Новый самиздатовский конкурс. Двадцать один рассказ и каждый надеется попасть в очко. Как обычно не везёт фантастике научной, её почти нет, а что есть -- особыми достоинствами не выделяется. Стиль большинства авторов ровный, тексты вычитаны, заметные ляпы отсутствуют. Не знаю, радоваться этому или печалиться, ведь стилистических находок тоже, к сожалению, не густо.
Как обычно, места даются только тем рассказам, в которых мне удалось найти какие-то достоинства. Сравнивать рассказы по недостаткам -- неинтересно, так что неудачники помещены в конце в алфавитном порядке.
А теперь по нескольку строк о каждом из рассказов.
Человек серьёзно пишущий отличается от случайного автора тем, что не боится пинков. Рассказы Юлии Остапенко уже встречались в этом конкурсе: один раз автору изрядно влетело, второй раз Юлия заняла четвёртое место. И вот -- новый рассказ. Значительно, на порядок лучший, чем первые два. И над стилем автор работала, прежних ученических ошибок не видно. По отдельным словам у меня всего два замечания. Не станет князь, говоря о старшем брате, пусть даже убитом самим князем, употреблять слово "мужик". Для князя "мужик" -- вполне определённое понятие, означающее лапотника, а никак не мужчину. И второе слово "домостройщик". Сейчас сочинение попа Сильвестра кажется нам злобно-дремучим, а ведь некогда оно было направлено именно против таких вот "князей". Не дозволял "Домострой" никого бить по лицу, и в сердцах никого бить не дозволял. Жену учить полагалось так, чтобы никто этого не знал, иначе авторитет супруги пострадает, а вместе с ним пострадает и авторитет хозяина. А уж о кровосмешении "Домострой" вовсе не поминает, ибо сие даже не свинское житие, а грех смертный, с такими автор "Домостроя" и говорить не хочет.
Может быть, имело смысл намекнуть, что хамское поведение героини (вино, вливаемое в глотку, ноги, закинутые на стол) есть ответ на реакцию князя, когда он понял, кто к нему пришёл. А то слишком уж резок переход от слов "непутёвая я" к словам "плюхнулась на скамью". Достаточно одной фразы, чтобы читатель понял: в героине произошёл некий перелом, больше она не рефлексирует, а действует.
Всё перечисленное -- блохи и может быть исправлено с одного захода. В результате остаётся прекрасный рассказ, которому не жаль дать первое место. Второй раз услышавши от героини "Я пришла", я догадался, что пришла смерть, и сейчас мы увидим, как позорно будет умирать нехороший князь. И совершенной неожиданностью было, когда оказалось, что князь сам накликал свою смерть, ведь героиня не знает, кем она придёт к человеку. Прийти может любовь, радость, удача... А князь боялся и ждал смерти. Смерть и пришла. Редко когда автору удаётся так красиво обмануть читателя.
С удовольствием увидел бы этот рассказ напечатанным.
Обращение к известным мифам всегда опасно. Всё равно, что дракона за нос дёргать. Сожрёт и не заметит. И не то обидно, что сожрёт, а то, что не заметит. В данном случае автор сумел уцелеть. Произошло это оттого, что обращение к мифу в рассказе вторично, просто удобным показалось взять известный образ для решения своих, вполне самостоятельных задач. То, что у каждого своя правда, известно давно, хотя очень немногие пишущие, исповедуют эту простую истину. Обычно герои раскрашены в два цвета -- одни чёрные, другие белые. А уж показать, а не просто постулировать правоту каждого, дано единицам. Но под очевидной, основной идеей рассказа скрывается второй слой, оправдывающий обращение к греческому мифу. Ведь Сизиф давно умер и тащит свой камень в Аиде. Умер и его антагонист. Где же происходит действие рассказа? Посетители гостиницы, вроде бы, ничуть не похожи на стенающие тени Аида... И всё же, они все мертвы. В самой повторяемости происходящего, в унылом однообразии разговоров и плотских соитий сквозит холод Аида. Всё не своё, всё заимствованное, даже речи мёртвых персонажей исполнены литературных реминисценций, впрочем, достаточно неявных. "Покажи мне свои самовары..." -- искушённый читатель немедля вспоминает ируканские ковры, и то, чем закончился тот адюльтер. Единственным живым человеком оказывается Сизиф, и здесь обманувший судьбу. Даже Автолик лишь греется возле его огня. Но и тут не всё однозначно. Сизиф устал от своей победы и готов поменяться судьбой с соперником. Ты прав, и ты прав, и ты тоже прав...
Бред. Хороший бред, качественный. Точно выверенный. Пятьдесят страниц такого бреда читать было бы невозможно, а так -- в самый раз. И как всякий качественный бред перед нами не просто абы что, а текст, исполненный подтекста. И стиль у автора вязкий. Но свой. Выламывается из общеусреднённого.
Сюжета нет, а то, что есть -- сюжетом назвать трудно. Оно и хорошо, сюжетный бред лишён естественности, а так всё вполне самодостаточно и закончено.
Разумеется, в творческом плане это тупик. Жить в тупике тесно, но кто сказал, что туда нельзя заглянуть на часок? Автор заглянул. Молодец. Интересно, куда он пойдёт дальше, когда ему станет тесно в тупике? А пока я с удовольствие увидел бы этот рассказ напечатанным.
Карина Шаинян автор вполне состоявшийся. Это третий рассказ Карины, который я прочитал, и все три запомнились. Если бы не сильные конкуренты, рассказ "Малина" вполне можно было бы премировать. На четвёртое место рассказ отлетел только потому, что предыдущий рассказ Карины ("Машина времени") понравился мне больше. Все мои претензии к рассказу -- чисто вкусовые, поэтому скажу просто: "Хороший рассказ хорошего автора".
Конечно, никакой это не панк, да и деревни настоящей тут близко не бывало. С деревней фантастике нашей вообще не везёт. Кто знает деревню, фантастики не пишет, да и не читает, а пишущие создают нечто лубОчно-лУбочное в стиле "рожно". Данный рассказ, увы, не исключение. Впрочем, написан он хорошим языком, целый ряд сцен вызывает улыбку, да и вообще, рассказ добрый, но не беззубый, что в наших исторических условиях является ценным. А вот Азимовым от рассказа попахивает, хотя автор демонстративно не замечает трёх азимовских законов.
История подкидыша, этакого Маугли-наоборот. К рассказу можно предъявить много претензий: и необоснованность перенесения действия в двадцатый век, и неполноту освещения (с чего бы птица-туман отдала своё детище, по которому скучает), и то, что с парнишкой и впрямь не чисто (не то беда, что не человеческое лицо отражается в родниковой воде, а то беда, что не детское), но всё искупается добротой рассказа. Чисто там или не чисто, а как бы они без Ваняшки? И остаётся уверенность, что любовь выручит, и всё будет хорошо.
Главное достоинство рассказа, что он короток. И ещё -- ритм. Суть рассказа в целом ясна с самого начала, но поскольку рассказ не затянут, это не вызывает раздражения. Конечно, очень традиционно, что по солнечному лучу уходят в фэнтезийный мир с кентаврами и единорогами. Неожиданно, что по солнечному лучу герой ушёл в пасмурный мир. Тут было место для обобщений, но автор упустил эту возможность. Впрочем, рассказ читается и существует и без обобщений. Хорошо сделанный ритм практически всегда спасает короткий рассказ.
Приятно видеть знакомое имя и вдвойне приятно, что рассказы запоминаются не из-за странного имени, а сами по себе. И всё же, хорошо написанный текст опять оставляет чувство глубокого неудовлетворения. Автор умеет писать, владеет не просто словом, а может передать настроение, дать характеристику героя. Сексуальные моменты в рассказе, где чрезвычайно легко впасть в пошлость или похабство, автор прописал блестяще, что дано немногим. А вот сюжет оказался провальным.
Прежде всего, мир. Не дело писателю подбирать крохи за журналистами, а здесь собраны, кажется, все журналистские страшилки. В рассказе всё это уже не пугает, не возмущает, не тревожит... разве что жутковатая особенность той жизни, когда нормой считаются лесбиянские и гомосексуальные извращения, а нормальная любовь -- едва ли не преступление. Но и здесь концовкой автор сумел испортить впечатление. Заканчивать рассказ о безнадёжной любви смертью одного из героев -- самая большая дешёвка, какая только может быть. Не знал автор, куда девать героиню с её неудобной любовью, вот и прикончил авторским произволом. А последняя фраза, о том, что у героя будет ребёнок от умершей девочки, портит вообще всё. Значит, не зря в том мире "нормальная" любовь считается крутым извращением. Если уж выбирать между гомосексуализмом и некрофилией, то я выберу онанизм.
Конечно, автор, заканчивая рассказ таким образом, имел в виду что-то другое, а не трансвестизм или некрофилию. Однако, получилось, что получилось. А жаль, начало было великолепным... пачка кухонной соли на витрине антикварного магазина.
Хорошо сделанный стандартный рассказ. Сказочное королевство кривых зеркал превращено в фэнтезийное, взята не новая, но добротная, добрая идея и чисто , хорошо прописана, хотя язык особыми изысками не блещет. Короче, автор показал, что писать он умеет. Теперь ему осталось найти тему, которая бы заставила сжаться сердце...
В рассказе автор попыталась осуществить интересный психологический эксперимент. Юный лорд Парсель, живущий в волшебной стране, показан не юным лордом, а обычным мальчишкой. Можно спорить, насколько аристократическое воспитание увечит душу ребёнка, во всяком случае, авторское кредо ясно, и я готов на время чтения рассказа, стать на эту точку зрения. Но увы, с поставленной задачей автор не справилась. Если уж нормальный мальчишка, то он и жить должен в нормальной стране, полагая русалок и всё остальное вещами самыми обыденными (таким образом заключительная фраза о волшебной стране играет против автора). Не играет на образ мальчишки и фраза, которая в ином контексте была бы просто замечательной: "Правая ноздря опустела, левая тоже ничем не порадовала". Так может сказать взрослый, посмеиваясь над ребёнком ковыряющем в носу, сам ребёнок так не скажет никогда, разве что передразнивая поучающих взрослых.
Таким образом то, что выгодно отличает рассказ Киры от большинства фэнтезюшек оказалось выполнено не очень удачно. Зато хороши желания и то, как они были выполнены. Во всяком случае автор показала, что может писать нетрадиционно. Так что, буду ждать новых рассказов.
Автор явно любит рассказы Шекли и раннего Гаррисона. Я их тоже люблю, но только в очень хороших переводах. А в данном случае, перевод... простите, авторский стиль всего лишь приличный. Рассказы такого типа должны быть написаны искромётно, в противном случае они гаснут. А вообще придумано со вкусом, хотя слишком много деталей позаимствовано у Шекли и Гаррисона.
Не избавиться от ощущения, что этот рассказ я уже читал. Именно этот, со всеми подробностями, настроением и даже психологическими провалами. Вспомнил даже два рассказа про военную школу с последующей массовой гибелью всего выпуска непременно в первом же бою (и чему их учили, дураков?). Но именно этого рассказа -- не вспомнил. Неужто он настолько вторичен?
Психологические провалы: Нарисованные человечки оказываются более живыми, нежели настоящие мальчишки, но их вечно повторяющийся солнечный день с военными кошмарами по ночам сильно напоминает "Туннель под миром" Фредерика Пола. Мудрые, добрые, всё знающие преподаватели, с лёгким сердцем отправляющие детей на смерть, это из "Игры Эндера". В жизни таких "педагогов" представить не могу.
Погибшие люди, чьи сущности оказались запечатлёнными в рисунке... такого не помню, а вот в старом роботе -- "Терминус" Лема. Этак понемножку, словно мозаика и складывается рассказ Маковецкой.
А жаль... написано-то неплохо, и настроение передано. Ещё бы чуток самостоятельности.
Словом автор владеет, а всё остальное оставляет желать лучшего. Сам рассказ уже написал Илья Варшавский около сорока лет назад. Профессор не без изящества списан у Булгакова. А что касается научной терминологии конца тридцатых годов, то она явно не из той оперы. И главное -- не смешно.
Это единственный рассказ, который мне пришлось перечитывать, прежде чем писать рецензию. За несколько дней я абсолютно забыл, о чём рассказывает автор. Слишком большое количество недомолвок и недосказанностей сыграли с текстом злую шутку. Собственно говоря, он обратился в шараду типа знаменитой "Глокой куздры" академика Щербы. Только "Глокая куздра" занимает две строчки, а не три страницы. Трёхстраничный текст должен нести меньше непонятных слов и непрояснённых сущностей, а в таком виде он практически невоспринимаем. Конечно, когда садишься и внимательно вчитываешься в каждое слово, кое-что начинает проясняться. Однако, подобную работу может провести добросовестный рецензент, но никак не обычный читатель. А писать надо всё-таки для читателя, а не для высоколобого критика.
Дьявол ставит эксперимент: принудительно, жестоко и бесчеловечно, своими дьявольскими методами превращает закоренелого, безусловного мерзавца в праведника и едва ли не святого. И кая бысть польза от сей праведности? Герой так и не испытал ни раскаяния, ни мук совести; вся его праведность от лукавого. Ох, как много подобных праведников среди нас! Это тот случай, когда герой может быть узнаваемей, а рассказ -- жёстче. Слишком большая фантастичность, как ни странно, снижает остроту идеи.
Конечно, специалисты скажут, что такой "профессионал", какого мы видим в начале рассказа, долго не проживёт -- свои же пристрелят. Вообще, психология героя (а в таком рассказе это главное) прописана небрежно и неубедительно. Кроме того, много чисто текстуальных недочётов, главные из которых -- штампы.
Рассказ с чрезвычайно интересной идеей, но испорченный исполнением. Не очень понятно, кто такой главный герой, откуда в нём среднекнижное печоринское разочарование. Если это истинный мессия, пришедший как антитеза Христу-проклинающему, то это никак не показано. Последняя фраза только запутывает читателя, ничего не проясняя. Опять же, Иерусалим Каменецкого ничуть не похож на истинный Иерусалим (ну не повезло автору, я только что вернулся из Иерусалима). Уж во всяком случае, путеводители-то можно было почитать, чтобы узнать, что нет в Иерусалиме ни одного глинобитного дома (слишком издалека придётся глину возить). В "Старом городе", живущем исключительно за счёт туристов, стрельба бывает чрезвычайно редко (сами же арабы этому стрелку башку открутят). Опять же, "Старый город" очень невелик, длина стены -- 6 км, внутри три арабских квартала, один еврейский, один армянский и один христианский квартал, где расположены католические миссии. И где прятаться тайному святилищу?
Впрочем, всё это можно было бы списать, если бы автор чётко показал, о чём, собственно, рассказ. Ведь христианская идея вовсе не так плоха, но она представляет собой религиозную догму и потому породила все преступления, о которых пишет автор. Но и тайная религия милосердия, святилище которой расположено возле бесплодной смоковницы, -- точно такая же догма. И там, между прочим, "не любят чужих". А это уже сюжетно интересно (надеюсь, все понимают, что я не предлагаю писать боевичок с восточным колоритом, уж-жасными тайнами древних религий и стрельбой в подземельях). Просто хотелось бы, чтобы автор не только постулировал идею истинного милосердия, но и определился, как это милосердие может прийти в мир (врата Милосердия в Иерусалиме заложены камнем!). И остро желательно, чтобы всё это было показано с помощью сюжета.
Далее идут рассказы, которые я посчитал совсем неудачными. Мест им не присуждается никаких, только даются кратенькие аннотации.
Рассказ постулирует, что геройство является генетическим уродством. Что же, примем это за истину и посмотрим, чем занимаются генетические уроды. Ни один из них не совершает героических злодеяний (а ведь таких возможностей очень много), ни один не совершает настоящих подвигов. Герои, по мнению автора, делают только глупости. Бросаются в горящую избу с ребёнком на руках, жрут тухлое мясо вместо того, чтобы сжечь его, и совершают прочие поступки, от которых попахивает идиотизмом. Поневоле вспоминается анекдот позднесоветских времён, что мы сначала создаём себе трудности, а потом геройски преодолеваем их. Кстати, кто возложил ответственность за войну на лидеров и героев? Чтобы сделать такое, нужно быть великим лидером. Короче, рассказ оказывается насквозь фальшивым. И даже подборка "трамвайных разговоров" (а зачем они в рассказе?) тоже фальшива. Если автору так важно было дать именно разговоры в трамвае, поездил бы пару часов с магнитофончиком и позаписывал. Или, лучше, много лет кряду записывал бы жемчужины трамвайного красноречия, а потом поразил бы читателя удивительной по силе подборкой. А тут -- одна удачная фраза, а всё остальное придумано.
То, что герой переберётся в наш мир и отыщет здесь для себя местечко, было ясно к концу двенадцатой строчки. А заключительная фраза и вовсе переводит рассказ в разряд пошловатых анекдотов. Печально...
Рассказ в стиле "жёсткой фэнтези". Всё ужас как плохо, но кончается диво как хорошо. Главные недостатки рассказа -- незнание авторами реалий собственного произведения и его вторичность. "Дед Нечуй понял, что дело плохо, когда его первый раз не позвали к столу", -- а до этого он и не чуял ничего? Кузнец Будята отвалакивает павшего мерина на задворки... он с ума сошёл? -- ему охота ко всем бедам ещё и моровую болезнь? Или авторы просто не знают, что такое задворки? Кстати, палое славяне не ели даже помирая с голоду (и правильно). И даже лягушек не ели (а это уже неясно почему). О таких вещах можно было бы и поспрашать, ещё живы старики, помнящие голод на освобождённых территориях в 1944-46 годах. Заодно узнали бы, что варить хвою с еловых лап -- дело вполне бесперспективное. Ели кору (размалывали зелёный, лубяной слой ёлки и сосны и подмешивали в муку), ели корень рогоза. А берёзовые почки жевать -- только нутро травить. Подобного рода бытовых ошибок ещё много, в результате рассказу не веришь.
Вдвойне не верится, что дед Нечуй помирает дома. У тех народов, где от лишних ртов избавлялись, их отвозили в лес (почитайте "Мальчика-с-пальчик" братьев Гримм) или (у кочевых народов) оставляли на старой кочёвке. Очень уж страшно смотреть, как помирает по твоей милости родной человек.
Хеппи энд с прорубью и небывалым уловом, позаимствованным из сказок северо-восточных народов, тех самых, у которых некогда было принято избавляться от лишних ртов, совершенно ожидаем. Да и весь сюжет характерен для восточных сказок с их часто повторяемой идеей о ценности стариков, обладающих богатым житейским опытом. Вот только у деда Нечуя не опыт помог, а скорей жест отчаяния, что никак не придаёт рассказу дополнительной ценности.
В результате остаётся непонятным, зачем рассказ написан, что своего хотели сказать авторы.
Тысяча первая антиутопия. На этот раз посвящённая пенитенциарной системе в нехорошем будущем. Полностью автоматизированная тюрьма на астероиде. Люди, попарно сидящие в камерах и не видящие никого, кроме сокамерника. Высокое начальство занято подслушиванием разговоров с садистической целью увеличить срок заключения узникам (другой причины для подслушивания автор не приводит). Поначалу я думал, что герою действительно есть что скрывать, что он участник сопротивления или обладает некой жгучей тайной, но нет, просто начальство ждёт, что он проболтается о каком-нибудь случае из жизни, за который ему можно безо всякого суда набавить срок. Скажем, человек ушёл от женщины, с которой жил некоторое время, а она возьми да и покончи с собой. Срок мерзавцу! Странные, однако, нравы в этом будущем -- то-то раздолье для брачных шантажисток... Автора не смущает, что подобной статьи нет ни в одном законодательстве мира, главное -- чернуху круче лепить. Кстати, собственное признание также не является доказательством, о чём Ю.Максимов, видимо, не ведает.
Особо забавны взаимоотношения автора и религии. Изредка тюрьмы-астероиды облетает какой-нибудь священник (Изредка и какой-нибудь -- вот уж образчик бездушия!). Особенно хамское бездушие слуги господня заметно, когда он, видя сомневающегося в вере арестанта, пожимает плечами и бросает небрежно: "Направьте запрос на имя начальника". Почему-то мне казалось, что священник должен говорить не о начальстве, а о боге.
Этот самый священник объявляет одному из заключённых, отбывающему срок по ложному обвинению, что знает подлинного убийцу, поскольку тот признался ему на исповеди в совершённом убийстве. Священник лжёт? -- это страшный грех и великая подлость. Говорит правду? -- нарушение тайны исповеди. С какой стороны ни посмотри, автор выставляет священника мерзавцем. Можно как угодно плохо относиться к религии, но хотя бы внешние формы приличия соблюдать нужно? Тем более, что для описанного казуса решение найдено ещё в средние века. Священник, узнавший на исповеди о серьёзном преступлении, обязан явиться к епископу, признаться на исповеди ему, получить разрешение от обета хранить тайну, после чего донести о том, что он узнал властям. Именно так в пятнадцатом веке был пойман Пражский людоед (будучи истинным христианином, он признался на исповеди, что съел семнадцать человек).
А стены в космическом узилище по мнению автора -- штукатурные, во всяком случае, их можно поцарапать пуговицей! А злобное начальство, разрешая картинки-заставки, запрещает верующему узнику изображение креста. А что касается молнии с низкого потолка, то она очень напоминает тепловой луч из рассказа Малаховой и придумана с той же целью: поддать побольше драматизьму.
Для чего автор городит все эти нелепицы -- неясно. Концовка рассказа оставляет крайне убогое впечатление. Уж если власти, создавая робота-провокатора программируют любовь и ненависть, сомнения и угрызения совести, то уж веру в бога они запрограммируют на раз. Собственно говоря, для такого примитива и программировать ничего не нужно, достаточно небольшого реле, которое, как только эмоциональная энергия при молитве превысит определённый предел, запустит в систему волну паразитных токов. И затрясёт железяку, упадёт она на колени, и капли холодные по лбу стекать начнут. Почувствует железяка паразитного бога, как миленькая. Так что, не верю.
Опять антиутопия и опять катастрофическое невежество автора. Если уж взялся писать об экологически неблагополочном обществе, то владеть материалом нужно хотя бы на школьном уровне. Я, химик по образованию, пять лет отработавший инспектором по охране природы, занимавшийся именно сточными водами, не знаю, что можно слить в канализацию, чтобы после разведения сточными водами это неведомое обладало столь сокрушительным действием, как та пакость, что вылита в шестнадцатом секторе. И каков должен быть обмен веществ Уборщиков, если они способны поглотить и усвоить практически что угодно. Причём усвоить так, чтобы осталась удовлетворительно чистая вода... Собственно говоря, Уборщикам необходимо процедить весь объём сточных вод. Никакой крупный организм на такое не способен по определению, а если взять микроорганизмы, мы получим тривиальный аэротенк, который справляется с работой без помощи граждан, стоящих на нижней ступени иерархической лестницы.
Основная опасность загрязнения окружающей среды в том, что изменения почти незаметны, но именно поэтому практически неисправимы. Полсотни угольных станций выбрасывают в атмосферу больше радиоактивных веществ, чем один взорвавшийся Чернобыль. Вот где проблема! А все тр-ррагедии, раздутые на нашей неграмотности -- не более, чем пустая болтовня.
Удивление вызывает тепловой луч, посредством которого убивают повреждённых Уборщиков. Штука эта придумана автором специально для того, чтобы нетипичные Уборщики могли проявить свои лучшие человеческие качества, выжав при этом из читателя скупую слезу. Иного смысла у луча нет. Луч опасен для здоровых Уборщиков и крайне неэффективен, поскольку у стоков теплоёмкость никак не меньше, чем у воды, и, значит, тепловое оружие действовать не будет. А уж о том, что стоки при нагревании дают вредные выбросы в атмосферу, автор, видимо просто не знает.
И второе. Зачем всё это написано? Напужать, чтобы непужаных не было? Скучно и безнадёжно старо. Ни единого своего слова. А уж когда диспетчер начинает дозволенные речи об уровне благосостояния, позволяющем завести ребёнка, это уже столь общее для страшилок такого пошиба место, что становится стыдно за автора. Атрофировано, всё как есть атрофировано...
И, конечно, финал. Мысль, что человек даже в образе уборщика с длинным рылом остаётся человеком, катастрофически не нова. Впрочем, тут всё зависит от того, как она выражена. А у автора она не выражена никак. Просто против всякой вероятности авторским произволом в одну смену напихано слишком много нетипичных представителей городских низов. На месте начальства я бы того, кто эту смену формировал, самого бы трансформировал во что-нибудь с длинным рылом. Но поскольку я всего-лишь читатель, то все претензии -- автору.
Прежде всего, рассказ плохо написан. Попытка писать художественно провалилась с треском, цветастый "восточный" язык, исполненный ляпов и неточностей, становится совершенно нечитаемым. Если уж пишешь под восточный колорит, следует по возможности избегать причастных и деепричастных оборотов, иначе фраза будет раздавлена под собственным весом.
Ошибки и неточности: их масса! В Дербенте никогда не было эмира, да и шемхалы предпочитали жить не в пограничном хотя и богатом Дербенте, а в Шемахе или Тарках. Паранджу женщина надевает, выходя из дома, в гареме её носить незачем. На востоке, где перец и другие пряности вполне обычны, нет такого понятия "Острые супы", это чисто европейская придумка, где обычная пища была пресной. Насколько можно судить, Мария разговаривает с Гасаном через автопереводчик, и мулла слышит те слова, которые знает. Так вот, он знает слова: "гашиш", "опий", "бетель", а вот слово "мак" у него ассоциируется с цветком, а никак не с наркотическим средством. Имя Мария по происхождению не христианское, а еврейское, употребляется же равно иудеями, христианами и магометанами. Звукосочетания "Мария" мусульманин Гасан просто не воспримет, а "Мариам" сочтёт за обычное магометанское имя. Понятие "слуги" (во множественном числе) не согласуется с понятием "скромный быт". Оспа оставляет оспины, рябины, щедринки, но никак не шрамы...
Список ляпов можно продолжать до бесконечности. Остановлюсь ещё только на порадовавшей меня фразе: "город Куяв, чьи мечи по качеству не уступают дамасским". Первое: дамасск -- торговая подделка под драгоценный хорасанский булат; почему здесь, так близко от Хорасана, Гасан вспоминает о дамасске, да ещё приводит его как пример высокого качества? Второе: композитная дамасская сталь, совмещая высокую твёрдость с очень высокой гибкостью, не годилась для ковки мечей, из неё делали только сабли. Третье: Киевская Русь чуть не пол-Европы снабжала мягким сыродутным железом, а вот сталь у нас начали делать только со времён Ивана Третьего. Из крицы ковали наконечники копий, стрел, рогатин, клевцы, кистени, оковки для булавы. Это оружие и было на вооружении русской армии. Из углеродистой отковки можно было смастерить нож или небольшой топор, но никак не меч. Мечи, привезённые, как правило, из Скандинавии, были символом княжеской власти, знаком варяжского, Рюрикова рода. И уж говорить о качестве несуществующих русских мечей так же смешно, как и о мечах дамасских.
Пару слов о психологии. Мария знает, что имеет дело с мошенником (она ведь не говорит: "мне нужна помощь" или "мне нужен работник", она говорит: "мне нужен вор"). Почему же она, недобрая и беспринципная, не застраховалась от возможности двойного обмана? Скажем, Гасан, в случае отказа вернуть украденное, будет автоматически убит... Не следует оглуплять персонажей, игра в поддавки никогда не шла на пользу литературе.
Впрочем, всё это можно было бы исправить и простить, если бы не главный недостаток рассказа. Мария попадает в рабство к Гасану и он принимается корёжить её душу, переделывая сообразно со своими представлениями. Неважно, каковы эти представления, главное, что украв чужую душу, он самоправно распоряжается ею. Обычно так поступает дьявол. И автор полностью согласен с муллой, он полагает, что это правильно и хорошо.