом, – Икуо Аоки переминался в явном волнении. До сих пор никто и никогда не слышал, чтобы он выступал в совете городка, или вообще как-то выделялся. Он и обитал на самом краю селения, рядом с брошенными домами, и старался никому не попадаться на глаза. Почти никто не мог вспомнить, как вообще господин Икуо попал в совет, а сейчас он вдруг заговорил.

– Я хочу сказать, госпожа Ивахара, здесь ведь нету “партии тетенек”. Петицию мало кто подпишет.

Господин староста несколько раз махнул веером поперек лица, призывая всех к тишине. Когда тишина установилась, обратился к господину Икуо:

– А что вы предлагаете?

– Я могу выступить… От лица нашей группы. Сейчас же объявлена программа по реабилитации буракуминов. Вот, я скажу: закрытие станции есть акт ущемления нашей социальной группы. Вдруг прокатит?

Под удивленными взглядами собравшихся господин Икуо засмущался и сел.

– Дожились! – дед Маэда привстал. – Уже буракумины коренных японцев спасают!

Теперь поднялся Бикки Атуй Котань. Округлый, бородатый, что выдавало в нем кровь северных варваров-эбису:

– Коренные ваще-та здесь мы!

Дед Маэда хлопнул веером по колену:

– Да у тебя само имя нелюдское! “Лягушка, чей дом в океане”! Вот в море ты и коренной, щегол! Поживи с мое, а тогда выступай!

– Думаю, нам не удастся обморочить правительство префектуры, – тихо уронил господин староста. – Они тоже местные… И понимают все обстоятельства дела… Не хуже нас точно.

– Иначе бы в правительство не пролезли, – хмыкнул модник Ивата.

– Надо писать обращение, – решил дед Маэда. – Молодая Дзюнко придумала хорошую вещь. Способ, освященный и проверенный веками. Обращения к властям писали всегда.

– Только они не всегда срабатывали, – не согласились в том краю зала, где собрались люди младше сорока. – Может быть, обратимся в прессу?

– Да что вы такое говорите! – дед Маэда с треском раскрыл веер. – Зачем нам выносить наши беды на общее обсуждение? Чтобы любой сказал, что мы не справляемся с делами? Мы же потеряем лицо!

– Послушайте, послушайте!

– Да, господин кассир?

– Продвинем туристическую тему. Если поток на линии возрастет хотя бы в два раза…

– Точно! – поддержал Атуй Котань. – Распустим слухи про клад айнов! Издревле с материка через Карафуто доставляли китайский шелк, и здесь, на Эдзо, его украшали дивной вышивкой! У меня есть приятели в музее Наканосимы, они распишут все, как надо.

– Таких кладов по всему острову, – господин староста склонил голову. – Поверят ли нам?

– А мы его найдем. В витрину положим, пускай все смотрят. Бесплатно! За билеты только пусть платят.

– И молоко у нас купят.

– И батат.

– И мясо.

– Размечтались! Как ты углеродный анализ обманешь, Морской Лягух?

– Господин Ивата, вам не стоит беспокоиться. Есть надежные методы. Скажем, в запасниках музеев хранится много черепков, углей от стародревних костров. Никакой художественной ценности они не представляют, учет их весьма нестрогий. Размелем в пыль один или сколько там надо черепков нужной эпохи и вдуем в расплав… Или напудрим ткань. Так получим нужный ответ от прибора.

– Обходить закон… – господин староста вздохнул и решительно сложил веер. – Мне это не нравится.

– Мужчины! Все бы вам обман, – поднялась госпожа Ямаута. Сегодня она оделась куда скромнее, всего только в джинсовый рабочий костюм, с заметно потертыми рукавами. Видимо, ее вызвали прямо с поля или из ангара, где роковая женщина собственноручно меняла масло на семи тракторах семейной фермы.

Госпожа Ямаута повертела руками, улыбнулась:

– Надо снять аниме. Рекламу Хоккайдо. Чтобы все сюда поехали. За кладами господина Бикки Атуя. Или за девушками, неважно. Важно, чтобы о нас говорили.

Все засмеялись пристойно и сдержанно.

– Причина не хуже любой иной, – “красавицу” Ямаута внезапно поддержала “милашка” Ивахара. – Так и назвать: “Модницы с Хоккайдо чудо, как милы”. И чтобы главные героини жили не в Саппоро, там и так полно народу. А где-нибудь у нас. Хотя бы в Энгару, ведь наши девочки ездят в старшую школу именно туда!

– Отклонено, – вздохнул господин староста. – Будь у нас такие деньги, мы бы просто выделили субсидию железной дороге.

– Мангу нарисовать намного дешевле, – модник Ивата почесал тонкий нос. – А в меру голодного самурая… Ну, художника, то есть… Всегда можно найти.

– Срамота! – оставил за собой последнее слово дед Маэда.

Дед Маэда высился посреди щебеночной отсыпки живым памятником эпохи Сева, и тень его протянулась вдоль серых блоков графитово-черным волнорезом, и теплый сладкий ветер зацветающих садов разбивался о гордый дедовский профиль, тянул почти над рельсами ухоженную бороду. Старшеклассницы, как раз ожидавшие экспресса “Охотск”, обходили сей грозный утес двумя звонкоголосыми потоками, и стажер вовсе не сразу понял, что одна из девчонок в этой пищащей каше направляется именно к нему.

Синдзи остановился, подождал немного.

– Господин стажер! Мое имя Ямаута Уэджи, вы не помните меня?

– Отчего же, госпожа Ямаута-младшая, помню очень хорошо.

Девушка еще раз поклонилась, отчего мишка-талисман крутнулся на своей цепочке вокруг черных гладких волос, как спутник вокруг планеты в заставке вечерних новостей.

– Господин стажер, позвольте мне принести искренние извинения. Мне прямо неловко, что из-за меня такое беспокойство. Я ведь все равно перееду, когда поступлю в университет. Буду жить в Саппоро.

Синдзи подумал. Подумал снова. Переступил с ноги на ногу, и все-таки спросил:

– А что, больше молодежи в селе нету? На вас история Ками-Сиратаки кончится?

Теперь надолго задумалась девушка.

Девушка поклонилась, едва не наступив на свисающие с костюма яркие ленты, но распуталась единым плавным движением, и величаво уплыла за тканевую ширму. На смену танцовщице выбежали украшенные цветами подростки, а их старшие товарищи с громкими криками ударили в барабаны.

Сезон сэймей: “чистота и ясность”. Восьмое апреля, фестиваль цветов. Он же – день рождения Будды.

Выступали прихожане храмов Гьекухозен и Миссуджи. Храмы небольшие: остров Хоккайдо не очень-то самурайский, а город Саппоро и не особо буддистский. Храмы втиснулись на обычные улицы, не удостоившись широких площадей перед входами. Так что передвижную сцену развернули они в городском парке.

Перед ограждением стоял Фурукава Кэзуо и записывал на хорошую камеру сам праздник, зрителей, девчонок в лентах, цветочные уборы, чистое небо – запахи только камера его пока не писала, не сподобились японские инженеры на такое научное дерзание. Кроме запахов, казалось, Кэзуо втягивал в объектив суть праздника; вот разве только не знал он по молодости, что не особо такое помогает. Счастливое время нельзя сохранять в консервах.

Зато Кэзуо знал, что он – репортер “Саппоро Сегодня”, и собирался исполнить свою работу наилучшим образом.

Так что на осторожное похлопывание по плечу не отреагировал никак. Подумал: задели флагом или там цветочной гирляндой в толпе. Пришлось неизвестному перейти к пинку ботинком пониже спины, что для нормального японца неслыханное оскорбление. Кэзуо резко повернулся, отработанным движением отводя камеру подальше от возможной драки.

А, нет, не будет боя. Это стажер подкрался: набрался в своем бейсболе западных привычек! Друг, называется.

– Синдзи, паршивец, в глаз получишь! Я, между прочим, на работе! У тебя опять сперли таблички?

Стажер прищурился от яркого солнца. Чихнул от густейшего запаха многоразличных гирлянд, накрывающих сцену почти видимым ковром пыльцы.

– Сюжет хочешь, Кэзуо?

– Сюжет?

Приятели протолкались из толпы чуть наружу, к палаткам-ятай, у которых не жравший с утра Кэзуо расщедрился на жареную баранину “джингисукан”, а Синдзи заказал свой любимый “рамен с морскими соплями”, как его именовала младшая сестра Кэзуо.

Если бы товарищи подняли взгляды буквально чуточку выше, к террасе знаменитого паркового ресторана, то заметили бы мужчин в дорогих костюмах, сгрудившихся за четырьмя сдвинутыми ноутбуками. Среди мужчин Синдзи, наверняка, узнал бы своего начальника отдела – уважаемого господина Кимура. А вот начальника уважаемого господина Кимура, досточтимого Танигути, стажер бы вряд ли узнал, ибо никогда не видел.

В тот самый миг, как парни поглощали горячее, досточтимый Танигути смотрел на свой ноутбук и хмурил брови:

– Выходит, у нас единственная не убыточная линия – от Хакодатэ до Саппоро.

– Линии вокруг Саппоро тоже прибыльные, – подсказали ему из-за плеча. – Вот, извольте открыть эти таблицы.

Досточтимый Танигути потер лоб.

– Получается, на острове, как везде. Пассажиропоток у портов. На западе это наш Саппоро и Отару. Вокруг Саппоро есть некая область, откуда люди утром едут на работу в город, а вечером домой, но это, максимум, до Асахикавы. Потом пустота до области влияния восточных портов. Люди ездят в Нэмуро и Абасири, а вечером обратно… Господин Кимура, где там ваша проблемная Сиратаки?

Господин Кимура отставил демократичную банку пива и показал карандашом:

– Почти в центре острова. Ни туда, ни сюда.

Досточтимый Танигути тоже пил пиво, и тоже патриотично-местное “Эбису”. С той пивоварни, что основал Сейбей Накагава в, страшно сказать, одна тысяча восемьсот семьдесят шестом. Но пиво досточтимый Танигути пил весьма умеренно; по крайней мере, сегодня. Свою банку он пока даже не распечатал.

– Что предлагаете?

– Как обычно, – вздохнул начальник отдела финансов. – Обратимся к местным советам, попросим субсидии. Но у них самих нету денег. Замкнутый круг: поселения вымирают, потому что мы закрываем линии. А линии мы закрываем потому, что их некому оплачивать, а некому оплачивать потому, что…

– Достаточно. Понятно.

– Синкансэн, – выдохнул глава аналитиков. – Наша последняя надежда. Дотянуться до Саппоро. Будет беспересадочный маршрут “Саппоро-Токио”, появится и смысл в линии Аомори.

Господин Кимура постучал пальцами по столу. Снял очки и протер. Сложил в футляр, а футляр убрал в карман пиджака. Наконец, выговорил:

– Синкасен – реликт. Артефакт эпохи шестидесятых, когда людей начало рождаться много, везде наступал подъем. Все видели хорошие перспективы после войны, но автомобилей еще не успели купить.

– Мы не можем потребовать, чтобы все желающие купить авто приносили разрешение соседей. Мы не в Токио!

Досточтимый Танигути свой ноутбук закрыл с ворчанием:

– Потребовать можем, а толку? Здесь полно места для парковок. Местные советы не пропустят откровенно надуманное ограничение.

– Ограничение одно, – Синдзи подвинул к приятелю флешку, просунув ее между посудой, чтобы даже случайный наблюдатель не заметил. – Меня в этой истории не должно вообще быть. Вы сами все нашли, сами решили – ну, ты понял.

Фурукава Кэзуо прикрыл веки: это понял. Не понял, почему Синдзи так старается. Неужели его так зацепили сельские красотки?

– Тема горячая, – сказал Кэзуо, прибирая флэшку тоже как бы случайным движением. – Надо взяться. Сегодня точно нет, праздник все-таки. Но завтра я пошевелю редакцию. Поедем, сделаем репортаж.

Репортаж начался, как по маслу. Собрались они все поутру, еще припекать не начало, погрузились в микроавтобус, разукрашенный логотипами “Саппоро Сегодня”, и поехали по просторам острова Хоккайдо, на котором из ста двадцати пяти миллионов населения проживало всего лишь пять. Хотя остров и второй по величине, а все-таки очень долго, до Второй Мировой так точно, Хоккайдо не считался за коренные имперские земли. Считался за Северные Территории, вкупе с Карафуто и Курильскими островами. Вроде бы Япония, но не совсем.

Зато после войны Хоккайдо получил все, причитавшееся по стандартам Родных Островов. И отличные бетонные дороги, и порты, и железнодорожную колею перешили на “капский стандарт”, 1067мм… Фурукава знал об этом от Синдзи-отаку, и еще перед выездом почитал кое-что в интернете, ибо считал себя настоящим японским журналистом и к репортажу старался всякий раз готовиться.

Так что зрелище полуразрушенных домов на окраине селения его не удивило и не напугало. Фурукава придержал оператора:

– Не стоит нагнетать, мы же хотим сделать репортаж в поддержку местных. А тут люди посмотрят и скажут: у них там не живет никто, зачем к ним поезда гонять?

Оператор послушно опустил камеру; водитель ничего не сказал.

Проскочили подстанцию и почти километр ехали вдоль селения до развязки. Повернули с трассы, оказались на улицах деревни. Очень быстро подкатили к общественному центру, где как раз нашелся и староста, а с ним небольшой совет самых неравнодушных жителей.

Жители накидали материала – только отгребай. Одна госпожа Ивахара Дзюнко сделала, пожалуй, минуты полторы полноценного вечернего известия. А коронное: “Срамота!” деда Маэды обещало стать мемом. Фурукава нюхом чуял: настолько колоритная речь будет перепоказана в национальном канале, что значило авторские отчисления как “Саппоро Сегодня”, так и ему лично.

Подтянулись лесничие, все трое. Пришел настоятель малого буддийского храма. Добежали учителя средней школы, прослышав о репортерах. Погода держалась великолепная, теплый ветер не мешал нисколько, солнце не слепило камеры, вся пишущая электроника работала без шероховатостей.

Вот сейчас Фурукава занервничал. Несмотря на молодость, нюх он имел чуткий. Репортажей без неприятностей не бывает. Но, если, неприятностей нет сейчас – они будут по возвращении?

По возвращении в редакцию на ступенях офиса Фурукава пропустил вперед хорошо и дорого одетого мужчину – видимо, это его черный лимузин ожидал на парковке. За мужчиной столь же добротно упакованный молодой референт нес портфель и подарок, завернутый в яркую блестящую бумагу. Дело рядовое, многие богатые и важные люди посещали редакцию. Кто заказывал рекламу, кто просил напечатать опровержение тех или иных неприятных новостей, кто предлагал сотрудничество…

Словом, ничего необычного в богатом важном госте Фурукава на первый взгляд не усмотрел и пошел к себе в “кубик”: сразу, по свежим впечатлениям, накидать предварительную разметку видео. Потом пообедать, а потом уже и заказывать монтажную. Как раз настанет вечер, все разойдутся и большой мощный сервер освободится.

Гость между тем поднялся на этаж администрации канала. Перед кабинетом директора подождал, пока минутная и секундная стрелки совместятся точно в назначенное время, постучал в дверь. Еще подождал, постучал крепче, увереннее. Открыл дверь и сказал секретарю:

– Танигути Риота, начальник направления Хоккайдо Рекаку Тэцудо.

– Вас ждут, – ответила секретарь. – Пожалуйста, проходите.

И, как только за гостем закрылась дверь кабинета директора, женщина сняла трубку внутреннего телефона:

– Господин Фурукава? Как хорошо, что вы на месте. Поднимитесь к директору прямо сейчас.

– … Сейчас мы понимаем ваше старание и обеспокоенность нуждами общества в правдивой и точной информации.

Гость, не рассмотренный господином Фурукава толком, сидел в кожаном кресле, лицом в сторону окна. Окно директорского кабинета выходило на бульвар-парк Одори, да и как могло быть иначе, если редакция телеканала помещалась в нижних этажах телебашни Саппоро?

– … Но Хоккайдо Рекаку Тэцудо кабусики-гайся выразит искреннюю благодарность за понимание сложного положения, в котором сейчас мы находимся. Дровами не тушат огонь. Мы, в конце-то концов, не гайдзины, чтобы так это решать…

Упакованный подарок блистал посреди стола, а упакованный референт скромно стоял справа от входа в комнату. Чтобы не создавать неловкости, господину Фурукава директор тоже не предложил сесть, и репортер встал слева от входа, отражая дух встречи высоких договаривающихся сторон.

Важный гость произнес еще несколько фраз будто бы ни о чем. Потом поднялся, раскланялся с директором и вышел в приемную, а за ним, тоже кланяясь, удалился и референт, игравший во всей сцене немую роль.

Директор тоже встал из кресла, походил по кабинету. Оказался у стола, посмотрел на подарок, склонив голову подобно ученому ворону или демону-тэнгу со старых гравюр. Неожиданно распотрошил блестящую бумагу, вынул толстую пахучую сладкую дыню – вот что подарил гость!

Затем директор открыл дверь и велел секретарю: дыню подавать сегодня к чаю, пусть попробуют все, кто успеет набежать. Потом обернулся к репортеру:

– Прогуляемся, господин Фурукава.

– Как скажете, господин директор.

Директор вполне уверенно спустился, вышел из башни на бульвар-парк. Фурукава следовал справа на пол-шага сзади, как этикет приказывал подчиненному. По аллеям, в клейкой весенней зелени, в свежих, не выгоревших еще листьях, мужчины дошли до первого попавшегося кафе.

– Присядем, господин Фурукава.

– Присядем, господин директор.

– Вы ведь все поняли, господин Фурукава?

Репортер помолчал. За столиком чуть поодаль седой мужчина в сером сказал немолодой женщине в светло-синем:

– Читал же твой доклад. Про что там… А! Уход за пациентами с помрачением сознания в результате травмы головного мозга?

– О, вы и это помните? Мне так неловко… – но довольная улыбка женщины противоречила словам.

Директор ничего не говорил. Мужчина в сером – судя по теме разговора, доктор – продолжил:

– Ты действительно старалась изо всех сил. Вот что значит молодость!

Фурукава вздрогнул, как от удара. Директор его утвердительно наклонил голову:

– Да. У молодости есть преимущества. У старости лишь обязанности.

– Вы не пропустите материал?

– Железная дорога просила… Не педалировать.

Фурукава встал и поклонился:

– Благодарю за доверие.

Директор положил на столик несколько купюр:

– Выпей, за что сам захочешь.

После чего тоже поднялся, ответил на прощальный поклон господина Фурукава и ушел.

Фурукава вздохнул. Выходит, они сегодня работали буквально за еду. Взял телефон и вызвонил в кафе водителя с оператором. Старший в группе он, идея репортажа его, следовательно, и отдуваться теперь ему… С другой стороны, директор мог просто ничего не говорить. Снял и снял, не мальчишке Фурукава Кэзуо вершить политику “Саппоро Сегодня”. Но директор телеканала понимал, что его беспокойными подчиненными нельзя управлять, как послушными самураями. А с другой стороны, извиниться перед младшим по службе означало потерять лицо; директор вывернулся, как сумел.

Подошли водитель и оператор, быстро поделили деньги. Водитель взял рамена и зеленого чая, оператор тоже какой-то еды. Фурукава подумал, что при таком образе жизни он вряд ли растолстеет, и снова заказал себе любимой баранины “джингисукан”. Говорили, что блюдо сделано по рецепту великого Чингисхана, самую малость не завоевавшего и Японию тоже. Блюдо подавали в изогнутых мисках, якобы шлемах монгольских воинов.

За соседним столиком доктор сказал собеседнице:

– Нет, это неизбежно. Я и сам косо смотрел на сестричек, которые бегали за коллегами.

– Вы про Такамидзаву?

Репортер вздохнул и буквально заставил себя вынуть уши из чужой беседы. Не все на свете годится в сюжет.

– Сюжет пропал, братик?

Братик сидел за широченным экраном и меланхолично добивал виртуального монстра, зажав его в руинах то ли храма, то ли крепости. Кэзуо двигал пальцами плавно, с ленивой грацией профессионального киберспортсмена. Зато его персонаж вертелся, как намыленный, то ошпаривая монстра потоком пламени, то полосуя мечом, то простецки пиная ногой в сверкающем латном ботинке.

Младшая сестра подошла к парню справа и некоторое время смотрела на быстро краснеющую полоску жизненной энергии противника. Вот монстр, наконец, рассыпался на синие звездочки. Брат пробежался по кнопкам, заставив персонажа собрать выпавшую добычу, и тут же сохранил игру.

Обернулся:

– Что, мелкая?

– Нет, братик, это ты “что”?

– А! – Кэзуо махнул рукой. – Получилось так: за еду сегодня работал. Катался в самую глушь, почти середина острова, от любого края далеко. И вроде бы сняли все хорошо, звук нормально наложился… А вышло, что мне за это еще и не заплатят.

– У тебя такое не первый раз. Не печалься, – сестра ухмыльнулась, – это не помогает. Помоги мне лучше дракона завалить. Я на пятом уровне перед башней.

Кэзуо вздохнул. Впрочем, к этому все шло.

– Ну давай, где ты там зависла…

Сестра, потеснив Кэзуо за большим игровым компьютером, открыла собственное сохранение. Глядя на шпили, стяги, острые черепичные крыши, Кэзуо хмыкнул:

– А ты все по западным сказкам угораешь, мелкая?

Сестра хмыкнула:

– Конечно. Экзотично. Оригинально. И потом, ты вот рассказывал, как Синдзи на работу устроился.

Некоторое время Кэзуо молча вникал в ситуацию. Так, обычный европейский дракон, хорошо хоть, одноголовый. Но персонаж мелкой вовсе какой-то неразвитый. Магия? Не умеет почти. Два огнешара, толку с них. Лечение? О, тут хоть богато… Урон? Так: большое копье. Назначить его на первую кнопку. Теперь большой боевой молот… А силушки персонажу хватит? На один-два удара… Так не годится, может, эликсир какой?

– Сестра, а что дракон вообще делает?

Сестра понурилась:

– Да он и хвостом, и когтями, а когда взлетит, вообще!

Оно еще и летает!

Кэзуо фыркнул. Синдзи увлекался бейсболом, Кэзуо же выбрал такой вид спорта, что позволял не отходить сильно далеко от источника информации. Синдзи так и не попал в профессиональную лигу после университета, выбрал железную дорогу… Зато Фурукава ровнял в старкрафте даже корейцев – большое достижение, понимающие люди ценили…

Ладно, набор оружия установлен, лечебные зелья распиханы, горячие клавиши всем назначены… Фурукава погонял персонажа сестры по камням и дорожкам, привыкая к реакции на мышку. Тактику… Рано пока, ничего не понятно. Хотя бы один бой надо попробовать.

– Братик…

– Ну, чего, вымогательница?

– А слабо с одного сохранения завалить?

Фурукава хмыкнул: некоторые вещи не меняются.

– Небось, уже нахвасталась перед подружками?

– Ага. Только я честно сказала, что мне брат поможет.

– Ну, раз честно сказала…

Кэзуо размял пальцы, откинулся на кресле. Присел поудобнее, сосредоточился.

– Тэнно хэйко банзай!

Персонаж сестры – конечно, кошкодевочка! – вихрем понесся на врага. Сестра с похвальной сдержанностью сопела за правым плечом, пытаясь хоть что-то понять. Вот Кэзуо уклонился от пламенного дыхания… Вот понесся по стене… Ах, вот как он это делает: сразу три клавиши, мышкой чуть-чуть… Сестра от волнения прикусила губу.

Кэзуо тем временем забежал на дракона по стене сверху, спрыгнул на ящера между крыльев, и понял, что угадал: уязвимое место светилось именно в основании шеи дракона. Точно как в той игре, месяц назад, как там ее… Неважно… Копье убрать, вызвать большой молот. Сил у кошкодевочки хватит удара на три, но дракон сдуется с двух; мышка щелк-щелк!

– Все, сестра. Кончился твой дракон.

Пару минут брат и сестра в молчаливом согласии хрустели чипсами из принесенной девочкой пачки. Потом Кэзуо спросил:

– А что ты там начала о Синдзи говорить?

Сестра привычными движениями сохранила игру, свернула окно и только потом ответила:

– Ну, ты про его отдел мне рассказал… Я представила. Там есть, как бы, гном, на котором держится вся работа. И есть ведьма с очень зорким глазом. Она мудрая, но несчастливая, как большинство умных женщин.

– А третья там – принцесса?

– Нет, братик, ну что ты. Сам же говорил: госпожа Хирата именно добрая фея. Принцесса – она совсем про другое.

– Ты полагаешь, Синдзи на ней не женится?

– Поспорим на два снежных фестиваля?

– Ну ты хитрая!

– Я проницательная. И умная. И вообще…

– В принцессы метишь?

– Нет, братик.

Девочка решительно смяла пакет от чипсов.

– Принцессой быть скучно. Я в этой сказке буду злодейкой!

Кэзуо наклонил голову, скрывая улыбку.

– По части пакостей мне с тобой не тягаться.

Сестра сочла ниже своего достоинства на такое еще и отвечать.

“отвечать все равно теперь мне. Жаль, я рассчитывал на премию.”

“а что там за сюжет?”

“щас уже могу сказать, раз его не приняли. Хотят закрыть убыточную станцию, а с нее пассажиры ездят”

“как обычно: про людей никто не думает”

“не говори”

“что за станция хоть”

“ками-сиратаки”

“не слышал”

“я тоже потому что дикие гребеня сегодня первый раз увидел”

“а много людей”

“да десяток школьниц кароч мне пора бывай”

“завтра на босса пойдем весь клан собираем ты будешь”

“не у меня работа сорян”

Фурукава свернул окошко чата, потянулся и отправил компьютер в спящий режим. После чего занялся переходом ко сну и сам.

Его собеседник – сингапурский китаец из не самой малой газеты – спать не пошел. Он лихорадочно рылся по Интернету, выискивая станцию Ками-Сиратаки, и прикидывал, что в статье надо из десятка оставить одну девочку. Так для слезогонки лучше. Одинокая, всеми заброшенная, но милая – обязательно милая, “кавайи”, иначе половина впечатления пропадает. Вот она переминается на заснеженном перроне одна-одинешенька, ждет поезда, а поезд все не едет и не едет… Про медведей не стоит, перебор, не поверят. Надо еще фотографий найти. Японские школьницы все двинутые на голову, даже зимой с голыми ногами, в коротких юбках. Зато смотрятся сексуально, думал газетчик, а что “sex sell”, то не самые глупые люди придумали…

А самое приятное: с какими кривыми рожами эту статью прочитают японские начальники!

Начальники вызывали стажера Рокобунги на следующее же утро. Синдзи ожидал вызова, ибо не знал о провале кореша Фурукава, и думал, что репортаж вызвал кое-какую реакцию. Но что новость за половину ночи достигнет аж Сингапура, Синдзи не мог и представить.

Потрясая распечаткой заметки с какого-то умеренной желтизны сайта и уважаемый господин Кимура, начальник отдела, и досточтимый господин Танигути, начальник Северного Направления, долго ругали Синдзи на все заставки. За боковым столиком чуть поодаль сурово молчал и осуждающе сопел в позолоченный блокнот начальник финансового отдела.

Стажер кланялся – в первую очередь стажер должен уметь кланяться! – и заверял всеми богами, демонами и екаями, что он тут ни при чем совершенно.

– … Поверьте, досточтимый господин Танигути, я ни сном, ни духом! Наверное, местные увидели меня с мешками бумаг, ну и сами догадались!

Досточтимый господин Танигути, наконец, перестал топать ногами и кричать. Утер белоснежным платком лоб.

– Месячный оклад, – коротко бросил он в пространство. Начальник финансового отдела зловеще проскрипел золотой ручкой в роскошном блокноте, который уж раз окатив стажера грозным взором.

– Слушаюсь! – уважаемый господин Кимура поклонился первым и, взяв Синдзи за воротник, выставил непутевого за дверь.

Едва господин Кимура плотно закрыл эту самую дверь, как с ним самим и досточтимым Танигути произошли разительные перемены. Оба начальника перестали сопеть, согнали красноту с лиц. Выпили по глотку чая, поданного расторопной девушкой-секретарем и подошли к большому окну. Начальник финансистов тоже присоединился к ним.

Все трое постояли некоторое время, разглядывая панораму Саппоро.

– Врет стажер.

– Вы правы, досточтимый Танигути. Но…

– Но, уважаемый Кимура?

– Но в самом ли деле так уж плохо, что молодежи не… Не безразлично закрытие станций?

– Телеграфные линии тоже пришлось однажды закрывать. Время железных дорог уходит!

– Соглашусь, досточтимый Танигути. Но это значит: наше время тоже уходит.

Господин Кимура поклонился – хотя ход разговора вроде бы не предполагал никаких жестов – и досточтимый Танигути понял его невысказанную претензию.

“Вы – руководитель бизнеса. Если дорога придет в упадок, вы просто переложите свои деньги во что-то другое: в авиацию, в производство мяса… Да хоть в межпланетные сообщения. А я руководитель отдела на железной дороге. Я хорошо понимаю в уводе и угоне рельсов, навскидку определю стоимость ремонта линии после зимы или землетрясения, без подсказки отличу Ki-Ha 40 от Ki-Ha 140, а их обоих от Ki-Ha 263, и наизусть помню, сколько солярки расходует каждый из них, и какие марки смазок закупаются к ним ежегодно. Но я ничего не смыслю в других областях.”

Начальник финансистов отмерил короткий аккуратный вздох:

– Ничего нового. Такое случается в каждом поколении. Новые изобретения вытесняют старые.

Господин Кимура не отозвался никак, и досточтимый Танигути понял, что молчать нельзя. Конечно, не извиняться перед подчиненным, это потеря лица. Но надо как-то пояснить свою позицию. Все же сейчас не самурайские времена.

Да и Хоккайдо, честно говоря, не очень-то самурайская земля. Все то время, когда на Родных Островах, в сердце Японии, гремели многотысячные битвы, возвышались и падали Тайра, Минамото, Датэ, Токугава и прочие, прочие роды – здесь правила единственная семья Мацумай, и правила неотесанными северными варварами, и только вот шелк, легендарные шелковые ткани Эдзо, не позволили тогда вовсе бросить холодный, дикий край. Само слово “Хоккайдо” значит не “Остров”, а буквально “Северный путь”; по этому-то пути в Японию и попадал китайский шелк.

Постояв еще несколько минут в созерцании города Саппоро, насладившись видом там и сям вспыхивающих огней, досточтимый Танигути проворчал:

– Уважаемый Кимура, между собой мы как-нибудь разберемся. Одного стажера мы пока еще в силах укротить. Меня беспокоит иное…

Досточтимый Танигути вздохнул:

– Что скажут на такие шутки в Токио?

В Токио, на верхнем этаже огромного офисного здания, за широким полированным столом посреди безукоризненно обставленного и украшенного кабинета, сидел важный человек и просматривал утренние газеты.

“Корабли военно-морского флота Китая и России совершили проход через Сангарский пролив. По информации, полученной от правительства Японии, в понедельник группа из 10 военно-морских судов Китая и России проследовала через пролив, отделяющий главный остров Японии Хонсю от ее северной части – острова Хоккайдо. В правительстве заявили, что уделяют пристальное внимание подобным действиям.”

Человек недовольно покрутил головой. Уделять внимание они могут сколько угодно. Континентальные варвары тем временем наглеют. Сдерживать их нужно чем-то посильнее пристального внимания.

Следующая новость:

“Премьер-министр Абэ Синдзо провозгласил цель поддержания численности населения Японии (составляющей 127 миллионов человек) на уровне не менее 100 миллионов человек к 2065 году.”

Тут человек повертел головой уже раздраженно. Людей становится все меньше. Что-то надо делать с этим, но что? Могут ли придумать решение ученые, и есть ли такое решение вообще в природе?

А вот, кстати, новости от ученых:

“Согласно данным всеяпонского исследования, которое провёл Национальный институт исследований демографии и социального обеспечения, из японцев 18-34 лет, не состоящих в браке, 70% мужчин и 60% женщин не состоят в романтических отношениях. По сравнению с результатами такого исследования, проведённого 5 лет назад, это количество выросло более чем на 8% среди мужчин и более чем на 9% среди женщин, что показывает быстрый рост той части молодёжи, которая по разным причинам не вступает в отношения с противоположным полом.”

Важный человек отложил газету. Тотчас вошел предупредительный секретарь с зеленым чаем и сладкими шариками-данго на подносе, поставил все перед шефом, взглядом спросил, не надо ли еще чего. Не услыхав никаких распоряжений, удалился.

Важный человек допил чай. Поднялся, подошел к панорамному окну кабинета, посмотрел на громадный – до самых гор! – Столичный Регион. Сплошная застройка, больше двадцати городов, слившихся воедино, в Большой Токио…

Семь из десяти мужчин и шесть из десяти женщин – одиночки. Большой Токио населен вовсе не семьями.

Перейдя мыслями к семье, человек несколько успокоился. У его детей, хвала всем богам, дела неплохи. Старший сын – Таро – сотворил уже двух внуков, а сам дослужился до средней руки начальника в Мицубиси. Так или иначе без чашки риса не останется.

Второй сын – Юкайо – пока не женат, но и должность он занимает малую. Повысят… А точно повысят, ведь все начальники Мицубиси, видя фамилию сына, сразу же вспоминают, что такая же фамилия есть в списках владельцев… Значит, повысят – а тут уже и жениться не зазорно. Ровно тридцать лет парню. Погулял – хватит. Благо, выбор невест обширный. Со вторым наследником корпорации Мицубиси много кто хочет породниться.

Третий ребенок – дочь Макото. Закончила университет, потому что в правильной семье так должно быть. Но работать не стала: вышла замуж и теперь ждет ребенка. Макото всю жизнь мечтала о семье с пятью-шестью детьми. Готовить она любит, мужа обожает, а муж ее вполне обеспеченный служащий департамента лесной охраны. Ей тоже вряд ли стоит переживать о будущем.

А вот четвертый ребенок, младшая дочь, Тошико… В ней словно бы воплотилось все несыгравшее беспокойство старших детей. Тошико, разумеется, посещала правильный садик, лучшую начальную школу, престижную среднюю, отборнейшую старшую школу… В императорский университет она влетела, как намыленная, первой по баллам из всего списка.

Но ни постоянного парня, ни хотя бы симпатии Тошико не завела.

Важный человек снова повертел головой: единственный жест недовольства, который он себе позволял. Старшую дочку назвали Макото – “Правильная” – и попали точно в цвет. А вот младшую Тошико часто называли Тоши – “Аварийная”. Ладно, заниматься благородным искусством кэндо и не менее благородным кюдо для девушки с правильной фамилией почти обязательно. Но нельзя же при этом оглядываться на судьбы настоящих самураев! Эта сволочь Сайто Хаджиме! Право, лучше бы Тоши увлекалась певцами или там гитаристами всякими; благо что “поющих гитар” в Большом Токио всегда хватало, как своих, так и приезжих…

Человек повернулся. Прежде, чем он дошел до стола, секретарь уже подал свежий чай и теперь внимал в ожидании. Важный человек бросил:

– Где сейчас Тошико?

Тошико рисовала на белой стенке мусорного бака красный иероглиф. Баллончик успокоительно шипел; на чистый металл краска ложилась ровно, в старые слои совершенно не впитываясь. Если Тошико подносила баллончик слишком близко, краска собиралась каплями и стекала вниз, портя горизонтальные черты иероглифа корявыми потеками. Приходилось тонко и плавно двигать кистями рук, чтобы надпись вышла четкой, читаемой, яркой.

“Помни Одзаву!”

Одзава пел в рок-группе, и не только пел, но и пил, а может, и посильнее что принимал. Кончилось тем, что кореша однажды сунули его по накурке в бак для мусора, а оттуда бедолагу вкинуло в машину, где и перемололо прессом. Хотя Одзава ничем особенным не выделялся из рок-музыкальной тусовки; по правде сказать – мудаком прожил он сам, и мудаками показали себя эти его кореша! – но поклонницы винили во всем токийских мусорщиков.

Дописав иероглиф, Тошико аккуратно спрятала баллончик в пакет, пакет в сумку. Протерла руки растворителем, выкинув мягкий бумажный диск затем в мусорку.

И обернулась, услыхав аплодисменты.

За ней стояла машина знакомой черно-белой расцветки. Двое полицейских, закончив аплодировать ладонями в кожаных перчатках, столь же вежливо поклонились и молча указали на заднее сиденье.

Вот ведь влипла. Что теперь скажет папа?

Папа, против ожидания, не ругался. Хотя на столе перед ним и выложили карточку Тошико, ее дорогой телефон последней модели, пачку скидочных проспектов от разных салонов – папа не стал ни кромсать кредитку ножницами, ни стучать по столу хрупким аппаратом, ни рвать бумаги.

Папа смотрел на фигурный потолок гостиной; Тошико повторила его взгляд, и некоторое время тоже не могла оторваться от гипсовых карнизов.

Наконец, папа наставительно произнес:

– Я не буду гневаться по стандарту. Лишать платиновой карточки, сажать под арест – все это кажется мне глупым. Тем более, что сам господин Абэ Синдзо!

Тут папа наставительно воздел палец, а Тошико подавила вздох и приготовилась выслушать часовое восхваление премьер-министра.

– … В январе четырнадцатого года, на Всемирном экономическом форуме в Давосе… Это Швейцария… господин Абэ Синдзо заявил: «Япония должна стать страной, в которой женщины будут сиять».

Отец поднял палец еще выше.

– Он повторил то же самое на Всемирной ассамблее женщин в Токио в сентябре, и снова в том же месяце, при обращении к Генеральной ассамблее ООН!

Тут из папы словно бы выпустили воздух. Он убрал руки на стол, согнал с лица пафос и закончил буднично:

– Так что готовься сиять. Я тебе открою окошко в будущее. Пришла и твоя очередь узнать, откуда на платиновой карточке берутся деньги. Собирайся, поедешь на Хоккайдо. Вот заметка.

Отец подвинул распечатку с екай знает, какого сайта; Тошико посмотрела – ничего не поняла, а папа еще и усугубил:

– Съезди, разберись там.

– Но, папа! Я ничего в этом не понимаю! Что мне делать?

Отец повернул заметку правильной стороной к себе, убедился, что бумага та самая. Пояснил деловым тоном, как сотруднику:

– Ты уже взрослая и понимаешь: не все мои подчиненные… Хм… Говорят правду. Я хочу, чтобы ты посмотрела на эту, как ее… Ками-Сиратаки… Своими глазами. Надо понять, кто вдохновил заметку. Или там в самом деле все погано. Или дела не так уж плохи, просто мои соперники в правлении снова пытаются разжечь скандал.

– А мой университет?

Папа неожиданно ловко для своих шестидесяти шести наклонился, вытащил собственный телефон.

– Ты отучилась ровно один курс… Как раз церемонии приемки прошли, начинается новый год, скоро Золотая Неделя, опять же. Удачное время для переводов… Я договорюсь с университетским начальством на удаленное обучение второго курса… Пока что один семестр, до сентября…

И решительно натыкал номер.

Тошико подумала: “Токе Догай императорский университет. Основан, страшно вспомнить, в девятнадцатом веке. Традиции! Согласится ли ректор?”

Ректор снял трубку, про себя костеря любителя вечерних звонков. Но, заслышав голос, даже подтянулся и наружно постройнел, что немедленно отметила и жена ректора, замершая у стола с накрытым ужином.

Голос из трубки просил:

– … Нельзя ли предоставить указанной студентке удаленное обучение?

– Могу я узнать причину вашей просьбы?

– Столица преисполнена соблазнов для юной девушки, так не лучше ли заранее остеречься?

Голос в трубке несколько секунд переждал и добавил:

– Пусть она лучше съездит на производственную практику. Решит мне в компании один управленческий вопрос. Задания она вам вышлет… Как теперь это называется? Электронной почтой. Она работает и на Хоккайдо тоже.

Ректор вдохнул запахи с накрытого стола. Подумал о древних традициях университета. Потом еще раз глубоко вдохнул, облизнулся, стараясь, чтобы собеседник в трубке его не услышал.

– А вы хотите послать ее на Хоккайдо?

– Не в Абасири, не беспокойтесь, – голос благодушно хохотнул пристойным коротким смешком. Ректор вежливо поддержал смех, потом подобрался и ответил:

– Почту за честь выполнить вашу просьбу, высокочтимый Шоичи.

– Пребываю в нерушимой на вас надежде, – ответил голос и отключился.

– Дорогой, кто это звонит в неурочное время?

Ректор вернулся за стол. Жена разлила по мискам лапшу, заправила соусом ровно настолько, насколько мужу нравилось. Какое-то время оба молча ужинали.

Утолив первый голод, ректор утер губы салфеткой, как привык на приемах среди гайдзинов, и тогда уже ответил:

– Из Мицубиси звонил… Совладелец с самого верха. Просил, чтобы его дочка могла поучиться удаленно.

– Танигути Тошико?

– Да. Как ты догадалась?

– Ее недавно поймали за уличные беспорядки.

– Витрины били?

– Да что ты! Куда им, сегодняшним! – жена хихикнула. – Всего лишь мусорные баки разрисовывали.

– Пф, за такое наказывать? Молодежь, перебесится. Мы же с Шоичи и познакомились в живой цепи. А его Котооно нам обоим на повязках рисовала цифру “девять”.

– Котооно? “Звук арфы”? Да ты что! Она же вся такая… Воздушная… То, есть в молодости… Но ты никогда не рассказывал.

– Что там рассказывать, позор семьи. Меня тоже, помнится, лишили карманных денег на месяц.

– Да, но на Хоккайдо тебя все-таки не ссылали.

– Ну, господина Танигути еще в университете прозвали Сегуном за суровость.

Жена прижала руки к щекам:

– Ой, ведь правда. Не пожалел младшего ребенка. Любимого!

– Любимого ребенка отправляй в далекое странствие.

Мама закрыла книгу, выключила настольную лампу и пересела за столик.

– Пословицу не зря придумали. Не дрожи. Ты все-таки дочь достойной семьи.

Тошико подышала глубоким дыханием пару минут и в самом деле успокоилась.

– Папу надо слушаться, – мама улыбнулась ласково и самую чуточку печально. – Не бойся ничего. Я позвоню тете Гото. Семья выделит самое лучшее сопровождение. И оденься потеплее, там холодно.

Тошико поклонилась. В ужасе поняв, что никто ей не поможет и веселая студенческая жизнь в Токио вот сейчас, в этот самый миг, махнула хвостиком, Тошико пошла в свои комнаты, собираться. Как там писала Хигути Итие: “В полночь горько, наверное, сидеть одной возле горячей жаровни” – вот и ей теперь придется долго сидеть одной, и хорошо еще, если жара хватит!

Что брать из вещей понятно: как будто в летний лагерь на Окинаву едет, просто в другую сторону. И надолго. Снаряжение брать обязательно, тренироваться надо в своем. Теплую одежду брать не стоит. Самое начало весны, зачем? Может, отец успеет передумать, и к осени Тошико вернется…

А не вернется, так будет повод купить что-нибудь новое, местное. Говорят, на Эдзо раньше вышивали очень красивые ткани. В сети девочки писали, вроде бы там, “средь гор и озер”, даже сегодня есть мастерицы ручной вышивки. Уж денег ей точно хватит!

Успокоив себя таким образом, после одежды Тошико еще собрала учебные бумаги, ноутбук и большой запасной аккумулятор к нему: в далеких местах бывают отключения. После землетрясений или ураганов, например. На тот же случай прихватила маленький кнопочный телефон, который мог продержаться без розетки почти неделю.

Уперлась взглядом в Боко. Везти или смеяться будут?

Впрочем, над Боко смеяться себе дороже. Он, конечно, в царапинах и сколах, но сама суть его такая, не парадная. Значит, Боко в чехол, чехол тоже сюда, к двери… Теперь дневник из-под футона, в сумку.

Да, она забыла спросить у отца: на чем ее повезут? Как ни хотелось прибыть в провинцию на отцовском вертолете, но для дела это, наверное, будет излишне. Хм, для дела? Дело связано с железной дорогой; наверняка, поедут на поезде.

Так, где там расписание…

Тошико потерла подбородок. Синкансэн ходит лишь до Син-Аомори, зато быстро: утром выехал, прибыл к вечерним фонарям. Особенно сейчас, когда дни растут. Потом на пароме до Хакодатэ, часа полтора, не больше. Ну и от Хакодатэ на местном поезде в Саппоро – как раз успеют к утру двадцать девятого апреля.

Двадцать девятого апреля вся страна отмечала День Сева, первый из праздников Золотой Недели, и предвкушала эту самую неделю в цветах и красках. Заканчивался сезон кокуу – “дожди для злаков” – и над Саппоро полосами шли короткие сильные ливни.

Досточтимый Танигути Риота стоял на ступеньках особняка. Референт укрывал его зонтом. Другой референт укрывал зонтом выходящую из такси столичную гостью. Досточтимый Танигути думал: что-то багажа маловато. Его дочки, куда бы ни ехали, собирали десятки сумок, пакетов, рюкзаков, рюкзачков, рюкзачищ и сумочек. Обещанная Танигути Тошико прибыла с большой спортивной сумкой, рюкзаком под ноутубук и мешком, откуда нахально торчали “волчьи ребра” маски для кэндо. Да, и еще чехол в стразиках… Плюшевого мишку привезла, что ли? Не похоже: длинноват чехол. Может, любимая подушка, как ее там – дакимакура, вот.

Пока досточтимый Танигути соображал и прикидывал, девушка низко поклонилась дальнему северному родичу.

– Танигути Тошико. Пожалуйста, позаботьтесь обо мне.

– Рад видеть. Как здоровье моего любимого дяди Шоичи?

– Папа бодр и радостен, и шлет вам наилучшие пожелания.

Тошико подумала, что господин Риота лет на семь или десять моложе отца, хорошо одевается, поддерживает стройность фигуры и в целом, судя по лицу, человек не злобный.

Досточтимый Танигути Риота ответил на поклон и приглашающе повел рукой:

– Добро пожаловать. Погостишь у нас на Золотой Неделе. После устроим тебя получше.

Как всякий порядочный японец, досточтимый Танигути начинал всякое дело с плана. Двоюродные племянницы из Токио в его плане вовсе не значились! Досточтимый Танигути не успел ни написать инструкции своим людям, ни снять особняк для столичной гостьи, где Тошико бы спокойно отбывала ссылку в привычном комфорте – а главное, не совала бы нос, куда не надо. Досточтимый Танигути ни на миг не верил, что младшая дочь владельца огромной корпорации приехала просто так. Наверняка хитрый дядя Шоичи копает под их северное направление. Дочку прислал, потому что перестал доверять официальным сводкам.

Дочка, однако, вела себя тише воды, ниже травы. Заселилась в отведенные комнаты, нисколько не капризничая и не сравнивая с токийской роскошью. Первого мая Тошико послушно и старательно посетила всех родственников, и по линии Танигути, и по маминой линии Гото, найдя буквально для всех уместный комплимент и вежливое слово. Не рвалась вечерами на дискотеки, не включала громкую музыку, не перекрасила волосы в кислотный цвет, оказавшись далеко от грозной отцовской опеки…

Досточтимый Танигути только радовался, что Тошико не доставляет лишних забот. Жена досточтимого Танигути могла бы сообразить, что дело нечисто, но у нее как раз начались радостные заботы Золотой Недели.

Третьего мая следовало дать большой обед в честь Дня Конституции. Досточтимый Танигути всегда приглашал на обед коллег и некоторых нужных людей из городской управы, с которыми хотел поговорить потом без помех. Поэтому не доверяли никакому ресторану, а давали прием в доме. Прием этот все приглашенные обсуждали до осени; госпожа Танигути Айко старалась не ударить лицом в грязь – а потому, конечно, сбивалась с ног. Хорошо еще, что гостья вызвалась помочь с приглашениями, проследила за сервировкой стола и вовремя подсказала несколько удачных фраз для приветствия гостей.

Четвертого мая праздновали День Зелени: высаживали кто что мог. И тут жена досточтимого Танигути уже всерьез полагалась на помощь вежливой старательной Тошико. Запланированную большую клумбу на южной стороне двора закончили, против ожидания, ровно к полудню.

– Какие сильные у тебя руки, девочка!

Тошико поклонилась:

– Госпожа Танигути…

– Называй меня “тетя Айко”, что за церемонии между родичами!

– Тетя Айко, я занимаюсь кэндо с пяти лет.

Тетя Айко прижала руки к щекам:

– Меня с пяти лет учили играть на пианино, а тебя, значит, кэндо?

Тошико молча поклонилась. С папой поспорь попробуй! Тетя Айко повздыхала, но ничего больше не говорила. И все пошли на праздничный ужин, куда обычно перемещалось все, не съеденное третьего мая.

Так что, когда на День Детей – пятого мая – Тошико попросила отпустить ее в город, погулять на празднике, не возражал ни сам досточтимый Танигути, ни тетя Айко, изрядно уставшая хоть и от счастливых, а все-таки от хлопот и забот.

Столичная гостья со всеми раскланялась, прихватила простецкую спортивную сумку – все решили, что пойдет по магазинам – да этот свой длинный чехол в стразиках и выскочила в праздничный Саппоро.

Праздничный Саппоро ливней не боялся. На воду с неба просто не обращали внимания. Тем более, что весенние ливни проносились быстро. Полчаса – и небо снова сияет.

Над крышами повсюду трепались традиционные карпы. Пятое мая праздник не столько детей вообще, сколько мальчиков. В их честь ставят на окна декоративные шлемы-кабуто, а семьи побогаче даже полные доспехи, особо для того сделанные. В их честь поднимают вымпелы, раскрашенные карпами. Легенды говорят, что карпы не только могут плавать против течения злых горных рек, но даже способны подниматься по водопадам, за каковой подвиг божества возводят карпов в драконье достоинство.

Раньше поднимали столько карпов над крышей, сколько в семье сыновей. После войны традиция поменялась: первым поднимали черного карпа в честь отца, под ним красного карпа в честь матери, а уже под ними синих карпов по числу детей в семье. Мокрые от пролетевших ливней, карпы блестели подобно бриллиантовой пыли, мгновенно высыхали, плясали на ветру, сплетались и вытягивались, отражая гладкими боками яркое весеннее солнце.

Тошико увлеклась рассматриванием и фотографированием так, что едва не пропустила главное: состязания тех самых мальчиков, ради которых праздник. Там и сям детишки соперничали то в беге, то в прыжках, то в борьбе; кто постарше – азартно рубились на бамбуковых мечах-синаях, вызывая у Тошико понимающую улыбку.

Но вот, кажется, ей повезло. На зеленом квадратике бейсбольного поля устроили эстафетные бега. Соревновались, похоже, мальчики престижных богатых школ, потому что вокруг суетились и репортеры, и всякие помощники; ну, а главное – в промежутках танцевали девушки-мико. Белые рубашки, густо-алые хакама, носки-таби – водоворот! Кто там смотрит на лица!

Дождавшись, пока стайка танцовщиц удалится привести себя в порядок, Тошико забежала в одну с ними дверь, про себя отметив: далекие земли, а туалеты стерильные, как привычно по столице. Тем лучше; перевернув сумку на пеленальный столик, Тошико подобрала выпавший оттуда комплект и мгновенно переоделась в такое же бело-красное.

Видевшие это девушки решили, что она – студентка, подрабатывающая танцами. Храмы охотно нанимали таких на долгие праздники, потому что топтать сцену всю Золотую Неделю их собственные служительницы не могли и не желали. Ведь все вокруг праздновали, вот и девушки-мико тоже хотели есть хоккайдского угря, тратить мелочь на симпатичные безделушки, играть с родичами в цветочные карты, подмигивать мальчикам – а не топать круглые сутки по доскам передвижных платформ!

Так что на новенькую никто лишнего взгляда не бросил. Никто и не удивился, что Тошико не пошла со всеми на сцену: каждая решила, что новенькая из другой группы, выступающей раньше или позже.

Повертевшись вокруг поля, помахав лентами, одарив кого-то храмовым угощением, кому-то подав чашу воды, кому-то поддержав ребенка, кому-то показав дорогу, Тошико окончательно влилась в среду мико. И через два часа, когда представление кончилось, вместе со всеми нахально запрыгнула в храмовый автобус.

Автобус довез девчонок до вокзала, откуда все они сыпанули кто на поезда, кто в сторону ближнего храма. Тошико снова забежала в туалет, переоделась обратно в собственное, только черную куртку вывернула наружу синей подкладкой. Сняла в банкомате сто тысяч йен и за наличные купила билет – в кино все так делали, чтобы их не отследили по карточке.

Выходя на перрон, Тошико, наконец, сообразила, что поменялось.

До Саппоро добралось цветение сакуры.

Сакуры на Хоккайдо пришли с юга, зато уж как пришли, так разрослись по всему острову. Добрых три часа, пока белые вагончики с зеленой полосой шли по бесконечным пригородам Саппоро, Тошико видела розовую метель буквально во всех окнах, и никакие ливни не могли с ней тягаться.

Миновало время обеда, но от волнения Тошико даже не доставала экибен – красивую “дорожную” упаковку бенто, купленную на вокзале в Саппоро. Не доставала она и телефон, и ноутбук со дна сумки – отчасти из-за беспокойства, отчасти потому, что в вагоне оставалось все меньше и меньше людей.

За станцией Нака-Айбецу в вагоне вовсе осталась Тошико – да впереди, у самой кабины машиниста, хмурый мужчина в одежде дорогой, но заметно потертой, неухоженной. Не то, чтобы Тошико испугалась, но порадовалась, что мужчина сидит не близко и даже не смотрит в ее сторону.

День сильно перевалил за середину, когда женский голос, наконец, объявил:

– Станция Ками-Сиратаки. Уважаемые господа пассажиры, напоминаем: не забудьте в вагоне ценные вещи!

“Не ценные, стало быть, забывать можно?” Усмехнувшись, Тошико подхватила спортивную сумку, второй рукой чехол с Боко, и выскочила на зеленую платформу. Нет, верно говорят: сколь ни мало поселение, а есть в нем окраины и сердцевина…

Высадилась Тошико именно что на окраине. Здесь имелась даже коротенькая улочка покинутых домов, три или пять штук, с платформы Тошико не могла точно их сосчитать. Хмурый попутчик в потертом, кстати, уверенно направился именно в сторону покинутых домов. Бездомный бродяга, похоже… Тошико решительно отвернулась лицом к живым улицам селения.

Но прежде, чем Тошико двинулась к населенным домам, она услыхала странный звук справа, со стороны зеленых полей. Музыкальный инструмент? Песня?

Песня на чужом языке?

Повернувшись лицом к неведомой напасти, Тошико так и замерла. Нет, в Токио никого не удивишь гайдзинами с любым цветом кожи. Но стоило забраться на тысячи километров к северу, в дикую глушь даже по меркам Хоккайдо, куда местные-то жители ездят всего лишь по человеку на целый вагон, чтобы увидеть…

Увидеть пару здоровенных немолодых гайдзинов, светловолосых, полноватых, в этих их клетчатых рубашках и нисколько не сочетаемых с ними полосатых легких брюках; в запыленных до черного сандалиях на босу ногу – тоже теперь черную! – наконец, в конусных соломенных шляпах обычных японских странников, добивающих картинку до полного невероятия.

Тошико зажмурилась, потом разжмурилась. Вотще: гайдзины никуда не делись. Тошико пробормотала:

– Как написано у госпожи Хигути: “выйдешь на Сакамото, смотри под ноги. Мало ли кого можно встретить”!

Правый гайдзин, кажется, помоложе, тащил на себе небольшой круглый рюкзачок, набитый под завязку. Левый нес в руках источник звуков: музыкальный инструмент, виденный Тошико в драмах про русский плен. Там эта штуковина именовалась “garmoshka”. Гайдзин управлялся со своей игрушкой вполне уверенно; звук и песня вполне дополняли друг друга. “Лучше бы они так одежду подбирали! Все лучше, чем беспокоить людей, нарушая тишину!” – но вдруг Тошико поняла: здесь вокруг на час хода некого встревожить и смутить.

Здесь просто нет людей.

Тошико едва не села прямо на сумку. Судорожно стиснув чехол с Боко, она посмотрела вслед уходящему поезду.

Понятно, отчего станцию хотят закрыть. Пожалуй, папа ошибся: никакие тут не происки его соперников по совету акционеров.

Здесь! Просто! Нет! Людей!

Гайдзины подошли совсем близко. Который без “garmoshka” сунулся в кассу и на хорошем японском попросил два билета: “Все равно, куда. Мы, изволите ли видеть, странствуем за цветением сакуры.”

Второй гайдзин прекратил терзать инструмент, сел на лавку при станции и обмахивался шляпой-конусом. Лицо его при том осветилось опускающимся к закату солнцем, и Тошико с изумлением узнала: это же их преподаватель высшей математики! Доцент кафедры математики Императорского Университета Токио, высокоученый наставник Apov, ежегодно берущий небольшой отпуск именно вот на сезон цветения сакуры.

От совпадений – совпадений ли? – голова девушки пошла кругом. Больше не задумываясь, Тошико подхватила сумку и Боко в чехле и кинулась, не разбирая дороги, к ближним постройкам.

Гайдзины тем временем уселись рядом на лавку, передавали другу другу гибкую пластиковую литровку холодного зеленого чая и говорили между собой на гайдзинском, разумеется, языке.

– Знаешь, что меня всякий раз удивляет?

– Что тебя за твою гармошку все еще камнями не закидывают?

Гармонист ухмыльнулся:

– Закидывалка не отросла. Мелковаты здешние противу волгарей… Нет, Вадим… Я вот, сколько тут работаю, а все забыть не могу.

Вадим приложился еще раз к пластиковой бутылке, едва не откусив ей горлышко.

– Говори уж, Миша.

– Наша лаборатория стояла в списке последней, – Апов зажмурился. – Принц дошел до нас вот примером как сейчас: еще не вечер, но уже сильно после обеда… Профессор ему там чего-то втер по-английски о фундаментальной науке. Принц поднял лицо к потолку, словно там пытался прочитать наше доказательство. Свита зажмурилась вместе с принцем, и только люди в штатском глазками туда-сюда…

Апов отряхнул гармошку от пыли и налипших лепестков сакуры. Убрал в футляр и накрыл конусовидной шляпой.

– А принц и сказал: мол, это великолепно! Мы очень ценим вклад иностранных ученых. Мы хотим стать более открытым обществом. Спасибо вам за ваш труд. Спасибо за сотрудничество. Желаю вам успехов!

Апов хмыкнул:

– И с этими словами принц поклонился. Мне. Японский, мать его, принц. Ты, Вадим, давно тут обретаешься. Гонор ихний себе представляешь. А тут – надо же, кланяется.

Вадим пожал плечами и передал сильно полегчавшую бутылку.

– К черту чай! – Апов добил остатки одним глотком и сунул бутылку в зеленый ящик “для пластика”. – Тут, наверняка, комбини есть. Пошли, чего получше купим. Вон, роща на холмике, там самый цвет, лепестковая метель… Будем ждать поезда и пить под сакурой. Затем и приехал… Вадим, а ты?

– Что “я”?

– Тебя что здесь больше всего впечатляет?

Вадим топнул по щебеночной отсыпке пыльной ногой в пыльной сандалии.

– Станции?

– Платформы, Миша. Смотри, заперлись мы в глушь, где японские коммунисты агитировать не ездят. Здесь вся платформа станции – единственный ряд блоков, а дальше все отсыпка, щебень, уже и трава вылезла. Но – платформа высокая. Вровень с полом вагона. И глянь, камни позеленеть успели. Давно построили. У меня в Минске, столице независимой страны, хех… Платформы низкие. Приехал-отъехал, скачи по ступенькам со всеми сумками, дитенками в руках.

Миша Апов прищурился, не сказал ничего. Вадим утер пот и водрузил на макушку свою коническую шляпу.

– Ладно бы еще те платформы заоблачных денег стоили. Но я же прорабом сколько оттарабанил. Бетон копейки, работы трем человекам и крану на одну смену. Нет! Электричка стоит всего несколько минут, спешите, прыгайте, ломайте ноги…

Махнув рукой, Вадим поднялся.

– Пошли, комбини поищем.

Апов поднялся следом, подхватив с кофра шляпу, но даже не подумав поднимать сам футляр с гармошкой: знал, что здесь чужого не возьмут. И оба гайдзина неспешно потопали по асфальтовой дороге в селение Сиратаки.

Селение Сиратаки встретило Тошико теплом весеннего дня – чудным предвкушением ласкового вечера, когда еще не обрушился молот летней жары, не ревут ливни мокрого сезона; когда вся зелень еще свежая, новенькая, чистая.

Тошико шла по улице, вертела головой и понемногу успокаивалась. Подумаешь, гайдзин. Если судить по всяким там газетным статьям и сайтам, гайдзины тоже восхищаются цветением сакуры. И не мог же многоуважаемый господин ректор послать высокоученого наставника именно за ней. Это уже, наверное, паранойя?

С другой стороны, не зря же шутят: если у вас паранойя, это еще не значит, что за вами никто не следит.

Ну уж нет! К екаям в горы! Этак можно додуматься, что вон тот парень на углу, в автолавке с апельсинами тоже за ней следит. Вона как уставился. Еще и подмигнул. Нахал!

Тошико не осмелилась прилюдно поправлять прическу, но почувствовала себя лучше – как любая девушка, получившая комплимент от симпатичного парня. Купить у него пару апельсинов, что ли? Да нет, наверное. А то еще начнет себе что-то там воображать.

Сзади послышался шорох шин и знакомое урчание мотора. Тошико соступила на затравелую обочину; через мгновение ее обогнал фургончик… Странно знакомый фургончик. Вроде бы она такой видела в теленовостях. Бежевый, с траурно-белой полосой по борту.

Фургончик повернул в проулок и встал возле маленького неухоженного дома. Звонко стукнула в упоры отодвинутая задняя дверца. Из фургончика выбрались люди, несмотря на теплый день, затянутые в блестящие белые костюмы. Тошико сразу вспомнила репортажи с атомной станции Фукусима. Ликвидаторы? Здесь, в Хоккайдской глуши?

И тут она, наконец, сообразила: это служба похорон. В доме жил одинокий человек. Вот он стал “кодокуси” – то есть, умер тихо, незаметно ни для кого… А банк продолжал слать счета за аренду, а подстанция за свет, и компания, наверное, за воду… Что счета не оплачивали сразу, никого не удивило: в Японии традиционный день подведения итогов и оплат – первое апреля. Вот, примерно месяц назад офисные самураи заметили, что счета их остались незакрытыми, спохватились. А тут и соседи заметили, что многовато мух и тараканов клубится вокруг заброшенного дома, и позвонили по короткому номеру, и вот – приехал фургончик службы, что в богатом шумном Токио называется по-английски “Lonely Death Squad”, а здесь, на Хоккайдо, не называется, наверное, никак. Синигами цифрового века, проводники мертвых…

Ликвидатор подошел к двери и склонил голову: молился перед началом работы. Помощники его, в таких же блестящих одеждах, с новенькими противогазами на лицах, уже подкатили тележку и присоединяли шланги распылителей к баллонам с трафаретными черепами и костями. Потому что тело забрала полиция, а вот насекомые, наверняка, остались. Надо пускать ядовитый газ…

Тошико вздрогнула.

– Пойдем отсюда, девочка. Не стоит на такое смотреть.

Подкравшаяся бабка выглядела… Как обычная пожилая женщина. Только с тачкой, а в тачке небрежно валялось… Тошико едва не решила, что тоже – мертвое тело. И только через мгновение сообразила: это пугало. Но сделанное так искусно, что легко можно принять за человека.

Тошико поклонилась:

– Вы очень любезны. Позволите вам помочь?

– А ты хорошо воспитана, милочка. Что ж, помоги. Вон какая рослая, статная… Ничего похожего на наших крепеньких телочек, хе-хе… Потащили Сатоми-младшенького, посадим его на автобусной остановке.

Тошико подхватила ручки пластиковой садовой тачки. Пугало, видно, набили синтепоном или еще каким достижением химии, вес его вовсе не чувствовался. Освободив руки, бабка заковыляла втрое быстрее, почти не отставая от гостьи. Скоро старая и молодая женщины исчезли за поворотом.

Продавец апельсинов утер лоб. Проверил, как получились фотографии и некоторое время просто любовался красивой девушкой на маленьком экране телефона. Достал блокнот и сделал несколько пометок. Старший группы все угадал верно и вовремя выдвинул его в нужную точку. Ну так – сорок лет в полиции. Опыт не пропьешь! Достопочтенная госпожа Котооно будет ими довольна.

– Довольна?

Тошико поклонилась:

– У вас очень красиво получается.

– Но твои советы тоже к месту. Смотри, Сатоми-младшенький как живой.

Бабка по имени Цудзи Мэгуми создавала кукол-пугала в… Реально пугающих количествах, да. Только ставила их не на полях с дайконом или там рисом. Здесь, на Хоккайдо, поля раскидывались не по-японски широко. Одинокое пугало на таком просторе местные вороны и скворцы, пожалуй что, высмеяли бы. А потом быстро, решительно разобрали бы на мягкие подстилки в гнезда.

Уважаемая госпожа Цудзи ставила кукольные копии своих старых друзей, знакомых, их детей – туда, где они обычно жили до отъезда из деревни. Вот, например, господин Сатоми, поселковый электрик, обычно после работы ждал автобуса на остановке. Он очень давно переехал “куда-то на юг”, по словам госпожи Цудзи. Учитывая, что “младшеньким” господин Сатоми считался для бабки, не факт, что он там, на юге до сих пор не помер…

Тошико поежилась. Как-то многовато для одного дня. Ненормальные гайдзины в полях. Стремный попутчик в поезде. Кодокуси на въезде в селение; ничего себе, предзнаменование!

И венец всему: старушка… В своем ли уме? Делать копии ушедших людей и населять Сиратаки пугалами? Жутко, должно быть, идти ноябрьским вечером, против морского ветра и ливня, по безлюдной дороге. И, войдя под ветхий кров автобусной остановки, вместо отдыха и приюта уткнуться буквально носом в куклу. Еще, пожалуй, за пострадавшего примут, напугаются, полицию вызовут!

Не вызовут, поняла Тошико. Свои привыкли. А чужие тут не ходят.

Снова поклонившись бабке, она поудобнее перехватила чехол с Боко, поправила на плече сумку и направилась дальше к центру селения. Вроде бы там звенели молодые девичьи голоса. Если и они окажутся зомбированы глухоманью, придется валить отсюда. Но, пока есть хоть какая-то зацепка, Тошико останется в здешнем захолустье столько, сколько надо для разгадки.

Во-первых, отец впервые доверил ей что-то посложнее, чем нарезать лук на семейный обед.

Во-вторых, господин Хаджиме Сайто не отступил бы при первых трудностях. Он, собственно, и при вторых не отступил, и при третьих… Да – он мужчина и самурай; но и трудности Тошико не идут ни в какое сравнение с делами господина Хаджиме.

Тошико крепче сжала чехол с Боко и поморщилась: закатное солнце разом полыхнуло буквально на всех его стразиках.

– … Стразиках? А что внутри?

– Боко.

– А покажешь?

– Сестрица, позволь же человеку выдохнуть с дороги. Невежливо!

Девочки Ками-Сиратаки оказались вовсе не унылыми. Тошико заметила, что не такие уж они коренастые, как пыталась уверять бабка… То есть, госпожа Цудзи, конечно. Среди десятка хохотушек трое выглядели тоненькими милашками, двое статными красотками, остальные не относились резко к определенному типу, а просто чудесно смотрелись, как старшеклассницам полагалось по возрасту.

Одевались, кстати, вполне по сезонной моде. Ноги, туфельки, юбки, кофточки… Ногти неплохо сделаны… Девочки собрались тут вечером, чтобы ехать предпоследним “Охотском” на танцы в Энгару. На Тошико посматривали с интересом, но ревновать пока не лезли: ничего еще непонятно.

– А ты зачем тут?

Тошико потупила глазки:

– Строгий папа. Мы… Поругались. Хочу пожить в глуши и покое. Хотя бы до “шестого времени года”.

– О!

Девочки запищали. Потом самая высокая – и, видимо, самая смелая – по имени Ямаута Уэджи уточнила:

– До “листьев клена”, до момидзи?

– Да. До осени точно.

– А, – Ямаута-младшая улыбнулась. – Далековато забралась, южанка.

– Как ты поняла?

– У нас на Хоккайдо сезон, когда любуются листьями клена, называется “кампукай”.

– Благодарю. Я запомню. Вы не подскажете, где тут одинокой девушке безопасно снять комнату?

Девочки снова запищали. Ямаута-младшая махнула рукой в сторону, откуда Тошико пришла:

– Там, на окраине, полно пустых домов. Заселяйся в любой. Господин староста только порадуется. Ты ему статистику улучшишь. Он тебе сразу подъемные выпишет. Правда, там немного, но все – деньги.

Тошико сразу вспомнила стремного попутчика, с поезда кинувшегося в те самые пустые дома, и жалобно, как могла, проныла:

– Вы что, сестрицы! Там же, наверное, крыши текут. И рамы сквозят. И все чинить надо. А у меня лапки!

Но тут она промахнулась, потому что Ямаута-младшая даже присвистнула:

– Ничего себе, лапки! Я все детство на тракторе, а у тебя кисти, пожалуй, крепче будут. Сестрица, твоими лапками на ферме кроликов душить. Без пролития крови, чтобы не портить шкуру.

– И что? – сложив руки перед грудью, Тошико прибегла к последнему аргументу:

– Я же девочка!

Ямаута-младшая рассмеялась, но теперь по-доброму:

– Ладно! Если не боишься, стучись вона в тот, синий домик, видишь?

– А чего бояться?

Девочки переглянулись и снова запищали, но теперь с оттенком радостного ужаса, с которым обычно рассказывают Страшные Истории.

– Госпожа Цудзи может украсть у тебя душу.

– И посадить в куклу.

– И продать в Нэмуро.

– В публичный дом для росиадзинских матросов с краболова!

– Ой, девочки, там та-акие парни! В дверь проходит, пригибается.

Теперь засмеялись все сразу.

– Сестрицы, нам пора: поезд!

В самом деле, пока все рассматривали новенькую, чуть не прозевали фиолетовый красавец-экспресс. Семивагонный “Охотск” появился минута в минуту, встал точненько по разметке, и Тошико подумала: отец, наверное, порадуется. Даже в дикой глуши Хоккайдо железные дороги не роняют качество… А ведь она второй раз в день думает об отце, и без привычной горькой досады. Так она, пожалуй, в самом деле начнет его понимать!

Или отец послал ее на Хоккайдо именно за этим, а все статьи, сокращения, происки якобы противников из правления – просто удачно подвернувшиеся ширмы?

– Госпожа Тошико!

Ямаута-младшая обернулась в дверях вагона:

– У нас на Хоккайдо прощаются так: “Ситаккэ”, запомни!

– Обязательно, госпожа Ямаута. Шитаккэ!

– Начало мягче, окончание всегда четко. Вот, слушай: ситаккэ!

Дверь закрылась. Экспресс выдохнул, засопел, загудел, мягко-мягко тронулся и поехал дальше, в Энгару.

Тошико развернулась. Шутки закончились. Вечер вступил в свои права. Солнце село. Зажглись фонари, протянулись тени; на свет полетели многочисленные крылатые… Вспомнив кодокуси и бежевый фургончик, Тошико вздрогнула. Ветер теплый, да сладко пахнет с полей, да песня льется под убывающей луной…

Стой. Какая еще песня?

Екай побери, вот ведь упорные гайдзины!

Растаял вдали шум поезда, улеглись помалу звуки на полях. В наступившей тишине далеко и ясно разносилась песня гайдзинов – там, на пригорке, у старого святилища. Тошико не могла не признать, что поют они мелодично и даже в чем-то красиво, только вот язык нелюдской; ну да что взять с гайдзинов?

– Пиздец, – Тошико сжала виски ладонями. – Гайдзинская колыбельная. Жить у Госпожи Ведьмы… Куда я заехала? Это же ад!

– Ад и рай всегда в душе человека, – госпожа Цудзи улыбалась. – Не слишком ты и ошиблась, южанка. Но ты ведь пришла не только потешить старуху болтовней.

– Позвольте выразить глубочайший трепет по поводу изъявления моей недостойной просьбы.

– Брось, мы тут люди простые. Комнату ищешь, поди?

Тошико поклонилась.

– Мы… Поспорили с отцом. Вот. Надо пересидеть. Хотя бы до кампукай.

– Ебать молодежь пошла! – госпожа Цудзи с ловкостью матерого самурая прибила что-то крылатое на щеке. – Никакого уважения к старшим. Спорить с отцом! Неслыханно!

– Две тысячи иен, – сказала Тошико. – В неделю.

– А ты быстро учишься, южанка.

Тошико икнула. Слышали бы это досточтимый господин ректор Токе Догай или высокоученый наставник Apov!

Хотя… Высокоученый наставник, скорее всего, нисколько бы не удивился. Вон, его могучий голос летит под луной, достигая даже улиц Сиратаки.

Госпожа Цудзи Мэгуми повернулась и пошла в дом.

– Не стой там, южанка. Пойдем, займешь северную комнату. Здесь жила внучка, пока не уехала покорять столицу. Иногда она пишет… – старуха сунула ноги в домашние тапочки, бросив Тошико чистые, пахнущие нафталином. Хлопнула крышкой ящика.

– … Но я знаю точно: внучка вряд ли сюда вернется. Так что можешь располагаться свободно. Футон я найду.

Тошико прошла в отведенную комнату, не найдя там ни пылинки. Правда, не нашлось там и мебели, но на такую мелочь не стала бы жаловаться ни сама Тошико, ни уж точно господин Хаджиме.

Прежде всего надо написать в Саппоро, чтобы там не тревожились. Госпожа Танигути Айко ничем не заслужила беспокойства еще и о ней.

Со дна сумки Тошико достала ноутбук. Немного погордилась, как ловко она подключила его к интернету через мобильник – ее научил знакомый компьютерщик. Правда, он после этого полгода всем хвалился, что уложил саму Танигути-младшую, и Тошико решила не давать козлине второго шанса…

Ладно. Умыться. Куртку снять. Вручить госпоже Цудзи задаток. Но прежде всего все-таки отправить сообщение.

Сообщение.

Отправитель: Инспектор Фуджита Горо.

Получатель: Звуки арфы.

Содержание: Объект на место прибыл. Село в самом деле выглядит бедным.

– Бедным ты станешь, если вся история кончится для нас хорошо. Но это маловероятно. Скорее всего, ты станешь нищим. А бедным стану я.

Досточтимый господин Танигути Риота смотрел на своего начальника охраны искоса. Начальник потел, мялся и молчал.

– Как вы все, отара дармоедов! Умудрились потерять столичную… Куклу. Глупую девчонку. На празднике! Мой дядя Шоичи вполне способен оторвать голову мне.

Досточтимый господин Танигути Риота сжал губы.

– Но вы, все! Лишитесь яиц раньше! Это я вам обещаю.

– Досточтимый господин Танигути, у меня есть сведения от семьи вашей досточтимой госпожи супруги.

– Что там?

– Господин инспектор правильно предположил, что девочка поедет на ту самую станцию.

– Да что же это творится! На той проклятой Ками-Сиратаки свет клином сошелся?

Начальник охраны шумно выдохнул и осмелился утереть лоб.

– Но, досточтимый господин Танигути, так либо иначе, мы точно знаем, где она, и что с ней все хорошо.

– Там есть… Ваши люди?

– Там три человека от семьи Гото, – перейдя к делу, начальник охраны успокоился. – Если уж они не справятся…

– То дядя Шоичи оторвет головы нам с тобой, а родственникам своей женушки скажет немало ласковых слов. Правда, нам это мало поможет… Ладно!

Гроза миновала. Начальник охраны выпрямился.

– Не мешайте людям семьи Гото. Что попросят, обеспечьте. Но примазываться не надо. Если вдруг…

Досточтимый господин Танигути пошевелил пальцами, и начальник охраны его прекрасно понял. Если вдруг все пойдет плохо, их вины в случившемся не будет. Выиграть – хорошо, но куда важнее – не проиграть.

Пусть люди семьи Гото сами докладывают столичной госпоже Танигути Котооно.

Госпожа Танигути Котооно прочитала сообщение и, улыбнувшись, передала распечатку мужу.

– Вот видишь, дорогой. Все идет хорошо.

Высокочтимый господин Танигути Шоичи пробежал взглядом первый доклад за подписью “инспектор Фуджита Горо” и только хмыкнул:

– Ну что ж, посмотрим, что из этого выйдет.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Бобров Михаил Григорьевич
Искусство поклона

Весть первая :: Искусство поклона

Оставить комментарий © Copyright Бобров Михаил Григорьевич (kotfromgomel@gmail.com) Размещен: 01/12/2025, изменен: 01/12/2025. 114k. Статистика. Повесть: Проза Краткие вести Скачать FB2		Ваша оценка:

Бобров Михаил Григорьевич Искусство поклона

Весть первая :: Искусство поклона

Бобров Михаил Григорьевич
Искусство поклона